Сафа-Гирей помнил эти покои с детства. Разве не он, будучи тринадцатилетним ханом, властвовал в этом самом дворце?! Разве не по его хлопку вбегала в комнату стража, чтобы исполнить любой из его капризов?

Но сегодня он здесь гость.

Сафа-Гирей осторожно взял со стола золоченый подсвечник в виде змея, извергающего пламя, и осветил комнату. Стены были выложены черным мрамором, на котором тоненькими ручейками разбегались прожилки кальцита; на колонне замысловатые арабские вензеля. Это была любимая комната первого казанского хана Улу-Мухаммеда. Здесь ничто не изменилось со времени его правления, разве только убранство стало побогаче — всюду персидские ковры и золотые сосуды. Видно, любит Джан-Али окружать себя роскошью. И жена хороша!

Сафа-Гирей вспомнил свой первый приезд в Казань. Никогда не думал связывать свою судьбу с этим городом — он был рожден в Бахчэ-Сарае и видел себя только крымским ханом, однако Аллах распорядился по-иному.

Сафа-Гирей будто снова услышал протяжные звуки фанфар, пение труб, когда их кибитка, раскачиваясь из стороны в сторону, подъезжала к стенам Казани.

Сидевший рядом Сагиб-Гирей уныло усмехнулся:

— Они думают, что приветствуют меня… будущего казанского хана… Как они ошибаются. Это казанцы встречают тебя, Сафа, — повернулся он к племяннику. — Я возвращаюсь обратно в Крым. Вчера я получил послание… Аллаху угодно, чтобы я возвратился в Бахчэ-Сарай ханом. Ты же останешься здесь ханом казанским!

— Но мне только тринадцать лет, — несмело возражал юноша.

— Самое время, чтобы начинать большие дела. Мне уже не успеть. Я слишком стар.

Так Сафа-Гирей стал казанским ханом.

Быстро взрослел — вместе с невзгодами, которые тотчас обрушились на него, едва примерил он ханскую шапку…

К стенам города, преодолев весеннюю распутицу, подступило воинство великого Московского князя Василия Ивановича. Полк левой руки в нем возглавлял претендент на казанский престол Шах-Али.

Ночь была тревожной. Каменные снаряды ухали, разбивая в щепы дубовые стены кремля. В ту ночь юный хан решил сам возглавить воинство.

— Пусть к крыльцу подведут моего скакуна. Я сам поеду встречать гяуров!

Бой был коротким, яростным и победным. Крики «Алла!» будоражили лесную тишь. Над деревьями, недовольно крича, разлетались разбуженные птицы. Сафа-Гирей возвращался в Казань победителем. Но как же случилось, что он потерял власть? Неужели эта ноша оказалась не для его плеч? Нет! Видно, здесь нечто другое. Тогда он был молод и доверял льстивым словам окружавших его эмиров и мурз, которые только и ждали, чтобы на казанский престол взошел его заклятый враг Шах-Али. А этот урусский посол Федор Карпов, что назвался его другом? Он занимался тем, что переманивал в лагерь князя Василия виднейших вельмож!.. Предавшие его эмиры заручились помощью могущественной Ковгоршад, которая люто ненавидела всю династию Гиреев. Вот тогда юный хан по-настоящему осознал, что кольцо ненависти вокруг него сжимается, подобно упругой пружине.

Преданный Сафа-Гирею черный евнух пришел в его покои. Он упал на колени и, ухватившись цепкими пальцами за полы ханского кафтана, горячо зашептал:

— Хан! Против тебя зреет заговор! Я знаю их планы, они считают меня своим человеком! Нечестивцы хотят согнать тебя с престола, а на твое место посадить Шах-Али. Их много! А во главе заговора Ковгоршад. Только прикажи — и я вырежу всех твоих врагов. Всех до единого! Они умрут этой же ночью. Первым умрет урусский посол.

— Нет! — возражал Сафа. — Я казню их сам. Но сначала я объявлю о своем решении народу!

— Хан мой, ты поступаешь неблагоразумно! Неужели ты не видишь, что вокруг тебя враги?!

Сафа-Гирей оставался непреклонен:

— Прежде чем я казню предателей эмиров, народ должен узнать волю самого хана!

Черный евнух развел руками:

— Завтра может быть поздно.

Ровно в полдень была объявлена воля хана. «Эмиры Булат, Чапкун Девлет, Мухаммед, мурзы Эмин, Али, Мелик, Тагир… по велению казанского хана приговариваются к смерти за измену верховной власти, за преступления против Аллаха и веры…»

Вестник ханской воли читал торжественно, только иногда отрывал глаза от бумаги, чтобы посмотреть на перепуганные лица горожан. «Даже Улу-Мухаммед не смел пойти против своих эмиров, — читал он в их глазах. — А этот мальчишка? Не много ли он себе позволяет?!»

А когда наконец воля хана была объявлена и стража с площади разбрелась по улицам, чтобы наказать непокорных карачей, ко дворцу, беспрепятственно минуя охрану, подошел Булат Ширин. Его род принадлежал к высшей знати Казанского ханства.

— Где этот мальчишка?! Пусть выйдет сюда, я выстегаю его розгами, если больше уже некому проучить его! Появись передо мной, если ты не трус!

Ворота дворца распахнулись, и в сопровождении евнуха во двор спустился казанский хан. И вот они встретились — доверчивая молодость и закаленная в дворцовых интригах зрелость.

Зрелость улыбнулась:

— Ты не трус… Что ж, я сохраню тебе за это жизнь! Не хочу проливать даже каплю чингизидовой крови! А ты, — ткнул он пальцем в грудь евнуха, — умри!

И тотчас к черному евнуху подбежала дворцовая стража, и через секунду его курчавая с сединой голова покатилась по желтому песку.

Воспоминания не прибавили радости: слишком много хану пришлось пережить в юности. И вот теперь Сафа-Гирей вернулся в Казань.