Глава двадцать вторая. Марш-бросок
В конце августа русское войско перевезлось через Оку под Лопасней и ходко двинулось западным краем Рязанской земли к Дону. Этот маневр, позволивший при быстроте движения упредить соединение ратей Мамая, Ягайлы и Олега, был настолько хорош по замыслу и исполнению, что позднее военные теоретики возведут его в образец стратегического искусства. При этом недостаточно оценят другую сторону дарования Дмитрия Ивановича — тонкое понимание человеческой психологии. Дмитрий строго-настрого приказал воинам не обирать и не обижать местных жителей, не касаться "ни единого власа" тем самым снова задобрил Олега, чуткого к изъявлениям добра и уважения к нему и его народу. В противном случае рязанский князь исполнился бы яростью и жаждой мести.
Бросок на юг был стремительным, войска шли без задержек, с утра до ночи, везя с собой на телегах копья, рогатины, боевые топоры, мечи, сулицы1, щиты, железную броню чешуйчатую и пластинчатую, кольчуги… Разумеется, в достатке запаслись и продовольствием — пшеном, салом, сухарями.
Четвертого сентября подошли к урочищу Березуй. До Дона оставалось тридцать верст. Ягайло, как доносила разведка, стоял на западе под Одоевом, Олег — примерно на таком же расстоянии в три дневных перехода на северо-востоке. Их пассивность была Дмитрию Ивановичу на руку, но не хватало известий о Мамае. Где он, на реке Красивая Меча, где пребывал в последнее время, или уже на Дону?
В Березуе встали лагерем: дать воинам передышку и заодно подождать пешие отряды Тимофея Вельяминова, выступившие из Лопасни позднее основного войска, и шедшие на помогу полки двух Ольгердовичей — Андрея и Дмитрия.
За дни похода изрядно похудевший, но не утративший полноты сдержанных сил, Дмитрий Иванович объезжал на лошади лагерь, беседовал с воинами попросту, как воин с воинами, а не как государь с подданными. В каждом полку был свой священник, и князь, благословляясь, интересовался, не примечают ли они признаков уныния в душах православных. Ни один из священников не выказал обеспокоенности настроением ратных; напротив, говорили они, воины бодры, несмотря на усталость, и предстоящую битву воспринимают как священный бой за судьбу православия.
Такие сообщения (да он и сам это наблюдал по лицам конников и пеших) развеивали в душе князя сомнения в правильности своих действий, прежде всего в решении дать бой Мамаю, а не уступать ему в его требовании платить десятину, какую установил ещё Батый. Но высший смысл предстоящей войны он видел не в размере дани, на которую не хотел соглашаться, и даже не только в том, чтобы не позволить ворогу разграбить свой народ и разорить свою землю. Высший смысл для него заключался в том, чтобы оберечь православие, колыбель которого уже перемещалась из теснимой турками Греции в Русь.
В стане одного из полков ему доложили: разведчики воеводы Семена Мелика поймали и доставили в лагерь ордынца. "Язык" оказался на редкость неразговорчивым и упорным: не хотел отвечать на вопросы. Великий князь велел тотчас привести к нему пленника. Ордынец, как выяснилось, был знатным человеком "царева двора". Он предстал перед князем босым, без шапки; широко расставленные косые глаза смотрели умно и зло. Дмитрий Иванович сразу понял, в чем причина озлобленности ордынца: обобранный, без головного убора, тот чувствовал себя униженным. И верно, сразу же после того, как разведчики Петр Горский и Карп Олексин по просьбе князя вернули ордынцу шапку с собольей опушкой, сафьяновые сапоги и даже богато отделанную саблю, тот повеселел. Притопнув обутыми ногами, потрогав на голове шапку, он приложил руку ко лбу, к груди и стал охотно отвечать на все вопросы князя. По его сведениям, Мамай теперь находился на Кузьминой гати, в полутора переходах от Дона. Он подтвердил то, что было уже известно князю: сила Мамая была велика и состояла из его собственной Орды, отрядов генуэзцев, буртасов, армян, черкесов, осетин… О том, что русские рати уже на подходе к Дону, Мамаю было ещё неведомо. Зато он не сомневается в скорой встрече со своими союзниками Ягайлом и Олегом.
Из этих сообщений особенно устраивало Дмитрия Ивановича то, что Мамай не подозревал о стремительном продвижении русских ратей к Дону. Оставалось лишь сожалеть, что пешие рати Тимофея Вельяминова и отряды братьев Ольгердовичей были ещё где-то в пути. К счастью, в тот же день, уже за полдень, в Березуй вступила рать Тимофея Вельяминова. Пока встречали Тимофея, подоспели со своими полками Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Великий князь с радостью облобызал каждого из них троекратно — молодцы, сумели опередить Ягайло, даже не напоровшись на его разъезды…
Шестого сентября русские рати были уже на Дону. Правый берег его был крут, глыбист. Внизу, у воды, плиты известняка обомшели и обзеленели, а вверху будто обсыпаны мукой. Левый же берег, на коем Дмитрий Иванович с воеводами стоял на конях, порос то кленом, то дубом, то ивняком, а то и колючими кустами шиповника, матово и сочно рдевшего удлиненными бусинами-ягодами. И повсюду — ежевичник, прятавший в своих путаных-перепутаных ветвях влажно-синие, как лошадиные глаза, ягоды. Река несла свои воды неспокойно; стремя на середине её косматилось и вскипало.
Князь размышлял: остаться ли на этом берегу или переправиться на тот, правый? Невольно вспомнилась Вожская битва двухлетней давности. Как и ныне, тогда он не стал ждать противника на рубежах Московской земли, а смело двинул рати встречь. Противников разделила рязанская река Вожа. И та и другая сторона осторожничали, не переходили реку. Дмитрий Иванович внимательно изучил местность и решил, что бой надо дать на его берегу. Ибо окрестности на противоположном берегу были равнинные, удобные для излюбленной тактики легкоконных ордынских отрядов изматывать противника внезапными атаками с флангов, столь же внезапными отходами и новыми атаками. Его же берег был холмистый, неудобный для маневрирования татарской конницы. Дмитрий Иванович отвел свое войско от берега, позволяя противнику без помех перейти реку, и в условиях гористой пересеченной местности, при умелом управлении полками, одержал блестящую победу.
Но здесь, на Дону, как он уже успел заметить, обстановка была иная. Его берег был равнинный, а тот, противоположный — более холмистый, пересеченный где оврагами, а где речками. Кое-где кудрявились перелески.
Чей-то голос позади князя тихо молвил:
— Надо, княже, стоять на нашем берегу и спокойно ждать. Мамай и не сунется. А сунется — по рогам его! Враз опрокинем в Дон… Как опрокинули Бегича на Воже…
Другой голос возразил:
— Коль так-то будем стоять и ждать — подоспеют на помогу Мамаю Ягайло и Олег…
Третий голос — отчетливо и веско:
— Иди, княже, за Дон. Перевеземся, мосты за собой порушим, чтобы Ягайло и Олег не могли легко перейти Дон, и будем стоять крепко и мужественно, зная, что за нами река и нам отступать нельзя…
Этот третий голос — Андрея Ольгердовича. Великий князь оглянулся узколицый, с густой сединою на висках, Андрей смотрел умно и уверенно. Ему было за пятьдесят. Как первенец Ольгерда, он больше других своих братьев ходил с отцом в походы, перенимая у того богатый воинский опыт. Родитель, умирая, видно, потому лишь не передал великое княжение первенцу, что он был твердого православного вероисповедания и, как православный, тянулся к русской культуре. Сам полуязычник, Ольгерд предпочел передать престол полуязычнику же, может быть, рассчитывая, что Литва ещё долго будет стоять на древнем языческом веровании.
Дмитрий Иванович наклонил голову — дал знак, что благодарно принял к сведению совет важного литовина. Наступила пауза, и стало слышно, как река поплескивается о берег. Из ближайшего буерака выскочила дикая буроватая коза, встала как вкопанная — чутко подрагивают пепельные ноздри, улавливая непривычные запахи костров, пшенной каши, резкого колесного дегтя… Заперебирав тонкими ногами, вдруг скакнула, сделав прыжок с разворотом коротенький хвостик лишь мелькнул в кустах.
Ход мыслей Дмитрия Ивановича был таков: если, например, принять совет тех, кто предлагал оставаться на этом берегу, то в этом случае можно было опасаться удара ему в спину Ягайлы и Олега, не говоря уж о том, что в сражении на этом равнинном берегу татарве ловчее применять их излюбленный маневр: конной лавой обтечь русские полки с флангов, ударить, ошеломить, затем, если нужно, ложно отступить, опять ударить… Другое дело дать бой на том, южном берегу, в излучине Дона, на поле Куликовом. Оно, это поле, ограничено с трех сторон реками: самим Доном, Непрядвой, Смолкой, Нижним Дубяком. Волей-неволей ордынцам основной удар придется направить русским в лицо, напарываться на длинные копья пешцев. Непривычно им так биться! А именно в количестве пеших ратей и было преимущество русского войска.
Конечно, Мамай будет пытаться ломать русские полки так и эдак, заходить и справа, и слева и повторять заходы, приберегая на решающий удар резерв, но все ж раздолья его коннице не будет. На Мамаев резерв и у русских есть так называемый частный резерв. Этот резерв не станет неожиданным для Мамая, а неожиданным для него будет ещё один резерв, потайной — Засадный полк…
Мысль о тайном резерве, рожденная в беседах с зятем Боброком и князем Владимиром Серпуховским, стала в последние дни его любимой мыслью. Он вновь и вновь возвращался к ней: он уже прикинул, где, в каком потаенном месте разместить этот резервный полк, который будет назван Засадным. Конечно же в Зеленой Дубраве!
Тихо, как бы лишь для себя, Дмитрий Иванович сказал:
— Лучше было не идти противу безбожных сил, нежели, придя, ничего не сделать и ни с чем возвратиться вспять…
Князь Серпуховской, Дмитрий Боброк, Андрей Полоцкий, Дмитрий Брянский, Тимофей и Микула Вельяминовы, Михаил Бренк словно только ждали этих слов — тесно сдвинулись вкруг великого князя. И остальные, даже и те, чье мнение было отвергнуто, придвинулись. Все сразу построжали ликами, сурово глядя на противоположный берег. Даже и кони, почуяв суровость и торжественность момента, вдруг притихли и напряглись. Дмитрий Иванович, упрямо выставив бороду:
— Перейдем Дон! И постоим за наши святые церкви, за православную веру, за братию нашу, за христианство…
Тогда Микула Вельяминов вскинул волосатый крупный кулак — погрозил в сторону противника. И Михаил Бренк погрозил. И иные…