— Разве можно такое рассказать, Гордей Яковлевич, — говорил страстно Григорий, хмуря круглое лико. — Как государь к Новгороду подошел, так его с крестом встречать стали, а он благословение принять отказался, архиерея изменником обозвал. А что далее началось, и пересказывать страшно.

— Ты рассказывай.

— Отобедал государь у архиерея, — Григорий старался не смотреть на развороченное лицо разбойника, — а потом опришникам повелел изменников наказать. Хватать они стали всех без разбора, что мужиков, что баб. По ногам повязали и в Волхов стали метать. А кто всплывал, подбирались к ним на стругах и топорами, и рогатинами топили без жалости. На меня тоже кто-то донес, что я пришлых людей деньгами к бунту подбивал. Пытали меня поначалу, пятки огнем жгли.

— А ты что?

— Я и словом не обмолвился. А когда поняли, что не выведают у меня ничего, вместе с другими несчастными в Волхов столкнули связанным.

— Как же ты спасся? — подивился Гордей.

— Сам не знаю, — пошевелил огромными плечами босяк. — Видно, матушка моя на том свете за меня крепко молилась, вот и оградила от беды. Очнулся я от моста саженей за сто. Пошел к купцу, у которого остановился, а как явился на двор, то увидел, что дом его разорен.

— Беда, что и говорить.

— Уже потом дознался, что его вместе с женой и чадами смерти предали. Затаился я на пустыре, а потом прямехонько сюда.

— А что с Пименом стало, архиереем новгородским?

— Его тоже беда стороной не обошла. Обвинил царь владыку в том, что якобы знался он с мятежным конюшим Челядниным. Велел государь посадить его в темницу, а там тюремные сидельцы придушили старца за горсть монет, — вздохнул отрок.

Нахмурился Гордей Яковлевич, было видно, что опечалила его смерть владыки. Совсем недавно архиерей председательствовал на соборе, который осудил митрополита Филиппа, и вот теперь разделил его участь.

Видно, поперек горла встали архиерею тридцать сребреников.

— К Семену Блину не наведывался? Жив ли? — спросил Циклоп.

— Как все, — отвечал Григорий. — Вместе со всеми в Волхов прыгнул. Жаль мужика, без него нам туго придется. Великий Новгород — город купеческий. Он всегда богатым был, такой доход приносил, что всей нашей братии надолго хватало. А теперь даже представить трудно, когда Господин Великий Новгород от разорения оправится.

Семен Блин был один из тех десяти монахов, с которыми Циклоп Гордей подчинил себе московских татей. В далеком юношестве они приняли постриг в одном монастыре и также заедино вышли на дорогу с кистенями, тем самым доказав еще раз, что от святости до греха единственный шаг. Вместе они крепили свое могущество и без конца расширяли границы воровского ордена. Семен Блин был при Гордее Циклопе чем-то вроде «воеводы» Новгорода: именно он собирал монеты с «кружечных мест» и харчевен, помогал купцам избавиться от тяжелой мошны. Семен был судьей на правеже, если «лихие люди» не ладили между собой.

Вместе с разоренным Новгородом пал и его воевода.

— Нелегко нам придется без Семена.

— Что правда, то правда. Задавил нас государь. Всюду свою опришнину насадил, травят нас как могут. Раньше пришлые люди хоть к церквям жались, а теперь государь монастыри земские порушил и казну их пограбил.

— Отчего они Семена-то сгубили? Неужно про воровской промысел его догадались?

— Не догадались. А сгубили потому, что он дюже богат был. Сам тысяцкий и бояре новгородские денег у него одалживали. Шепнул кто-то из недругов государю о том, что Семен Блин золотишко при себе держит, вот оттого и пограбили его опришники. А состояние его царь к себе в казну забрал. Что делать-то будем, Гордей Яковлевич?

Циклоп Гордей кашлянул сухо в ладонь, долго изучал шершавую поверхность тыльной стороны, а потом спросил:

— Сколько же всего людей погублено?

— Всех и не сосчитать. Губил государь новгородцев целыми улицами, — вздохнул Гришка.

— Вот что мы сделаем, Григорий. Пустим слух о том, что будто бы государь в Москву возвращается затем, чтобы горожан живота лишить за неповиновение… А теперь позови мне Калису, спину медом пусть натрет, а то я с поясницей совсем намаялся, — пожаловался Циклоп, — руки у нее больно ладные, боль в один раз снимает.

Григорий догадывался, что Гордей Яковлевич назвал не все достоинства Калисы. Своими умелыми руками она лечила не только поясницу разбойника, но и его угасающую мужскую силу. Порой баба бывала так откровенна в своих ласках, что даже стареющее тело Гордея Циклопа не оставалось к ним равнодушным. После каждой такой встречи с кудесницей тать чувствовал себя почти юношей. Жар, исходивший от поясницы, накалял все его тело и разжигал мужеское начало. Баба умела доводить Гордея до исступления.

Как появилась на Городской башне Калиса, никто не знал, и как-то однажды, будучи сильно во хмелю, Гордей Яковлевич признался, что купил бабу за десять золотых монет у одного важного крымского эмира, который содержал юную полонянку в своем гареме.

Вот там-то Калиса и познала все премудрости любви.