С самого начала XVII в. перед американскими колонистами, поселившимися на Северо-Атлантическом побережье, после того как они преодолели первые трудности поселения на новой земле, стали задачи: удержать за собой обширные участки целины, найти те виды сельскохозяйственных культур, которые можно было бы здесь выращивать с целью их сбыта в Европе, и обеспечить свои поля необходимой рабочей силой. Земледельцы и купцы, которые занимали господствующее положение в колониях, взялись за разрешение этих задач с энергией и беспощадностью, характерной для американской цивилизации позднейшего периода, и, сами того не сознавая, закладывали ее фундамент.

Земельная проблема была разрешена колонистами путем изгнания индейцев из их селений и охотничьих угодий. Колонисты ухитрялись также получать землю в дар от английского правительства, отнимали ее друг у друга и захватывали или «покупали» соседние колониальные территории, принадлежавшие Испании, Голландии, Франции, Англии. Грабительский захват земли, начатый первыми колонистами, продолжался затем в течение двух с половиной столетий, пока их потомками не был захвачен весь обширный континент от Атлантического до Тихого океана.

Подыскание наиболее выгодной сельскохозяйственной культуры для внедрения представляло для ранних поселенцев целую проблему. Прежде всего для реального успеха было необходимо выращивать также культуры, которые не конкурировали бы с сельскохозяйственной продукцией Англии. Правящие классы этой страны, экономика которой базировалась на земледелии, недоброжелательно относились к импорту тех видов сельскохозяйственных продуктов, которые производились на ее полях.

Поселенцы северной и средней части английских колоний, где климат примерно сходен с климатом Англии, оказались не в состоянии решить эту проблему. Но поселенцы колоний Юга – Виргинии, Северной и Южной Каролины и Джорджии, где климат значительно теплее, решили ее. Они занялись производством табака, риса и индиго, служивших главными предметами экспорта продуктов и не конкурировавших с сельскохозяйственной продукцией Европы. На этом производстве была основана в Америке рабовладельческая плантационная система. После революции 1776 года культурами решающего значения стали хлопок и сахар.

Производство табака – местного индейского продукта – было впервые предпринято в Джеймстауне в 1612 году, спустя пять лет после основания этой колонии «Лондонской компанией джентльменов – искателей приключений». Инициатором выращивания табака был Джон Рольф, муж Покахонтас, дочери одного индейского вождя.

Производство табака с самого начала было успешным. За исключением повторявшихся время от времени периодов перепроизводства, табак обычно находил легкий сбыт в Англии и в других странах Европы. Табачные плантации в колониях быстро расширялись. «Улицы и рыночные площади Джеймстауна были засажены табаком». Табак был «королем» плантационной экономики. К 1664 году Виргиния и Мэриленд уже производили ежегодно 25 миллионов фунтов табака, а к 1770 году ежегодный экспорт табака из одной лишь Виргинии достиг 100 миллионов фунтов. Табак оставался главной экспортной сельскохозяйственной культурой на Юге в течение почти двух столетий.

Рис был впервые привезен в Америку в 1694 году с Мадагаскара. Вскоре он уже широко культивировался в низинных районах «Рисового побережья» Северной и Южной Каролины, Джорджии и Северной Флориды.

Растение идигоноска было впервые завезено в Америку из Вест-Индии в 1734 году и скоро тоже стало доходной культурой. Хлопок стали выращивать в Джеймстауне еще в 1621 году. Однако вследствие трудностей очистки хлопкового волокна от семян эту культуру более столетия считали всего лишь садовым растением. Райт пишет, что «этот важный экспортный продукт не вывозился в сколько-нибудь значительных размерах вплоть до Конституционного конвента, то есть до 1787 года, когда из Чарльстона (Южная Каролина) было отправлено в Англию 300 фунтов хлопка». Лишь после изобретения в 1793 году хлопкоочистительной машины началось бурное развитие хлопководства, и хлопок, в свою очередь, стал «королем» плантационной экономики. Что касается производства сахара, то, по свидетельству Хока, хотя сахарный тростник и выращивался в Луизиане уже с 1751 года иезуитскими священниками с острова Гаити, однако коммерческое значение он стал приобретать только с 1795 года, когда был найден способ получения сахара путем кристаллизации тростникового сока.

Следует отметить, что основные американские плантационные культуры – табак и хлопок – лучше всего произрастают в районах более прохладного климата, где влияние мировой конкуренции было наименьшим. Что же касается сахарного тростника, то наиболее пригодными для его произрастания являются тропические районы, в которых была очень сильна конкуренция со стороны Вест-Индии, Бразилии и стран Дальнего Востока. Этим и объясняется, почему сахар начал культивироваться в Соединенных Штатах так поздно и притом почти исключительно в Луизиане.

На Севере и на Юге американские колонисты с энергией и алчностью, характерной для капиталистов, взялись за разрешение основной проблемы – обеспечение необходимой рабочей силой своих расширяющихся имений и плантаций и выращивание культур, дававших сказочные доходы. Хотя причиной переселения колонистов на дикие американские просторы во многих случаях было их возмущение тиранией и несправедливостью в Европе, сами переселенцы, никогда не колеблясь, порабощали всех, кого только могли, в этой новой стране. Первыми жертвами порабощения явились индейцы. При этом в рабство обращались главным образом те из них, которые были захвачены в плен в войнах за расширение границ колоний. В течение XV–XVI столетий рабы-индейцы имелись почти во всех североамериканских колониях. Так, в Южной Каролине в 1709 году среди всего населения, составлявшего 9580 человек, было примерно 1400 рабов-индейцев. Однако индейцы обычно оказывались мало подходящими рабами. Их было трудно заставить смириться со своим положением рабов; сильные племена, жившие у границ колоний, активно противодействовали попыткам поработить и предоставляли убежище беглым рабам. Кроме того, индейцы физически были мало приспособлены к весьма изнурительным работам на плантациях.

Не добившись успеха в деле порабощения индейцев, колонисты без малейшего зазрения совести занялись порабощением мужчин, женщин и детей своего цвета кожи.

В поисках рабов они рыскали по переполненным тюрьмам Англии. Хок утверждает, что до Американской революции около 50 тысяч осужденных были отправлены в качестве рабов в Мэриленд и Виргинию. Политические преступники, брошенные в тюрьмы царствовавшим тогда тираном – романо-католики, квакеры и сектанты различного рода – высылались за океан на острова Барбадос и Ямайку, а также в Виргинию. Однако подавляющее большинство белых невольников в колониях составляли так называемые «законтрактованные рабочие», доставлявшиеся туда в ужасных условиях на иммигрантских кораблях. «Законтрактованные рабочие» имелись в большом количестве во всех английских колониях и до американской революции и после нее. Киркленд говорит, что «еще в 1670 году количество белых законтрактованных рабочих в Виргинии в три раза превышало число негров».

Рабочие, законтрактованные для работы в колониях, были обязаны, чтобы оплатить свой переезд в Америку, отработать несколько лет на плантациях в качестве невольников наравне с теми, кто был туда выслан отбывать наказание за преступления. Вообще говоря, «законтрактованные рабочие» имели лишь немногим больше «прав», чем настоящие рабы. Хозяин мог безнаказанно избивать рабочего, срок контракта мог быть без согласия законтрактованного рабочего удлинен, законтрактованных можно было продавать другому хозяину, они не могли жениться без разрешения. «Некоторые из этих работяг – мужчины, женщины, взрослые и подростки – заманивались похитителями на борт корабля и оказывались далеко в море раньше, чем могли узнать о том, где они находятся и что с ними произошло… Тысячи людей были попросту похищены на улицах английских городов и увезены за океан шайками бандитов, которые сделали эту гнусную торговлю своим постоянным занятием».

Условия пребывания на иммигрантских кораблях были ужасны. Моррис утверждает, что «смертность выше 50 процентов среди пассажиров была обычным явлением на этих “белых невольничьих кораблях”». Законтрактованные рабочие, однако, также оказались неподходящей рабочей силой: содержание белых рабов обходилось довольно дорого, они вступали в заговоры с неграми и индейцами, убегали в пограничные районы, где захватывали себе землю; к тому же вообще невозможно было прочно и пожизненно удерживать их на положении невольников.

Кроме того, имеющихся в наличии рабов-индейцев и белых рабов было недостаточно для удовлетворения потребностей быстро развивающейся – особенно на Юге – плантационной экономики. Ввиду всего этого плантаторы жадно набросились на африканских негров как на наиболее пригодных для эксплуатации их в качестве рабов. Негры были более приспособлены к жизни в условиях тропического и субтропического климата; у них на родине земледелие было довольно развито; темный цвет кожи негров давал возможность выделить их из прочего населения для эксплуатации в особых условиях, и, в дополнение ко всему этому, по закону негры не имели никаких прав. Негров можно было доставлять из Африки в больших количествах, так как племенной строй африканских народов был слишком слабым в политическом и экономическом отношении, чтобы защитить их от захвата и порабощения.

Однако наиболее важным обстоятельством являлось то, что неграм, совершенно изолированным от своей родины, было чрезвычайно трудно рассчитывать на успех восстания. Поэтому англо-американские плантаторы на американском Юге, подобно своим испанским, португальским, голландским и французским предшественникам, принялись за порабощение негров. В дальнейшем промышленники Севера удовлетворяли свой огромный спрос на рабочую силу за счет массовой «добровольной» иммиграции из Европы; плантаторы Юга – за счет насильственной иммиграции из Африки.

Первая партия рабов-негров была доставлена на территорию нынешних Соединенных Штатов в 1526 году испанцем Лукасом Васко де-Эйлоном, который основал колонию у устья реки Пиди в Южной Каролине. Привезенные негры подняли восстание, колония была покинута белыми, которые отплыли обратно, оставив негров на берегу. Эти негры явились, таким образом, первыми иммигрантами, поселившимися в этой стране, почти на столетие опередив виргинских поселенцев.

В августе 1619 года голландское торговое судно, прибывшее в сопровождении английского военного корабля, высадило в Джеймстауне для продажи «20 ниггеров».

Рабовладельчество вначале развивалось медленно; в 1650 году в Виргинии насчитывалось всего только 300 негров, причем не все они были рабами. «Но уже в 1671 году число рабов в Виргинии составляло 2 тысячи, а в 1715 году пожизненные рабы составляли почти одну треть населения колонии, насчитывавшего 95,5 тысячи человек. Немногим меньше было количество рабов в Мэриленде». К 1760 году в Южной Каролине негры превышали по численности белое население.

Более холодный климат в колониях Севера не благоприятствовал широкому распространению в них плантационной системы, основанной на рабском труде негров. Северные колонии не были приспособлены к производству тех сельскохозяйственных культур, на которые в тот период был большой спрос на мировом рынке. «Рабство не привилось прочно в северных штатах потому, что там не имелось достаточно плодородной почвы, чтобы оправдать его существование. Труд рабов не был нужен в промышленности и торговле. Капиталистический строй нуждался в другом виде рабства, а именно в наемном рабстве: ему требовались «свободные» рабочие». Тем не менее во всех северных колониях имелись рабы, главным образом в виде домашней прислуги и сельскохозяйственных батраков. Уильям Пени и другие жители Пенсильвании имели рабов и белых невольников. Колония Новая Голландия, основанная в 1621 году одним из крупнейших рабовладельческих объединений того времени – Голландской Вест-Индской компанией, ввела у себя рабство с самого начала. С 1709 года в этой колонии на Уолл-стрите практиковалась продажа рабов с аукциона. Некоторое количество негритянских рабов имелось также в Новой Англии. Накануне американской революции из общего числа 659 446 жителей Новой Англии 16 034 составляли негры, из которых, по крайней мере, три четверти являлись рабами.

На плодородных сахарных плантациях Вест-Индии и Бразилии рабство возрастало стремительным темпом; к концу XVIII столетия во многих районах этих колоний негров было в двадцать раз больше, чем белых. Однако в английских колониях Америки, даже на плантациях Юга, рабство не получило еще такого огромного развития, поскольку производство хлопка и сахара, будущих крупнейших продуктов рабского труда, еще не было так широко развито, а одно табаководство не могло привести к развитию рабовладельчества в огромных масштабах. Накануне революции, в 1776 году, из всего колониального населения примерно в 3,5 миллиона человек насчитывалось около 500 тысяч негров. Девять десятых негров в колониях были рабами.

Английские судовладельцы извлекали огромные доходы от расширявшейся рабовладельческой экономики в колониях. Весьма выгодным это было и лицемерным судовладельцам-пуританам Новой Англии, особенно после 1698 года, когда монополия Африканской компании на работорговлю была ликвидирована. Первым американским кораблем, зафрахтованным для перевозки рабов, был «Дизайр» из Сэлема (колония Массачусетс). К нему вскоре присоединились десятки других. Род-Айленд стал главным центром работорговли. «Карьера города Нью-порт, – говорит Филлипс, – фактически явилась повторением, хотя в меньшем масштабе, карьеры Ливерпуля». «Колонии пуритан были крупнейшими центрами работорговли в Новом Свете», и «работорговля развилась в крупнейшую отрасль экономики Новой Англии». Невольничьи рейсы приносили 100 процентов, а нередко и свыше 100 процентов дохода. Маршрут обычного океанского рейса был следующий: из Новой Англии в Африку с грузом рома и других товаров для обмена на рабов, затем в Вест-Индию с рабами на борту и, наконец, обратно в Новую Англию с грузом тростниковой патоки для выделки рома. В одном Ньюпорте имелось 22 ликерных завода, занятых изготовлением рома для Африки. «К концу XVII века английские экономисты-практики считали почти неоспоримой аксиомой, что работорговля является жизненной потребностью колоний».

Пресловутая роскошь быта как капиталистических семей Новой Англии, так и аристократии старого Юга была обязана своим происхождением порабощению негров, рабовладельческой эксплуатации и геноциду. На колониальной работорговле сложился союз южных рабовладельцев и северных коммерсантов, реакционная сущность которого, меняясь со временем по форме, проявлялась вплоть до гражданской войны 1861–1865 годов и следы которой сохранились до наших дней.

Англосаксонское представление о морали и английский закон не содержали никаких оснований для оправдания рабства, в связи с чем юридический статус рабов-негров в колониях первое время был неопределенным. В Виргинии, например, порабощенные негры сначала находились на том же положении, что и законтрактованные рабочие: они имели право на свободу по истечении определенного периода их закрепощения и после освобождения могли приобретать землю наравне с прочими гражданами. Более того, некоторые считали, что крещеного негра нельзя превращать в раба, но существование таких ограничений вызывало раздражение плантаторов. Поэтому вскоре церковь и государство, послушные, как всегда, воле и интересам правящих классов, предприняли шаги к узаконению рабства негров.

В 1661 году законодательное собрание Виргинии провело закон, установивший различный статус для негров и белых законтрактованных рабочих. Различие состояло в том, что негры объявлялись пожизненными рабами. Аналогичные мероприятия провели законодательные собрания и других колоний. Этим самым рабство негров, фактически уже существовавшее, было в тех или иных формах признано законом. В Массачусетсе рабство было узаконено в 1641 году, в Коннектикуте – в 1650, в Род-Айленде – в 1652, в Нью-Йорке – в 1665, в Южной Каролине – в 1682, в Нью-Гэмпшире – в 1714, в Северной Каролине – в 1715, в Делавэре – в 1721, в Джорджии – в 1749 году. Самый бесчеловечный характер этого узаконения рабства ясно виден на примере закона, принятого в колонии Мэриленд, который ставил негров в один ряд с «рабочим скотом, домашними животными всякого рода, инвентарем, мебелью, посудой, книгами и так далее».

Все колонии, включая Новую Англию, вводили в действие рабовладельческие кодексы о мерах наказания для негров и контроля над ними. Эти карательные кодексы отчасти представляли собой расширение законов, существовавших для законтрактованных рабочих, а отчасти были результатом перенесения на американские колонии рабовладельческих законов, установленных для британской Вест-Индии. Кодексы содержали скрупулезное регламентирование образа поведения, «прав» и обязанностей рабов. По этим кодексам рабы лишались всех гражданских, юридических и супружеских прав. Хозяева могли избивать рабов плетьми; беглецы подлежали принудительному возвращению, восставшие – смертной казни; рабов судили специальные суды; дети, родившиеся от смешанных браков раба и свободного, считались рабами. В Вест-Индии и в южных колониях, говорит Дюбуа, «распятие на крестах, сжигание на кострах и умерщвление голодом считались законными способами наказания рабов». Крещение раба теперь не влекло за собой его освобождения от рабства, и вообще кодексы ставили непреодолимые препятствия освобождению. Виргиния была первой колонией, издавшей такой кодекс.

Рабские кодексы и весь рабовладельческий режим в английских колониях, как в Вест-Индии, так и на американском континенте, были наиболее жестокими в сравнении с режимом американских колоний других государств. Юридические кодексы испанских, португальских и до некоторой степени французских колоний были несколько менее суровы. Они меньше ограничивали негров в отношении супружеских и гражданских прав, были менее жестоки в отношении наказаний, содержали меньше притеснений в отношении образования, права собственности и особенно права раба на освобождение.

Церковники всех направлений дали свое благословение узаконению порабощения негров. Только в немногих случаях голос представителей церкви – обычно это был голос какого-либо квакера-раскольника – поднимался против рабства. Само собой разумеется, церковь плантационного Юга почти единодушно выступала в защиту рабовладельчества с самых ранних времен колонизации. Немногим лучше была и церковь Севера. В Пенсильвании лицемерный Уильям Пени считал, что рабов следует предпочитать всем другим слугам, потому что «ими можно располагать все время, пока они живы». Роджер Уильямс из Род-Айленда так же оправдывал рабство негров, как это делали и другие клерикалы. «Пуритане, – говорит Грин, – даже подводили под институт рабства религиозную основу. Рабство, утверждали они, освящено законом бога Израиля… В Новой Англии порабощение индейцев и негров белыми колонистами рассматривалось как священная привилегия, которую божественному провидению было угодно дать своему избранному народу». «Что это за закон, – вопрошал Коттон Матер, – который делает крещеных рабов свободными? Это не закон христианства». Грин далее отмечал, что «англиканская церковь не противилась рабству и… многие из ее служителей сами были рабовладельцами».

В начале колониального периода американский плантационный строй сочетал в себе три экономических уклада: древний, средневековый и современный. Древний элемент колониальной экономики заключался в физическом порабощении негра. Ее феодальный элемент выражался в существовании (в южных колониях, Нью-Йорке, Пенсильвании и др.) таких элементов феодального права, как право первородства, право неотчуждаемости земли и феодальная рента, при помощи которых плантация удерживалась во владении одной семьи. Капиталистический элемент экономики колоний заключался в том, что, в противоположность рабовладельческому строю древности с его натуральным хозяйством, почти целиком направленным на удовлетворение потребностей хозяина, она с самого начала была основана на производстве продуктов (табака и др.) для сбыта на мировом рынке. На всех этапах существования рабовладельческого строя в колониях его трехукладность чрезвычайно осложняла общеполитические проблемы, возникавшие на протяжении десятилетий, между войной 1776 года и войной 1861 года. Эти особенности все еще сказываются в Соединенных Штатах, находя свое выражение, в частности, в виде существующего и поныне джимкроуизма и исключительном угнетении негритянского народа.

Карл Маркс следующим образом характеризует капиталистический базис американского рабовладельческого строя: «Земельный собственник и собственник орудий производства, а потому и непосредственный эксплуататор рабочих, относящихся к числу этих элементов производства, здесь совпадают. Точно так же совпадают рента и прибыль, разделение различных форм прибавочной стоимости не имеет места. Собственник всех орудий производства, к которым относится земля, а при первоначальной форме рабства и сами непосредственные производители, прямо извлекает из рабочих весь прибавочный труд, который здесь представлен в прибавочном продукте. Там, где господствуют капиталистические представления, как в американских плантациях, вся эта прибавочная стоимость рассматривается как прибыль». «…Это – капиталисты, ведущие хозяйство при помощи рабов-негров». Плантатор, особенно в позднейший период рабовладельческого строя, в колониях являлся в значительной мере капиталистическим крупным фермером, использовавшим рабский труд.

В колониальные времена рабство в основном было патриархальным, особенно на Севере и в тех районах Юга, где эксплуатация негритянского труда в земледелии не давала большого эффекта. В дальнейшем, с расширением мирового сбыта продуктов Юга – табака, риса, индиго и особенно с ростом производства хлопка в первой половине XIX столетия, эксплуатация рабского труда приняла более жестокий характер. Маркс констатирует: «Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединенных Штатов, более или менее патриархального до того времени, в коммерческую систему эксплуатации». Историческая тенденция развития плантационной системы, начиная с основания колоний в Джеймстауне и до гражданской войны, была направлена на освоение резко выраженных капиталистических методов землевладения, эксплуатации труда, производства для сбыта на мировом рынке, учета и торговли. Плантационный рабовладельческий строй породил свой примечательный тип классовой дифференциации, при котором на вершине общественной пирамиды находилась группа крупных землевладельцев, чьи владения все больше увеличивались. Эрик Берт показывает, что если между 1626 и 1632 годами средняя ферма в Виргинии имела земельную площадь в 65 гектаров, а крупнейшая – свыше 400 гектаров, то к периоду 1695–1700 годов размер средней фермы вырос до 280 гектаров, а крупнейшей – почти до 5,5 тысячи гектаров. Аналогичную тенденцию можно было обнаружить и в других районах плантационного Юга. Мелких фермеров, число которых было велико, выживали с их земель и оттесняли в каменистые горные районы или на песчаные земли, поросшие хвойными лесами. Промышленники еще не играли значительной роли в экономике, и даже роль местных торговцев была сравнительно невелика, так как большинство плантаторов приобретало все необходимое для себя и своего хозяйства непосредственно в Нью-Йорке или Лондоне. Население, принадлежавшее к среднему классу – врачи, юристы, писатели, учителя и т. д., – было немногочисленным и рассредоточенным. Пролетариат из числа белого населения был также весьма невелик: почти все основные работы на Юге, требующие применения как квалифицированного, так и неквалифицированного труда, выполнялись черными рабами. В результате городские поселения развивались слабо; даже центры колоний на Юге обычно представляли собой небольшие поселки. В 1770 году единственным городом на Юге, насчитывавшим более 8 тысяч населения, был Чарлстон в Южной Каролине.

Плантационный экономический строй породил дифференциацию и среди самих рабов. «Негры, работавшие в качестве прислуги в богатых домах, находились в относительно привилегированном положении… Далее следовали рабы, владевшие какой-либо специальностью… Негры, имевшие квалификацию плотников, медников, кузнецов и колесников, нередко достигали такого овладения мастерством, что их хозяева-рабовладельцы сдавали их внаем, что вызывало большое недовольство конкурировавших с ними белых ремесленников и наемных рабочих. На последнем месте находились рабочие плантаций, которые жили в примитивных хижинах, питались солониной и были одеты в рубища». Домашняя прислуга и мастера из числа рабов жили лишь немногим лучше, чем полевые рабочие.

К концу колониального периода в колониях насчитывалось некоторое количество свободных негров; их было, вероятно, не более 50 тысяч. Одни из них сами выкупили себя из рабства (при помощи денег, накопленных из жалованья, которое они получали от своих хозяев, или из заработков на стороне), другие получили свободу в качестве награды за какой-нибудь геройский поступок, третьи были отпущены на свободу своими более человечными хозяевами. Политический статус свободных негров оставался довольно непрочным, особенно на Юге. Можно сказать, что свободные негры стояли лишь одной ступенью выше рабов. «Правовое положение этих людей представляло собой аномалию. На Юге на них распространялось действие всякого рода ограничительных законов». Обычно, хотя и не всегда, они не допускались к голосованию, не могли давать свидетельских показаний на суде в делах, касающихся белых. Свободные негры не могли жениться на белых и вообще должны были поступать чрезвычайно осмотрительно в своих отношениях с белыми. В Мэриленде и Джорджии освобожденный негр мог быть снова обращен в рабство только за переход границы невольничьего штата или за супружество с рабыней. Известно много случаев, когда свободных негров похищали, чтобы продать в рабство.

<…>

Передышка в национальной борьбе по вопросу о рабовладении, последовавшая за компромиссом 1850 года, была весьма непродолжительной, и соперничающие силы вскоре вновь столкнулись в острой схватке. Эта передышка была менее продолжительной и менее спокойной, чем затишье, последовавшее за компромиссом 1820 года, так как основные противоречия между борющимися классовыми силами были намного острее и поэтому могли скорее привести к взрыву. Используем этот промежуточный период, чтобы глубже исследовать систему рабовладения, которая была яблоком раздора во все углубляющемся национальном экономическом и политическом конфликте.

Система рабства в США была обречена на гибель историей по трем основным причинам: во-первых, она являлась нетерпимой более помехой для свободного развития американского капитализма, во-вторых, она была архаичной и непроизводительной системой ведения сельского хозяйства, все более неуместной в современной капиталистической Америке, и, в-третьих, она полностью отрицала все человеческие права и являлась угрозой для благосостояния и свободы широких масс трудящихся, как белых, так и негров.

В нашем изложении мы до сих пор касались главным образом первой причины этих противоречий, то есть конфликта между промышленниками и плантаторами по таким основным вопросам, как контроль над национальным рынком, вопрос о тарифе, о распределении земли и вопрос о распределении политической власти между штатами и федеральным правительством. В конечном счете, эта борьба достигла такой степени напряжения и ожесточенности, что силам, выступавшим за промышленное развитие страны, пришлось бороться за свое существование, защищаясь от натиска плантационно-рабовладельческой системы. Что же касается экономической несостоятельности рабовладельческой системы, то это противоречие мы рассмотрим, когда будем изучать две основные экономические и политические силы, противостоявшие друг другу накануне гражданской войны. Здесь мы ограничимся исследованием третьего основного противоречия: вопроса о человечности – или вернее бесчеловечности – и антидемократичности рабовладельческой системы.

В наши дни целые сонмы писак как на Севере, так и на Юге пытаются затушевать ужасы рабовладения и изобразить его в виде системы благоденствия. Согласно их описаниям, хозяева окружали своих рабов заботой и даже любовью, а те вели праздную, беззаботную жизнь. Эти взгляды действительно получили широкое распространение в кругах консервативной буржуазии, которая, по-видимому, черпает свои представления о рабстве из полных тоски о прошлом песенок Стивена Фостера. Но действительность была совсем иной. Рабство было убийственно жестокой системой, самой худшей из всех методов эксплуатации человека.

Маркс указывал (см. главу 3), что плантаторы были помещиками-капиталистами и их целью было выжимать всю возможную прибыль из подневольного труда своих рабов. При этой дикой системе, особенно на более крупных плантациях, рабов заставляли работать до полного изнеможения. Американцы прославились непосильной эксплуатацией своих рабов. «В Соединенных Штатах рабы на крупных плантациях начинали работать с восходом солнца и работали, выбиваясь из сил, подгоняемые кнутом надсмотрщика… до заката… В Бразилии условия труда рабов были в общем более благоприятные… Нам говорили, что там, по крайней мере в Перпамбуко, центре «сахарного пояса», рабы прекращали работу в три часа пополудни и всю остальную часть дня могли работать на себя… В Северной Америке рабы отдыхали по воскресным дням и на Рождество. В Бразилии рабы освобождались от работы не только по воскресеньям и на рождественские дни; нерабочими днями являлись и более 30 праздников католического календаря». Португальцы, даже после того как они отменили некоторые из своих религиозных праздников, все же оставили их в качестве нерабочих дней для своих рабов.

Маркс писал: «Но по мере того как экспорт хлопка становился жизненным интересом для этих штатов, чрезмерный труд негра, доходящий в отдельных случаях до потребления его жизни в течение семи лет труда, становился фактором рассчитанной и рассчитывающей системы. Тут дело шло уже не о том, чтобы выколотить из него известное количество полезных продуктов. Дело заключалось в производстве самой прибавочной стоимости».

Хотя американским плантаторам и недоставало современных методов «повышения производительности», у них было много способов загрузить невольников работой до предела их физических возможностей. Так, например, на крупных плантациях они работали группами, находившимися под неослабным наблюдением «погонщиков» и надсмотрщиков. Применялась также система урочной работы – широко известный способ повышения интенсивности труда. По этой системе каждому рабу, в зависимости от его пола, возраста и физической силы, ежедневно давался определенный урок, после выполнения которого он мог располагать остатком времени по своему усмотрению. Эта система подгоняла рабов и тем самым способствовала увеличению производства.

Система надсмотра также была рассчитана на то, чтобы заставить рабов трудиться из последних сил. Непосредственными начальниками рабов являлись полевые «погонщики». Они тоже были рабами-неграми, но им предоставлялись небольшие привилегии; это они были обязаны подгонять рабов на полях, когда видели, что темп работы преднамеренно замедлялся. Надсмотрщики, которые назначались из числа белых людей и руководили работой рабов, иногда получали постоянное жалованье – от 200 до 600 и более долларов в год, но обычно их заработок устанавливался по простой премиальной системе: чем больше хлопка производилось на находящихся под их контролем плантациях, тем выше было их жалованье. В производстве табака, где плантационные участки были меньше, этот метод работы из-под палки себя не оправдал. Керне пишет в книге «Сила рабов» следующее: «В странах, импортирующих рабов, использование рабского труда состоит в следующем: наиболее эффективным хозяйством является такое хозяйство, где из живого инвентаря – рабов в кратчайший срок извлекается максимум того, что они могут дать».

Не принадлежащий к аболиционистам Олмстед, совершивший поездку по Югу накануне гражданской войны, приводит местную точку зрения об одном типичном хлопковом плантаторе: «У него три плантации, на которые он нанимает самых свирепых надсмотрщиков, каких только может найти. Он непрестанно покупает «черномазых» и загоняет их до смерти на работе… Надсмотрщики здесь все время носят оружие, без этого их жизни угрожает опасность». Роде приводит высказывание одного плантатора из Алабамы, который признался ему, что если надсмотрщики поставляют с плантаций «много хлопка, то собственники никогда не требуют от них отчета о числе убитых «черномазых».

Относительно жалованья надсмотрщиков, которое иногда достигало 2 тысяч долларов в год, Олмстед приводит следующее высказывание жителей: «Надсмотрщик, если он сущий дьявол в своем деле, всегда получит любое жалованье, какое запросит; ведь если о нем известно, что он способен заставить рабов собрать много кип хлопка, то всякий постарается заполучить его к себе». Филлипс, апологет рабовладельческой системы, дает надсмотрщикам такую общую характеристику: «Они грубы в обращении, почти безграмотны, заурядны по своим качествам, способны только управлять рабами жестокими, бесчеловечными методами». Все это помогает понять, почему продолжительность жизни рабов была значительно короче, чем у белых, почему они не могли работать на плантациях более 7–10 лет и почему редко можно было встретить на плантациях пожилых рабов. Патрик Генри как-то назвал надсмотрщиков «наиболее отвратительной, опустившейся и беспринципной человеческой породой».

Многие современные апологеты рабовладения, как, например, Ганнер Мюрдаль, утверждают, что, поскольку рабы представляли собой ценную собственность, плантаторы имели все основания заботиться о них так же, как о своих сельскохозяйственных животных. Хорошее сравнение – ставить знак равенства между положением человеческих существ и сельскохозяйственных животных! Но даже если с рабами обращались так же, как с сельскохозяйственными животными, то что это означало? Фолкнер следующим образом описывает обращение фермеров и плантаторов того времени со своим скотом: «С лошадьми, даже самыми лучшими из них, обращались так, что они дохли от голода и непосильной работы. Ими пахали, на них ездили в телеге и верхом до тех пор, пока они не подыхали от изнурения, и в то же время мало заботились о том, чтобы их накормить… Так же скверно обращались с рабочими волами, коровами, овцами и свиньями».

Конечно, были и «добрые хозяева». Но их рабам это давало, как правило, лишь ненадежное и сомнительное преимущество. Повелось считать, что «добрыми хозяевами» были Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Джеймс Мэдисон и Эндрю Джексон. Но Вашингтон, который в свое время был известен как «просвещенный» фермер, прославился также интенсивной эксплуатацией своих рабов. Даже либеральный Джефферсон, который по своим политическим убеждениям был противником рабства, не поколебался продать дюжину из своих 150 рабов на открытом рынке, когда стал нуждаться в деньгах. Джексон, которого Джеймс называет «идеальным рабовладельцем», временами основательно занимался работорговлей и жаловался, что ему приходилось заковывать в кандалы некоторых строптивых беглых рабов, которые, очевидно, не оценили по достоинству своего «доброго хозяина». Мэдисон также прибегал к продаже своих рабов, когда испытывал недостаток в деньгах.

Рабочий день рабов обычно длился от утренней зари до захода солнца; так работали они шесть дней в неделю. Это означало, что в середине лета они выходили в поле в 4 часа утра и работали там до 9 часов вечера. Нередко по утрам замешкавшийся в хижине раб ощущал на своей спине бич надсмотрщика. Не было законов, которые ограничивали бы произвол плантаторов в отношении тяжести и продолжительности труда своих рабов, и горе тому рабу, который вздумал бы протестовать. Воскресенья обычно были нерабочими днями, однако во время уборки урожая хозяева могли по своему усмотрению отменять воскресный отдых.

Апологеты рабства утверждают, что рабов, по крайней мере, обильно кормили. Однако это не подтверждается фактическими данными. Фредерик Дуглас, который сам долгие годы был рабом на крупной плантации в штате Мэриленд, указывает, что месячный рацион раба на плантациях Юга состоял из 8 фунтов соленой свинины (очень недоброкачественной) или соответствующего количества рыбы (тоже недоброкачественной), 1 бушеля кукурузы и 1 пинты соли; рацион для детей, женщин и престарелых был меньше. Домашняя прислуга и ремесленники получали несколько лучшую пищу. На некоторых плантациях рабам разрешали пополнять свой скудный рацион путем разведения крошечных огородов, а иногда держать свинью или кур. Многочисленные свидетельства о рабочем режиме на плантациях подтверждают данные Дугласа о питании рабов. Макмастер приводит показания одного плантатора из Луизианы, который заявлял, что питание раба обходилось в среднем в 7,5 доллара в год, или немного более 2 центов в день. Отчет государственного казначейства США, опубликованный в 1846 году, определяет стоимость содержания раба в 30 долларов в год. Эти цифры сами по себе являются трагическим повествованием. В тех случаях, когда хозяева сдавали внаем своих рабов на поденную работу, что широко практиковалось в городах или в окрестностях городов, рабы обычно получали небольшую долю своего заработка. Это давало возможность некоторым из них путем долгих лет строгой экономии в конечном счете выкупиться из неволи.

Одежда раба была не лучше, чем его пища. Дуглас сообщает, что работавшим с ним рабам выдавались на лето две рубашки и одна пара брюк из грубого холста; на зиму выдавались одна пара шерстяных брюк, шерстяная куртка и пара самых грубых башмаков. В очерке, составленном издательством «Федерал райтерс проджект» в 1936 году на основании опросов нескольких сот бывших рабов в штате Виргиния, так описывается одежда рабов: «Обычная одежда мужчины-раба состояла из холщовых брюк и хлопчатобумажной рубашки с коротким рукавом. Женщины носили ситцевую «сорочку», а поверх нее более плотное платье. Дети носили простую рубашку из очесов, поношенную одежду взрослых или мешок из-под удобрений со срезанными для рук углами». Все очевидцы признают, что рабы, обслуживавшие хлопковые и сахарные плантации, жили в грязи, ходили в рубищах и имели неопрятный вид.

Рабы ютились в полуразрушенных хижинах. Кроватей у них не было, за исключением тех, которые они сами умудрились себе смастерить. Как и рабочему скоту, им оказывалась «лечебная помощь», однако нетрудно вообразить, что она собой представляла. Состарившимся рабам обычно разрешалось оставаться на плантациях на положении нежелательных гостей, но часто им предоставляли «свободу», заставляя их существовать лишь на подачки властей округа. Киркленд определяет стоимость содержания раба в 20 долларов в год. Таким образом, стоимость содержания раба была ниже стоимости содержания заключенного в тюрьме и составляла меньше половины стоимости содержания неработающего обитателя богадельни на Севере.

Вышеприведенное описание представляет собой лишь «розовую» сторону положения рабов в «лучшие времена», когда цены на хлопок, табак и сахар были высоки и дела плантаторов шли хорошо. Но периодически плантаторское хозяйство Юга, особенно хлопководство, так же как и промышленная система Севера, переживало кризисы перепроизводства. Засуха также часто поражала целые области. Рабовладельцы не могли, подобно предпринимателям Севера, выбросить на улицу своих работников, поскольку рабы являлись для них инвестированным капиталом; они разрешали им голодать на плантациях. Аптекер описывает потрясающие сцены голода, нищеты и отчаяния, на которые обрекались рабы в период такого расстройства экономической жизни или засухи. Россказни об «отеческой заботе», которой якобы окружались рабы в периоды такого вынужденного бездействия, не больше, как басни, состряпанные профессиональными защитниками рабства.

«Насилие является существенным элементом рабства. От первой охоты на рабов в Африке до капитуляции мятежной армии в Аппоматоксе… насилие было законом существования рабства». Вопреки всем утверждениям апологетов рабовладения, ни один народ не мог бы добровольно подчиниться такой варварской системе эксплуатации и подавления, какая применялась в отношении рабов. Рабы, с их естественным стремлением к свободе, должны были стремиться и действительно стремились к освобождению, устраивали заговоры и поднимали восстания. Плантаторы прекрасно понимали это и удерживали негров в рабстве посредством тщательно разработанной системы репрессий и террора. Так обстояло дело не только на юге США, но и в любой рабовладельческой стране мира.

Система рабовладения в США, несомненно самая жестокая во всем Западном полушарии, лишала рабов всех человеческих и политических прав. Рабы были не людьми, а собственностью. Они не имели права создавать семью; они могли жениться и разводиться только по воле своего господина; их семью разъединяли, если хозяин считал нужным продать своих рабов поодиночке. Рабы работали, подгоняемые кнутом, не имея права жаловаться на продолжительность рабочего дня, плохую пищу или жизненные условия. Их сознательно держали в состоянии неграмотности; и вообще учить раба читать или писать считалось преступлением. Рабам не разрешалось приобретать собственность, разве только с разрешения хозяина. Они не имели права защищаться от жестокости своего хозяина, и тех рабов, которые поднимали руку на белого человека, чем бы это ни было вызвано, наказывали с варварской жестокостью. Они не имели права выступать в качестве свидетелей на суде. Судьи, которые судили их за преступления, были рабовладельцами, и даже если тысяча негров видела своими глазами, как белый человек убивал негра, их показания на суде не принимались во внимание. Присяга раба не имела юридической силы, и они поэтому не имели права заключать контрактов. И, конечно, рабы были полностью лишены права оказывать какое-либо влияние на деятельность правительства, под властью которого они жили.

«Правосудие» для рабов на Юге до гражданской войны было грубым и жестоким. Имелось лишь несколько писаных законов, якобы предназначенных для того, чтобы защитить рабов от чрезмерной жестокости, однако с этими законами мало считались. За мелкие «преступления» хозяин самолично наказывал своих рабов. Для вынесения наказания за более серьезные проступки обычно приглашалось несколько соседей, образовывавших суд, или создавался специальный суд из нескольких местных мировых судей. В этой совершенно незаконной, бесцеремонной системе «правосудия» можно найти один из источников линчевания на Юге. Можно было не сомневаться, что такие инсценированные суды всегда будут быстро расправляться со своими подсудимыми неграми, однако даже такой скорый суд не всегда удовлетворял белых. Иногда, как об этом свидетельствуют многочисленные документы, они прибегали к линчеванию рабов. Это делалось для того, чтобы держать в страхе все негритянское население. До гражданской войны бывали случаи линчевания даже белых, и не только на Юге и Западе, но и на Севере. Аптекер сообщает о линчевании раба в 1827 году, а Филлипс приводит случай, когда толпа в 3 тысячи человек сожгла заживо одного негра в округе Самтер (штат Алабама) в 1855 году. Хозяева получали материальное возмещение за казненных по суду рабов.

Униженное правовое положение рабов, с небольшими различиями в нем, кое-где зависящими от местных условий, было зафиксировано в кодексах законов о рабах или в специальных законах о неграх, которые существовали в каждом южном рабовладельческом штате Союза. Это законодательство подкреплялось бичом, железным клеймом, кандалами, тюрьмами, запрещением выходить на улицу после определенного часа, «укротителями негров», сожжением заживо и виселицами. До гражданской войны на всем «солнечном Юге» господствовал полувоенный режим с его ночными патрулями и строгой военной организацией. Этот террористический режим был основан на принципе, что «всякий белый человек – солдат». А за всем этим стояли вооруженные силы США, призванные насаждать рабовладение.

Уилсон приводит следующую выдержку из кодекса законов о рабах, действовавшего в Вашингтоне, столице страны, в 1862 году: «Если раб будет признан виновным в таком сравнительно небольшом проступке, как бродяжничество, появление ночью вне своего жилища или езда верхом на лошади (даже в дневное время) без соответствующего разрешения, то он должен быть наказан поркой и помечен соответствующей стрижкой волос на голове и выжиганием на его теле клейма в виде буквы «R». Если раб ударит белого человека, то ему следует подрезать уши». Рабу, признанному виновным в измене своему хозяину, поджоге или убийстве, по этим законам следовало «отрезать правую руку, повесить в обычном порядке; отсечь голову, тело разрубить на четыре части; голову и части тела выставить напоказ в самых людных местах округа». Лицо, «совершившее кражу раба или являвшееся соучастником в подобном преступлении и признанное виновным и при этом упорно с преступными намерениями хранящее молчание, должно подвергаться смертной казни. При этом не принимается во внимание неподсудность духовных лиц светскому суду». Беглых рабов, отказавшихся сдаться или оказывающих сопротивление, «разрешается законом застрелить, или любым способом убить или уничтожить»; любое лицо, застрелившее или убившее раба при данных обстоятельствах, «должно быть гарантировано от всякого рода преследования за подобное убийство». Стоимость такого раба будет возмещена «казначейством данной местности из общественных средств».

Особенно тяжела была участь негритянских женщин-рабынь. На них лежала обязанность воспитывать детей и в то же время постоянно работать вместе с мужчинами на поле. Они не имели никаких прав на защиту от похотливых притязаний своих хозяев. Фрейзиер пишет: «Имеется достаточно свидетельств о широко распространенном незаконном сожительстве и даже полигамии со стороны белых хозяев». Филлипс пишет, что «изнасилование рабыни не считалось преступлением, а лишь нарушением прав собственности хозяина». А Олмстед утверждает, что в Виргинии и других штатах, экспортирующих рабов, на «женщину-негритянку смотрели, как на племенную кобылу». «Некоторые хозяева, – сообщает Фрейзиер, – не считаясь с желанием и чувствами своих рабов, спаривали их, как скот. Бывали случаи, когда негров мужского пола использовали наподобие жеребцов-производителей».

При такой неустойчивости или даже отсутствии института брака женщина-рабыня постепенно становилась главой семьи. Как указывает Аптекер, «во времена рабства, по существу, не было формальных браков между рабами, и вследствие этого женщина являлась главным лицом во всех хозяйственных делах, и именно женщина, а отнюдь не мужчина, придавала семье ту небольшую степень устойчивости, которая имела место в негритянских семьях Юга до гражданской войны». Весьма высокое уважение и почет, которыми пользовалась негритянская женщина при родовом строе в Африке, облегчили ей возможность поднять свой авторитет в семье. Руководящее положение, которое негритянская женщина занимала в семье, нашло отражение и в организации домашнего хозяйства рабовладельцев. Оно почти всегда находилось под управлением негритянки-экономки, которая обладала исключительной властью над остальными слугами, а также в деле воспитания детей рабовладельца. Что же касается негритянских детей, то их приобщали к полевым работам едва ли не с того возраста, как они начинали ходить.

Естественно поэтому негритянские женщины-рабыни также играли важную роль в часто вспыхивающих восстаниях негров-рабов и в других проявлениях сопротивления рабов. Это подтверждают, в частности, приводимые Аптекером характерные факты из истории Виргинии, Миссисипи и других рабовладельческих штатов. Соджорнер Труте и замечательный борец Гарриэт Табмэн символизируют мужество негритянских женщин во времена рабства.

В истории всех общественных систем, основанных на эксплуатации человека человеком, религия наряду с безжалостным насилием на протяжении веков всегда использовалась эксплуататорами для того, чтобы держать в повиновении своих непокорных рабов. Так поступали рабовладельцы и на Юге и повсюду в других местах, где народные массы человечества угнетались и подвергались ограблению. Рабовладельцы Юга использовали религию двояко: для оправдания рабовладельческой системы (об этом речь будет идти ниже) и для внушения чувства покорности своим рабам.

Что касается этой второй роли религии, то они выискивали в Священном Писании высказывания, призывающие верующих к повиновению своим хозяевам, а в Библии нетрудно было найти такие цитаты. Проповедники Юга разглагольствовали перед рабами о послушании и находили всевозможные оправдания и обоснования для самых худших форм тирании и эксплуатации. На ранней стадии рабовладения обращение рабов в христианство встречало определенные трудности, поскольку многие плантаторы считали противоестественным держать христиан в рабстве. Однако, как мы видели в главе 3, хозяева довольно быстро преодолели эти наивные сомнения и пришли к заключению, что христиане, так же как и все другие люди, вполне пригодны для рабства. С этого времени они постоянно использовали религию, церковь как опору рабовладельческой системы. Берни называет церковь «оплотом американского рабовладения».

Аптекер приводит различные примеры проповедей, которые белые священники читали рабам в годы, предшествовавшие гражданской войне. «Вот одна из проповедей, которая была популярна среди церковников протестантской епископальной церкви в штатах Мэриленд и Виргиния в XVIII и XIX столетиях. В ней рабам внушали, что богу было угодно, чтобы они занимали положение рабов. Им говорили, что, если они не будут добросовестно выполнять порученной им работы, их ожидают вечные мучения в аду. Их особо предостерегали, что всевышний гневается, когда они дерзки, неблагоразумны, упрямы, сердиты. Они не должны осуждать своего хозяина и тогда, когда он груб, скуп или жесток. Это дело всевышнего, а не их, и они должны предоставить ему наказывать хозяина».

Однако, согласно Аптекеру, рабы делали для себя совершенно иные выводы из Библии и из всего того, что они знали о религии. «Их бог проклял похитителей людей, вывел рабов из неволи, обещал землю бедным, учил, что первые будут последними, а последние станут первыми. Их бог сотворил всех людей равными по крови и не выделял избранных среди тех, в кого вдохнул жизнь».

Протестантская церковь в Соединенных Штатах, в конечном счете, раскололась по вопросу о рабстве, образовав северную и южную ветви. Это явилось причиной раскола методистской и баптистской церквей в 1844–1845 годах. В церквах Севера были сильны антирабовладельческие настроения, но высшее духовенство оставалось явно враждебным аболиционистам. Макмастер пишет, что за несколько лет незадолго до раскола методистской и баптистской церквей «методистский епископ Нью-Гэмпшира осудил аболиционистов. Американское библейское общество отказалось принять денежную помощь от Американского общества борьбы с рабством для оплаты расходов по распространению Библии среди рабов, а Всеобщая организация по распространению религиозной литературы баптистов в Филадельфии потребовала от своих представителей дать обет не вмешиваться в вопрос о рабстве». В пресвитерианской и протестантской епископальной церквах, среди приверженцев которых имелось много рабовладельцев, раскол на южную и северную ветви произошел лишь в 1861 году. Католическая церковь, воинствующая прорабовладельческая организация, сохранила единство в течение всего периода гражданской войны.

Одной из самых ужасных сторон рабовладения была внутренняя работорговля, в которой проявились многие из самых отвратительных черт всей этой прогнившей системы. Лиц, занимавшихся работорговлей внутри страны, которые выполняли роль грубых мясников при «культурных» рабовладельцах, обычно презирали, не принимали в «благородном» рабовладельческом обществе. Негры смертельно ненавидели их. Общее презрение к этому позорному ремеслу было даже на руку работорговцам, так как уменьшало конкуренцию в этой области. Со стороны рабовладельцев было не слишком последовательным осуждать тех, кто покупал и продавал рабов, поскольку они в то же время прославляли людей, которые заставляли рабов надрываться от непосильного труда и гибнуть на плантациях, или превозносили в конгрессе рабовладельческую систему.

Основными невольничьими рынками в течение последних 40 лет перед гражданской войной были быстро развивавшиеся хлопковые и сахарные плантации штатов, расположенных на побережье Мексиканского залива, и особенно в хлопководческих штатах. В последних в 1840 году насчитывалось две трети всех рабов, и число их непрерывно возрастало. Считается, что за этот период, в нарушение законов о запрещении работорговли, в США контрабандным путем доставлялось ежегодно из Вест-Индии и Африки около 25 тысяч рабов. По имеющимся сведениям, за 18 месяцев 1859–1860 годов в нью-йоркском порту было снаряжено не менее 85 невольничьих судов. В то же время на Юге велась большая кампания за отмену закона о запрещении работорговли. В Миссисипи с целью развития торговли африканскими рабами была организована Ассоциация по обеспечению африканской рабочей силой, возглавлявшаяся ее президентом Дж. Де Боу (издателем «Де Боуз ревью»).

Но эти импортированные рабы ни в коей степени не могли насытить потребности Юга в рабочей силе. Поэтому большие массы рабов ввозились в эти районы Юга и из более старых рабовладельческих штатов, где хлопководство играло меньшую роль: из Виргинии, Северной Каролины, Мэриленда, Делавэра, Кентукки, Миссури и Теннесси. Эти штаты, и особенно Виргиния, превратились в поставщиков рабов. По имеющимся данным, из этих штатов ежегодно завозили на крайний Юг около 100 тысяч рабов. Такая переброска рабов в штаты, примыкающие к Мексиканскому заливу, открывала широкое поле деятельности для профессиональных работорговцев и представляла собой помеху для возобновления ввоза рабов из Африки. Рабовладельцы приобретали рабов разными способами: покупали или крали невольников, похищали свободных негров. Кража рабов широко практиковалась на Юге и зачастую каралась смертной казнью. Похищение свободных негров также считалось общественным преступлением, но за эти действия не предусматривалось серьезного наказания. Невольничьи партии обычно образовывались путем покупки рабов у «почтенных» плантаторов, которые не гнушались сбывать своих работников «вниз по реке», если это отвечало их финансовым интересам.

Макмастер приводит подробности о варварском характере аукционов рабов. «Обычно, – говорит он, – в результате продажи рабов с аукциона или агентами по их продаже происходило разлучение мужей с женами, родителей с детьми, продавали малолетних детей, а иногда и младенцев». Дюбуа отмечает, что новорожденный негритянский ребенок оценивался в 200–300 долларов. Вашингтон (округ Колумбия) был одним из крупных центров работорговли. Эта торговля людьми являлась большой трагедией в жизни рабов.

Различными способами рабов переправляли на юг: на рисовые, сахарные и хлопковые плантации штатов Мексиканского залива. Одних отправляли на судах вниз по рекам Огайо и Миссисипи; других везли морем, вдоль побережья, на кораблях, специально приспособленных для перевозки рабов; однако в большинстве случаев их перегоняли по суше пешком пресловутыми невольничьими караванами. Длинные колонны рабов, разлученных со своими семьями и друзьями, скованных общей цепью и бредущих по дорогам Юга, чтобы погибнуть здесь от изнурительной работы у неизвестных хозяев, – таково было обычное зрелище на Юге до гражданской войны. Такие караваны, подгоняемые бичом «погонщиков» и проходившие до 40 километров в день, ничем не отличались от прежних караванов рабов в Африке. Смертность среди рабов в результате такого жестокого обращения была очень велика. По данным Коулмэна, в первый же год такого насильственного перемещения погибло около 25 процентов рабов. Такова была американская цивилизация в середине XIX столетия.

За счет этой варварской эксплуатации и тиранического насилия рабовладельцы-южане строили свои усадьбы, украшенные колоннадами, и жили в роскоши. Рабовладельцы становились маленькими диктаторами. Рабство, как подчеркивает Реддинг, «способствовало появлению у большинства плантаторов беспредельной кичливости и спеси; плантаторы превращались в заносчивых, напыщенных, вздорных князьков; они издавали приказы, устанавливали собственные законы; свои приказания они отдавали не иначе как криком, требовали высочайшего почтения к себе и раболепства, были раздражительны и оскорблялись из-за каждого пустяка». Это была пустая жизнь развращенных людей с ее нелепыми претензиями на демократию, с ее мишурной и, по существу, крайне низкой культурой и притворным гостеприимством. Рабство, продолжавшее существовать несмотря на то, что 75 лет тому назад Декларация независимости объявила всех людей «свободными и равными», было оскорблением и позором для Соединенных Штатов. Построенное на нем эксплуататорское общество было таким же прогнившим и разлагающимся, как его основа – рабство.