ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Виндзора я в аудиенц-зале застала врасплох. Пресвятая Дева! Если я и сумела немного вывести его из обычного состояния невозмутимости, то он просто ошеломил меня. Я была так поражена, что еле на ногах устояла.
Начиналось все не слишком хорошо. Двор, то и дело переезжавший с места на место, перебрался из Вудстока в Шин, куда из Франции прибыла весьма представительная делегация — вести переговоры о долговременном перемирии. Я сочла нужным вмешаться. Следуя моему указанию, Латимер отослал делегацию прочь.
— Это опасный шаг, мистрис Перрерс! — раздался голос где-то совсем рядом.
— Что вы хотите этим сказать? — вопросила я, досадуя в равной мере и на отъезжающих высокородных французов, кипящих от злости, и на Виндзора.
— Такое не понравится народу.
— Что именно?
— То, что вы сами решаете, кого допустить к королю, а кого не допускать.
— Вы полагаете, я сама об этом не догадываюсь?
Как могла я не догадываться? Мы с Латимером уже не впервые становились между королем и теми, кто желал прибегнуть к его суду или защите. Нужен ли мне Виндзор для того, чтобы я узнала, какое недовольство это все вызывает? Ну, что до недовольства… Я сердито посмотрела на стоящего рядом мужчину. Его присутствие вызывало у меня недовольство. И его мнение тоже. В тот миг буквально все в Вильяме де Виндзоре раздражало меня.
— Вы играете с огнем, — заметил он. Впрочем, это было понятно и без его логических выводов.
— Мне это известно.
— Вы сами вкладываете оружие в руки тех, кто мечтает с вами разделаться.
— Скажите мне хоть что-нибудь такое, чего я еще не знаю.
— Зачем же тогда вы так поступаете?
Если ему так хочется, пусть думает обо мне плохо. А он стоял, смотрел на меня, и в глазах его таилось какое-то подозрение, что отнюдь не смягчило моего дурного настроения.
— Я не стану говорить сейчас с вами! Я не обязана отчитываться перед вами в своих поступках!
И вдруг мною ни с того ни с сего овладело непреодолимое желание, чтобы он обвил меня руками, а я могла бы крепко прижаться к нему. Ничего бы не пожалела за краткий миг успокоения, за ощущение того, что я не одинока. Мне хотелось, чтобы он погладил меня по руке, как гладят мягкую кошачью шерстку, сплел свои пальцы с моими и сказал, что все будет хорошо…
Какое там «хорошо»! Я тут же отступила от него на шаг-другой, подальше от греха, содрогаясь от сознания того, что допустила такую слабость. Никогда и ни за что не должен Виндзор увидеть, какой сумбур царит в моих мыслях. Не стану просить прощения. Ничего не буду объяснять. Почувствовала его внимательный, пронизывающий меня насквозь взгляд и поспешила к Латимеру и разгневанным послам, лишь бы оказаться подальше от Виндзора. Горячие слезы душили меня, и я не была уверена, что сумею долго держать себя в руках.
Виндзор остановил меня самым простым способом: он загородил мне дорогу.
— Идите за мной, — коротко приказал он.
— Не пойду!
Не обращая на это внимания, он взял меня за руку и заставил выйти из опустевшей уже аудиенц-залы.
— Да отпустите же меня! Или вы хотите, чтобы о нас стали шептаться по всему дворцу? — Он выпустил мою руку, но я все равно шла за ним, понимая, что он снова меня заставит, если я буду упрямиться. — Куда это мы идем?
Не получив никакого ответа, я молча шла с ним рядом, все еще переживая недавнее столкновение, вспоминая недоверчивые взгляды французов, когда Латимер предложил им вести переговоры с ним, а не с королем, а еще более раздражаясь из-за того, что Виндзор взялся судить о побуждениях, коими я руководствовалась. Когда же я увидела, что он привел меня в коридор, ведущий к наружной двери, то заартачилась и встала на месте.
— Не пойду!
— Ну почему так трудно убедить женщину что-то сделать? Когда мужчина в первую очередь заботится о ее жизненных интересах? — воскликнул Виндзор, вернулся и навис надо мной в узком проходе всем своим ростом и массой.
— Вас на деле заботят лишь свои собственные интересы. Я никогда не встречала более эгоистичного человека, чем вы, — парировала я, окончательно запутавшись в своих рассуждениях. — Если на то пошло…
— Да черт тебя возьми, женщина!.. — Он плотно прижал меня к стене, не обращая внимания на то, что по коридору могли проходить посторонние (по счастью, в ту минуту там никого не было), и поцеловал меня. В его поцелуе не было ни нежности, ни сочувствия. А что в нем было — даже не знаю. Он оторвался от моих губ, поднял голову, а я задохнулась и не могла вымолвить ни слова.
— Ну наконец-то вы замолчали!
— Вы что, ума решились?.. Отпустите же меня!.. — Боже, как забурлила во мне кровь от этого поцелуя! А сердце отчаянно билось о ребра, будто пойманный в капкан хорек.
Он снова меня поцеловал, зажигая во мне настоящий костер, невероятно соблазнительный, и вся моя воля к сопротивлению улетучилась без следа. Когда он снова оторвался от моих губ, я стояла, не в силах пошевелиться.
— Вот и отлично! А теперь будьте хоть раз в жизни послушной девочкой…
Насколько я могла судить, целовал он меня с неподдельным удовольствием, но лицо его оставалось суровым, а мысли блуждали где-то далеко. И я пошла с ним рядом, потому что мне самой так хотелось — ощущая, как близко он от меня, как его камзол на повороте лестницы задел мою руку. Потом мы вышли во двор, поднялись на стену, а над нашими головами нависали тяжелые свинцовые тучи, вполне отвечавшие моему настроению. Оказавшись на стене, мы с ним наконец остановились на восточном бастионе, и я ждала, что он скажет, руки и ноги у меня все еще дрожали. Было интересно: поцелует ли снова? Я надеялась, что поцелует, и в то же время презирала его за то, что он поймал меня в ловушку этой внезапно нахлынувшей страсти. И себя презирала. У меня не было ни малейшего желания изменять Эдуарду, что прилюдно, что втайне. Мы стояли на виду у бдительной и зоркой дворцовой стражи, а я не утратила еще понятий о чести, пусть мое сердце и неслось вскачь, как насмерть перепуганная лошадь.
— Расскажите, что вас так сильно заботит, — предложил мне Виндзор, когда молчать дальше стало уже невыносимо.
— Ничего. И раз уж вы так плохо обо мне думаете…
— Как я понимаю, вы тревожитесь о короле.
— С чего бы это?..
— Алиса! Нет смысла скрывать и дальше. Он выжил из ума. Именно теперь вы нуждаетесь в друге, а ближе меня вам сейчас не найти никого. Так скажите мне правду.
Вся моя решимость промолчать, во что бы то ни стало защитить Эдуарда быстро растаяла. Да, я остро нуждалась в друге, который подставил бы свое плечо под груз, который становился непомерно тяжким. Уикхем находился в Винчестере, а сдаваться на милость Гонта я ни за что не стану. Остается только Виндзор… Но был ли он именно таким другом? Вот он стоит передо мной, потемневший, мрачный, как туча, — живое воплощение дурной репутации и непомерного эгоизма. И все же было в его лице нечто совершенно неожиданное — доброта… Ну что, рискнуть?
— Правда. Меня заботит Эдуард.
— Вы оберегаете его от людей.
— Да. А что мне, по-вашему, еще делать? Выставить его на всеобщее обозрение в Лондоне, чтобы все подданные смотрели, разинув рты?
— Ну, тогда по крайней мере вас не стали бы обвинять в том, что вы вертите стариком ради своей выгоды. Хранить это в тайне опасно, Алиса.
— На это я не пойду! Не много мне проку от вашей помощи!
— Я просто стараюсь смотреть на вещи трезво!
Я еще какое-то время сопротивлялась, но в конце концов уступила и рассказала ему все. Сказала, что светлый разум Эдуарда снова затуманился, король стал непредсказуемым. Кто сможет убедить его, что незачем было приказывать исправить или перестроить все мосты в графстве Оксфордшир только потому, что он собрался ездить из Вудстока на соколиную охоту? Мне это не удалось. Король уже не был в состоянии предначертать Англии какую бы то ни было политику на будущее. И долго ли мы — я, Латимер и остальные верные министры — сможем поддерживать видимость того, что Эдуард способен занимать трон? Эдуард не всегда знал, какой сегодня день недели, а лекари не могли вернуть ему ясный ум.
— Вот почему я стараюсь защитить его всем, что в моих силах, — закончила я свой рассказ. — Ясность сознания может возвратиться к нему в любой момент — на следующей неделе, даже завтра.
— Вы просто восхитительны.
— Отнюдь. Восхищаться нечем. Но он мне слишком дорог, и я не стану отдавать его на растерзание тем, кто может поставить под вопрос его право царствовать над Англией.
— Кое-кто может сказать, что все это вы делаете из соображений собственной выгоды. — Виндзор оперся плечами на стену и повернулся лицом ко мне — посмотреть, как я отвечу на его обвинение. — Продлевать власть короля — значит сохранять власть Алисы Перрерс.
— И это, разумеется, совершенно верно, — окутала я себя броней иронии. — Разве кто поверит в то, что я могу заботиться о благополучии короля ради него самого? — Я отвернулась, негодуя на эту клевету, которая была мне знакома уже давно.
— Я же не сказал, что это мое мнение, — возразил Виндзор. — Думаю, вас нужно немного развлечь.
— Поцелуями? — Мне вдруг сделалось страшно от того влияния, которое имел на меня этот человек, я испугалась тех слез, которые жгли мои полуопущенные веки. Слишком я стала чувствительной. — Надеюсь, что нет.
— Нет, не поцелуями. Не сейчас, по крайней мере. Может быть, попозже…
Он снова погрузился в раздумья: Виндзора заботили какие-то свои мысли. Мне были по-женски неприятны эти его раздумья, так что я повернулась и пошла прочь, сердясь на свои взбудораженные чувства, огорчаясь тому, что он так легко сумел меня перехитрить и заставить открыть ему душу. Сам же он остался стоять, облокотившись на парапет и глядя вдаль, на открывающийся пейзаж.
— Есть у меня два-три имения в Эссексе, — заметил он, выбрав нейтральную тему для беседы. Я вернулась к нему.
— Это мне известно.
— Собираюсь прикупить к ним еще немного.
— И это я знаю. Вы притащили меня сюда только для того, чтобы сообщать то, что мне и так известно? — Настроение у меня резко менялось, и я ничего не могла с собой поделать.
— Да нет. Я хочу задать вам один вопрос. В свете того, что я сейчас наблюдал, вопрос этот становится слишком важным.
Он снова облокотился о парапет, положил голову на руки и стал мрачно созерцать, как одна из дворцовых кошек совершает утренний моцион, обходя кроличьи норы на берегу реки. Я молча ждала. Наконец он повернул голову и взглянул на меня.
— Алиса…
— Вильям!..
Он окинул меня оценивающим взглядом.
— Алиса, пойдете вы замуж за меня?
«Замуж?»
Я отчаянно пыталась постичь смысл его вопроса, подыскивала подходящий ответ, но все было напрасно: после переживаний, выпавших на мою долю нынче утром, такая задача была мне не по зубам. Я с трудом сделала вдох.
— Вы смеетесь надо мной?
— Вот разумный ответ. Я же то и дело в шутку предлагаю женщинам выйти за меня замуж, вся Англия так и завалена моими предложениями руки и сердца. Вы пойдете за меня замуж? — повторил он свой вопрос.
Он это всерьез? На его жестком лице невозможно было ничего прочитать.
— Вступить в брак!.. Только для чего?
Он тут же выпрямился, потом совершенно неожиданно опустился на одно колено. На мгновение в памяти ярко вспыхнуло давнее: Эдуард в расцвете своих сил и могущества опускается передо мной на колено и читает стихи — после нашей ссоры. Только сейчас все было совсем иным: Эдуард упрашивал меня от чистого сердца, здесь же были лишь притворство, игра в рыцарские чувства. Не сомневаюсь.
— Я люблю вас, — заявил Виндзор. — По какой же иной причине мужчина станет просить женщину выйти за него замуж?
— А вы лжец, Виндзор.
— A-а… Откуда вы можете это знать? — Глаза его вдруг озарились светом, словно солнышко проглянуло из-за тяжелых туч.
— Ниоткуда. Сердце подсказывает… Черт вас возьми! Встаньте же! Нас увидят часовые, и через какой-нибудь час весь двор будет знать, что вы творите непотребные дела! — Он выпрямился во весь рост, и суровые черты его лица засияли, смягчились, стали соблазнительными. В это я ни на миг не поверила. Воспользовавшись моим замешательством, Виндзор взял меня за руку и прижал ее к своим губам.
— Понимаете, эта мысль совсем не плоха. Конечно, не так-то легко играть две роли, быть сразу женой одного и фавориткой другого, но готов поклясться, что у вас хватит на это таланта. Так вы согласны?
— Нет. — На более длинный ответ у меня уже не хватало ни ума, ни дыхания. Ну и утро нынче выдалось! Он и вправду смеется надо мной? Если да, то проявляет жестокость, которой я от него никак не ожидала.
— Послушайте меня, я говорю совершенно серьезно. — Он снова облокотился о парапет, созерцая пару ворон, совершавшую пируэты в восходящих потоках воздуха. Говорил он отрывисто, не отпуская моей руки, с абсолютно серьезным выражением лица. — Я предвижу от этого преимущества…
— Ну еще бы вы их не увидели!
— Для тебя, женщина, для тебя! Слушайте внимательно. Что станет с вами, как только Эдуард умрет? Одинокая, безо всякой защиты, вы станете отличной мишенью для всех тех, кто проклинает вас с того самого дня, когда вы пробрались на королевское ложе. — В его устах это прозвучало как-то особенно отвратительно. — С того самого дня, когда встали рядом с троном и преградили путь к власти им. Они не поверят в то, что король тяжко болен и не способен уже держать в руках бразды правления. Винить во всем станут вас и бросят на растерзание с превеликим удовольствием. — Взгляд Виндзора переместился с носившихся туда и сюда ворон на меня. — Я ничуть не сомневаюсь, что все сказанное вы давно и хорошо представляете себе сами. Вы ясно видите, как грозовые тучи затягивают ваш горизонт, — не хуже, чем вот эти вороны чувствуют восходящие потоки, помогающие им лететь. Вы только посмотрите на них! Эти вороны предвещают бурю. Зловещие птицы.
Кто бы мог подумать, что Виндзор так суеверен!
— Вижу я грозовые тучи над своей головой, — ответила я ему. — А на ворон всякое утро смотрю и не пугаюсь. Я приняла свои меры предосторожности.
— В этом я не сомневаюсь. Копите денежку на старость. — Какой цинизм и практический расчет звучали в его словах! В этом отношении никакие предрассудки ему не мешали. Он что же — думает, будто я обчищаю сундуки с королевской казной? — А что, если враги нацелят свои удары как раз на источники ваших доходов?
— Я приняла меры и на этот случай.
— Еще бы! Я же знаю, какая вы умница. — Мне показалось, что в его устах это было вовсе не похвалой. — Но вам необходима защита и по другой причине. Мужчинам не нравится, когда женщина переступает границы дозволенного для ее пола. Мужчине ваши дела сошли бы с рук, а вот женщине… В лучшем случае ее назовут слишком дерзкой и самонадеянной. В худшем — безнравственной. Женщину, которая умеет за себя постоять, женщину смелую, открытую и бесстрашную — тем более такую, что сумела с невероятным успехом добиться поставленных перед собой целей, — будут поносить непрестанно, тогда как мужчину на ее месте превозносили бы за проницательность. Вы снискали себе слишком дурную славу.
— Как и вы… — не смолчала я, напуганная тем, как он бесцеремонно он набросал мой портрет.
— Это сейчас к делу не относится, — перебил меня Виндзор. — Как не играет роли и то, виновны вы или же нет. На вас накинутся сразу, едва тело короля перенесут в дворцовую церковь на отпевание. А вот если вы будете моей женой, я стану защитником и вам, и вашему имуществу — коль потребуется, то и через суд.
А! Вот оно что! Какая там доброта!
— А чего для себя вы ждете от такого брака?
— Мне нужен человек, который позаботится о моих интересах в Англии, пока сам я буду в Ирландии.
— Не такого ответа ожидает женщина, — нахмурилась я. — Речь же идет о браке, а не о торговой сделке. — Я выдернула у Виндзора свою руку и отвернулась от него. — А вы до сих пор не сомневаетесь, что вам позволят вернуться в Ирландию?
— Уверен. Я уже вам говорил: кто сможет заменить меня там?
— Тогда наймите себе поверенного, чтобы он присматривал за вашими имениями, — это обойдется вам дешевле, чем женитьба. И трудностей вызовет куда меньше, — сухо добавила я. — Я попрошу Гризли, чтобы он рекомендовал вам кого-нибудь.
— Но мне нужен человек, который станет заботиться о моих делах получше, чем наемный клерк. Мне нужны вы!
«Мне нужны вы!» Я потрясла головой, пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли.
— Я не согласна.
— Но почему не согласны? Назовите хоть одну причину!
Я ухватилась за более прозаическую, не желая подробно объяснять горячность своего ответа.
— Потому что я не могу. Эдуард…
— Эдуарду совершено не обязательно об этом знать.
— Как? Мы сохраним свой брак в тайне? — Я была потрясена вдвойне.
— А почему бы и нет? Разве это так трудно? Коль уж мы решимся на такой далекоидущий шаг, то двору наверняка не следует ничего знать, так будет лучше.
Я проследила за направлением его взгляда: вороны все кувыркались в воздухе, повторяя движения друг друга, — несомненно, исполняли брачный танец. Быстро, резко я задала вопрос, который занимал главное место в моих мыслях:
— А почему вы решили… почему это вообще могло прийти кому-нибудь в голову… делать такое предложение любовнице короля? — Горло сжалось, я с усилием проглотила слюну и уточнила: — Зачем вам делить свое ложе с королевской утехой?
— Я думал над этим и решил, что это для меня не важно. — Я посмотрела на него с удивлением, а он ответил мне открытым, ясным взглядом. — Кто вы для него, Алиса? Кто вы ему теперь?
— Я… — Меня его вопрос застал врасплох, и я стала лихорадочно искать ответ, который не стал бы предательством по отношению к Эдуарду. О том, что происходит между королем и мной, я никому рассказывать не стану.
— Так кто вы ему? — снова спросил Виндзор. Должно быть, вид у меня стал такой потерянный, что он решил прийти мне на помощь. Кто бы мог подумать, что он способен на такое? — Друг?
— Да.
— Советчик?
— Да. Когда он просит меня об этом, а иной раз и без его просьбы, — печально улыбнулась я. — Эдуард любит беседовать. Раньше любил…
— Поверенная его тайн? — вскинул голову Виндзор.
— Да… так было всегда… — Я упрямо сжала зубы, зная следующий вопрос.
— Любовница?
Ответ на этот вопрос застрял у меня в глотке.
— Будьте со мной честны. Алиса, Бога ради! Я же не разнесу ваши слова по всему дворцу!
Надо ли давать ему ответ, который ему хочется услышать? Правдивый ответ? Боже всеблагой! Я почувствовала, как ногти глубоко впиваются в ладони.
Заметив это, Виндзор разжал мои руки, расправил пальцы, мягко спросил:
— Так вы до сих пор любовники?
— Нет! — выкрикнула я, страдая от столь прискорбного упадка сил некогда такого выдающегося во всех отношениях человека. — Больше уже нет…
— Как я и предполагал…
— Он не может… — Мне очень хотелось все объяснить, защитить короля, который был не в состоянии защитить себя сам. Я не смогла бы снести презрительные насмешки над тем, что король утратил былую мужскую силу, которая превращала его в коронованного могучего жеребца. Эдуарду это очень сильно не понравилось бы, заставило бы его страдать. Но ничего объяснять не потребовалось: Виндзор и не думал насмехаться.
— Печальная немощь старости, — заметил он будничным тоном. — Рано или поздно она настигает нас всех. И давно это?
— Два года, чуть больше, может быть, — призналась я.
— Тем не менее вы остаетесь при нем.
— Остаюсь.
— Ради власти, которую это вам приносит? — Взглядом он пронизывал меня насквозь.
— С этим и спорить нельзя, правда? — спросила я с горечью.
— Я полагаю, что вы лучше, чем хотите казаться.
Он напомнил мне Уикхема. Наверное, это хорошо, если сразу двое мужчин считают тебя хоть чуточку лучше, но я не чувствовала никакой радости. Когда все вокруг бросают на тебя косые взгляды, порой и сама начинаешь верить тому, что о тебе говорят. Наверное, я не заслужила того, чтобы жить счастливо. Особенно если взвесить все мои грехи…
— Он нуждается во мне, — твердо сказала я, послав к дьяволу всякую жалость к себе. — И оставить его я не могу. — К моему облегчению, Виндзор не стал переубеждать меня, удовольствовавшись тем, что мы поняли друг друга. — Понимаете, он меня любит, — продолжила я. — Пусть он перестал являть мне свою мужскую доблесть, он меня любит. Неужели он не заслужил, чтобы я оставалась с ним до самого конца?
Виндзор снова повернулся к стене и опять положил голову на руки.
— Вы подумайте вот о чем. Если между вами нет былой близости, какая важность, если вы станете моей женой? Телесно вы ему изменять не будете, верно?
— Но король воспримет это именно как измену и будет прав.
— С этим я не могу согласиться. Часто бывает так, что он не замечает, когда вы входите в его опочивальню? — Должно быть, Виндзор чувствовал, что внутренне я еще сопротивляюсь. — Отвечайте честно, как и прежде. Я не сплетник.
Да, не сплетник.
— Слишком часто… — вздохнула я.
— Вот в этом и все дело, — настаивал он, и голос его звучал все проникновеннее. — А вы подвергаетесь опасности. Когда король умрет, вы останетесь совсем одна.
— А если выйду за вас, вы встанете на мою защиту.
— Обязательно.
— А я буду управлять вашими имениями.
— Да.
— И все же, как ни крути, это голая сделка.
— Ну, если вам хочется так считать…
— Таким мне это видится. — По моей спине пробежал холодок разочарования, словно порыв северного ветра среди жаркого дня.
— Выходите за меня, Алиса. — Виндзор посмотрел на меня с вызовом. — Хватит у вас смелости на это?
— Думаю, что смелости мне не занимать.
— Так соглашайтесь!
Наблюдая за взвившимися снова в небо воронами — за парой, наслаждавшейся своей свободой, — я обдумала его слова так и эдак. И решила, что у меня никакой свободы нет.
— Алиса… — вздохнул Виндзор.
— Нет. Не пойду. Я не могу.
Он не стал уговаривать меня дальше — просто удалился, предоставив мне в одиночестве созерцать радость двух ворон, разрезавших крыльями воздух над моей головой, исполнявших свой брачный танец. А мне осталось лишь убеждать себя, будто не кружили мою голову его поцелуи, будто не стремилось мое сердце совсем не туда, где предписывал быть мой долг.
Предложение Виндзора засело в мыслях саднящей занозой, и уснуть мне в ту ночь не удалось.
Выйти замуж? Сделка между партнерами — это одно, а вот брак?.. С мужчиной, которого я находила невероятно притягательным? Эта мысль не покидала меня, пока честность не вынудила обдумать все сызнова. Эдуард… Где же моя верность королю? Разве не заслужил он моей преданности и стойкости?
Когда моя служба при дворе подойдет к концу, у меня должно быть достаточно средств, чтобы безбедно провести свой век и обеспечить будущность своих дочерей. Что еще мне нужно?
«Тебе нужен мужчина-защитник».
Нужен ли? Да нет. Однажды я была уже замужем и никакой радости в том не нашла. Еще раз я на это не пойду. Я даже еще не решила, нравится ли мне Вильям де Виндзор. Его прикосновения зажигали жар в моей крови, но ведь это всего лишь похоть. Нет, он предназначен не для меня. Если и выходить замуж, то за человека мягкого, податливого, которым сильная женщина сумеет управлять: я не стану чьей-то бессловесной собственностью. Со всех сторон рассмотрела такую весьма нежелательную перспективу и твердо решила: нет, замужество — это не для меня, а на брак с Вильямом де Виндзором может согласиться только очень уж смелая женщина.
«А ты — не смелая?»
Я зарылась лицом в подушку. Он сказал, что любит меня, но этому я не поверила. Его предложение скорее походило на договор купли-продажи земельных владений. Уж в чем-чем, а в этом я разбиралась!
Он не сказал мне ни единого ласкового слова.
Я оставила всякие попытки уснуть, взялась за перо и занесла в свой гроссбух совсем недавно купленное имение Ганнерсби — поместье на Темзе, которое обещало куда более надежную защиту, нежели Вильям де Виндзор.
— Доброе утро, сэр Вильям. — Я стояла среди дрожащей от холода кучки придворных вместе с Эдуардом, который изъявил желание поохотиться с соколами. Мы неспешно пошли пешком вдоль реки, приноравливаясь к шагу короля, который, казалось, совсем не чувствовал холода. — Не ожидала увидеть вас в такой ранний час. Вы, наверное, хотите попасть в милость к королю?
— Вы поразмыслили?.. — спросил он, пропустив насмешку мимо ушей.
— Да.
— Не передумали, мистрис Перрерс?
Я слегка откинула голову, изображая этакую царственную надменность, — знала, что он по достоинству оценит шутку.
— Нет, сэр Вильям.
— Ну скажете, когда передумаете.
— Не передумаю.
— Передумаете, я полагаю, — усмехнулся он.
По возвращении, когда сокольничие собирали у охотников птиц и относили их на королевские конюшни, Виндзор снова оказался рядом со мной.
— Подумайте о выгодах.
— Их просто нет.
— А я вам говорю, что есть. — Он посмотрел на меня долгим красноречивым взглядом, от которого по телу у меня растеклась жаркая волна. Я почувствовала, как приливает кровь к щекам, и поспешила отвернуться.
— Вы самонадеянны, сэр Вильям.
— Не без того. Неужто вы отбросите мое предложение, даже не обдумав его как следует? Вы же привыкли внимательно вдумываться, когда вам предлагают купить феодальные права на то или иное поместье.
Да уж, конечно, черт бы его побрал!
— Женщине нравится, когда за ней ухаживают, сэр Вильям. — Я изобразила невероятную застенчивость, потупив глаза и рассматривая свои новые перчатки, вышитые золотом.
— Я не мастер на сладкие речи, мистрис Перрерс. — Он не извинялся, а просто отмечал то, что было в действительности. Я оторвалась от созерцания вышивки и пристально посмотрела ему в лицо. Там не было ни малейшего притворства — этот человек сказал то, что думал: в его словах были и сладкое вино, и горький осадок. И если я решу выпить из этой чаши, мне достанется и то, и другое…
— Но вы можете попытаться, — сказала я, не теряя надежды склонить его к подобающему ухаживанию. — Если, конечно, действительно хотите получить мою руку и сердце.
— Я начисто лишен какой бы то ни было поэтичности.
Как и я, однако мне было бы приятно услышать от него что-нибудь романтическое. Должно быть, он разглядел на моем лице разочарование, потому что сразу протянул руку и провел кончиком пальца по моей щеке.
Мое сердце радостно вздрогнуло.
Я обдумала все сызнова. Вспомнила Дженина Перрерса. Поразмыслила об Эдуарде. Не давала себе покоя до самой зари. Каково это — связать себя с человеком, который не нуждается в моей заботе? С мужчиной, которого я вольна сама принять или отвергнуть? Такой свободы я раньше никогда не знала. Каково это будет — любить человека по моей собственной воле? Об этом я не имела ни малейшего представления.
«Лучше бы тебе вообще никого не любить!»
Ну, что до этого…
Я тихонько поглядывала на то, как Виндзор гладко вписался в дворцовые будни. Он очень ловко владел и конем, и мечом, в поединках (какие часто устраивались при дворе, чтобы показать молодецкую удаль) действовал упорно, пока не дотрагивался кончиком меча до горла противника — и тут же в знак дружеского расположения пожимал руку побежденному. Надменно откидывал голову, принимал горделивую позу, приличествующую рыцарю. «Прекрати, Алиса!»
Он не был таким уж красавцем, но мой взор он притягивал неизменно.
Я вдруг снова ощутила ласковое прикосновение его пальца, которое заставило меня жарко покраснеть.
Наблюдала я и за тем, как Эдуард все больше и больше отдаляется от меня, пока однажды утром, когда я сделала реверанс, он не спросил меня раздраженно: «Филиппа? Отчего вас так долго не было? Ну, вы убедили Изабеллу не выходить замуж за де Куси? Скажите ей, что я этого не допущу…»
Чаша моего терпения переполнилась.
Он увидел, что я приближаюсь, и сразу отошел в сторону от бездельников, слонявшихся, как и он сам, по одной из королевских передних. Чтобы убить время, они играли в кости, но ему безделье претило. Я хранила на лице суровое выражение.
— Вы изменили свое мнение, милая Алиса?
— Изменила.
Брови его взметнулись вверх, но он хотя бы не позволил своему наслаждению победой перерасти в самодовольство.
— Твердо решили?
— Твердо.
— Вот и хорошо. Мне нравятся женщины, которые умеют обходиться немногими словами.
Все хлопоты по устройству венчания я предоставила Виндзору, ибо он, в отличие от меня, не привлекал к себе всеобщего внимания. Мне, однако, не составило труда отлучиться от двора под предлогом посещения девочек, которые подрастали в Палленсвике. После рождения Джона я пользовалась полной свободой передвижения: ненадолго заеду в Палленсвик, а потом направлюсь в Гейнс близ Апминстера — в поместье, купленное нами совместно на имя Виндзора. Когда я на прощание погладила руку Эдуарда, он не узнал меня и уставился пустыми глазами в стену за моей спиной. Я не стала и пытаться втолковать ему хоть что-нибудь — Джон Беверли, камердинер, позаботится о короле, а мое отсутствие не продлится долго.
Виндзор поехал отдельно от меня, я же плыла одна в своей барке, а гребцы быстро гнали ее против течения, пользуясь наступившим приливом. Нервы мои были натянуты, как тетива лука, и я в любой миг готова была подпрыгнуть на месте, словно кузнечик в жаркий летний день. В Апминстере нас обвенчали в сельской церкви: церемония прошла очень просто и коротко, без шума, без гостей, без обручального кольца и без обмена свадебными подарками у алтаря. Мы ограничились тем, что торжественно произнесли положенные обеты, свидетелями чего стали невозмутимые дворецкий Виндзора и Уильям Гризли. Гризли, возможно вспомнивший о моем предыдущем замужестве, сумел выдавить нечто похожее на улыбку.
— Я никогда не сомневался в том, что ваша жизнь будет полна приключений, мистрис.
— И по большей части я именно вас должна благодарить за эти приключения. — Я сознавала, скольким ему обязана.
— Я присмотрел поместье — здесь неподалеку…
— Завтра, Гризли, — прервала я его, взяв за руку. — Это подождет до завтра, а сегодня у меня нет времени.
Уже много-много лет не случалось, чтобы какое-то событие могло отодвинуть для меня покупку земли на второй план. Но сегодня все было по-другому. Сегодня я праздновала свою свадьбу. И этот день посвящала мужчине, который стал отныне моим супругом.
Я стояла на крыльце незнакомого дома, растерянная, совершенно не замечая достоинств этого оштукатуренного деревянного особняка, частично принадлежащего мне. Я решилась и вышла замуж! И муж теперь распахивал передо мной дверь и улыбался, приглашая войти в прихожую.
Я не могла вымолвить ни слова. Много чего я повидала в жизни, но такого опыта у меня не было — опыта отношений, в которые я вступила по собственной воле. Я словно вмиг перенеслась из знакомого мира в совершенно необычную обстановку, где по углам таились неясные тени, а неосторожного поджидали многочисленные ловушки. Я переступила порог, гулким эхом отдались мои шаги по широким дубовым половицам, разукрашенным узорами годовых колец, — и мне стало страшновато.
— Ну как, леди де Виндзор?
Меня пробрала легкая дрожь, потом разобрал смех оттого, что все это оказалось так просто. Впрочем, так ли уж просто? Много ли я знала о человеке, который сейчас смотрел на меня? И разобраться в моих чувствах к нему было совсем не легко.
— Как я понимаю, теперь я хозяйка в этом особняке.
— Так и есть. — Он взял меня под руку и, поглаживая мои пальцы, провел в ближайшую дверь. — Вы замерзли. Входите же, здесь должны были разжечь камин. Не могу же я допустить, чтобы жена моя замерзла, правда? — Немного подумал и добавил: — Я действительно такое сказал?
— Кажется, да. — Я едва замечала маленькую гостиную с обшитыми деревом стенами, начищенную мебель, приятное тепло от камина. Все мои чувства сосредоточились на человеке, который сумел меня покорить. Да разве я не сама ему это позволила? Сбросила капюшон и накидку, положила их на скамью, на которой плясали отсветы огня. — Полагаю, вы намерены скрепить нашу сделку надлежащим образом?
— Разумеется.
— Чашей вина и подписью на документе?
Он уже с торжественной сосредоточенностью наливал вино в припасенные заранее чаши. Виндзор весьма тщательно все здесь подготовил к нашей свадьбе. Я взяла протянутую чашу, поднесла ее к губам.
— Мне видится более энергичный способ скрепить соглашение!
Я снова рассмеялась. Как с ним легко разговаривать, смеяться вместе! И как сильно жаждало мое тело этого закрепления нашего брака! Потом в моем мозгу, уж не знаю почему, всплыла одна мысль.
— Вы делили ложе со многими женщинами? — спросила я напрямик.
— Да, — ответил он, поднося чашу к губам и произнося тост мысленно. — Для вас это так важно?
— Вовсе нет.
— Вам я задавать такой же вопрос не стану.
— Не станете. — Я чуть слышно вздохнула. — Но я была невинной девушкой, когда взошла на ложе Эдуарда. — И тут же пожалела, что вызвала призрак короля в эту комнату. Немного скривила губы. — Простите меня…
— Вам трудно, Алиса, правда? — Он с таким глубоким сочувствием погладил мою руку, что я была тронута до глубины души.
— Да. Нелегко. — А что в жизни давалось мне легко?
— Мы заранее знали, что будет нелегко. Но этот день принадлежит нам, и посторонним вмешиваться мы не позволим.
Мы закрепили свой брачный союз освященным веками способом, на посыпанных лавандой простынях Виндзора — какая у него, однако, толковая домоправительница! А как он заботился о моем удобстве — очень трогательно для старого солдата! И как бережно, с неожиданной нежностью, обращался со мной — до тех пор, пока его не одолело нетерпение и он не принялся раздевать меня так, как будто вел очередную военную кампанию против ирландцев: с огромным коварством и неожиданными атаками, призванными сокрушить любые преграды. Собственно, и преград-то никаких не было — опыта хватало нам обоим. Разве что я была как никогда сдержанной, замкнутой.
— Алиса!.. — Я почувствовала, как напряглись мои мышцы, когда он распустил завязки платья и пробежал пальцами по моему затылку. — Вам можно получать удовольствие.
— Да, я понимаю. Просто…
— Я знаю, что у вас так «просто»… Вы слишком много думаете. Давайте-ка я соблазню не только ваше тело, но и разум. — Губы у него были нежными, дыхание ласкало теплом мое плечо.
— Вы же не знаете поэзии, — удалось мне выговорить, набрав в грудь воздуха, пока он целовал чувствительную кожу пониже уха.
— Зато я знаю, как пользоваться губами для иных целей, нежели произносить бессмысленные сентиментальные строчки. Например, вот так…
Он действовал слишком успешно.
Я не сравнивала его с Эдуардом. Не сравнивала. И не стану. Рядом с нами не было призраков — ни Эдуарда, ни тем более Дженина Перрерса. Что же касается безымянных, безликих духов былых возлюбленных Виндзора, то я не почувствовала, чтобы хоть кто-то из них наступил на подол моего платья, когда он вел меня на ложе. А потом Виндзор заполнил весь мой разум без остатка. Это был новый любовник, по-новому ласкавший меня с таким искусством, что сердце замирало. Любовник, обладавший многочисленными талантами, на постижение которых требовалось время.
Насколько я понимала, такого времени в моем распоряжении не было.
Из практических соображений (которые были крайне необходимы) я озаботилась тем, чтобы предохраниться. Для этой цели я использовала средство, приготовляемое старухами знахарками: свернутым в несколько раз кусочком шерсти, пропитанным кедровой смолой и помещенным туда, где это нужнее всего. Кедровая смола очень пачкается, но это вещь незаменимая. Понести я могла, как всегда, быстро, а Виндзору совершенно не нужно сейчас заиметь от меня ребенка. Не открывали ли мы с ним своим браком ящик Пандоры, из которого могут вырваться неисчислимые опасности и беды? Ребенок сейчас мог бы стать оружием в руках тех, кто желал мне зла. Кроме того, одно я знала совершенно точно: как бы ни осуждали мое поведение другие, Эдуарда необходимо оберегать. Я не стану подсовывать Эдуарду чужого ребенка и не позволю, чтобы короля называли рогоносцем.
А что же Виндзор? Он понял меня и согласился. Мы оба ясно сознавали страшный риск, на который пошли, и ту невероятную осторожность, которую придется проявлять в нашем браке.
После этой брачной ночи я не получила никакого подарка. Меня это не интересовало. Впервые в жизни мне преподнесли подарок, который был куда дороже любых драгоценностей. Я не могла еще подыскать этому дару название, но вполне сознавала его огромную ценность.
Мною овладело удивительное ощущение счастья, оно поселилось в душе, как птица, вернувшаяся в свое гнездо. Плотские утехи разморили меня. А обмен мнениями на равных — ибо разве не были мы равны в своем честолюбии и талантах? — приносил мне невероятную радость. Таким образом, мы наслаждались недолгой идиллией в своем имении Гейнс, вдали от врагов, от придворных интриг, от повседневных забот. Те несколько дней, которые мы сумели урвать для себя, выдались долгими и теплыми, идеальными для любовников.
На это короткое время я сумела изгнать из мыслей все нешуточные тревоги о своем будущем. Перестала беспокоиться, как там поживает без меня Эдуард. Дети же мои находились в безопасности и ни в чем не знали нужды — у меня было достаточно земель, чтобы обеспечить их, когда понадобится. Так отчего мне не посвятить эти несколько дней своим собственным наслаждениям? Когда я могла позволить себе подобное в последний раз? Даже и не припомню. Не чувствуя за собой никакой вины, я погрузилась в удовольствия. С Виндзором мы болтали обо всяких пустяках, которые нередко приходят в голову в постели, и находили в общении друг с другом непреходящую радость и согревающее душу взаимопонимание. Разумеется, мы не допускали к себе ничего из той жизни, которую вели раньше за пределами этого поместья, дабы ничто не омрачило нашего счастья. Мы сидели, беседуя, гуляли, когда было настроение, предавались любви, выезжали верхом на луга, ели и пили в свое удовольствие. И снова предавались любви, словно молодые влюбленные, какими мы не были.
Раскаивалась ли я в своем поспешном решении? Да ни одной минуты!
А Виндзор? Думаю, он тоже ни о чем не жалел.
Когда же мои мысли, как и положено, стали выходить за назначенные мной пределы и обращаться к той, другой жизни, у меня появилось прекрасное утешение, волновавшее меня до глубины души и согревавшее ее подобно мягкому меху в морозное зимнее утро: когда умрет Эдуард, упокой Господи его душу, я не останусь в одиночестве. Рядом со мной будет мужчина, которого я…
Тут мои безмятежные мысли упирались в некую преграду, словно таран в ворота мощной крепости. Меня охватывал безотчетный страх, проникавший до самых глубин моего существа, хоть я и пыталась гнать его прочь. Язык не поворачивался облечь эти мысли в слова, пусть сердце мое так и летело к ним.
Мужчина, к которому я испытывала привязанность. Довольно и этого.
Ласки Виндзора пробудили мое тело и позволили мне так хорошо узнать его, как я и не ожидала. Под этими умелыми ласками не осталось и следа от моей первоначальной сдержанности, и я употребляла все свои умения, чтобы доводить его до дрожи.
— Я же говорил, что вы не станете раскаиваться в своем решении, — шептал он, прижимаясь к моей шее. — Отчего вы никогда не хотите верить моим словам?
— Потому что я знаю ваше коварство. А вы сами, Вилл? Вы не жалеете о своем предложении?
— Я же мечтал о вас с той минуты, когда увидел в первый раз. Просто приходилось ждать.
— Вы рассчитали это загодя.
— Я мастер строить замыслы заблаговременно. И я доволен результатом.
Я ему верила. И тоже была довольна результатом. Мне ничего не хотелось менять. Но вот хотелось ли мне связывать себя подобными признаниями? «Всегда опасно открывать свою душу, как и тело, мужчине, которого знаешь совсем мало и которого подозреваешь в весьма эгоистичных побуждениях». И все же я произнесла:
— Я всем вполне довольна.
И что же я сделала? Я лишила себя этого едва обретенного умиротворения.
Умышленно, по своей воле.
Потому что боялась.
С каждым днем я все глубже проникала в настроения своего нового мужа, училась постигать их по едва заметным признакам, узнавала, чем он интересуется, в каком направлении текут его мысли. Постепенно я узнала, как он заботится обо мне, увидела его нежность, которая порой подрывала мою решимость держать его на некотором расстоянии, почувствовала пламя страсти, которое разгоралось в нем всякий раз, когда мы уединялись за пологом его ложа. На протяжении всего нашего пребывания в сельской глуши я видела и чувствовала горящую в его душе неуемную жажду деятельности — жажду жить, действовать, стремиться к чему-то такому, что находится далеко за пределами нашей опочивальни. Эта жажда деятельности горела в нем ничуть не слабее, чем пламя страсти. Об этом он никогда не говорил. Ни разу ни слова не сказал о том, что ему хочется оказаться где-то подальше от Гейнса. За это я любила его еще больше…
Любила?
Эта мысль зародилась в потаенных уголках моего разума, завладела мною и ошеломила меня. Слишком скоро, слишком неосмотрительно, слишком рискованно. Для чего мне стремиться к обжигающему пламени, которое лишит меня свободы? Этого я боялась больше, чем чумы. Если удастся, я должна бежать от этого чувства.
В конце концов, во мне решительно пробудилась честность, и я уже не могла подавлять голос сердца, но лишь в самых потаенных мыслях осмеливалась я произносить слово «любовь», смакуя каждый его звук. Я так долго скрывала ото всех все свои чувства, что теперь просто не могла обнажить душу перед кем бы то ни было. Я не могла открыться Дженину, которому до самого конца служила лишь своего рода инструментом. И Эдуарду, которого не интересовали тайны моей души. И, видит Бог, я не могла открыть свою ранимую душу Вильяму де Виндзору, который вопреки всем законам природы, кажется, завладел моим сердцем и держал его в своих руках. Ведь если я скажу об этом, разве не возрастет моя слабость перед ним вдвое, втрое, вчетверо? Лучше уж держать язык за зубами. Лучше не давать ему возможности обидеть меня. Он меня не любит, и я не стану вкладывать в его руки оружие, способное глубоко меня ранить.
Так что же я сделала с той идиллией, которой мы наслаждались вместе? Разрушила ее.
Вот железная логика, которой я руководствовалась. Если я ее не разрушу, она сама обрушится и похоронит под обломками всю нежность, которая согревала наши души. Да, сейчас мы получаем огромное удовольствие, но за продолжительное время невероятная сладость нашего рая приведет к тому, что от нее зубы выпадут. Мы не можем слишком долго жить здесь, вдали от двора, где сосредоточены наши честолюбивые помыслы. Виндзор точно не может, а меня призывает чувство долга.
Едва мы вернулись ко двору — порознь, с соблюдением всех обязательных предосторожностей, — я тотчас отправилась к Эдуарду.
— Алиса! Иди сюда, давай сыграем в шахматы…
Он меня узнал, был рад моему приходу, нанес мне поражение, не дав провести хитрую комбинацию коня против слона: он сделал серию тонких ходов, обдумать которые я не могла, потому что была слишком поглощена своими мыслями, — но, мне кажется, он так и остался в убеждении, что я выходила от него не больше чем на два-три часа. Я побеседовала с ним, объяснила, чего хочу от него. Он поступил, как я просила, признал, что я дала ему вполне разумный совет, подписал требуемый документ и приложил к нему печать.
Разум мой ликовал от одержанной победы, а душа рыдала.
Я отнесла полученный документ Виндзору, в его комнату, находившуюся в дальнем крыле дворца, которое соединялось с покоями короля одним длинным переходом. Возможно, я поступала слишком опрометчиво, но я хорошо рассчитала время. Пожалела, что нельзя поступить по-другому, закрыла за собой дверь его комнаты и подала документ на вытянутой руке, не приближаясь. В противном случае я не смогла бы противостоять искушению оказаться в объятиях его сильных рук. А если он меня поцелует… Я бросила документ на стол.
— Вот то, чего вы хотели, Вилл.
Он взял пергамент, пробежал его глазами, лицо осветилось радостью победы — я поняла, что поступила совершенно правильно.
— Ирландия! — воскликнул он.
— Да. Ирландия.
— Наместник короля.
— Очень высокий пост.
— Значит, вы отделаетесь от меня раньше, чем мы думали.
— Именно.
Виндзор аккуратно свернул грамоту и вдруг глубоко задумался — я не сомневалась, что именно так он себя и поведет.
— Это ваших рук дело?
— Нет, — солгала я, не испытывая ни малейших угрызений совести.
— Что же заставило его переменить мнение? — спросил Виндзор, пронизывая меня взглядом.
— Кто может это знать?
Меня так угнетало предстоящее расставание, что я поспешила повернуться к двери, — пусть он сам празднует неожиданный успех.
— Для вас это тяжело? — остановил меня его вопрос.
«Тяжело — уговорить Эдуарда или отпустить тебя?»
Я понимала, что, вопреки моим уверениям, он все равно подозревает о моем участии в свершившемся: за прошедшие дни мы сумели хорошо узнать друг друга.
— Нет, — ответила я ровным голосом. — Эдуарду требуется муж способный и умелый, а не юнец, у которого едва молоко на губах обсохло. Вы же сами говорили, что заменить вас там некому.
— Вы знали, что так оно и выйдет, Алиса.
— Знала.
Мы все еще стояли поодаль друг от друга, но вот Виндзор преодолел разделявшее нас пространство, стал меня целовать, пробуждая во мне уже ставшую привычной ответную страсть, без которой я теперь не могла чувствовать себя счастливой.
— Это как раз то, к чему я стремился, Алиса. — Он что же, думал, я сама этого не знаю? На миг меня опечалило то, что должности в далеком краю он желает сильнее, чем меня, но его следующие слова развеяли эту печаль. — Я буду скучать без вас гораздо более, чем раньше считал возможным скучать по женщине. — Раны мои немного затянулись, я приникла головой к его плечу. Потом он взял меня за подбородок, приподнял и посмотрел мне прямо в глаза. — Я хотел бы спросить, будете ли вы скучать по мне… да только вы все равно в этом не сознаетесь, верно?
— Конечно. Мне нельзя. — Я нахмурилась, ощутив себя меж двух огней, которые сама же и зажгла. А он погладил пальцами складку между моими нахмуренными бровями.
— Отчего это? Вы чувствуете себя виноватой?
— В какой-то мере, — признала я. — Наверное, фаворитка короля не вольна скучать по вам. Наверное, она не вольна дарить свои чувства другим.
— Вы дарите их королю?
— Дружбу. Сострадание. Уважение. Все это вместе. Я не оставлю его, Вилл. Я не вольна уйти отсюда, пока он жив.
Наконец-то Виндзор отложил документ, отнимавший его у меня, и в голосе его зазвучала нежность:
— Ну, тогда у короля нет более верных подданных, чем вы. И все же я утверждаю, что скучать по мне — это ваше право.
— Значит, буду скучать. — Хотя бы это я могла ему сказать, отбросив прочь чувство вины.
— Пишите мне, — проговорил он, ласково целуя меня в лоб.
— С риском, что письмо перехватят?
— А вам нет нужды уверять меня в своей неугасимой любви. Да вы и так не станете писать об этом!
Я тихонько рассмеялась. Мы стали хорошо понимать друг Друга.
— Я буду писать вам.
Мы воспользовались этой нечаянной возможностью побыть вдвоем в скудно меблированной комнате Виндзора. В общем-то, не слишком удобно: предаваясь любви на узкой лежанке, мы оба опасались, что нас застанут. Быстро сняв часть своих одежд, мы торопливо слились в одно целое, не столько от переполнявшей нас страсти, сколько желая подтвердить верность друг другу. И все же я не могла отпустить его, не испытав еще раз этой упоительной близости: кто знает, сколько месяцев пройдет, прежде чем я увижу его снова?
За все это время мы обменялись лишь несколькими словами — о чем было говорить?
— Берегите себя, — прошептал Виндзор.
— Вы тоже.
— Мысленно вы останетесь со мной, Алиса.
— А вы — со мной, Вилл.
Он уехал через неделю. Я не могла словами выразить горечь от этой потери — слишком она была велика. Он обещал, что станет думать обо мне, а на большее я и не рассчитывала. Впервые в жизни я ощутила, что значат слова «разбитое сердце».
«Да какое же оно разбитое? — укоряла я себя за неразумие. — Как оно может быть разбитым, если только ты не любишь Виндзора?» Разумеется, я его не люблю! А что же сам Вильям де Виндзор? Через месяц я получила нежданную весточку от своего далекого супруга. Он кратко описал события в Дублине, а ниже добавил:
Я говорил, что стану скучать по Вам, Алиса, помните? Так вот, я скучаю. Вы принадлежите мне, а я, похоже, принадлежу Вам. Оставайтесь в добром здравии. Мне нужно быть уверенным в том, что Вы благополучно дождетесь моего возвращения, когда бы это ни произошло.
Ничего более поэтичного от Виндзора я не слыхала. Это был дорогой подарок. Ну да, я всплакнула.
