ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Первые несколько дней в Уэндовере я горевала. Потом горячая волна ярости обдала меня с головы до ног, словно порыв свежего ветра перед августовской грозой. Во мне страшным зарядом скопилась ненависть к далекому спикеру Палаты общин — самодовольному, упивающемуся своим триумфом.

— Да осудит тебя Господь всемогущий вечно гореть в аду! Чтоб могильные черви поскорее пожрали твою гниющую плоть! Чтоб твои яйца жарились на неугасимом адском огне, чтоб… — Я не сдерживала себя в выражениях, но облегчения это не приносило.

Никогда еще жизнь не представлялась мне такой бессмысленной; я была бессильна, беспомощна, мне было нечем заняться. О том, что происходит в мире за стенами поместья, до меня в те ужасные недели доходили лишь обычные пересуды и слухи, которые доставляли мне слуги или бродячие торговцы. Негусто! Забальзамированное тело принца Уэльского уже много дней находилось в Вестминстерском аббатстве. К похоронам никаких приготовлений не делалось — Эдуард не в силах был что-то решать. Принцесса Джоанна с юным наследником пребывали в Кеннингтоне. Гонт выжидал, кипя злобой от нанесенных ему обид. Добрый парламент завершил свою работу, кичась достигнутыми успехами.

— Боже, а меня изгнали! Да как посмели! Как они только посмели!

Мне нужно было чем-то занять руки и мысли, поэтому я прошлась по усадьбе, загрузила делами и дворецкого, и слуг: там помыть, там почистить, протереть все полы, полки, мебель во всех углах и закоулках. Не было ни малейшей нужды вмешиваться в их добросовестную привычную работу, но я просто не могла сидеть сложа руки. Придется им терпеть мои капризы — быть может, до конца дней моих. Черт возьми! В тридцать один год сама мысль об этом была невыносима.

Отважная спала, свернувшись калачиком у моих ног, — ей не было дела до моего настроения, до того, находимся мы в Уэндовере или в замке Шин.

Я бродила по комнатам, и удовольствие от созерцания того, что я успела приобрести, постепенно угасало. Я не испытывала радости даже при виде подаренного Эдуардом роскошного ложа, покрытого искусной резьбой, завешенного пологом из темно-синей камчатной ткани, с начищенными до блеска дубовыми столбиками балдахина. Слишком много прекрасных вещей, с резьбой и вышивками, окружало меня, давило и теснило, так что по ночам меня мучили кошмары. Будь у меня здесь зеркало, я бы выбросила его прочь, ибо в нем слишком заметны были бы последствия грызущих меня неотступно мыслей и полной потери аппетита. Ключицы стали выпирать из-под тонкой ткани платья, а пояс приходилось затягивать потуже, чтобы он не свалился совсем. Потрогав пальцами натянувшуюся на скулах кожу, я недовольно поморщилась: вряд ли я стану выглядеть лучше, если под глазами у меня появятся мешки от усталости.

Солнечные, теплые осенние дни манили на воздух, и я вышла через боковую дверь в сад, где ветви яблонь низко склонились под тяжестью созревших плодов, а с голубятни доносилось воркование голубей: в другом настроении я бы пришла в восторг от этих милых радостей бытия. Я не успела еще вздохнуть полной грудью, как на меня обрушились непрошеные воспоминания. Бессильно опустилась я на траву и на минуту-другую целиком погрузилась в прошлое.

Ах!.. Я непроизвольно моргаю — пролетевший мимо голубь взмахом крыла сметает стоящие перед глазами воспоминания и безжалостно возвращает меня к жестокой действительности. Как низко я пала! Одинока, бессильна, заточена — как некогда лев в зверинце Эдуарда, давно уже умерший, — лишена и тени власти, упрятанная от людей, утратившая все, что сумела нажить своими стараниями. Мне невыносимо было находиться вдали от того, вокруг чего вращалась вся моя жизнь — сколько уже? Десять лет или больше? А мне казалось, что я всегда жила то в одном, то в другом королевском дворце. Яркие краски, роскошь нарядов и украшений, королевские привилегии вытесняли воспоминания о жестоком детстве, заставляли забыть о моем низком происхождении. Я всей душой стремилась снова попасть ко двору — пусть и ненадолго, пока еще жив Эдуард. Не здесь было мое место, не в Уэндовере, как бы ни привлекало меня это обширное и богатое имение, подаренное самим Эдуардом. Мое истинное место — при дворе, среди пышности и блеска, среди нескончаемых празднеств. Там, где за каждой портьерой плетутся интриги и перешептываются сплетники. Там, где сосредоточена власть — такая крепкая и густая, что ее можно, кажется, распробовать на вкус, можно, если постараться, даже разглядеть — будто золотую пыльцу на крылышках пчел, что порхают в жаркие летние дни над зарослями лаванды. Вот там мне хотелось быть.

По ночам сон бежал от меня, только непрерывная ноющая боль в висках не давала оторвать голову от подушки. По утрам я чувствовала себя не намного лучше — ничего, кроме скуки и вялости. Не приносили облегчения даже компрессы из лаванды и мяты, когда я брала на себя труд их приготовить. Но что мои страдания в сравнении с теми, которые терзали Эдуарда? С ним я должна быть рядом, чтобы развеять мрачные тени, сгустившиеся над его рассудком, вернуть его в реальный мир, где он оставался королем. Тоска и безнадежность грызли меня, я вырывала траву пучками и швыряла в стороны.

При дворе я кое-что значила, а здесь была всего лишь сельской помещицей с застрявшими в завязках корсажа семенами и стебельками травы.

Рассердившись на себя и свою хандру, на слезливую жалость к себе, я поднялась на ноги и собралась идти в дом — задать кому-нибудь побольше работы, но тут появились обе мои девочки, удравшие от своей воспитательницы. Светловолосая и крепенькая, как отец, Джоанна, которой исполнилось пять, вела за руку трехлетнюю Джейн — застенчивую, ничем не похожую на меня, кроме разве что темных волос и не блещущего красотой личика. Они со смехом пробежали через сад, оглашая его воплями радости оттого, что удалось вырваться на свободу. Мое сердце дрогнуло, когда я стала свидетельницей их невинных забав. Не припомню, чтобы мне в детстве удавалось побегать, поиграть, посмеяться. Очень мало радостей сохранилось в моей памяти. Да поможет мне Бог уберечь своих девочек от любых напастей.

Увидев меня, они еще больше разрезвились, распрыгались, без умолку треща и спеша поделиться со мной новостями. Мне удалось отправить их назад, к няне, только когда я пообещала, что после обеда мы поедем кататься верхом. Пока им предстояло заняться чтением, письмом и арифметикой. Мои дочери обязательно должны обучиться этой премудрости, как и мои сыновья. Я не желала, чтобы они выросли темными, необразованными дворянками, в жилах которых течет королевская кровь, но в голове совершенно пусто. Джон, как и подобает юному отпрыску короля, набирался ума в семье благородного Перси, служа там пажом. Николасу исполнилось одиннадцать, он учился грамоте у монахов в Вестминстере. Я так гордилась ими! Ну а девочки — их ждет приличное образование и выгодное замужество. Я с легкой улыбкой наклонилась и подняла из травы старенькую куклу, оброненную Джоанной. Расчесала пальцами ее спутанные волосы и дала себе клятву, что мои дочери — об этом я позабочусь! — сумеют прожить достойно, даже и без мужей.

Уголком глаза я заметила какое-то движение неподалеку. Над головой метнулась малиновка, спряталась в кроне дерева. Я подняла глаза.

— Вот вы где!

А я ведь ничего не слышала: ни стука копыт, ни мягких шагов по земле. Даже воздух не колыхнулся. На миг я испугалась, подумав, что парламент, возможно, захотел окончательно избавиться от меня, и попятилась. А потом прижала к груди куклу — я узнала этот голос и увидела фигуру, ярко освещенную пробивающимся сквозь листву солнцем.

Я словно перенеслась на много лет назад, в тот самый день, когда впервые увидела Эдуарда в Большом зале Хейверинга. Лучи низкого солнца светили ему в спину, освещая и его собак, и сокола на руке, окружая сиянием его голову и плечи. Как будто на нем была золотая корона. А я стояла и молча любовалась этим ореолом власти.

Но то было в иные времена, в иной жизни.

Виндзор шагнул вперед, сразу оказавшись в глубокой тени. У меня сразу потеплело в животе, во рту пересохло от волнения, а все тело вмиг ослабело, словно желая пасть в его объятия. Хотелось побежать ему навстречу, обнять его, прижаться губами к его губам, ощутить, как бьется под моей ладонью его сердце. Три года я не видела его. Долгих три года! За тот миг, что требуется для одного удара сердца, я могла бы преодолеть разделяющее нас расстояние и…

Нет-нет. Надо держать себя в руках. Я должна действовать осторожно, взвешенно, спокойно. Не теряя способности руководить собой…

Почему так? Да потому, что неразумно вкладывать другому в руки оружие против себя, пусть это даже мужчина, которого я люблю, к которому стремлюсь так сильно, что все тело мое дрожит, как в лихорадке. Это ужасно — бояться отдать себя в подчинение мужчине, любви которого я так страстно жаждала, но если жизнь меня чему-то и научила, то именно тому, что необходимо сохранять гибкость и полагаться только на себя. Мой супруг не должен видеть, как я боюсь дать ему власть над собой — власть ранить меня, обидеть, погубить.

«Но ведь он тебя не ранит, не обидит и не погубит! Ты-то не можешь этого не знать».

Нет, я совсем ничего о нем не знаю!

Но встретившись с ним взглядом, я не смогла сдержать усмешки.

— Пресвятая Дева! Да это Вильям де Виндзор!

— Алиса Перрерс, клянусь Богом! — Сердце мое застучало быстрее. — Собираете яблочки?

— Нет. — Я прижала к груди куклу. — К тому же мне казалось, что я — Алиса де Виндзор, ваша супруга.

— Мне тоже так казалось. Но наши пути не пересекались так давно… — Он снял шляпу и отвесил мне великолепный поклон. — В этом сельском наряде я не сразу признал вас. И отыскать вас оказалось нелегко, я потратил на это несколько дней.

— Вы, вероятно, приняли меня за служанку.

— Это просто невозможно! — Голос его звучал ласково, но ко мне он не приближался. В его фигуре чувствовалось напряжение, напомнившее, что дела обстоят не так-то хорошо. — Я слыхал, что великие мира сего отлучили вас от королевского двора, — небрежно заметил он, и я отступила чуть дальше, сердясь и на себя, и на него.

— Да, как видите. Добрый парламент — Боже, «добрый», подумать только! — в мудрости своей решил очистить королевские дворцы от тлетворного влияния недостойных вельмож. Латимер, Невиль, Лайонс — всех их прогнали.

— И вас заодно.

— И меня. Меня они оставили на закуску, как самый лакомый кусочек. И отправили прозябать сюда. — Переполнявшая меня и долго сдерживаемая горечь вырвалась наружу. — Стоит мне хоть на шаг приблизиться к Эдуарду, и они с великой радостью отберут все, что у меня есть, до последнего гроша и последнего клочка земли, а меня отправят в изгнание в дальние страны. Жена ваша станет жить где-нибудь во Франции до конца дней своих, вы же ее более не увидите!

— Они отмерили вам кару от души. — Виндзор по-волчьи оскалил зубы. — Так вы поэтому отсиживаетесь здесь, не надевая ни единой шелковой ленточки, ни единого камешка, вместо того чтобы обивать пороги замка Шин, требуя, чтобы вас впустили?

— Поэтому. — Я опустила глаза, разгладила простенькую коричневую юбку, поверх которой было наброшено давно вышедшее из моды котарди с открытыми боками, ничем не украшенное, пусть и сшитое из превосходно выделанной шерсти. — Играю новую роль в своей жизни — роль изгнанницы в сельской глуши. Боже, Боже!

— Ну, может быть, мы оба привыкнем к этой роли, и она станет нам нравиться.

— Сомневаюсь!

— Я тоже сомневаюсь. Но нас больше не приглашают отобедать за королевским столом, поэтому придется обходиться теми крохами, которые нам оставили.

Эти слова он чуть ли не прорычал — достаточный для меня повод задуматься, отвлекшись от собственных горестей. Как я сразу ничего не заметила? Надо было спросить его, едва он оказался у меня в саду.

— А что вы делаете здесь?

— А вы не слышали? Меня отозвали из Ирландии — снова! Я в опале — снова! Отставлен от своей должности. — Он резко бросал слова, от которых веяло такой злостью, что и следа не осталось от обычной насмешливости.

— Так Эдуард уволил вас…

— Вот именно. Он больше не нуждается в моих услугах. На этот раз меня уже не восстановят. Ну и удивляться нечему, верно?

— Ах, Вилл! — Я протянула к нему руки. Еще бы ему не огорчаться! Прирожденный политик и вельможа, он не меньше моего возмущался, лишившись власти и оказавшись в тени. Я уже не могла стоять в стороне. Легкими быстрыми шагами пересекла заросшую травой, усыпанную яблоками лужайку. — Мне так жаль, Вилл. Ах, Вилл… я так рада, что вы снова здесь.

Даже просто произносить его имя — уже было для меня удовольствием. Все мои намерения держаться отчужденно разлетелись в прах, потому что теперь он был в опале. Я бросилась к нему на грудь, и он крепко обнял меня.

— Так уже лучше, — проговорил он, справившись с собой, потому что сперва чуть было не оттолкнул меня. — Ради этого, пожалуй, стоило бы возвращаться.

Какое-то время мы стояли молча, не шевелясь, любуясь тем, как меняются узоры света и тени. Так и не выпустив из рук куклу, я прижималась лбом к его плечу, а он терся о мои волосы щекой. Я ощутила, как от этих ласковых прикосновений напряжение медленно, постепенно отпускает его. Над нашими головами выводила свои трели малиновка, но мы не спешили нарушать молчание.

— Так что же поделывает король? — спросил наконец Виндзор, когда малиновка вспорхнула и улетела.

— Совсем ничего. Он стар и одинок. Думаю, он мало понимает из того, что происходит вокруг. — Виндзор открыл было рот, собираясь, наверное, съязвить насчет короля, который безропотно согласился с моим изгнанием, но я положила палец на его губы. — Он заслуживает вашего сострадания, Вилл. Разве он не вступился за меня? Я нужна ему, он ведь совсем беспомощен. А кто еще так умеет за ним ухаживать? — И слезы заструились по моим щекам, падая на его рубашку из камчи.

— Я никогда раньше не видел, чтобы вы плакали! Обо мне вы уж точно никогда не плакали! Наверное, будет лучше, если вы мне расскажете все по порядку. — Виндзор отпустил меня, и мы сели на поросшую травой невысокую насыпь, окружавшую заросли кустов. Он промокнул мои слезы краешком котарди, забрал у меня куклу и усадил между нами, наподобие своего рода дуэньи, взял мои руки в свои и прищурился, взглянув на меня, когда я опять всхлипнула. — Я вижу вас насквозь, Алиса, — вы только подумаете о том, чтобы утаить правду, а я уже вижу. Вы не умеете притворяться. Когда вы в последний раз спали нормальным сном? У вас глаза слишком усталые. — Он провел большим пальцем под моими глазами, а я чуть не задохнулась от прилива чувств. Потом ощутила его теплые губы на своем виске. — Какие ужасы вам пришлось встретить лицом к лицу, храбрая моя девочка?

— Я вовсе не храбрая. — Его сочувствие лишило меня всякой власти над собой. — Я чуть с ума не сошла от страха.

— Почему вы не послали никого за мной?

— А что вы могли сделать?

— Быть может, и ничего. Разве что был бы здесь, не позволял бы вам изводить себя, заставлял бы есть и спать. Вы привыкли сами стоять на ногах, верно?

— Меня некому поддерживать.

— Понятно. — Брови сошлись на переносице — я, должно быть, невольно обидела его. Но что бы он мог сделать, находясь так далеко? — Ну, теперь я здесь, только вы уже выстояли против своих врагов в одиночку. Меня это восхищает. Расскажите же, что вас так пугало. — В его голосе прозвучали давно знакомые нотки раздражения. — Если только не решили держать все при себе.

Да, он обиделся на меня. Ну, так сложилась жизнь у нас с ним.

— Я расскажу вам.

И рассказала, испытывая странное облегчение, хотя поначалу не собиралась ничего ему говорить. Поведала о том, какое мщение уготовил мне парламент. Об обвинениях в некромантии, о возможных происках Джоанны. О том, как меня в конце концов удалили от двора. Наконец, о том, как твердо защищал меня Эдуард, хотя сердце его разрывалось.

— Уже целый месяц прошел, — со вздохом закончила я.

— Значит, Эдуард знает о том, что мы женаты. И винит вас.

— Да, — кивнула я и снова всхлипнула. — Но еще больше он винит вас. — Я расскажу ему всю правду. Какая в том беда? — Эдуард считает вас главным виновником. Меня он винит за ту боль, которую я ему причинила, но дело представляется ему так, что это вы меня подговорили. Он полагает, что вы развратили меня. Даже заказал специальную шкатулку и сложил туда все обвинения против вас — чтобы не забыть, когда потребуется. Сидит, глядит на нее и замышляет месть — так мне об этом рассказывают. — Я взяла Виндзора за руку. — Не думаю, что эта месть когда-либо свершится. У него не осталось на это ни сил, ни твердости.

— Должно быть, так, однако с должности меня сняли, — отозвался Виндзор, и глаза его снова полыхнули гневом. — За мошенничество. Что такое мошенничество? Маленькая частность в цепи сугубо необходимых действий. Я обложил ирландцев тяжелыми налогами. Сколотил состояние себе. Зато я сумел сохранить там мир, да и управление краем налажено очень толково. Их спесивую знать я держал на коротком поводке. И в итоге — уволен. — Он пожал плечами, огонь в глазах погас, сменяясь безразличием. — Ну, с этим я поделать ничего не могу. Если занимаешь высокую должность, то всегда будь готов ее лишиться.

— А если власти достигает женщина, то она наживает множество врагов — если только не родилась принцессой.

— Значит, наши имена втопчут в грязь. — Он снова вытер мои слезы, на этот раз своим рукавом (кажется, мне уже было безразлично, останутся ли грязные пятна на щеках), отодвинул в сторону бесполезную «дуэнью» и стал меня целовать — требовательно, жадно, грубовато, словно и вправду по мне истосковался.

Потом Виндзор поднял голову и посмотрел мне в глаза своими черными бездонными глазами. О чем он думал в ту минуту, я постичь не могла.

— Не плачьте, упрямая жена моя, мы еще выкарабкаемся. А в этой восхитительной усадьбе найдется что-нибудь перекусить и выпить измученному долгой дорогой путешественнику?

Я мысленно встряхнулась и заставила себя вернуться к действительности, к моему саду в Уэндовере, к насущным заботам о долго отсутствовавшем, но теперь вернувшемся супруге. Сейчас не время предаваться мечтам.

— Найдется, — заверила я его. — Я совсем забыла о долге хозяйки.

— Может быть, найдется и горячая вода, чтобы смыть с себя дорожную пыль?

— Об этом я распоряжусь.

— И одежду мне почистят, чтобы не остались на ней случайные вши? Бог свидетель, мне пришлось ночевать на таких жутких постоялых дворах…

— Разумеется, почистят!

— Может, и постель найдется?

— Думаю, найдется.

Я провела его в дом, и к нам обоим понемногу вернулось что-то похожее на хорошее настроение. Мы загнали свои тревоги подальше, за дверь супружеской спальни, и всецело отдались празднику воссоединения. Я успела позабыть, каким он был изобретательным. Его руки и губы пробудили во мне страсть такой силы, что она поглотила меня без остатка. Преследовавшие меня неотступно думы куда-то исчезли. Да и как могли они не исчезнуть, когда муж так настойчиво стремился обладать мною, а я не менее настойчиво позволяла ему это?

С зарею Виндзор был уже на ногах. Я не спешила вставать, представляя себе, как проведу целый день с ним, восстанавливая те узы нежности, которые впервые завязались так давно. Но тут я заметила, что меч, который он бросил вчера у порога, исчез, а между кухней и гостиной, судя по шуму, снуют слуги. Я быстро оделась, уже догадываясь, какую картину застану в столовой. Виндзор завтракал, одетый по-дорожному. На сундуке у двери лежали кожаная сумка, перчатки, меч и прочный дорожный капюшон.

Все мои радужные мечты лопнули, как мыльный пузырь. Должна была и сама догадаться: радости супружеского ложа не удержат Виндзора, когда нужно делать дело и исполнять свой долг. Я немного задержалась на пороге, вглядываясь, пока он ел, в суровые черты его лица, в проворно двигавшиеся пальцы, сильные и умелые, и оживляла перед глазами недавние ночные часы, когда он воспламенил меня страстью. Потом решительно шагнула в комнату.

— Вы покидаете меня, Вилл? — спросила я с улыбкой, хотя его неизбежный отъезд был подобен разверзшейся передо мной пропасти.

— Да, но ненадолго. Только взгляну на свои имения. У меня отличный управляющий, однако мыши любят порезвиться, когда кот далеко, в Ирландии, а у вас, как я понимаю, были другие заботы, — ответил он, расправляясь с окороком домашнего копчения. — К концу этой недели я уже вернусь.

Не могу сказать, что я очень обрадовалась, но в целом приходилось удовлетвориться этим. Я подошла и села напротив него, положив локти на стол, отхлебнула эля из его кружки.

— Вы разузнаете для меня, что происходит при дворе?

— Если вам так угодно. А что поделывает Гонт? Вам известно? — спросил Виндзор, вставая из-за стола и доедая на ходу остатки, после чего старательно стряхнул с себя крошки.

— Нет, неизвестно. Но он не оставит дела просто так — парламент глубоко унизил его.

— Хм-м! Значит, он думает о мести и ищет себе союзников. — Он усмехнулся какой-то пришедшей в голову мысли, а руки деловито укладывали в сумку документы. — Жизнь может стать более интересной. Возможно, и я еще на что-то сгожусь.

Я проводила супруга, не допытываясь о значении его загадочной фразы. Не уверена, что он стал бы объяснять, даже если бы я попросила.

— Вы попробуете разузнать, что удастся, об Эдуарде? Уикхем добросовестно мне пишет, однако…

— Попробую. Пусть он и желает мне поскорее оказаться в преисподней, но вашу просьбу я исполню. Храни вас Бог, Алиса.

Он пристегнул сумку к седлу, я же стояла рядом, как подобает порядочной жене, чтобы пожелать ему счастливого пути. Он вдруг удивил меня — обернулся, взял мое лицо в свои ладони.

— Сделаю все, что смогу. Не тревожьтесь. Я не потерплю, чтобы ваш острый ум и ваша образованность даром пропадали в сельской глуши. Иначе зачем я вернулся?

— Может быть, чтобы получить послушную жену?

— Боже сохрани меня от этого! — Он поцеловал меня на прощание и умчался — меньше чем через сутки после приезда, так и не сказав мне ни одного ласкового слова. И ничего о любви.

Я помахала ему рукой и быстро вернулась в дом, словно все это не слишком меня занимало. Да, но ведь мне было далеко не все равно, а когда через неделю Виндзор все еще не вернулся, я горевала так, будто он умер.

Виндзор хоть и не вернулся, но не забыл моей просьбы о новостях и прислал гонца с торопливо нацарапанной запиской. Я перечитывала ее снова и снова, впитывая каждое слово, — это была ниточка, которая связывала меня с Виндзором, с Эдуардом и придворной жизнью.

Переполненный жаждой мщения Гонт, используя все свое красноречие, объявил беспощадную войну всем решениям Доброго парламента.

Мне было очень интересно, я смаковала каждую подробность и не могла не восхищаться беспощадной целеустремленностью Гонта, который добивался того, чего желал. Он объявил, что Добрый парламент заседал не так, как было указано Эдуардом, а потому все принятые депутатами решения не имеют законной силы. Исходя из этого, он не замедлил распустить совет из двенадцати человек при Эдуарде, назначенных парламентом ряди того, чтобы держать подальше от короля злодеев вроде меня. Бедняга Уикхем снова лишился придворной должности. А с ним — и граф Марч, к которому я не питала ни малейшего сочувствия. Вот его Гонт отстранил от дел с особым удовольствием, возлагая на этого молодого человека всю ответственность за хитрые козни, которые тот вместе с братьями де Ла Мар строил с целью лишить власти самого Гонта.

А потом Гонт начал охоту всерьез: воины его личного отряда схватили Питера де Ла Мара.

Я громко расхохоталась. Не было во мне жалости к человеку, который вынудил Эдуарда публично просить за меня. Ах! Но вот следующие строки не вызвали во мне радости. Наверное, Виндзор догадывался, что мне они будут неприятны, потому и написал просто, никак не комментируя.

Об этом я сожалела: Уикхему снова пришлось пострадать за свою преданность Эдуарду.

И все же одного имени Виндзор не упомянул в своем письме.

Алисы Перрерс.

Что же будет со мной?

После двух с лишним недель отсутствия, когда клонился к закату жаркий день — такой знойный и душный, что дышать было нечем, — Виндзор возвратился ко мне. Я в ту минуту была во дворе и сразу услышала топот копыт. Не дав ему сойти с седла, подбежала и потянула мужа за рукав.

— Ну, что там делается?

— Добрый вечер, жена!

— Что слышно обо мне?

— А! Никто о вас не вспоминает, любовь моя!

— Это хорошо или плохо?

— Совершенно непонятно.

— А Эдуард?

— Болеет, — покачал головой Виндзор. — Полагают, что ему уже немного осталось…

Он выглядел очень усталым, с трудом держал себя в руках — похоже, ему пришлось выдержать долгую скачку. И дела вроде бы обернулись не совсем так, как ему хотелось. Я вздохнула.

— Простите меня, Вилл. Что будет с вами? Я повела себя как эгоистка…

— Как целеустремленный человек, скажем так.

Он бросил конюху поводья, и мы бок о бок вошли в дом. Виндзор дружелюбно взял меня под руку.

— Вы ничего не написали о себе, — упрекнула я его, пока мы шли по освещенным предзакатными лучами комнатам.

— А что было писать?

Невзирая не сгущающиеся тени, я заметила в его глазах вспышку гнева. Да, я вела себя как эгоистка. Проведя всю жизнь в больших и малых заботах о себе самой, я теперь училась тому, что есть и другие люди и они нуждаются в моем сочувствии. Виндзор не тот человек, чтобы просить о сочувствии, — да он ни за что и не попросит! — но, похоже, ему оно было очень нужно. Я начинала все ближе узнавать его. Поспешила взяться за то, что пока не очень удавалось мне: помогла ему снять перчатки, капюшон и накидку, послала слугу принести эля, усадила мужа на скамью под старым дубом, который рос у самой стены дома, давая нам благодатную тень: я видела, как сильно утомился Виндзор. Села рядом, ласковым жестом отвела упавшие ему на мокрый от пота лоб пряди.

— Образцовая жена, — улыбнулся он. Но даже к привычной насмешливости он явно не был расположен.

— Я учусь. Позвольте мне еще раз освоить эти навыки. — Нам принесли эль, и я налила кружку, протянула мужу, подождала, пока он отопьет побольше. — Итак, вы ездили ко двору.

— Да. В замок Шин.

— И что?

— Мое увольнение утверждено. В награду за прежнюю службу дали скудный пенсион — сто фунтов в год. Еще и за то надо спасибо сказать. Король не пожелал меня видеть, его распоряжения передал мне какой-то законник с поджатыми губами!

— Возможно, он был просто не в состоянии принять вас, — попыталась я смягчить его обиду.

— Возможно. Но в любом случае его решение вряд ли было бы иным. — Виндзор сгорбился, разглядывая потертые носки своих сапог. — Там как-то непривычно. — Он поднял глаза на меня. — Такое впечатление, что перестало биться сердце королевского дворца. Все только и ждут, когда король испустит дух.

На это я ничего не могла сказать. Посидели, помолчали немного.

— Что вы теперь станете делать? — наконец поинтересовалась я.

— Определюсь с тем, где жить, — пожал плечами Виндзор. — В Гейнсе скорее всего. Займусь своими имениями. — Он криво усмехнулся. — Думаю, тем же самым и вы займетесь.

Я уже решила, чего хочу. Успела обо всем подумать. Твердо знала, чего хочу больше всего на свете, и сказала об этом прежде, чем дала себе время подумать.

— Останьтесь со мной, Вилл. Останьтесь здесь. Не уезжайте в Гейнс.

— Как это заурядно! — Его брови взметнулись вверх. — Обустраивать гнездышко, как простые супруги?

— А почему бы и нет?

— Я ожидал чего-нибудь похуже.

— Я не была уверена, что вам этого захочется, — ответила я. Ведь мы с ним никогда не жили вместе, если не считать нескольких дней сразу после венчания. Необходимость держать все в тайне и его отъезд в Ирландию вынудили нас жить порознь, а поскольку наш брак был продиктован практическими соображениями, то Виндзор, возможно, предполагал, что и дальше так будет продолжаться. Но теперь необходимость скрывать и притворяться отпала…

— Честно говоря, я не представлял, что мы станем жить как добропорядочные супруги, — проговорил он. — Но раз мы оба оказались здесь, в изгнании…

— А вы можете предложить что-нибудь получше?

— Ничего лучшего мне в голову не приходит. — Он наклонился и прижался ко мне губами. Очень осторожно, будто не был уверен в том, как я на это отзовусь, — а может быть, он не был до конца уверен и в себе.

Я ответила на ласку, поощряя его к продолжению. Мне вдруг остро захотелось его, вся кровь загорелась огнем.

— Проводите меня на ложе, Вилл.

Мы взглянули друг на друга и улыбнулись.

— Вилл!..

— Давайте-давайте. Договаривайте.

— Вы испытываете ко мне симпатию?

— А что, вы сомневаетесь?

— Сомневаться можно во всем.

— Ну испытываю, испытываю.

— Звучит так, словно вы уговариваете капризного ребенка.

— Вы жестко ведете допрос, Алиса. — Ему стало весело, глубокие морщины на лице стали разглаживаться. — Не хуже, чем сам Гонт.

— Можете сказать правду. Я не стану рыдать у вас на плече.

— А я и не возражаю. У меня очень удобное плечо, и оно целиком к вашим услугам.

— Вилл!..

— Испытываю ли я к вам симпатию?.. К кому первому я направился, едва вернулся в Англию?

— Ко мне. Кажется.

— Кому я писал письма, хотя это было не совсем удобно?

— Мне.

— Ну вот вам и ответ. Кажется, я даже говорил, что скучал по вам. А это ведь в первый…

У меня отлегло от сердца, и я ударила его в плечо.

— И это все, что вы можете мне сказать?

— Да. Я утомился. Постарайтесь и в спальне быть образцовой женой.

Ни слова о любви. Симпатия. Ну, хватит и того, должно хватить. Потом, когда мы лежали, прижавшись друг к другу, давая разгоряченным телам немного остыть, он спросил:

— Алиса, а я вам симпатичен?

Он обратил внимание на то, что сразу я ему ничего не сказала. Не мог этого не заметить. Я заставила его подождать, как всегда.

— Да, Вилл. Симпатичны. — Только мое сердце знало, что лгать я умею не хуже любого мужчины.

Наутро я сидела у окна, расчесывала волосы, а супруг мой еще находился в объятиях сна. Потом я услышала, как он пошевелился, но головы не повернула. Мысли у меня были тревожными, несмотря на все удовольствие, полученное совсем недавно.

— О чем думает эта прекрасная головка? — ласковым голосом спросил Виндзор.

— Об Эдуарде.

— Я должен был и сам догадаться.

Но в его тоне не было осуждения за то, что я призвала в нашу спальню тень короля. Я повернулась к мужу.

— Как вы думаете, увижу ли я его, пока он еще жив? Не хочу, чтобы он умер в одиночестве, а между нами стояли старые обиды. — Мне тяжело было вспоминать нашу последнюю встречу. — Он так и не простил меня, понимаете? И мне хочется повидать его еще раз.

— Не занимайте себя этими мыслями. Кто может сказать, позволят ли вам когда-нибудь возвратиться? На то воля Божья.

— Скорее уж Гонта.

Виндзор красноречиво промолчал, и мне от этого не стало спокойнее на душе.

Со мной было не так-то легко ужиться. Я сама это знала, а потому не извинялась и не пыталась ничего изменить. После того как долгие годы я была возлюбленной Эдуарда, поверенной его душевных тайн, его другом, а в последнее время еще и утешительницей, нынешняя разлука казалась мне нестерпимой. Я всем была обязана ему, он раз и навсегда вылепил меня по своему вкусу, и оказаться под конец вдали от него — нет, смириться с этим было невозможно. Виндзор же, если и сожалел, что переехал ко мне со всеми своими пожитками и слугами, ничем этого внешне не проявлял. Хотя менее уверенный в себе человек, не сомневаюсь, давно уже умыл бы руки и ушел прочь, подальше от того жалкого существа, которым я ныне стала. А Виндзор вместо этого предоставлял мне возможность оплакивать еще живого короля. Ночью, зная, что я не сплю, он ласково обнимал меня. Не бранил, как я того заслуживала, даже когда я огрызалась и дерзила ему, потому что больше мне не на ком было сорвать свое дурное настроение.

Но рано или поздно любого мужчину можно вывести из терпения, и однажды Виндзор пожелал направить меня на путь истинный в свойственной ему повелительной манере.

— Чем вы занимаетесь?

— Ничем. — В ту минуту я просто смотрела в окно.

— Это бросается в глаза и не приводит ни к чему хорошему. Поезжайте, женщина, в любое свое поместье, посмотрите, как там идут дела, порядок наведите. Сколько у вас, кстати, имений?

— Пятьдесят шесть, по последним подсчетам, — ответила я рассеянно.

— Сколько?

— Пятьдесят шесть. — От такого ответа он даже рот открыл. — Заодно могу сообщить, пока вы не спросили, — только пятнадцать из них подарил мне Эдуард. Я вполне способна и сама покупать то, что нужно.

— Боже правый! — Он остановился, не в силах ничего больше сказать, не в силах поверить, чего нам с Гризли удалось достичь за несколько лет. — Я даже не подозревал, что женюсь на такой состоятельной особе!.. Неудивительно, что сильные мира сего вами заинтересовались! Будь вы мужчиной, могли бы претендовать на графский титул. — И вдруг громко расхохотался. — А понимаете вы, драгоценная моя, что теперь все эти пятьдесят шесть имений принадлежат мне как вашему мужу?

Тут уж он завладел моим вниманием без остатка.

— Это только так считается! — сердито воскликнула я. На самом деле он не ошибался, но у меня не было настроения для шутливой пикировки по вопросам законных прав.

— И отчего это мне показалось, что если я решусь предъявить свои права, у эля в моей кружке появится какой-то ядовитый привкус?

— Белены скорее всего!..

Но я уже не могла сердиться на него. Сумела даже выдавить бледную улыбку, вспоминая тот день, когда по наивности поклялась себе, что стану приобретать землю, пока количество моих имений не сравняется с числом прожитых лет. Я тогда еще не могла предугадать, что страсть накапливать все новые богатства захватит меня целиком — лишь бы не оказаться без крыши над головой и без гроша в кармане, когда я уже не смогу опираться на Эдуарда. А может быть, приобретение поместий сделалось постепенно самоцелью, моей главной страстью — спорить с этим мне было бы трудно. Но если так, то я сама выковала оружие, которым меня поразили и свергли с высот. Впрочем, спикер де Ла Мар, думаю, сумел бы и без моей помощи отыскать оружие, чтобы отстранить меня от власти.

Не знаю, право… Да и какое это имеет значение теперь?

Виндзор заговорил хриплым от скрываемого волнения голосом:

— Ну, это так, между прочим. Но сидеть здесь сложа руки и вправду незачем. Берите девочек и…

— Эдуард составил завещание.

— О! Вы уверены?

— На рынке только и говорят, что об этом. Он умирает, Вилл. И, должно быть, сам это понимает.

Я слышала, как он вздохнул, отказываясь от дальнейшего спора. Не полагаясь на бесполезные слова, он взял меня за руку, отвел в гостиную (которую давно уже превратил в свой кабинет, где занимался деловыми вопросами) и усадил перед стопкой счетов.

— Сверьте для меня все цифры здесь, Алиса. Если и это не поможет вам отвлечься, то уже ничто не поможет.

— А вы разве Дженин Перрерс?

— Что вы хотите сказать?

Я улыбнулась — впервые за много дней по-настоящему улыбнулась. Я никогда не рассказывала ему в подробностях о своем первом браке.

— За этим занятием я проводила ночи с первым мужем.

— Боже сохрани и помилуй! — Он поцеловал меня в макушку. — И все же я буду неумолим. За дело, женщина!

Пресвятая Дева! Что за нудное занятие!

— И хорошо бы закончить все счета сегодня…

— Я вам что, счетовод?

— Нет. Вы моя жена, к тому же страдающая.

Я снова ощутила на макушке его поцелуй, потом он оставил меня за работой. Все тоскливые ноябрьские дни я провела за приведением в порядок финансовых дел Виндзора, потом своих собственных. Я была благодарна мужу за это, хотя меня и терзал страх, что отныне ничем другим я заниматься уж и не буду.

Однажды утром, когда кусты побелели от инея, а мне настолько наскучили счета, что я готова была изорвать гроссбух на листки, Виндзор вошел в комнату и отобрал у меня перо.

— Что еще? Я не желаю видеть еще хоть один документ о покупке поместий или…

— К нам только что прибыл всадник.

— Бродячий торговец? — зевнула я. Ладно, это хоть даст возможность отвлечься от бесконечных бумаг.

— Нет, более официальное лицо. Я бы сказал, королевский гонец. — Я тут же вскочила на ноги… — Алиса! Для вас в этом может таиться угроза…

— Откуда? Я выполнила их клятое постановление об изгнании до последней буквы!

— И все же…

— Ну, если бы меня хотели арестовать, то прислали бы отряд… — Я кубарем скатилась по лестнице раньше, чем приезжий успел подняться на крыльцо.

— Мистрис Перрерс…

Он приехал не для того, чтобы забить еще один гвоздь в сколоченный для меня парламентом гроб! Далеко не столь уверенная в себе, какой старалась выглядеть, я выхватила у него из рук послание, в спешке срывая печать.

— Принесите ему эля… — Сама я могла тратить время лишь на то, чтобы ознакомиться с содержанием документа. На мгновение зажмурилась, потом открыла глаза и стала читать…

Мне сразу бросилось в глаза слово «удаление», и от страха я покрылась потом, несмотря на ноябрьский холод. Потом я заставила себя читать помедленнее.

И страх понемногу отступил. Было отчего. Письмо написано дворцовым служащим по поручению Гонта. Удаление от двора отменено. Я могу возвратиться к Эдуарду. Все это уложилось в несколько строчек. Голова у меня закружилась, все чувства пришли в смятение, и я опустилась на ближайшую скамью.

— Вилл! — позвала я.

Он стоял в дверях и внимательно смотрел на меня, стараясь на моем лице прочитать содержание письма.

— Вы свободны?

— Да, — ответила я с глубоким вздохом. — О да! — И прижала бумагу к сердцу.

Благодарить за это я должна была Гонта, хоть и не знала, почему он на это пошел. Вспомнил о нашем прежнем союзе? Пожалел умирающего отца? Скорее уж решил еще раз досадить парламенту. Да не все ли равно? Он добился от Королевского совета постановления об отмене моего изгнания. Я вольна была ехать куда вздумается, вольна возвратиться ко двору. И снова увидеться с Эдуардом.

— И что? — спросил Виндзор, по-прежнему ожидающий моего решения.

Я встала со скамьи, чувствуя себя сильной, просветленной, обретшей власть, и медленно приблизилась к нему. Наверное, мои слова удивили не только его, но и меня саму.

— Вы — мой супруг. Мне нужно ваше согласие.

— Вы просите его впервые в жизни.

— Мне необходимо ваше одобрение, — ответила я, покраснев.

— А вы поедете, если я скажу «нет»? — На его лице отразилось сильное сомнение. Я колебалась, что на это ответить.

— Мы же привыкли говорить друг с другом начистоту, Алиса.

— Ну тогда — да, я поеду, хотите вы того или нет. Если я с ним не повидаюсь, это ляжет тяжким бременем на мою душу.

Он обнял меня за плечи, поцеловал в лоб, потом в губы. Мы обнялись напоследок, но столько еще осталось невысказанного, такие страсти кипели в глубине наших душ!

— Мне поехать с вами? — спросил он, не выпуская меня из рук.

— Не нужно.

— Мне, кажется, придется нанимать клерка, чтобы закончить со счетами, — сказал Виндзор с мягкой усмешкой.

— Он не будет таким старательным, — рассмеялась я, прижавшись к его рубашке из тонкой шерсти. Страхи, терзавшие меня столько недель подряд, понемногу отступали, теряли свою власть надо мной.

— Поезжайте к Эдуарду. — Меня глубоко тронуло прозвучавшее в его голосе сострадание. — А потом возвращайтесь ко мне, когда сможете. Когда все будет кончено.

Я позволила себе посмотреть на него, погладить пальцами его подбородок, решительно сжатые губы. Я достаточно хорошо знала его, чтобы понимать: за этой суровостью скрывается тревога за меня. Я прижалась к его губам.

— Хорошо. Я непременно вернусь.

Мои пожитки погрузили на двух лошадей, конюх и один из слуг Виндзора вскочили в седла, чтобы сопровождать меня, я поцеловала дочерей и как ветер помчалась в Элтхем, к Эдуарду. А что стало с документом, который официально возвращал меня из ссылки? Куда он подевался? Не могу припомнить. С несвойственной мне небрежностью я его не сохранила.

Позднее об этом пришлось пожалеть.