ГЛАВА ПЕРВАЯ. Великий князь московский Иван Васильевич
Много было в тот год недобрых предзнаменований, шепотом люди друг другу передавали, где что дивное случилось, — то в Алексине, там, где Орду ждали, в ночь перед появлением татар звездопад был страшный, сыпались, как град, с неба звезды и искрами по земле разлетались, то в Москве колокола той ночью сами по себе звонили, а еще раньше взял вдруг да и упал ни с того ни с сего купол церкви Рождества Богородицы и много старинных и знатных икон сокрушил.
Не к добру все это деялось, бояться стали люди посадские, что вокруг Москвы жили, забирали свое имущество и в Кремль с ним бежали прятаться в ожидании нашествия Ахматова, а некоторые даже поджигали дома свои, как то в обычае было: идет враг — сжигай все посады, забирай все добро свое да припасы съестные и за стены города прячься, готовясь к осаде и штурму…
Шум, гам, крики, щелканье кнутов, ржание коней, очереди и давка у всех кремлевских ворот, отдельные пожары вокруг среди брошенных посадских домов — такую картину увидел великий князь московский Иван Васильевич, подъезжая к Москве со стороны Тарусы.
Там он стоял уже месяц с войском, а когда донесли ему доброхоты, что появились, наконец, татары на том берегу и ужас как много их — горизонта не видно, дрогнуло сердце государя — не за себя, за державу — а что там деется в Москве? Как Патрикеев справляется? Вернулось ли посольство от братьев? Как супруга и дети? Нет, но надо же о них тоже позаботиться, да и казна, казна-то полная в Кремле — страшно подумать, что случится, коли захватят ордынцы столицу — нет-нет, нельзя этого допустить, ни за что нельзя, но и на авось полагаться не стоит, а ну ж перейдут Оку и на Алексин — а там до Москвы совсем рукой подать… Пресвятая Богородица, помогай!
Иван Васильевич привык к народной любви и громким ее проявлениям, когда появлялся на людях… Но сейчас с ним не было Патрикеева, который всегда знал, что надо сделать, прежде чем государь явится к народу, каких смутьянов заранее утишить, кому меда бочку выставить и сколько монет выделить людям, которые их в толпу кидать будут.
Впервые за все время своего правления Иван Васильевич появился перед народом, не подготовленным к встрече государя, да еще в столь смутный час, когда царила паника, когда все с минуты на минуту ожидали страшного неприятеля и были уверены, что и великий князь, и сын его, и лучшие воеводы сражаются сейчас там, то ли на Оке, то ли на Угре, с татарскими ордами.
Эту встречу Иван Васильевич запомнил на всю жизнь, и долго еще она снилась ему в страшных снах, когда он кричал так, что прибегала Софья из соседней спальни и успокаивала его, отирая лоб, весь мокрый от холодного пота…
Ивана Васильевича, едущего верхом в воинских доспехах, сопровождала целая свита его приближенных и отряд охраны, двигались они медленно, и народ увидел своего государя еще издали.
Сперва все стали показывать в ту сторону пальцами, переговариваясь о чем-то все громче и возбужденней.
Иван Васильевич подумал было, что сейчас его будут приветствовать, улыбнулся и поднял руку в благосклонном жесте.
И вот тут-то случилось нечто незабываемое.
Общий ропот усиливался, как грохот приближающегося обвала, потом люди начали что-то кричать, размахивали руками, затем кулаками, и до ушей великого князя и его свиты стали доноситься отдельные вполне различимые выкрики:
— Он оставил войско!
— Он бежит!
— Он спасается!
— Налоги с нас драл, а татарам не отдавал!
— Разозлил хана, а за Отечество не стоит!
— Трус!
— Позор!
— Долой!
Иван Васильевич растерянно остановился, его тотчас окружили воины охраны, выставив пики вокруг, но народ, собираясь со всех сторон в мгновенно растущую и густеющую толпу, напирал все больше, передние ряды, толкаемые задними, уже вплотную приблизились к охране.
Иван Васильевич побледнел и начал было что-то говорить, но его никто не желал слушать — толпа орала свое и напирала все сильнее.
И вдруг неизвестно почему эта толпа смолкла, затихла, по ней волнами пробежал какой-то шепоток, и она стала расступаться, освобождая кому-то дорогу.
Седой древний старец, согнутый тяжестью прожитых лет, опираясь на посох, шел навстречу кортежу великого князя.
Архиепископ ростовский Вассиан, личный духовник государя, упорно настаивал на том, чтобы Иван Васильевич взял его с собой в поход «для поддержания духа». Великому князю стоило больших трудов уговорить старика, который по возрасту и слабому здоровью не выдержал бы и недели походной жизни, отказаться от этой затеи и остаться в Москве, и вот теперь архиепископ встречал его здесь.
— Остановися, князю! — воскликнул он патетически. — Неужто и вправду оставил ты войско и бежишь прятаться за стенами города? Неужто там идет бой, а ты, уклонившись, хочешь спасти свою жизнь? Смертным ли бояться смерти? Рок неизбежен! Я стар и слаб, но не убоюся меча татарского, не отвращу лица моего от его блеска! Так отчего же ты здесь?
Великий князь прикусил до крови губу от досады и нелепости положения.
Толпа молчала, ожидая его слов.
Что ж это делается-то, а? Я — великий государь должен покорно стоять перед толпой холопов и оправдываться? Перед кем? Перед теми, которые сами бегут, как крысы, побросав свои дома? Ну подождите, псы поганые, дайте срок, покончим с Ордой, я вам такие порядки заведу — на коленях ползать передо мной будете, за каждое дерзкое слово головы всем рубить буду, пока страх и уважение к государю и власти державной в кровь вашу и молоко материнское не вольются на веки вечные!
Великий князь московский Иван Васильевич побледнел еще больше, но, склонив голову с христианской покорностью, отвечал архиепископу:
— Прости меня, отче, однако ты ошибаешься. Никакой бой нигде не идет. Татары действительно явились, но боятся перейти реку, ожидая подкрепления от короля, а до тех пор не тронутся с места. Я же приехал в свою столицу на несколько дней, ибо того требуют весьма важные державные дела, о которых мне надо посоветоваться с матушкой, боярами и духовенством, после чего немедля вернусь к войску. Уверен, что мой любезный народ правильно меня понимает и помолится за нашу победу.
Погодите, ублюдки, вы у меня еще попляшете! Рабами хуже татарских будете!
— Коли так — добро пожаловать, государь, — поклонился архиепископ и дал знак толпе.
Угрюмо ворча, «любезный народ» расступился, и в полном молчании великий князь двинулся вперед.
Но вдруг он подумал, что и дальше, на улицах его может ждать подобная встреча, и резко переменил решение.
— Не поедем в Кремль, — скомандовал он свите. — Остановимся в Красном селе.
Там, в Красном селе, и нашел великого князя Картымазов, примчавшийся из Великих Лук.
— От братьев? — спросил его Патрикеев и тут же провел к государю.
— Вижу по лицу, что ты с хорошими вестями, — сказал Иван Васильевич. — Они приняли мои предложения?
— Да, государь, они послали меня вперед посольства, чтобы поскорее успокоить тебя, заверить в братской любви и сообщить, что они немедля выступают со всеми своими войсками на Угру — под твое командование! В этом письме все подробности, — Картымазов протянул свернутое в трубку послание братьев.
— Это славно! — радостно воскликнул Иван Васильевич и даже хлопнул в ладоши. — Это замечательно! С Ливонией покончено, с братьями мир! Две задачи решены! Еще две бы так же решить — и мы на коне!
Картымазов не знал, о каких оставшихся двух задачах идет речь, а в силу своего обычая не интересоваться чужими делами скромно промолчал, ожидая, пока великий князь прочтет послание.
— Очень хорошо! — удовлетворенно сказал великий князь, швырнув прочитанное письмо на стол. — Ты сам разговаривал с ними?
— Да, государь, я имел честь изложить мнение рядового дворянства князьям Углицкому и Волоцкому.
— Молодец! Я помню, что обещал тебе землю. Погоди немного, вот закончим с Ахматом и потом поговорим. Братья пишут, что отдают тебя в мое расположение, и я воспользуюсь этим. Ты, верно, соскучился по семье?
— Я нахожусь на службе, государь, — поклонился Картымазов.
— Ладно-ладно, я дам поручение, которое тебя обрадует. Поезжай на Угру — в твоем имении сейчас остановился князь Даниил Холмский. Он правая рука моего сына Ивана. Передай, что я жду обоих здесь и немедленно! Вернешься сюда вместе с ними!
— Хорошо, государь, — поклонился Картымазов, — Я отправлюсь тотчас же.
Он ничем не выдал своей радости или удовлетворения. Просто пошел выполнять это поручение, как любое другое.
— Необычные, однако, люди живут на этой Угре, — сказал великий князь Патрикееву, когда Картымазов вышел.
— Другие там просто не выживают, государь, — улыбнулся Патрикеев.
… Картымазов с трудом добрался до собственного дома, пройдя десятки проверок. Проезжая мимо брода, на границе с бывшими Березками, он стал свидетелем ожесточенной схватки, происходившей по пояс в воде между группой ордынцев, которые пытались напасть на пушкарей, и охраняющими пушечный наряд московскими воинами.
Силы были на стороне татар, и они, казалось, вот-вот прорвут поредевшую цепочку защитников, как вдруг из лесу вылетел отряд всадников с обнаженными саблями и, с разгону подымая веер брызг, влетел в воду, которая через несколько минут окрасилась в красный цвет — ордынцы были порублены в несколько минут.
Спасенные пушкари ликовали и кричали, размахивая шапками:
— Ура удалому князю Холмскому!
— Который тут Холмский? — спросил Картымазов.
— Да вон он — спаситель наш! — указал пушкарь на командира отряда, только что одержавшего победу.
Картымазов на берегу встретил отряд, выходящий из воды, и поклонился.
— Князь Даниил! Я с приказом от великого князя!
— Иваныча или Васильича? — весело спросил Холмский.
— Ивана Васильевича, — показал Картымазов печать на верительной грамоте.
Холмский внимательно осмотрел печать и вернул грамоту.
— И чего государь хочет?
— Государь требует, чтобы ты и великий князь Иван Иванович тотчас скакали в Москву вместе со мной.
— Э-э-э, братец, не так быстро! Государь что — не получил нашего донесения? Он что — не знает, что главные силы неприятеля собраны здесь и с минуты на минуту начнут переправу?
— Мне ничего об этом не известно, — сухо ответил Картымазов. — Я лишь выполняю поручение.
— Твое счастье, что великий князь Иван час назад прибыл сюда. Поехали к нему, я без его решения никуда не поеду.
Они развернулись и поскакали по так хорошо известной Федору Лукичу дороге в сторону его дома.
— Это недалеко, — успокоил князь Холмский, — пару верст. Я тут остановился в одной захудалой деревушке — Картымазовкой зовется, а великий князь приехал утром, чтобы самому осмотреть, что делается на берегу. А тут вон вишь, что творится! Атаку за атакой отбиваем! Если бы не пушки мастера Аристотеля — ордынцы давно бы речку перешли! Но нас предупредили заранее об их приходе сюда, и мы успели по всему берегу выставить орудия — вот это был для них подарочек! Они от удивления чуть с коней не попадали! Одно плохо — эти пушки и пищали ломаются, лопаются от перегрева, их все меньше, надо срочно новые подвозить…
Рядом с деревней стояло множество военных шатров, на кострах готовили еду, одним словом, Картымазовка превратилась в настоящий военный лагерь.
Во дворе Картымазова, чуть подальше от его дома, в саду стояли три больших голубых шатра, и Холмский направился туда.
Как раз в эту минуту Петр Картымазов и Василиса Петровна с корзинами в руках шли им навстречу из леса, что находился прямо за садом.
Увидев Картымазова на коне, как ни в чем не бывало едущего рядом с князем Холмским, живущим здесь уже две недели, они застыли как вкопанные, едва не выронив корзин.
— Отец? — не веря своим глазам, спросил Петр.
— Господи, Федя! — радостно перекрестилась Василиса Петровна.
Картымазов и глазом не моргнул.
— Не видите, я занят, — сказал он. — Освобожусь и загляну в дом.
На этот раз удивился Холмский.
— Что я слышу? Уж не Картымазов ли ты?
Картымазов не успел ответить.
Из шатра вышел стройный высокий молодой человек с книгой в руках.
Наследному великому князю Ивану Ивановичу, называемому Молодым, для отличия от правящего великого князя — тоже Ивана, было в то время двадцать два года. Он взял от отца высокий рост и стройную фигуру, а от покойной матери — Марии Тверской — нос без горбинки, нежную кожу и голубые глаза. У него было задумчивое серьезное лицо, и книга в руке шла ему, пожалуй, больше, чем сабля на боку и дорогой, украшенный золотом военный наряд.
Князь Холмский, его свита и Картымазов спешились и поклонились.
— Позволь представить тебе хозяина этого имения, дворянина Картымазова, — сказал великому князю Холмский. — Он прибыл в качестве гонца от твоего батюшки к тебе и ко мне. Государь желает, чтобы мы немедленно ехали к нему в Москву.
Великий князь Иван Иванович внимательно посмотрел на Картымазова, мельком на Холмского и спокойно сказал:
— Войдем в шатер.
В богато убранном шатре он положил книгу на стол, повернулся лицом к Картымазову и сказал:
— Прошу передать батюшке, что мне нельзя сейчас уехать отсюда. Ждем татар. Они могут перейти Угру в любое время.
Он повернулся к Холмскому и очень просто, без всякого пафоса, спокойно сказал, словно констатируя бесспорный факт:
— Лучше мне умереть здесь, чем удалиться от войска.
— Я тоже остаюсь, — сказал Холмский.
— Передай батюшке наши извинения. Ты сам все видел.
Великий князь ласково улыбнулся Картымазову неожиданно светлой улыбкой и добавил:
— Проси батюшку поклониться от меня бабушке — я ее очень люблю. Теперь ступай.
Выйдя из шатра, Картымазов первым делом направился к своей конюшне. Конюх остолбенел, не веря своим глазам.
— Этого коня накормишь, напоишь, и пусть отдыхает. Через полчаса подашь мне Пегую. Оседланную и готовую для дальнего пути.
Конюх, наконец, пришел в себя и хотел схватить хозяйскую руку для поцелуя, но Картымазов хлопнул его по плечу и вышел.
В доме он, наконец, ласково обнялся с женой и сыном.
Потом спросил:
— А где мои псы?
— Заперты все на псарне! Где ж еще! Война ведь во круг!
— А, ну да — это правильно, — успокоился Федор Лукич.
Горячий обед ждал на столе.
Жена и сын наперебой рассказывали ему новости и успели сообщить почти обо всем.
Ровно через полчаса конюх доложил, что лошадь подана.
— Ой, — всплеснула руками Василиса Петровна. — Уже? Феденька, ты хоть по дороге заедь в Медведевку, повидай внучков и Настеньку — она так обрадуется!
Картымазов секунду колебался.
— Нет, — сказал он. — Это крюк. Поеду прямо на Москву. Меня великий князь ждет.
Всю последующую жизнь он жалел об этом решении…
… — Я никуда не поеду! — упрямо заявила Софья Фоминична.
— Послушай, государыня, — начал раздражаться Иван Васильевич, — нельзя рисковать! Ты и наши дети — самое ценное, что у меня есть! Я уверен, что нам удастся справиться с Ордой, но ты же сама знаешь — береженого Бог бережет!
— Государь, — повысила голос Софья, — я не желаю на глазах всего моего народа позорно бежать из столицы в час опасности! Я византийская принцесса!
Мои предки гибли, но никогда не бегали от врага!
Иван Васильевич наклонился и яростно зашептал ей на ухо:
― Пойми, наконец, дура, — у нас полная казна! Все, что я привез из Новгорода, и еще кое-что! Кто мы с тобой будем без этого, а? Мало ты нищенствовала в юности — хочешь еще и в старости?!
Софья прекрасно умела держать себя в руках. Несмотря на оскорбление, ее трезвый, холодный, рациональный ум мгновенно произвел необходимые операции. Аргумент «ты и наши дети» был всего лишь красным словцом и ничего не значил, а вот полная казна — это действительно серьезно. С этим шутить нельзя.
— Хорошо, — покорно сказала она, — я послушная жена и должна подчиняться мужу. Так меня учили. Я смиренно сделаю все, как ты хочешь. Ты ведь знаешь, я всегда делаю все, как ты хочешь. Но если ты еще раз назовешь меня дурой, я отрежу тебе…
Иван Васильевич крепко поцеловал супругу.
— Выедешь завтра же, — сказал он, — казну уже тайно грузят на подводы. Их будет много. Я дам тебе свой государев полк для охраны. Мне он не нужен, я и так с войском. Поедешь в Дмитров, там будут ждать суда. Погрузите все — и на Белоозеро. Помни, Зоя, теперь все наше будущее находится не в моих — в твоих руках! И не только наше — целого княжества!
— Я еду, — склонилась перед мужем византийская принцесса, думая совсем о другом.
… Ах, как жаль, что нету тебя воображения, дружок! Выше княжества ничего не видишь… А я вижу не княжество, не королевство — империю! Великую и могущественную, как некогда Рим! И так будет — я одна знаю почему!
Перед отъездом великая княгиня спустилась в подземелье и долго молилась там о спасении Москвы святому апостолу Андрею…
… Оказалось, что Картымазов разминулся с гонцом, посланным великому князю его сыном.
Когда гонец привез известие, переданное Сафатом, великий князь втайне пожелал, чтобы сын его не послушал и остался с войском в самом опасном месте — там, на Угре, но когда Картымазов привез именно такой ответ, Иван Васильевич в душе странно встревожился.
Вишь, он какой самовольный, оказывается… Тихоня… Читатель… Я всегда знал, что в тихом омуте… Если он сейчас ослушался, что же будет, когда ему за тридцать станет? Приглядывать за ним надо…
И может быть, именно в этот момент зародилось в душе великого князя совсем маленькое, очень скрытое, но какое-то недоброжелательное чувство к своему сыну, которое сыграет впоследствии свою роковую роль.
Однако надо было думать о делах насущных.
После отъезда великой княгини Иван Васильевич, посовещавшись, как обычно, с матерью, Патрикеевым, приближенными боярами и духовенством, принял ряд мер по защите державы. Отряд дмитровских воинов он отправил защищать Переславль, часть московской рати — Дмитров и, наконец, повелел поджечь все посады вокруг Москвы.
Всю столицу заволокло черным едким дымом, и когда великий князь выезжал из нее третьего октября со своей свитой, вся одежда покрылась сажей и копотью.
Москву он оставил под защитой верховного воеводы Ивана Юрьевича Патрикеева, там оставались его мать и все верховное духовенство. Митрополит Геронтий провожал государя до самых ворот, где, кашляя от дыма и гари, отслужил торжественный молебен, на котором сказал:
— Мужайся и крепись, сын мой духовный, как истинный воин Христа! Избавь врученное тебе Богом стадо от грядущего зверя! Не слушай мнимых друзей мира, коварных и малодушных! Победа даст нам избавление! Господь нам поборник!
— Аминь! Да будет так! — кричала толпа, которая недавно едва не забросала своего государя камнями, и под эти крики он выехал из Москвы.
Он остановился в городке Кременец, на реке Луже, недалеко от Медыни, и тотчас послал гонцов ко всем воеводам, объявив, что берет на себя отсюда верховное командование всем войском.
Великое противостояние на Угре вступило в решающую фазу.
