ГЛАВА ПЯТАЯ. Наследство вещего старца
… ― Итак, до торжественной церемонии венчания и свадебного празднества остается ровно три недели, — сказал князь Федор Вельский и обвел взглядом присутствующих.
Михайло Олелькович, как обычно, уже с утра слегка навеселе, обложившись мягкими подушками, благодушно заглатывал маринованные сливы из большой вазы, со звоном сплевывая косточки в серебряную чашу.
Иван Ольшанский сидел на жесткой лавке, выпрямившись в струнку, сурово и сосредоточенно глядя прямо в глаза брату, будто боялся пропустить хоть одно слово.
Василий Медведев скромно пристроился в углу на табурете, так, будто он заглянул сюда случайно на минуту и вот-вот собирается уйти.
Юрок Богун, канцлер князя Федора, ничего не записывал, но держал наготове перо, краску, чернила и чистые листы бумаги, сидя за письменным столом позади хозяина.
— Венчание, — продолжал Федор, — состоится в Кобринском соборе в полдень. Через два часа в замке князей Кобринских начнется свадебное торжество. К шести часам вечера ожидается прибытие его величества. После всех приветствий и поздравлений его величество вручит нам с Анной некие обещанные им свадебные подарки и начнется бал. Вот тогда-то мы и уединимся с королем Казимиром в зимнем павильоне и побеседуем на интересующие нас темы. Вы, Иван и Михаил, будете ожидать нас там сразу после объявления о начале бала. Я вместе с королем появлюсь чуточку позже. Король, разумеется, будет не один, но это нам только на пользу. Чем больше окажется свидетелей этой беседы, тем лучше. В прошлый раз мы в общих чертах обсудили, кто что скажет. Я просил тебя, Иван, и тебя, Михайлушко, тщательно подготовиться к этому историческому моменту. Надеюсь, вы исполнили мою просьбу. Поскольку у нас еще есть время на внесение поправок, я бы хотел послушать, что именно вы намерены сказать королю. Начнем с тебя, Иван. Вот представь себе, что я — король. С чего ты начнешь?
Иван Ольшанский встал со скамьи и, слегка побледнев, произнес:
— Я начну с древности наших родов. Я напомню о том, что мы — прямые потомки великого Витовта. Я скажу, что только несчастный случай помешал Витовту надеть на голову признанную всей Европой корону, которая полагалась ему по праву и сразу же превратила бы Литовское княжество в Литовское королевство, ничуть не худшее, чем королевство Польское. И наконец, я скажу, что мы считаем нынешнее положение вещей несправедливым и призываем короля к разрешению этой проблемы.
— Молодец, Иван, очень хорошо. Затем скажешь ты, Михайлушко. Перескажи коротко.
Михаил выплюнул очередную косточку, вытер руки и сказал:
— Значит, так. Во-первых, Литва в большинстве своего населения — православная страна, и потому ею должен править православный государь. Во-вторых, он должен править ею постоянно, а не раз в четыре года. Ну и, наконец, в-третьих, он должен ею править, а не управлять, как управляет бедным имением неимущего дворянина никчемный управляющий! Куда годится такое правление — мы здесь гуляем на свадьбе и веселимся, а на моей отчине — великой киевской земле хозяйничают татары Менгли-Гирея и уже захватили все Подолье! Еще, чего доброго, мы не успеем тут за здоровье молодых выпить, как станем татарскими пленниками! Вот до чего доводит…
— Стоп, стоп, стоп! — захлопал в ладоши Федор. — Ты, как всегда, увлекаешься, дорогой брат! Вот про свадьбу не надо, пожалуйста, и про киевскую землю тоже пока не надо, и уж тем более не говори, что она твоя!
— Какого черта, братец? — вспылил Олелькович. — Я намерен выложить ему чистую правду, и все тут!
Князь Федор с подозрением пристально посмотрел на Олельковича.
… Нет… У него нет никакого представления о дипломатии… Уж не проболтался ли он снова?
— Дорогой брат, — вкрадчиво спросил Федор, — твое правдолюбие вызывает у меня нехорошие воспоминания… Ты случайно ни с кем не разговаривал о наших планах и замыслах? Ты помнишь, что в прошлом году мы чуть голову не положили на плаху из-за твоей болтливости!
Олелькович испугался.
— Нет, Феденька, ты что?! Я разве не понимаю! Ну зачем ты такое говоришь? Да я ни с кем и не общаюсь — только с вами здесь, а дома вообще из замка не выхожу… Ну разве там зайчиков пострелять… — Он закрыл рот, будто проговорился, вспомнив о крайне неприятном происшествии в лесу…
… Но ведь я там ни слова никому не сказал… Да и вообще меня никто не спрашивал… Это они говорили там чего-то про меня, а я молчал. Я им ничего не сказал — я же помню — я еще совсем трезвый был…
— Ох смотри, Михайлушко…
Олелькович широко напоказ перекрестился.
— Вот те крест, Федор!
— Ну хорошо. Я хочу в сотый раз разъяснить вам цель нашего предприятия. Поймите — мы не собираемся причинять королю никакого зла. Мы только объясним ему сложившееся положение и попросим подумать, а потом принять решение о созыве Литовской Рады. На ее заседании он сложит с себя полномочия великого литовского князя и передаст их Михаилу. В настоящую минуту король находится в сложнейшей ситуации. Из-за нападения на Киев татар Менгли-Гирея он не в состоянии выполнить своих обязательств перед ханом Ахматом. Это грозит тем, что Ахматовы ордынцы, после того как разделаются с Москвой — или еще хуже — до того! — повернут своих коней в нашу сторону! С двумя огромными татарскими ордами Казимиру уж точно не справиться. Но это еще пол его беды! Вот когда мы ему скажем, что, если он не примет наши условия, мы втроем со всеми нашими землями перейдем на московскую службу, это будет для него полной катастрофой. Земель-то у нас наберется столько, что граница Московского княжества подвинется на запад сразу аж до самой Березины! И все — конец! Вы понимаете?! У него нет другого выхода. Он согласится!
… Отчего ж у меня сердце так ноет… Ой, боюсь, не погорячился ли я некогда слишком сильно, затеяв все это дело… Казимир — никудышный и чуждый нам по вере правитель, но Михайлушка, хоть и кругом свой… На месте короля… Страшно подумать… Не стало бы хуже бедному Литовскому княжеству… А может, и правда — лучший выход — бросить все к черту и перейти в Москву… Ну, стану служивым князем… Ну и что? Служат же у нас бывшие московские удельные князья — принцы по крови — Можайский, Шемякин… И ничего… Живут как-то…
Размышления князя Федора прервал осторожный стук в дверь, а затем в комнату просунул голову юный оруженосец Ольшанского.
— Князь, — зашептал он, — скорее! Иона зовет… Худо ему совсем! Помирает, видать…
— Извини, Федор, — встал князь, — ты позволишь?
— Конечно, конечно, иди… Вели позвать отца Леонтия.
— Он уже там, — сказал князь Ольшанский и вышел.
Василий Медведев слушал весь этот разговор очень внимательно, постоянно спрашивая себя — действительно ли он выполняет порученное ему великим князем дело или просто присутствует при огромном количестве всевозможных разговоров, от которых, по его мнению — мнению человека, привыкшего к решительным действиям, — пользы никакой. Медведев в глубине души не разделял оптимистической уверенности князя Бельского насчет того, что у короля такое уж скверное положение.
… Еще не так давно мы встретились с князем Андреем под Новгородом… Он пользовался чужим именем, сопровождал какого-то подозрительного купца… Но не в этом дело. Дело в том, что тогда происходило в Новгороде. А был там мятеж, а тут еще и братья великого князя взбунтовались. Андрей же выполняет поручения маршалка дворного гетмана Ходкевича, за которым стоит сам король, а это значит, что Казимир очень пристально интересуется всем, что происходит в нашем княжестве. И потом, не далее как вчера сам Федор сетовал, что король направил на отражение ударов татар Менгли-Гирея только часть основного войска… Значит, главные силы находятся в резерве и в любую минуту он может отправить их на помощь Ахмату… А что я могу сделать? Ничего. За три месяца моего пребывания здесь я присутствовал при таком количестве рассуждений, планов и проектов, что на всю будущую жизнь хватит, а при этом сколько раз я лично разговаривал с князем Федором? Раз пять? Или шесть? Да и о чем? В основном о будущей свадьбе. А что касается дел, то каждый раз князь уверяет меня, что все идет по плану, что король вот-вот добровольно отдаст им трон, стоит только его об этом попросить. Я бы на месте короля не отдал. Но я не на его месте. И дело мое совсем другое. Для меня главное — это то, что король все еще не послал войск на помощь Ахмату, а уж после свадьбы не пошлет точно, независимо оттого, примет он предложение князей-заговорщиков или нет… Потому что тут ведь и правда — торговаться с ними можно, можно хитрить, можно тянуть время, но нельзя не учитывать, что они и впрямь могут в любой момент взять да и послать со мной, как с обычным гонцом, грамоты с просьбой принять их в московское подданство… Так что королю придется серьезно задуматься… Тут уж не до помощи Ахмату… Значит, выходит, дело свое я вроде бы исполняю…
— Я думаю, на сегодня закончим, — сказал Федор Олельковичу, который искренне обрадовался этому решению. — Мне очень жаль бедного Иону… Неужели и впрямь… — князь перекрестился.
Тут неожиданно вошел Ольшанский и обратился к Медведеву.
— Василий, Иона просит, чтобы ты пришел к нему… Только поторопись — он действительно плох…
— Я? — удивился Медведев.
Бельский и Олелькович тоже изумленно посмотрели на Василия.
— Я только видел этого старца издалека, но ни разу с ним даже не разговаривал, — пожал плечами Медведев. — Но, разумеется… Пойдем…
… В теплой комнате, выделенной специально для Ионы в загородном доме княжны Кобринской, как обычно, пахло ладаном и было необыкновенно тихо. Эту тишину нарушало лишь едва слышное хриплое дыхание старика, который лежал на застеленной лавке на спине, вытянувшись. У изголовья Ионы молился отец Леонтий, рядом стоял со свечой в руке оруженосец Ваня.
— Да-да… я слышу… Он пришел, — прошептал Иона и, чуть приподняв голову, обвел взглядом присутствующих — Ольшанского, который вошел вместе с Медведевым, старого отца Леонтия и юного оруженосца князя.
— Бог вам заплатит за вашу доброту, — сказал он, ласково улыбаясь, — а теперь прошу… исполните мою просьбу — оставьте нас наедине…
Ваня тут же направился к двери, в то время как отец Леонтий предпринял попытку остаться.
— Но быть может, Господь… — начал он…
— Иди и войдешь потом… Тебе ведь не хуже меня известно, что все в руках Господа, — улыбнулся старец Иона, и Леонтий, кряхтя, поднялся.
Медведев сел на его место у изголовья умирающего.
… Где-то я уже слышал такие слова…
Иона дождался, пока дверь плотно закрылась.
— У нас мало времени… — начал он едва слышно и тут же поправился: — Нет, это у меня мало времени… А у тебя… У тебя есть… Еще есть… Хотя жизнь твоя не будет такой длинной, как моя… Однако все, на что тебя сподобил Господь… ты успеешь сделать… — Он помолчал, будто собираясь с силами. — Ты не удивляйся, что я так говорю… Мне в жизни Господь много счастья дал… Я юность провел рядом с несколькими преподобными, да уж, верно, святые они сейчас, и Преподобный Савватий Палестинский, и Савва Тверской, и Варсонофий… Но ты их не знаешь, конечно…
Медведев отрицательно покачал головой.
— В Твери это было… Задолго, как ты родился… Может, от них на меня благодать снизошла, а может, Господь Всевышний наградил в безмерной доброте своей даром великим и чудным… Может, оттого, что любит Господь грешников покаянных, а я, грешив много, в грехах своих всегда искренне каялся… Дар же мой в том заключается, что иногда грядущее мне предстает… Вот и тебя там увидел… в грядущем… А может, потомков твоих… не знаю точно… Сына или внука… Но знаю точно, что именно тебе предстоит узнать тайну великую и хранить, пока час ее открытия не настанет…
Медведеву стало не по себе. Он хотел о чем-то спросить, но Иона цепко схватил его за руку.
— Не спрашивай… Не скажу… Время придет, сам все узнаешь… Да и некогда… Час мой настает. Вот… сейчас… Сними икону мою, что над головой висит… дай сюда…
Василий снял старинный, весь потрескавшийся, исцарапанный колючими ветвями дальних странствий образ Богоматери с младенцем в серебряном окладе и протянул Ионе.
Старик нажал на какие-то невидимые кнопки, и вдруг оклад очень легко отделился, и оттуда выпал сложенный пожелтевший лист.
— Это мое наследство, — странно улыбаясь, сказал Иона. — Оно находится в двух запертых ларцах, — он протянул Василию четки, нанизанные, как это часто бывает, на шнурок с крестиком. — Это не крестик. Это особый, тайный ключ. Им откроешь оба ларца по очереди… Но не радуйся… Там не золото и не камни… Там только бумаги… Из них ты узнаешь обо мне гораздо больше, чем я знаю о тебе… И не только обо мне узнаешь… Еще о некоторых известных тебе людях… Видение мне было — ты и только ты должен это знать… Когда все тут кончится… — Он обвел взглядом комнату. — А уже скоро кончится… и ты вернешься домой… Поезжай в Тверь… Спросишь, где там Савватиева Пустынь, — всякий тебе скажет. Кто бы в этой Пустыни тебя ни встретил, покажи ему это, — он протянул Медведеву пожелтевший лист, — сразу поймет он, что меня уже нет, и принесет тебе ларцы. Когда прочтешь и запомнишь все, что там отыщешь, уничтожь или спрячь, но так, чтоб никто, кроме тебя иль потомков твоих, никогда не нашел. Впрочем, сам потом поймешь, какое значение имеет тайна сия… — Иона вдруг истово перекрестился три раза и прошептал: — Благодарю тебя, Господи, что позволил долг мой исполнить, как было предначертано Тобой…
Медведев, ощущая какую-то странную тревогу и вместе с ней возбуждение и душевный подъем, как это бывает перед смертельно опасным сражением, осторожно спрятал лист и ключ на груди.
Иона захрипел, казалось, он вот-вот потеряет сознание. Медведев встал и шагнув к двери, открыл ее, жестом приглашая отца Леонтия.
— Как он? — взволнованно спросил Ольшанский.
— Жив, — ответил Медведев и перекрестился.
Ольшанский с Ваней последовали за отцом Леонтием, а Медведев задумчиво направился в свою комнату.
Там он вынул и внимательно прочел сложенный вчетверо пожелтевший лист.
Согласно моей предсмертной воле прошу выдать подателю сего оставленное мной в Савватиевой Пустыни имущество, место хранения коего ведомо вам.
И все.
Но внизу еще стояла подпись.
Медведев прочел эту подпись четыре раза, прежде чем смысл одного имени стал до него доходить.
Он снова спрятал лист на груди, вышел из комнаты и почти бегом побежал по коридору туда, откуда только что пришел.
Но, еще не дойдя до комнаты Ионы, он понял, что уже никогда ничего не узнает от вещего старца.
Ольшанский плакал, не стыдясь своих слез, плакал и Ваня, и только старый отец Леонтий, так много повидавший на своем веку, спокойно и торжественно исполнял то, что должно в таких случаях исполнять.
Медведев вернулся в свою комнату, снова вынул лист и еще раз вгляделся в подпись.
Иона, бывший старец Савватиевой Пустыни, в миру — Филимон Русинов.
… Антип Русинов, грея обрубок своей руки над пламенем костра, повернулся к Максу и спросил:
— Ты точно все проверил?
Макс фон Карлофф, принц богемский, картинно прижал руку к сердцу и торжественно поклялся:
— Клянусь! Пять раз переспрашивал обо всех подробностях.
— Ну не знаю, — все еще сомневался Антип, — мне как-то слабо верится, что король, отправляясь на свадьбу с такими дорогими подарками, везет их почти без охраны.
— Но, помилуй Бог, Антип! Разве королю или кому-нибудь вообще может прийти в голову мысль о том, что кто-то захочет украсть подарки, которые весят десять пудов и имеют в длину по две косых сажени?
— Эти ковры столько весят и такие длинные?
— Во-первых, это не ковры, а гобелены. Во-вторых, они старинные, расшиты золотой нитью по толстой ткани — потому они такие ценные и тяжелые! В-третьих, мы получим за них целое состояние, причем в чистейших золотых монетах, которых не награбим столько, даже если весь месяц будем по десять карет в день останавливать!
— Черт побери, они сгниют здесь в этой лесной сырости, прежде чем мы успеем их продать! Да и подумай — как мы их повезем куда-либо? На чем?
— Антип, я работаю над этой идеей уже месяц. У меня все рассчитано и наметано.
— Нет, я тут чего-то не понимаю. Давай сначала. Почему король избрал такие громоздкие подарки, что бы подарить их на свадьбе не очень любимому князю?
— Потому что они достались ему совершенно бесплатно в подарок от голландцев, по случаю окончательного подписания договора с крестоносцами. Наверно, голландцы их за что-то недолюбливали — я не знаю, но это неважно. Гобелены оказались такими широкими и тяжелыми, что в королевской резиденции в Троках их негде даже повесить. А тут выяснилось, что к свадьбе неожиданно разбогатевшая княжна Анна обновила старый Кобринский замок и пожаловалась кому-то, что в нем недостает только старинной мебели и гобеленов. Это дошло до ушей короля, и он тотчас решил, что сделает молодоженам этот подарок, потому что он как раз подходит для обеих супружеских спален и выткан в стиле игривых греческих сцен — на одном изображены купающиеся полуобнаженные девушки-пастушки — это для спальни мужа, а на другом — точно такие полуобнаженные юноши-пастушки — для спальни жены. Я лично считаю, что подарок очень даже… Мой покойный батюшка, король Карл, например… Впрочем, мы сейчас не о нем. Так вот, для доставки этих гобеленов в Кобрин изготовили специальную длинную повозку, где они лежат уже сейчас, приготовленные и замотанные, чтобы не отсырели. Я сам позавчера видел в Вильно эту повозку, готовую к пути.
— Хорошо, а от кого ты узнал все подробности о королевском кортеже?
— Антип, ты меня удивляешь, — снисходительно улыбнулся Макс. — С тех пор как я уже второй год ежемесячно езжу в Вильно расплачиваться с монастырем за Варежку в наряде богатого вельможи, у меня в этом городе завелась масса знакомых — ведь все принимают меня и по одежке, и по моему благородному облику, унаследованному от покойного батюшки, за особу знатную и небедную. На этот раз, заинтересовавшись этими гобеленами, я познакомился с горничной самого королевского конюшего. Она, разумеется, будет сопровождать своего хозяина на свадьбу, а он, в свою очередь, главный распорядитель всех королевских выездов. Так мне стало известно, что гобелены поедут в самом конце обоза, в качестве последней повозки на санных полозьях, после саней с багажом, всех особ, сопровождающих короля, а их, не считая охраны, будет не менее пятидесяти.
— Красивое, должно быть, шествие будет, — улыбнулся Антип.
— Еще бы! Оно растянется больше чем на версту. Основная охрана будет с королем впереди. Сзади буквально два-три человека. Теперь смотри, Антип, вот здесь перекресток, а впереди — поворот, — начертил на земле Макс, — весь кортеж скрывается за поворотом, а мы бесшумно снимаем — причем без единой капли крови, гарантирую, — этих охранников и кучера повозки с гобеленами, отрываем повозку от кортежа и мгновенно на всей скорости по окружной дороге гоним через Берестье в Польшу. Ручаюсь, что королевские люди хватятся этой повозки только после того, как доберутся до Кобрина. А мы в это время будем уже за Берестьем. Я сам буду руководить всей операцией, потому что в Польше меня уже ждет мой приятель с мешком денег. Он знает, кому перепродать их во Франции в три раза дороже. Все с ним условлено. Как план?
Антип обвел взглядом группу своих людей, сидевших вокруг костра.
— Ну что — как вам план?
Разбойники дружно выразили свое одобрение.
— Вот за что ты мне нравишься, Макс, так это за безумные планы! — сказал Антип. — Ну ладно, на этот раз и я соблазнюсь. В Берестье и дальше поедешь сам, а вот на кортеж королевский мне хочется взглянуть. Давно я не видел королевских кортежей. Так что завтра начнем подготовку на месте, чтобы мы знали все окрестности возле этого перекрестка как свои пять пальцев. Мы должны устроить там засаду задолго до намеченного проезда королевского кортежа. Как далеко это от Кобрина?
— Десять с половиной верст, — ответил Макс.
— А свадьба когда?
— Ровно через три недели. Зима нынче ранняя — надо ждать снега и мороза.
— Ну что ж, будем готовиться. Времени у нас предостаточно.
— Да, чуть не забыл сказать, — улыбнулся Макс, — возможно, это тебя заинтересует.
— Говори.
— Вчера, осматривая дорогу в поисках места для засады, я встретил на дороге другой кортеж — князь Бельский со своими братьями направлялись в загородный дом, что невдалеке от нас — по ту сторону варшавской дороги. Погода была теплая, и все ехали верхом. А рядом с князем Бельским, ну прям как его лучший друг, красовался знаешь кто? Тот парень, которого мы выручили в прошлом году в Горвальском замке… Ну как же его звали… Фамилия такая звериная…
— Медведев? — удивился Антип.
— Во-во! Точно он!
— Ты не ошибся?
— Как можно? Ты же знаешь, какая у меня память на лица; раз увидел — всю жизнь не забуду!
— Гм… Ладно — совет окончен, все свободны.
Разбойники стали расходиться по землянкам.
— Это очень интересно, — пробормотал про себя
Антип, присел на колоду у костра и глубоко задумался.
… Несмотря на занятость в связи с кончиной Ионы, отец Леонтий нашел время, чтобы написать небольшое письмо, которое начало свой долгий путь к адресату сначала с мальчиком на телеге, потом с попутными купцами в коляске, а потом и под крылом голубя, который после долгого перелета благополучно приземлился на голубятне недавно возведенного, но уже известного во всей округе монастыря в Волоколамске…
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Бог благословит! Аминь!
Дорогой крестник!
У нас произошло два события, и я посчитал, что тебе следует о них знать.
Призвал к себе Господь давеча мудрого провидца, старца Иону, о котором ты много слышал еще до меня, да и по моим рассказам знаешь. А было ему от роду, наверно, лет сто, и хотя он сам об этом никогда не говорил, иные сказывали, будто молодость он провел во Твери, в Савватиевой Пустыни, а после случилось нечто такое, отчего должен был он покинуть нашу землю и направился в псковские края, где, едва не погибнув, спасен и подобран был князем Ольшанским, при котором до последнего дня жизни и находился.
Я бы не писал тебе обо всем этом, если бы не одно дивное дело, которое свершилось перед самой кончиной его.
Как ты знаешь, у нас уже почти третий месяц находится хорошо известный тебе Василий Медведев.
Я доподлинно знаю, что старец Иона никогда с ним не разговаривал, хотя и видел издалека.
И вдруг перед кончиной потребовал он к себе этого Медведева: всех, даже меня из комнаты своей удалил и о чем-то с этим молодым человеком четверть часа беседовал.
Вскоре после выхода Медведева Иона на моих руках отошел с молитвами на устах к Господу нашему, а я потом заметил, что иконка его старая, что всегда с ним была, как бы не на месте висела. Внимательно ее осмотрев, обнаружил я в ней тайник под окладом — но пустой.
Мог ли Иона передать что-то незнакомому человеку перед кончиной?
А если так, почему ему — разве не вернее бы было — князю своему Ольшанскому, который почитал и любил его, как отца родного…
Что-то во всем этом чудным мне показалось, потому и решил написать тебе, ты ведь у нас мудр и тайн много разных ведаешь, может, и эта тебе раскроется.
С Медведевым я об этом говорить пробовал, но он молчит как рыба и будто ничего не знает, а о чем старец с ним говорил, мол, и не понял вовсе ни слова — в бреду, говорит, верно, был да с кем-то родным или знакомым его попутал…
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.
На том остаюсь, как всегда любящий твой крестный — Леонтий.
