Генрих VIII

Пятнадцатого апреля 1513 г. по приказу короля Генриха VIII из Плимута вышла эскадра под предводительством адмирала Эдварда Говарда, состоящая из 24 военных кораблей, то есть большинства боевых единиц, которыми располагал английский король на тот момент. Цель экспедиции – атаковать базирующийся по другую сторону Ла-Манша в порту Ле-Конке французский флот, уничтожить его и обеспечить таким образом вторжение во Францию. Поначалу все, казалось бы, благоприятствовало нападавшим. Под прикрытием темноты они подошли к побережью на расстояние нескольких морских миль, будучи в полной уверенности, что застанут противника врасплох. На рассвете, воспользовавшись попутным ветром, они подняли все паруса и устремились вперед. Однако тут-то и начались неудачи. На неточных картах, имевшихся в распоряжении Говарда, не было нанесено несколько сотен скалистых островков, и как было между ними маневрировать? Беспорядочно мечущиеся английские корабли были замечены с берега. Эффект неожиданности был потерян. Мало того, французы получили время на перегруппировку. Их главной целью был корабль Говарда. Когда идущая на абордаж французская галера ударила в борт флагмана, несчастный адмирал упал в воду. Спешащие ему на помощь английские корабли, совершая резкий разворот, потеряли ветер и стали легкой добычей французов. Чтобы не оказаться в их положении, остатки эскадры Генриха VIII отступили и бросились наутек, причем в такой панике, что в результате столкновения со своим же еще один корабль пошел ко дну.

В свою очередь французы атаковали 18 июля 1545 г. Разведка донесла Франциску I, что английский флот сконцентрирован в неудобной для обороны акватории вокруг острова Уайт (около Спитхеда). Имели место бунты не получавших жалованья моряков. Многие вражеские корабли нуждались в ремонте, были отмечены недостатки в снабжении, что позволяло надеяться, в случае чего, на нехватку у островитян пороха и ядер. Вот отличная возможность унизить этого вероломного стареющего толстяка Генриха VIII и в придачу на долгое время обезопасить свои северные границы. Франциску I уже шестьдесят один год – возраст по тем временам очень солидный. Его одолевают болезни, когда король не пьянствовал и не волочился за очередными красотками, он мучил придворных своими вечными страхами скорой смерти. А тут такая оказия сойти в гроб увенчанным лаврами победителя! Франциск в восторге отдал приказ. Адмирал Клод д’Аннебо барон де Рец проявил, тем не менее, осторожность. К его удивлению рапорты шкиперов галер, посланных на разведку, не подтвердили донесений шпионов. Беда в том, что английский флот стоял под прикрытием береговых батарей. Пришлось бы выманить его в открытое море и там навязать бой. Нетрудно догадаться, что англичане не собирались клевать на такие понятные уловки. Напрасно корабль д’Аннебо маячил прямо перед английской эскадрой, напрасно велел без толку палить из пушек. Имело место только одно краткое столкновение, в результате которого портовые пушки потопили один французский корабль, а тем, в отместку, удалось повредить английский флагман. На том и завершилась битва, которой, по сути, и не было. Зато французы могли похваляться, что безнаказанно разгуливали в английских водах и насмехались над этими «красными пожирателями бифштексов». Зигмунт Рыневич («Лексикон мировых сражений»; Варшава, 2004) констатирует: «Битва окончилась ничем». Что ж, можно и так сказать.

Летом 1588 г. против англичан выступила испанская Непобедимая армада под командованием герцога Медина-Сидония. В ее состав входило 124 больших корабля, в том числе 20 галеонов, с 1100 орудиями и 27 000 солдат, подготовленных к сражению на палубах, к десанту и абордажу, то есть нечто типа современной морской пехоты. Позднее католическая пропаганда начала утверждать (причем аргумент-то был весьма рискованный, учитывая, кто командовал испанскими силами), что только внезапно разыгравшийся шторм разметал корабли армады. На самом деле все было иначе. Флот Алонсо Переса де Гусмана герцога Медина-Сидония, потеряв всего-навсего восемь второстепенных судов, преодолел пролив Ла-Манш и бросил на якорь в Кале, где пополнил запасы. Значительная часть испанцев сошла на берег. Проводились даже занятия по строевой подготовке на городских набережных. Откуда ни возьмись «англичане, пользуясь попутным ветром, направили на стоявшую на якоре испанскую флотилию восемь зажженных брандеров. Испанцы в панике рубили якорные канаты и в беспорядке выходили в море, где их уже поджидали англичане, перехватывая и уничтожая отдельные корабли» (Эдмунд Косяж, «Морские сражения»; Варшава, 1994). Поскольку испанским судам в порту угрожала опасность, им пришлось выйти в открытое море и вынудить противника принять генеральное сражение. А вот тут к превеликому их изумлению оказалось, что у англичан не только лучшие корабли, но и отлично обученные экипажи. Уже через несколько часов испанцы потеряли 16 кораблей, а когда бежали, еще 31.

Однако Испания этого дела так не оставила. Очередную ее атаку в водах остова Уайт отразил прославленный на всю Европу пират Френсис Дрейк. И только то, что на английских кораблях кончились все боеприпасы, спасло испанцев от окончательного разгрома. С этого времени испано– и франко-английские морские войны переносятся на далекие моря Атлантики и Карибского бассейна, где при всей переменчивости фортуны англичане в результате брали верх. Что уж говорить о канале Ла-Манш, который по праву сильного de facto стал территориальными водами Англии. Вот до такой степени все изменилось с тех пор, как в 1545 г. французы фланировали в устье Темзы, издеваясь над лондонцами, и угроза их нападения была как нельзя более реальной.

В памяти европейцев Генрих VIII остался, прежде всего, зловещим мужем своих шести жен, из которых две были по его приказу казнены (Анна Болейн и Екатерина Говард), с двумя (Екатериной Арагонской и Анной Клевской) он развелся, одна (Джейн Сеймур) умерла прежде, чем он успел до нее добраться, а одной счастливице (Екатерине Парр) удалось его пережить. Не удивительно, что столь бурная семейная жизнь заставила забыть все остальное, происходившее вокруг. О рыжебородом Генрихе VIII и его женах за последние полвека снято несколько десятков фильмов и шесть сериалов. Максимум, что еще интересует общественность (и что тесно связано с супружескими перипетиями), так это разрыв с Римом и создание национальной разновидности христианства. Полцарства тому, кто за пределами Великобритании знает об этом короле еще хоть что-нибудь.

А между тем Генрих VIII был первым англичанином, который хорошенько осмыслил тот факт, что его родина является островом, и сделал из этого необходимые выводы. Одним из таких выводов стало создание Королевского военно-морского флота, а вторым – выделение на его финансирование сумм на грани возможностей государственного бюджета. Вся эта концепция базировалась на трех наступательно-оборонительных принципах. Во-первых, если Англия будет господствовать на море, то может не опасаться (учитывая, что шотландцы побеждены) никакой внешней угрозы, а следовательно, только она будет определять свою внешнюю политику и станет абсолютной хозяйкой своей судьбы. Во-вторых, если Англия будет владеть морями, то рано или поздно в ее руках сосредоточится контроль над мировой торговлей и золото, плывущее из Нового Света в Севилью, окажется в кармане Англии. В-третьих, владея морями, Англия сможем контролировать все вновь открытые земли, или их колонизаторам придется считаться с мнением Англии. Мощный флот – это условие sine qua non могущества Англии. Сила Испании, Голландии, да и той же Франции – и это также понял Генрих – в значительной степени строится на колониальной экспансии. Исход войн на континенте непредсказуем, поскольку Англия была обречена организовывать снабжение своих войск морским путем, что ставило ее заведомо в невыгодное положение. Тогда как экономический удар куда надежнее и эффективнее всех выигранных сражений. А раз так, то:

Френсис Дрейк был, конечно, гениальным моряком, но при всех его талантах английский флот не победил бы Непобедимую армаду и не захватил бы испанские сокровища, если бы не работали полным ходом – даже за счет других отраслей экономики – английские судоверфи, которые восполняли понесенные потери и поставляли флоту все более совершенные корабли. Генрих VIII славился своим упрямством, манией величия и убежденностью в собственном всеведении. И это правда, если говорить об идеологии, политике и личной жизни короля. Однако ему хватало ума не противоречить принципам науки и техники. В 1514 г. в угоду своим амбициям он велел построить крупнейший в мире галеон с неслыханным по тем временам водоизмещением 2300 тонн и вооружением в 80 пушек. Называться этот колосс должен был «Henry Grâce à Dieu», то есть «Генрих милостью Божьей». Настоящая пирамида в честь короля! Однако старые морские волки не разделили королевского энтузиазма. По их мнению, получался плохо управляемый, тихоходный и неповоротливый монстр, требовавший для обслуживания слишком многочисленного экипажа, что в свою очередь отягощало корабль дополнительными припасами etc. И гордый Генрих милостью Божьей… признал их правоту! Мало того, он еще и наградил критиков.

Павел Вечорковский («История морских войн. Век паруса»; Лондон, 1995) отмечает в XVI в. господство на морях Голландии, а в XVII в. пишет о «периоде французского превосходства», но это уже одна видимость. Начиная с Генриха VIII и во времена правления Елизаветы I, может, не так быстро, но последовательно и неотвратимо Англия установила свое господство на море. Если уж надо поставить точку над «i», то ей стало морское сражение у мыса Ла-Хог 19–23 мая 1692 г. Французы в очередной раз решили попытаться высадить десант в Англии с целью вернуть трон свергнутому Якову II. Адмирал Анн Илларион граф де Турвиль имел в своем распоряжении мощный флот, состоявший из 45 линейных кораблей, 8 фрегатов и 13 брандеров. На рассвете 12 мая у мыса Барфлер он случайно (это стало неожиданностью для обеих сторон) наткнулся на силы английского адмирала Эдварда Расселла. История любит странные парадоксы. Эдвард Расселл, граф Оксфорд, являлся прямым потомком Джона Расселла, первого графа Бэтфорда и великого адмирала Генриха VIII. Завязалось беспорядочное сражение, в котором, однако, англичанин проявил больше хладнокровия и решимости. Все команды, худо-бедно готовые к бою, он бросил на левый фланг французов, где при отступлении корабли Людовика XIV должны были сесть на мель, становясь таким образом легкой мишенью для английских артиллеристов. Не прошло и двух часов, как все было кончено. Части французских судов удалось бежать в Сен-Мало, а сам де Турвиль направился к Ла-Хог, где оказался блокирован подтянувшимися туда кораблями Расселла. За каких-то три часа 21 французский корабль пошел ко дну при британских потерях всего в один брандер.

Таким образом, десант того же де Турвиля, имевший место в Англии двумя годами ранее, стал последним случаем, когда войска континентальной Европы высадились на британскую землю. Впрочем, эскапада тогда вышла жалкая. Продолжалась она неполных две недели – с 22 июля по 4 августа 1690 г. – и ограничилась разграблением приморского городка Тинмут в графстве Девон (неподалеку от Плимута). Разочарованные скромной добычей французы вырезали весь скот, включая свиней, уничтожили рыбацкие лодки и спалили деревянные строения. На поход в глубь вражеской территории они не решились, опасаясь английского контрудара по своим оставленным без прикрытия кораблям.

Позже только Наполеон и Гитлер мечтали о вторжении на Британские острова, но, как известно, предпринять атаку так и не отважились. Тогда как на протяжении XVIII в., а особенно XIX в., исключая лишь Войну за независимость США, британский флот безнаказанно бросал якорь у любых берегов и высаживал свои войска в разных частях света. Так возникла и разрослась Британская империя, охватившая ко второй половине XIX в. Индию, Бирму, Малайзию, половину Африки, Австралию, Новую Зеландию, Канаду… Империя эта легла в основу не только могущества Великобритании, но и национальной гордости ее жителей. Причем, как справедливо отмечают многие историки и культурологи, это своеобразная «моряцкая гордость». Ведь именно из морской жизни почерпнуты культ дисциплины, взаимовыручки, чести, демонстративного пренебрежения превратностями судьбы, чувство иерархии и даже, как заметил Эдмунд Лич… презрение к гурманству. Вот та мешанина особенностей английского характера, за которую одни жителей Альбиона уважают, другие ненавидят, однако все, даже французы, в какой-то степени ими восхищаются.

В мае 1941 г. в Атлантику вышел немецкий линкор «Бисмарк» – мощнейший военный корабль из когда-либо спущенных на воду в Европе. Преследовать его начали английские крейсеры «Суффолк» и «Норфолк». 23 мая к ним присоединились линкор «Принц Уэльский» и гордость британского флота, крупнейшее до появления «Бисмарка» военно-морское судно, легендарный «Худ». 24 мая у северо-западного побережья Исландии начался бой. В 6:01 «Худ» был подбит залпом с «Бисмарка». Очевидец сражения Буркард Фрайхерр фон Мюлленгейм-Рехберг вспоминал («Линкор “Бисмарк”; Гданьск, 2000): «Между его мачтами взметнулась стена пламени. Желто-белый огненный шар поднялся на высоту 300 метров. Из клубов дыма вылетали белые звезды, скорее всего – раскаленные куски металла. Тяжелейшие фрагменты надстройки, в частности, как мне показалось, одна из кормовых башен, летали в воздухе, словно игрушечные. Всевозможные плавающие обломки покрыли море у «Худа», а отброшенная назад ярко пылавшая его часть еще долго держалась на воде, продолжая гореть и испускать черный дым». Из всего экипажа в живых остались только три человека. «Принц Уэльский» был также поврежден и обращен в бегство. Куда более слабые «Суффолк» и «Норфолк» не могли продолжать самоубийственного сражения.

Для англичан потеря «Худа» стала не только военным поражением, но, что было гораздо важнее, позорным пятном на чести страны, господствовавшей над морями.

И вот что случилось дальше. Позор необходимо было смыть. И уже через шесть часов после гибели «Худа» в погоню за «Бисмарком» были высланы: 4 линкора, 2 линейных крейсера, 2 авианосца, 3 тяжелых крейсера и 10 легких, плюс 21 эсминец. Как отмечает Мюлленгейм-Рехберг: «Началась охота, которая по охвату территории – свыше миллиона морских квадратных миль, – а также по числу и мощи задействованных в ней кораблей, не имела аналогов в истории морских войн». Британцы без колебания уменьшают прикрытие даже следовавших через океан конвоев, подвергая их риску. Ведь на кону – честь нации. А в этом случае цена не имеет значения.

На сей раз события развивались молниеносно. Уже 27 мая настигнутый и окруженный «Бисмарк» был вынужден принять бой с многократно превосходящими его силами противника. Англичане настолько разозлились, что, когда в 9:31 подавленные орудия немецкого гиганта окончательно смолкли, продолжали с близкого расстояния палить по корпусу судна еще пятьдесят минут. В 10:39 «Бисмарк» пошел ко дну. Легенда гласит, что, узнав об этом, один из лордов адмиралтейства призвал пастора и велел ему служить молебен перед портретом Френсиса Дрейка – «покровителя британских моряков».

Может, это вовсе и не легенда, ведь, как рассказывает Роберт К. Мэсси («Dreadnought»; Гданьск, 2004): «Военный корабль представлял собой единое целое, город, королевство. На Королевском военно-морском флоте во главе каждого из таких рассеянных по всему миру плавучих королевств, обладая всей полнотой власти, правя деспотично и добродушно или совсем наоборот, в зависимости от своей натуры, стоял командир корабля Ее Королевского Величества. В ходе исполнения обязанностей флотом Ее Королевского Величества в самых отдаленных частях земного шара – при патрулировании, к примеру, рек Юго-Восточной Азии, или на якорных стоянках в сонных портах на Тихом океане – в поведении отдельных капитанов проявлялись весьма специфические черты характера, расцветавшие порой буйным эксцентризмом. Многие такие оригиналы были совершенно безобидны. Командор Хьюстон Стюарт, например, с трехпалубного “Мальборо” – флагмана Средиземноморского флота в начале 1860-х гг. – обожал удить рыбу из окна своей рубки, когда корабль стоял на якоре. Вынужденный время от времени отрываться от удочки, он привязывал ее к релингу, но поминутно возвращался, чтобы проверить, не клюнуло ли. Адмирал Кингкам, бывший в то же десятилетие главнокомандующим на Тихом океане, наслаждался, колотя собственноручно в барабан во время ночной тревоги. Он вешал на себя барабан на ремне и спускался на нижние палубы, пробираясь, согнувшись в три погибели, под гамаками спящих матросов (…). Другой командир, служивший у берегов Западной Африки, всегда снимал мундир, когда брался читать Библию. Он же всякий раз снимал форменную фуражку и китель во время богослужений, устраиваемых на борту для экипажа, поскольку полагал, что выше командира британского военного корабля не может быть никого. Другой капитан перенес Рождество на 18 декабря, по той причине, что имевшиеся на судне и предназначенные для праздничного обеда запасы свинины “начинали уже ощущать тепло тропиков”. Тот же командир назначил одного из своих офицеров епископом, дабы тот мог освятить клочок земли, где капитан распорядился похоронить погибшего члена экипажа. По завершении процедуры свежеиспеченный епископ был незамедлительно лишен сана и возвращен в прежнее светское состояние. Очередной высокопоставленный британский офицер, будучи приглашен местным губернатором британской колонии на обед по случаю дня рождения королевы, отказался прийти, ссылаясь на головную боль. А в ответ на жалобу, которую обиженный чиновник подал на него адмиралу, невозмутимо пояснил, что “мучается головной болью в течение последних шести месяцев и не видит ни малейшей причины, по которой та оставила бы его в покое аккуратно в день рождения Ее Королевского Величества”.

Капитаны проявляли на редкость буйную фантазию в отношении одежды. Если кому-то нравились золотые галуны и он с ног до головы обшивался золотой каймой, то его офицеры наряжались так же. Но когда офицеры переводились на другой корабль, капитан которого считал золото претенциозным, от украшений избавлялись. Разнообразием отличались и флотские головные уборы. Один адмирал носил белый цилиндр, другой – белый котелок (…).

Еще одной офицерской привилегией была возможность держать на борту животных, причем как в качестве съестного, так и для компании. Некий адмирал, любивший свежее молоко, взял в поход двух коров. Офицеры частенько забирали в плаванье овец и кур. Некоторые командиры держали в своих каютах попугаев, собак или кошек, случались и такие, чьи живые талисманы бывали гораздо крупнее. Командор Марриет с корвета «Ларн» в бирманских водах завел павиана по имени Жако, имевшего привычку кусать членов экипажа и обгрызать у них пуговицы (…). В 1870 г. принц Альфред (герцог Эдинбургский, второй сын королевы Виктории. – Л. С.) в бытность свою командиром фрегата “Галатея” позволил одному из офицеров – лорду Чарльзу Бересфорду – иметь на борту слона. Слон обитал в специальном домике, построенном для него на задней палубе, и питался ветками, отрубями, сухарями и всем, что только подворачивалось под хобот. Лорд Чарльз его дрессировал и выучил брать рифы на гроте, что слон проделывал, хватая нужный канат и вышагивая по палубе (…). Девятью годами позже, когда принц Альфред уже стал главнокомандующим Средиземноморского флота, он разрешил сделать бурого медведя по кличке Брюн талисманом кают-компании мичманов на его флагманском корабле. Любимой проделкой Брюна было, скользнув в воду на якорной стоянке, подплыть к лодке с другого судна. Когда он пугал чужих моряков, “его молодые хозяева, наблюдавшие за представлением в подзорные трубы и бинокли, помирали со смеху”». Излишне, наверно, будет добавлять, что «молодые хозяева» были мертвецки пьяны, к чему, впрочем, на английском флоте относились весьма терпимо, если не сказать доброжелательно.

Откуда брались все эти чудачества? Ответ дал еще лорд адмиралтейства, праздновавший победу над «Бисмарком» перед портретом Френсиса Дрейка. Это дань глубоко укоренившейся пиратской традиции. Герман Арсиньега («Biografia del Caribe»; Buenos Aires, 1959) отмечал: «Король Генрих VIII считал, а история подтвердила его правоту, что для обороны Англии окопов не достаточно. Их необходимо подкрепить лесом корабельных мачт. Несмотря на постоянные матримониальные скандалы, большую часть своего времени он посвятил созданию современного военно-морского флота. На момент его смерти Англия располагала 85 военными кораблями, оснащенными тяжелыми орудиями. Это была серьезная сила. А заниматься военным делом на море Генрих VIII поручил пиратам». Относительно всего этого, и прежде всего в последнем пункте, его верной последовательницей стала Елизавета I (Альфред Лесли Роуз, «Англия в елизаветинскую эпоху»; Варшава, 1976). А ведь мир пиратов представлял собой своеобразное сплетение необходимой внутренней дисциплины с максимальной внешней свободой и экстравагантностью, которые завораживают и поныне. Возможно, все это и не выглядело столь привлекательно и красочно, как в «Пиратах Карибского моря» с Джонни Деппом в главной роли, но картинка, по большому счету, была похожая. Культ взаимовыручки, пренебрежения трудностями, верности понимаемому по-своему кодексу чести, а в придачу оригинальность на грани чудачества были частью пиратской этики. Ну, и конечно, эффектные поступки. Джон Камминс («Френсис Дрейк»; Варшава, 2000) рассказывает, как Френсис Дрейк преподнес королеве (помимо части добычи, которая ей причиталась) «великолепную серебряную корзину для уборки со стола, на которой были выгравированы герб Ее Величества, розы и прочие узоры, а также золотую солонку в форме земного шара, украшенную зеленой глазурью, имитировавшей океаны». В свою очередь Джеймс Энтони Фруд вспоминал обстоятельства другого триумфального возвращения прославленного пирата: «Дрейк щедро раздавал подарки. Королеве презентовал брильянтовый крест и комплект коронационных украшений с огромными изумрудами. Лорд-канцлеру Бромли он преподнес серебряное блюдо, да и прочим членам Совета – не меньше. Королева нарядилась в коронационный гарнитур на Новый год (…). Берли и Сассекс отказались от искушения, заявив, что не могут принять таких дорогих подарков от человека, чьи богатства нажиты грабежом». Но Дрейку был не указ сэр Уильям Сесил, лорд Берли, хотя он и являлся советником и казначеем королевы Елизаветы I, а уж тем более лорд Генри Рэдклифф Сассекс. Ведь не они создавали традиции Альбиона, а именно тот пресловутый, уполномоченный Генрихом VIII, Френсис Дрейк. Кстати в тот памятный вечер он красовался в пиратском костюме, нарушив как минимум пару основных правил придворного этикета, – а королева взирала на это со снисходительной улыбкой. Кому-то другому такое не сошло бы с рук, но имеющим особые заслуги перед Короной это простительно, а иногда считается особой милостью, доказательством чему стал Орден Подвязки.

В последние годы XIX в. большой педант принц Уэльский добрался-таки и до британского Военно-морского флота. Он ввел единую форму и военную дисциплину, ограничил пьянство и запретил экстравагантные выходки. Дисциплинированные англичане, конечно, послушались. Однако побороть в народе пиратский дух ему не удалось. Бесполезно было конкурировать с величием Генриха VIII, который не только посеял первые зерна будущей империи, но и сформировал гордый менталитет ее граждан. И пусть нас не вводит в заблуждение одинаковая форма английских школьников. Кровопролитная битва при Арнгейме осталась в памяти британцев благодаря сержанту, который наряду со стеком не расставался с зонтом, обязательным аксессуаром джентльмена, и волынщику, который, несмотря на приказ, шел в гордом одиночестве по улице и играл на волынке, которые в армии были запрещены. Ныне Англия уже не владычица морей, но когда английский премьер-министр записывает диск, а члены королевской семьи совершают очередные мезальянсы, общество относится к этому с симпатией, а порой даже с восторгом. Вот и получается, что после распада империи, два столетия влиявшей на судьбы мира, дело Генриха VIII по-прежнему живет. Ей-богу, мало кто может похвастать подобным успехом в истории человечества.