Божий суд
Скоро Иван Васильевич устал от дворцовой жизни. Он вспоминал себя отроком, когда мог незаметно с ватагой ребятишек уходить за реку и вести бедовые игры: в забаве рубились палками, играли в салочки, а когда подросли, подглядывали из камышей за купанием девок.
Сейчас просто так не выскочишь. Царь словно факел в ночи — виден издалека. А если надумает в город выезжать, то нужно запрягать колымагу с тремя парами лошадей, да чтоб вороной масти. А холка должна быть такой, что и рукой не всякий дотянется. На оси подобает подвесить множество цепей, чтоб и за версту могли бы предупредить всякого о приближении государя. В сопровождении должно быть не менее двух сотен дворян, которые займут место впереди и позади кареты и будут хлестать нагайками каждого, кто посмел не оказать чести.
Чаще московитов Иван видел из окошка своей колымаги. Они покорно склонялись до самой земли, наиболее ретивые стояли на коленях.
Одни согнутые спины. Такова вся Русь.
Федька Басманов много рассказывал про жизнь московитов. Говорил и про то, что правит нищими какой-то монах Гордей, а у хозяев корчмы, кроме пива и кваса, можно всегда добыть девку, которая согласится сделать приятное за жалкий гривенник. И что девок корчмарь может предложить на выбор: хочешь белесую? Пожалуйста! По душе чернявая? Будет и эта. А ежели пожелаешь, то и рыжая найдется.
Федька Басманов говорил о том, что по вечерам сходится в корчме много народу; мастеровые люди за стаканом браги говорят не только о ценах на квас, но и договариваются промеж себя, где веселее провести ночь.
Все это Иван Васильевич желал увидеть сам и пожелал, чтобы Басманов был провожатым.
Царь облачился в простой кафтан мастерового и сделался неузнаваемым, если и можно было угадать его самодержавное происхождение, то только по бармам, которые он припрятал на груди. Федька Басманов выбрал и вовсе простой кафтан — на локтях заштопан, а полы драны, словно он отбивался от дюжины свирепых псов.
Федька повел самодержца на базар.
Басманов оказался прав. Самодержец увидел такое, чего ему не доводилось наблюдать ранее: у Мясного ряда стоял высоченный детина, который показывал на руке какой-то рисунок. Возле него собралась небольшая толпа, а он увлеченно рассказывал:
— Сделали мне этот рисунок буддийские монахи. И никаким мылом не смоешь, краска, она под кожей осталась.
— Так, стало быть, ты веры не христианской? — спросила толстая баба.
— Нет, веры я что ни на есть христианской, только я туда мальцом попал. Отец у меня купцом был, вот и взял меня с собой в Китай, а по дороге напали на караван тати, товар пограбили, родителя моего живота лишили, а я убежал. Потом скитался долго, монахи меня и подобрали.
— Как же это получилось? — не унималась баба, показывая на рисунок.
— Иголками кололи.
— А это никак ли голова чья-то? — вытянул шею стоявший рядом детина, и сам он стал походить на гусака, который пытается отогнать приблизившегося смельчака. Вот сделает сейчас мужик шаг, так он его и клюнет прямо в рисунок.
— Голова, — охотно согласился верзила. — Дракон это! Прожил я у них десять лет и язык их уразумел. Они меня так называли. Дракон — это по-нашему Змей Горыныч. — Как же ты обратно вернулся? — спросил гусак.
— Пешком шел, — просто отвечал детина. — Не торопился я, пять лет на дорогу ушло, но до стольной добрался! Как увидел колокола московские, так слезами едва не изошел. В живых матушку не застал, в позапрошлом году померла, а дом мой чужие люди забрали. Вот так и живу.
Выпученные глаза гусака продолжали изучать наколку.
— Да. Занятное зрелище, такое у нас не увидишь.
Верзила неожиданно сделался серьезным:
— Не увидишь! Только ведь я не просто так стою, за погляд платить нужно. Не обессудьте, дорогие господа, не поскупитесь на гривенники. Сирота я, и никто за меня не постоит. Сам я себе на хлеб зарабатываю, — выставил детина вперед малахай.
И дно шапки щедро усыпали гривенники.
Толпа разошлась. Детина отсчитал копеечки и протянул мелочь дородному купцу, торговавшему пивом, который сидел точно так, как девица перед сватами. Видать, квасник он был отменный: то и дело прикладывался огромной кружкой к своему товару, и, глядя на его лицо, которое кривилось от удовольствия, трудно было справиться с искушением, чтобы не взять пару стаканчиков.
Верзила выпил пиво разом. Видно, дело его спорилось, иначе не быть ему пьяным. Лицо Дракона раскраснелось от хмельного зелья и всеобщего внимания. Горожане показывали на него пальцами, громко восклицали, а старухи заверяли каждого, что под кожу ему проник сатана. Детина, лихо заламывая руки за спину, потягивался, икал на весь базар и вновь изъявлял желание показать «дьявольское писание» всего лишь за гривенник.
— Ты что, и вправду в Китае был? — подошел к детине Иван Васильевич.
— А то как же! — обиделся парень. — Чего же мне врать зазря. Ежели не веришь, так и побожиться могу! Такую штуковину более нигде не увидишь. Народ просто так гривенники давать не станет.
И, глядя на хитрую рожу детины, трудно было угадать, где он говорит правду.
— Я ведь и женат был там. Две бабы у меня было. До любви они очень чутки, — убедительно говорил он.
Иван Васильевич хмыкнул:
— Покажь змея!
— А гривенник дашь? — вприщур посмотрел на самодержца путешественник.
— Возьми! — И самодержец высыпал в широкую ладонь парня мелочь.
Доказывать свою исключительность детине было лестно. Он на самое плечо закатал рукав и показал Ивану зубастую пасть зверя.
— Вот смотри… Хорош дьявол?
Иван усмехнулся, подумав о том, что точно так же хвастался перед иноземными вельможами дорогими каменьями, купленными у бухарского эмира.
— Хорош!.. А глазищи так вытаращил, будто в самую душу заглянуть жаждет. Эй, Федька, дай детине рубль серебряный. — И когда Басманов расплатился, признался честно: — Не видывал я такого, за эдакое зрелище и рубль отдать не жаль.
— Это еще что! Вот как-то на ярмарке в Ярославле я побывал, так там у одного мужика всю спину в рисунках зрел, — восторженно признался верзила. — Мне до него далеко. Он менее чем за золотой и не показывал!
— Вот это да, — выдохнул царь.
Детина от пива разогрелся, подобрел лицом, а улыбка к нему пристала так крепко, словно у рыночного Петрушки.
— А может, девок хотите? — вдруг спросил он, явно не желая отпускать от себя щедрых мужей. — Это я враз устрою, только не задаром.
— Куда ты нас поведешь? — спросил Федька Басманов, рассчитавшись за себя и за царя.
— Недалеко. В стрелецкой слободе корчма имеется, вот туда бабы и сходятся.
— Кто такие?
— В основном вдовы стрелецкие. Война прошла и мужиков за собой утащила, вот они тем и живут.
— И много народу туда ходит? — поинтересовался царь.
— А то! Без бабы не обойтись, будь ты хоть боярин или подлый человек. Я и сам без этого не могу. Вот, думаешь, для чего я по гривеннику собираю? А есть там одна вдова, за десятником стрелецким была, все деньги на нее и уходят.
— Неужно так пригожа? — подивился Иван.
— Пригожа, — мечтательно протянул детина. — У нее один поцелуй полтину стоит. Вот приду, так все деньги и сгребет. А такая горячая, что другой похожей просто не сыскать.
Узорные дома бояр остались позади, впереди — лачуги и длинные кривые улочки. Иван подумал о том, что никогда здесь не бывал. Проезжал он по центральным улицам, а бояре заставляли дворовых людей выметать их так, чтобы сора в подворотнях не оставалось.
«Вот где мусорные кучи, вот где грязь!» — то и дело цеплял Иван Васильевич сафьяновыми сапогами слипшиеся комья. Федька Басманов чуток поотстал, и Иван усмехнулся: видел, что эта прогулка не пришлась холопу в радость. Куда проще призвать баб во дворец, где можно взять любую понравившуюся.
Детина шел уверенно и совсем не беспокоился о преграде в виде нагромождения камней и навозных куч. Казалось, он задался целью собрать на свои ноги всю московскую грязь. А невольные чертыхания Федора вызывали у него только снисходительную усмешку.
— Ничего, как девиц увидите, так обо всем и забудете, — обернувшись, сказал он.
Корчмой оказался большой дом, который своей крышей укрыл зараз с пяток хижин. Возле них в тоскливом ожидании томилось несколько женщин. Мужики расселись на бревнах и сладко потягивали хмельной малиновый настой.
— Эй, бабоньки, мужиков привел! — гаркнул детина так, что сидевшие на бревнах поперхнулись.
— По кафтанам видать, не шибко богатенькие, — высказалась одна из девок, видно, та, что побойчее других.
— А ты на кафтаны не смотри, — мгновенно отреагировал детина, — ты смотри, что он под кафтаном носит. Хе-хе-хе! Эй, Варлам Лукич, вылезай из берлоги, гостей к тебе привел!
На высоком пороге, который резным рундуком и перилами мало чем уступал царскому Красному крыльцу, показался крепкий мужичок. Точнее, он выкатился на своих коротких ножках, подобно мягкому пушистому шару, прямо к своим гостям.
— Чего желаете? Пива испить или… может быть, усладу какую?
— Пива и усладу! — объявил Иван Васильевич и уже поглядывал на рыжую конопатую малютку, которая улыбалась гостю, как блаженная на Пасху.
«На вид эдак лет пятнадцать будет», — подумал Иван и вспомнил о том, что несколько лет назад, когда стоял в Вологде, ему досталась точно такая же конопатая матрешка.
А девка к томным делам, видно, привычная, уже ластится к хозяину и на Ивана кивает:
— Вон тот дикой мне приглянулся.
— Только ведь мы не за просто так. Цену нашу знаете? — напыжился корчмарь. — Пять гривен мне и две гривны девке, той, что выберете.
— Федька, дай хозяину золотой, — распорядился Иван Васильевич, — только одной девоньки нам маловато, мы с пяток заберем.
Хозяин взял золотой, внимательно осмотрел его: не стерта ли позолота. Убедившись, что монета не воровская, великодушно разрешил:
— Да за такие деньги вы можете полпосада баб отобрать. Эй, девоньки, кто из вас молодцам рад послужить? Я для вас самую лучшую горницу сыщу. Проходите, гости дорогие, пока не насытитесь, тревожить не стану!
Иван Васильевич тут же ухватил трех баб в охапку.
Из-за ворот вышел детина. Он держал за плечо девицу годов осьмнадцати, и, глядя на нее, было ясно, что гривенники Дракон откладывал не зря. Не баба, а щербет персидский! Да ежели ее ожерельем жемчужным украсить и приодеть в шубку бобровую, любой боярышни краше станет.
Разомкнул объятия Иван Васильевич, выпустив на свободу девок, и воззрился на красавицу. Самодержец привык получать все самое лучшее. С Волги к столу государя свозили самых больших осетров, самый искрящийся мех шел на царскую шубу, а его скипетр украшали красивейшие каменья. И женщин он всегда выбирал только видных, так почему же сейчас этим сокровищем должен владеть кто-то иной? А детина запустил лапу под сарафан девицы и крякнул от удовольствия.
— Ты это потише! — обругала нахала девка.
Однако в ее голосе не ощущалось осуждения.
— Я покупаю у тебя девку! — вышел вперед Иван. — Сколько она стоит? Пять рублей? Десять? Пятнадцать?.. Федька, отсыпь ему горсть монет!
Детина недовольно поморщился:
— А кто ты такой, чтобы покупать? Царь или, может быть, султан басурманский?!
Прикусил губу Иван Васильевич.
— А может, тебе мало? Еще получишь. Но девка эта — моя!
Ладонь детины слетела с плеча девицы.
— Так, значит, тебе слов моих мало? — подступил верзила ближе к царю Ивану.
А Федька уже нашептывал государю в ухо:
— Государь Иван Васильевич, уступи ты ему девку, не сладить нам! Забьют нас и даже не признают, кто перед ними! А разве потом правды сыщешь?
— Я привык получать то, чего хочу! И мне не важно, что это — царствие иноземное или девка дворовая! — начинал злиться Иван. — Меня не интересует и плата. Что для меня ворох монет, если я владею половиной мира!
Парень остановился от Ивана в нескольких шагах — так смотрит на соперника секач, прежде чем клыками-саблями распороть ему бок.
— Нет! — выкатился навстречу гостям хозяин корчмы. Глядя на его раздутый живот, казалось, что еще одно движение — и он, подобно мыльному пузырю, лопнет, разметав во все стороны лоскуты одежды. Однако корчмарь не треснул — живым заслоном встал на пути детины. — Куда же ты на него? Не видишь, что ли, не из простых он мужей! Откуда тогда у него золотой взялся да еще кошель серебра! Из дворовых он, из царских! Ежели пропадет, тогда стража хватится! Набегут стрельцы и всех по темницам растащат! Ты этого хочешь?! Этого?! — напирал пузырь на оторопевшего детину. — Ежели спор хочешь решать, то на божий суд надо положиться.
— И то верно, — поддакнул один из мужиков, — стрельцы даже до темницы не доведут, забьют по дороге.
— Пусть будет божий суд, — согласился детина.
— На чем будем драться: на палках или кистенях? — деловито поинтересовался Иван Васильевич.
Он вел себя так, будто божий суд для него дело обычное.
— На палках.
— Вот и ладненько! — обрадовался хозяин корчмы. — А то набегут стрельцы, вот тогда башки уже не сносить. Потащут в Пытошную и правых, и виноватых.
— Государь, а может, я вместо тебя на суд-то выйду? Во мне хоть силы не столь много, как в тебе, но я поувертливее буду. Авось и выиграю! — нашептывал на ухо царю Федька Басманов.
— Я покорил уже два царствия, так неужно думаешь, что не смогу одолеть этого холопа? — усмехнулся Иван Васильевич.
Федор Басманов хорошо изучил царя и понял, что сей божий суд был для Ивана такой же забавой, как шалости далекого отрочества, и попробуй ему прекословить — повелит выдрать, как последнего из холопов.
Вернулся хозяин, волоча за собой две огромные жерди. Палки слегка кривоваты, как ноги у худющей бабенки, а щербины на занозистой поверхности указывали на то, что ими и вправду свершался божий суд.
— А как же старосты губные? А воевода? Судьи? Без их ведома биться станете? — засомневался хозяин. — Ежели кто государю съябедничает, не сносить тогда головы.
— Вот мы тебя судьей и выбираем всем миром. Так, мужики? — предложил Иван.
— Истинно так!
— Вы уж тогда только не до смерти.
Детина взмахнул палкой, уверенным и точным движением выдавая в себе бойца, и Иван понял, что поединок будет крепким и бранным.
— Ничего, ежели наш суд не признают, я перед старостой оправдаюсь, — пообещал детина, — он мне кумом приходится. Он и перед государем за меня заступится.
Иван Васильевич усмехнулся, и только Федьке Басманову была понятна его улыбка.
— А! — сделал государь первый шаг, чтобы сильным ударом проверить противника на крепость.
Детина оказался расторопным: он отскочил в сторону и выставил над головой жердь, но уже следующий, еще более сильный удар едва не лишил его оружия.
Драться палками Иван умел: это искусство, как и владение мечом, он начал постигать еще в раннем детстве, дубася за непослушание сверстников — боярских детей и дворян. Отроки показывали синяки и шишки отцам, и рассерженные родители драли самодержца за уши, чтобы впредь палкой почем зря не размахивал.
Став старше, Иван устраивал на песчаном берегу Москвы-реки настоящие сражения, где неизменно с ватагой боярских детей одерживал победы над посадскими отроками.
Но по-настоящему биться на палках царь научился, когда на московский двор приехал императорский посол, в многочисленной свите которого оказался мастер палочного боя. Он-то и поделился с царем своим искусством. А после смеха ради государь задирал стрельцов и велел им стоять накрепко.
И сейчас эта палочная сеча была для Ивана Васильевича всего лишь легкой забавой. Смеясь, государь наносил удары справа, бил влево. Поначалу детина умело изворачивался, выставляя вперед палку, но под натиском государя оступался и падал, а самодержец истошно хохотал, привлекая своим злобным весельем все большее количество зевак.
Спорщиков взяли в тесный круг. Шумно выдыхали, когда удар был особенно коварным, и вскрикивали, когда он приходился по телу.
Иван Васильевич упивался собственной силой. Видно, в драке он находил удовольствие, вот поэтому и не валил детину сразу, даже как будто нехотя отбивал его удары, позволяя приблизиться к себе, а потом, устав от этой назойливости, двумя выпадами прогонял его опять. Иван Васильевич успевал махнуть палкой, подмигнуть красавице, терпеливо поджидающей самца-победителя, и прогоготать над неловким движением детины. Чернь восторженно следила за дракой: она никогда не видела более искусного поединка.
Вдруг государь споткнулся, повалился набок, и в следующее мгновение над его головой застыла суковатая палка детины.
Кафтан разорвался, и парень увидел, как посыпались в грязь самоцветы, украшающие великокняжеские бармы.
— Государь Иван Васильевич, не признал! — каялся верзила. — Видит бог, не признал! Прости меня, государь!
Толпа ахнула, став свидетелем перерождения долговязого дворянина в государя всея Руси.
А Федор Басманов орал:
— Ну чего застыли, ротозеи?! В ноги государю кланяйтесь! В ноги!
Вместе со всеми на колени пал и детина.
Государь хохотал долго. Он пнул ногой рассыпавшиеся каменья, а потом, взяв под руку оторопевшую девку, повел прочь.
Завтра вся Москва будет говорить о поединке детины с царем. И еще долго парень будет сыт и пьян, рассказывая о своем знакомстве с государем.
