На соколиную охоту братья выехали засветло. Это время, когда прячутся ночные охотники, а дневная птица уже успела проснуться и начинает поспешно расправлять клювом примятые перья. Андрей знал, что еще каких-нибудь полчаса — и лес сбросит с себя предутреннюю настороженность и наполнится радостным птичьим гомоном.

Третьяк Тишков ехал немного впереди, и на его кожаной перчатке, с клобуком на махонькой головке, сидел средней величины ястреб. Птица слегка приподнимала крылья, как только конь ступал в низину, будто ястреб уже освободился от привязи и готов воспарить в темень неба. Дьяк и сам напоминал птицу: был вертляв, как сорока, и говорлив, словно весенний воробей. Он без устали щебетал о той чести, какую Юрий Дмитриевич окажет братьям, глаголил о великом жалованье, без конца напоминал о том, что съезжаются к Юрию бояре со всех русских земель и каждого из них он обласкал и приветил.

Шея Тишкова была тонка, и голова его постоянно вращалась вправо и влево, будто вместо позвонков она сидела на подвижных шарнирах.

Ястреб то и дело оборачивался к дьяку, внимая его звонкому голосу. Птица терпеливо ожидала, когда хозяйская рука сорвет с головы клобук, снимет с лапы кожаную петлю и с криком «гей!» отправит ее ввысь. А сейчас ястреб был только внимательным слушателем, готовым ради нескольких минут сладостного полета стерпеть и храп лошадей, и близкое присутствие незнакомых людей.

Немного позади остальных ехал Горбатый Борис Иванович. Он вяло трогал за поводья и ругал себя за то, что поддался на уговоры братьев и отправился на охоту. Утренний сон всегда особенно сладок, нежился бы боярин сейчас на мягкой перине да сопел бы в бок суженой. И оттого он был зол на братьев, на Третьяка Тишкова, даже на ястреба, который покорно и с великим значением восседал на кожаной перчатке.

Темень понемногу спадала. Сначала она освободила из плена близлежащий лес, потом открыла дорогу, и скоро багряный диск запалил далекий вызревший луг, и островерхие ели понадевали красные шеломы.

— Кажись, приехали, — обронил Андрей Шуйский, озираясь вокруг. — Девичий луг.

Сейчас он напоминал волка, даже в повороте головы было что-то зловещее, а раздувшиеся ноздри жадно вдыхали воздух, как будто хотели уловить запах пищи.

Девичий луг считался местом заповедным. Никто без позволения государя не смел травить здесь зверя и разжигать костры. Даже дороги, сделав изрядную петлю, обходили это место стороной. Разрешалось здесь хозяйничать только девицам, которые едва ли не каждый вечер водили в его травах шумные хороводы.

Зайцев тут водилось великое множество. Они чувствовали себя здесь так же свободно, как лучшие люди в Боярской Думе. Почти не пуганные пушистые зверьки выбегали на дорогу и с любопытством младенцев провожали проезжающие телеги. Редко какой из молодцев отказывал себе в удовольствии, чтобы, крякнув, не огреть плетью доверчивых животных.

— А государыня не засудит? — поднял глаза на братьев Борис Горбатый.

Само появление охотников на Девичьем лугу могло восприниматься великой княгиней Еленой Глинской как мятеж, и никто из бояр не удивился бы, если подобная соколиная забава закончилась бы заточением его участников.

— Неужно такой славный воевода чего-то опасаться может? — едва ли не брезгливо усмехнулся Андрей Шуйский.

— Смерти на поле брани не боюсь, — отвечал Горбатый сердито, — по чужой дурости сгинуть опасаюсь.

Третьяк Тишков уже снял с головы птицы клобучок, и ястреб огромными желтыми глазами принялся высматривать добычу. В полуверсте он заприметил огромного сурка, который купался в сухой пыли. Ястреб уже поднял крылья, выпрашивая освобождения, но Тишков крепко держал его за длинный поводок.

Борис Горбатый подумал о том, что так же крепко почивший государь держал в длани холопов и если отпускал их, то только на длину привязи.

— А мы ведь тебя, Борис, неспроста позвали, — осторожно начал Андрей Шуйский, — дело у нас к тебе имеется.

— Вот оно как! — вроде бы удивился князь Горбатый.

Однако он уже давно обратил внимание, что братья Шуйские были как никогда напряжены и, видимо, пригласили его не для удалой потехи.

Третьяк Тишков уже снял привязь с птицы, и ястреб, почувствовав свободу, легко воспарил в высоту. Он хотел увидеть сурка и совершал над лугом плавные круги, но хитрый зверек уже успел спрятаться под камень и с опаской наблюдал за полетом хищника.

— Не собираемся мы более Глинской служить, — сошел с коня Андрей Шуйский.

Жеребец благодарно фыркнул и замер.

— Помыкает она князьями, как холопами последними, — добавил Иван.

— И что же вы делать собираетесь? — хмуро отозвался Борис Горбатый.

Боярин в который раз пожалел, что отправился на охоту и теперь уже наверняка не удастся избежать неприятного разговора.

За долгую жизнь он был бит не однажды и много раз предан и сейчас подумал о том, что не успеет добраться даже до своего двора, как этот разговор станет известен великой княгине.

Вот только кто же его выдаст первый: Андрей или Иван? А может быть, этим Каином окажется Третьяк Тишков?

— К Юрию Ивановичу дмитровскому отъедем, — отозвался Иван. — На почет он нас зовет.

Младший Шуйский тоже спешился и, сорвав с земли травинку, стал ковырять ею зубы.

— Неужно правда? А разве не он еще вчера крест целовал великому князю? Клялся не отступиться от него, а теперь решил в вотчину московских бояр призвать? — вяло возмутился князь Горбатый.

Третьяк Тишков поднял глаза к небу. Ястреба не видать. Неужно улетел, стервец?!

Но в следующее мгновение птица показалась над лесом, сжимая в цепких лапах трепыхающуюся добычу. Дьяк ожидал, что ястреб опустится рядом, но тот, наслаждаясь высотой и полетом, не спешил возвращаться. Трудной оказалась победа — птица едва не расшиблась о камни, когда любопытный зверек решил скрыться в расщелину, но ястреб был горд своей добычей.

— Что ж это за целование такое, ежели оно против сердца идет? — Третьяк не отрывал глаз от парящей птицы. — Заставили бояре Юрия Ивановича крест целовать! Окружили его всем миром и пригрозили — ежели не присягнешь наследничку, тогда отседова не выйдешь живым! Не по доброй воле это целование, князь!

Ястреб уже опустился на землю и, укрывшись в густой траве, принялся рассекать мягкую, еще пульсирующую плоть огромным, словно сабля янычара, клювом.

— Вот оно как, — не то удивился, не то усмехнулся Борис Горбатый.

— Поди прочь, — оттолкнул Тишков ястреба дланью, и тот неохотно, явно не желая расставаться с добычей, отступил на несколько шагов назад, воинственно приподнимая крылья. Ястреб не привык к такому обращению, он был царем в небе и не хотел быть вторым на земле. А Третьяк Тишков подкинул сурка на руке, одобрительно крякнул и бросил тушку в сумку.

Ястреб не желал мириться с потерей, он грозно поглядывал на обидчика и, видно, выбирал место, откуда можно побольнее клюнуть.

— Ну будет тебе, ты уже сердиться начал, — примирительно произнес дьяк и бросил кусок высушенного мяса к лапам птицы.

Ястреб клюнул раз, потом другой и с отвращением тряхнул красивой головой. Нет, эта пища не для него, он привык к трепыхающейся плоти, хотел ощущать под грудкой испуганного зверя бьющееся сердечко, желал, чтобы кровь хлестала из разодранной раны. А Третьяк Тишков уже накинул на голову ястреба клобучок и тем самым усмирил гордую птицу.

— Чего ж ты молчишь, князь?

— А чего вы от меня ждете?

— С нами ты пойдешь или побежишь вослед великой княгине? — сурово вопрошал Андрей.

Борис Горбатый подумал о том, что если сейчас он осмелится сказать «нет», то братья справятся с ним точно так же, как ястреб с несчастным сурком. Князь посмотрел на охотничью сумку дьяка, откуда торчал пушистый хвост зверька.

— С вами! Готов я служить дмитровскому князю.