Слуга накинул на плечи Дмитрия Ивановича легкий алый плащ — пора во двор, к ожидавшей его дружине… Князь был не в духе: войско Тохтамыша, как донесла разведка, уже переправилось через Оку и двигалось на Москву. Дмитрию Ивановичу так и не удалось собрать под свою руку русских князей. Приходилось покидать Москву. На скорях ехать в Кострому, чтобы там собраться с силами и прогнать татар.

— Господин мой! — вдруг взвенел голос княгини Евдокии (рядом с ней малые дети с мамками и няньками). — Возьми нас… Увези из Москвы! На кого ты нас оставляешь?

Дмитрий Иванович гневно сверкнул глазами: как смела княгиня говорить ему такое под руку? Ведь знала о решении боярского совета оставить семьи князя и бояр в Москве. Это было верное решение. Оно позволяло избежать паники горожан. Если бы горожане увидели, что семьи князя и знатных лиц покидают Москву, город опустел бы в один день. А без горожан не оборонить крепость малыми силами.

Гнев, однако, длился недолго — князь прекрасно понимал состояние жены, её страхи, её опасения и за детей, и за себя.

— С тобой останутся бояре, митрополит! — все же не сдержал досады князь. — Весь народ останется!

Обескураженная вспышкой гнева, которую увидела в глазах мужа и которую тот подавил усилием воли, Евдокия смятенно оглянулась на чад. С ними она чувствовала себя сильнее, увереннее. Снова попыталась убедить князя:

— Не я одна в страхе и трепете… И чада наши боятся!

Дмитрий Иванович взглянул на детей, увидел сморщенное личико одного из сыновей — маленького Андрюши, готового вот-вот заплакать. И окончательно смягчился:

— Не бойся, свет мой… Кремль не по зубам Тохтамышу. Литовин Ольгерд трижды ходил на Москву: не взял. Не возьмут и татары. А я скоро вернусь сразу же, как только соберу в Костроме крепкую рать.

Последние слова он говорил уже ласково и ободряюще: убеждал княгиню, что никому не дано взять Москву с её полуторасаженными каменными стенами. Взял её за плечи, трижды поцеловал и вышел на крыльцо. Поклонясь народу и приняв благословение священника (митрополит Киприан в тот час ещё только подъезжал к Москве, возвращаясь из Новгорода, где пребывал по пастырским делам), грузно сошел по ступенькам. Широкие плечи его и голова были слегка опущены — снова и с горечью подумал о разобщенности русских князей, виня в этом прежде всего себя.

Не рано ли он, победитель Мамая, отверг притязания Тохтамыша на полноценную дань с Московской земли? Видно, недооценил силы нового хана. Некоторое время Дмитрию Ивановичу и его думцам казалось: Тохтамыш, как и его многие предшественники, долго не продержится на троне, падет жертвой нового военного заговора. Нет, не пал. Крепко держал в руках поводья. С другой стороны, не переоценил ли Дмитрий свои силы? Не передоверился ли некоторым русским князьям, тому же Олегу Рязанскому? Теперь-то стало ясно: передоверился… Порой, думая об Олеге, он досадовал на свою оплошность и свое излишнее доверие к нему. В то же время этот увертливый соседний князь давал ему урок — урок гибкого поведения… Он, Олег, блюдя свои интересы, умел вслушиваться, вчувствоваться во всеобщее настроение, которое на сей раз, теперь это уже очевидно, было примиренческим по отношению к новому ордынскому воителю. Дмитрий Иванович излишне понадеялся на свой авторитет; он почему-то решил, что теперь-то, после победы над Мамаем, русские князья дружно встанут рядом с ним плечом к плечу. Нет, не встали. Видно, не настал ещё час русского освобождения…

Сойдя с крыльца, князь круто обернулся. Княгиня смотрела на него с прежней мольбой в глазах — возьми, возьми с собой её и чад! Чуть покачнулась к нему, как птица перед взлетом. В этот миг ему стало страшно за них: а вдруг ордынцы сумеют взять кремль? Что тогда станет с его семьей?..

Вздел ногу в стремя и сильным движением тяжелого тела вскочил в седло, как бы стряхивая с себя опасения и страхи за семью. Нет, нет и нет. Не ворвутся татары в кремль: он неприступен. Московиты продержатся какое-то время, а он, собрав в Костроме достаточное войско, вернется и вынудит ворога уйти восвояси.

Окинув ещё раз взглядом стоявшее на красном крыльце свое семейство, Дмитрий Иванович подумал с сожалением, что сыновья его, которых он считал обязанным приучать к тяжелым воинским походам сызмальства, будут лишены возможности своими глазами видеть, как отец станет собирать рати, как он выступит из Костромы на Москву, даст крепкий бой Орде и прогонит её. В то время как сам он, Дмитрий, уже с восьми лет ходил в походы.

— Оседлать коня под княжича Василия! — вдруг приказал стремянному, приметив, что десятилетний Вася, старший из его сыновей, смотрит на отца с особенной надеждой, выражавшей страстное желание отправиться с отцом в поход.

Мальчик радостно, с подскоком, сбежал с лестницы…

Историки в недоумении: почему князю Дмитрию Ивановичу не удалось поднять русских князей против Тохтамыша? Казалось бы, после блестящей победы на Куликовом поле над Мамаем повторение подвига просто неизбежно; единодушно поднявшись против Мамая, русские столь же дружно встанут и против Тохтамыша.

Этого не произошло, и одни пытаются объяснить разобщенность русских и их неудачу истощением сил в предыдущей войне с Мамаем, другие — быстротой продвижения Тохтамышева конного войска, третьи — неверностью Москве отдельных русских князей, например, Олега Рязанского…

Будем вглядчивы: истощение сил имело место, но, видно, не столь уж оно было катастрофическим, иначе Дмитрий Иванович учел бы это обстоятельство и уплатил бы новому ордынскому властелину дань сполна и вовремя. Быстрота "Тохтамышева нахождения" сыграла свою роль, но и эта причина вряд ли была решающей в неуспехе Москвы. Хорошо разработанная система оповещения и сбора ратей на Руси предусматривала любую неожиданность. И уж тем более неудачу Москвы не объяснить неверностью какого-либо из князей. Прочность Москвы подстраховывалась дружбой со многими городами и землями, и уклонение от взятых на себя обязательств одного соседнего князя не могло резко ослабить Москву.

Неуспех Москвы, главным образом, произошел оттого, что перед лицом сильного врага она оказалась в одиночестве. Почти полном. Русские князья горячо и дружно откликнулись на зов Москвы против Мамая, как незаконного хана, но они прикинулись глухими и не услышали её зова встать под её стяги против Тохтамыша. Ибо Тохтамыш — чингисид и законный хан. После многих лет смут в Орде, смут, от которых страдали и русские земли (не счесть, скольким нападениям татар подверглась, например, Рязанская земля!), многие русские князья сочли за благо воцарение на сарайском престоле законного сильного хана. Хана, способного обеспечить относительный порядок и покой…

Тохтамыш взял Серпухов, оставленный князем Владимиром Андреевичем и жителями, и устремился на Москву. Его радовала легкость и беспрепятственность продвижения своего конного войска по лесной стране. Он знал, что Дмитрий Московский не сумел призвать под свою руку русских князей, и ему хотелось как можно скорее разделаться с этим загордившимся улусником, который, после победы на Куликовом поле, видно, решил, что он уже и не улусник, не данник Орды. Ведь стоило попустить одного, как станут показывать свой норов другие.

Тем временем князь Дмитрий Иванович спешил в Кострому. Князь Владимир Серпуховской с отрядом остановился в Волоке Ламском. Из Новгорода в Москву возвратился митрополит Киприан, чтобы молитвами и своим присутствием вселять в горожан бодрость духа. Москва готовилась к обороне, однако, в отсутствие в ней великого князя часть горожан запаниковала и стала спасаться бегством, иные ударились в разбои и грабежи. Митрополит в обстановке беспорядков смалодушничал и уговорил защитников города выпустить его и великую княгиню с детьми из стен кремля. Евдокия с детьми умчала в Кострому, митрополит — в Тверь.

Беспорядки в Москве кончились, когда в неё приехал и возглавил оборону молодой литовский князь Остей, внук Ольгерда, посланный на укрепление города, видно, князем Дмитрием Ивановичем. Ему удалось успокоить защитников города, ободрить малодушных, организовать надежную оборону.

Защитники Москвы были вооружены не только мечами, копьями и луками со стрелами. На стенах крепости там и сям рогатились на дубовых козлах тюфяки (пушки) — оружие по тем временам диковинное, с помощью пороховых зарядов с превеликим шумом изрыгавшее из длинных железных стволов осколки железа. Тюфяки были далеко не каждому государству по казне, но Дмитрий Иванович не скупился на обзаведение этим грозным оружием. Не только мощные стены Кремля, но и наличие у защитников пушек, делали обоснованной уверенность Дмитрия Ивановича в неприступности Москвы.

Три дня ордынцы крутились подле Москвы, пытались взять её. На первый день, двадцать третьего августа, ордынские конники в темных кожаных доспехах появились с напольной стороны, встали на расстоянии двух полетов стрелы от кремля и крикнули: "Во граде ли князь Дмитрий?" Им со стен ответили: во граде князя нет. При этом московиты шумели, свистели, ругались, всячески срамили татар. Те в ответ угрожающе махали саблями, однако уверенность защитников в своей неуязвимости произвела на них впечатление.

На другой день сам хан со многими отрядами подступил к граду Москве со всех сторон. Защитники пустили в татар по стреле, те ответили таким дождем стрел, что, как свидетельствует летописец, "воздух омрачиша". Перестрелка завершилась попыткой штурма ордынцами града. Они приставляли к стенам лестницы, лезли вверх, но со стен в них летели каменья, обрушивались на них лавы горячего кипятка, беспрестанно клокотавшего в котлах. Загрохотали выстрелы тюфяков, засвистели "болты": короткие тяжелые стрелы, выпускаемые из самострелов-арбалетов. Один из таких "болтов", посланный из самострела купцом-суконщиком Адамом, насмерть сразил крупного и славного ордынского военачальника, что очень опечалило Тохтамыша.

Столь же безуспешным был штурм Москвы и на третий день. Тохтамыш забеспокоился. План молниеносного захвата Москвы срывался, а длительная осада её была чревата тем, что Дмитрий Донской и Владимир Храбрый, собравшись с силами, могли успеть вернуться и обрушиться на татар.

Тохтамыш позвал к себе в шатер суздальско-нижегородских молодых князей Василия Кирдяпу и Семена и, ласково приняв их, стал просить уговорить московитов открыть ворота града. Князья растерялись. Они и без того чувствовали себя виновными перед Дмитрием Донским, их шурином, сделавшись проводниками и пособниками Тохтамыша; теперь им предлагалось предать Москву вторично и напрямую. Хан, не торопя князей с ответом, наслаждался их онемением. Поглядывал на них сквозь полуопущенные жесткие ресницы с презрением: знал, что им не увернуться и что они вынуждены будут предать своих.

Один из братьев сказал со слезами на глазах:

— Великий хан! Не погуби Москву и её людей!

Тохтамыш поднял ресницы:

— Ни одного русского не обидим. А из добра возьмем лишь то, что они сами преподнесут нам с честью.

Двадцать шестого августа к стенам крепости приблизилась группа знатных ордынцев в темных воловьих доспехах и среди них двое русских князей, Василий Кирдяпа и Семен в нарядных одеждах. Обращаясь к защитникам Москвы, ордынцы крикнули:

— Хан пришел, не на вас гневаясь, а на князя Дмитрия. Вы достойны его милости, и ничего он от вас не требует, только встреньте его с честью и легкими дарами. Он хочет град видеть и в нем быть, а вам даст мир и любовь.

Среди защитников крепости стояли князь Остей и воеводы. Они ответили, что ворота не откроют, ибо не верят хану. Тогда вступили в переговоры князья Кирдяпа и Семен.

— Верьте великому хану, он не сотворит зла и никого не тронет.

После некоторых раздумий защитники потребовали от русских князей клятвы в том, что хан сдержит слово и не учинит им зла. Князья Василий и Семен дали клятву. Князь Остей, не доверяя словам суздальско-нижегородских князей, призывал защитников потерпеть и подождать Дмитрия Ивановича. Однако мнение большинства их свелось к тому, что лучше поверить словам осаждавших, подкрепленных тем более заверениями русских князей, нежели подвергать город опасностям новых штурмов. Остей уступил мнению большинства…

Хан, в окружении сотни нукеров, стоял возле крепкого дубового моста через ров напротив Фроловской башни, когда двойные железные ворота открылись и большая группа именитых московитов вышла из города. Вытягиваясь, она неспешно и торжественно двинулась к мосту. Впереди, неся дары, шел князь Остей в золототканом кафтане. За ним шли священники, бояре, купцы. Тохтамыш быстрым взором окинул процессию, с удовлетворением отметив, что большинство вышедших московитов, за исключением князя и бояр, были безоружны. Они, таким образом, являли доверие хану, не зная о том, что, проведя несколько лет при дворе одного из самых жестоких правителей мира Тимура (Тамерлана, Железного Хромца) в Самарканде, Тохтамыш сполна перенял от своего покровителя привычки вероломства. Вот и теперь, глядя на доверчивую процессию, Тохтамыш думал: как бы на его месте поступил Железный Хромец? И решил, что Железный Хромец не упустил бы случая воспользоваться простодушной доверчивостью защитников.

Когда князь Остей и добрая половина сопровождавших его людей перешла мост, ордынцы несуетно и ловко взяли их в кольцо. Остея отвели в ставку Тохтамыша. Остей уже понял: он в ловушке. Ухватился за рукоять меча, но тут на него обрушилось несколько сабельных ударов. Такая же участь постигла и тех, кто сопровождал Остея.

Лавина татар хлынула в кремль; вломившись в ворота, ор-дынцы убивали всех без разбора, ограбили княжой дворец и хоромы бояр, церкви, предали огню древние книги и рукописи, иконы… Плач и стенания, рыдания и вопли раздавались отовсюду…

Из сожженной Москвы отряды ордынцев пошли в Переяславль Залесский, Юрьев, Можайск, Звенигород, Дмитров, Владимир… Все они были подвергнуты разграблению и сожжению, а жители их — насилию и убиению. Один из сильных Тохтамышевых отрядов пошел на Волок Ламский, и здесь на него внезапно ударил князь Владимир Серпуховской с дружиной и совершенно разбил его. Опасаясь новых воинских неудач и особенно опасаясь скорого возвращения из Костромы князя Дмитрия Ивановича, Тохтамыш счел благоразумным вернуться в Сарай. По пути в Орду, по навету нижегородских князей Василия Кирдяпы и Семена, которым, видимо, удалось убедить Тохтамыша, что Олег Рязанский заединщик Москвы, хан дал указание подвергнуть разграблению и опустошению Рязанскую землю.

Тем временем Дмитрий Московский, возвратясь в сожженную столицу, впал в отчаяние при виде пепелищ, множества неубранных трупов, безлюдия… Приказав немедленно погребать мертвых (двадцать четыре тысячи убиенных было погребено по отшествии ордынцев из Москвы), великий князь послал своих воевод с большой ратью на Рязанскую землю в наказание Олега за его отступление от условий договора.

Рязанская земля была разграблена и опустошена вторично, теперь уже московским войском, что в свою очередь стало причиной многолетнего озлобления Олега Ивановича на Дмитрия Донского.