– Ты умерла, – четко проговорила Симона, глядя на свое отражение. – Причем дважды.

Это не помогло. Из зеркала на Соломона продолжала смотреть сестра, которой давно нет в живых. И ладно бы он был в ее образе, так нет…

Они были очень близки. Соломон не обманывал Ларису, когда говорил, что они как сиамские близнецы, только сросшиеся не телом – душой. О близнецах много разных историй ходит. Как один расшиб колено, у второго тоже заболело. И все в том же духе. Но Соломон и Симона были связаны друг с другом на более тонком уровне. Они видели друг в друге отражение себя. Это выяснилось, когда Берковичи вступили в пору полового созревания.

Соломон хорошо запомнил тот день, когда осознал, что мечтает очутиться в шкуре сестры. Она прибежала домой после занятий в танцевальном кружке. Скинула юбку-солнце, белую футболку, пропитанную кисловатым девичьим потом, простенький лифчик, чуть грязноватый на том месте, где застежка… и трусики. Хлопковые плавки с растянутой резинкой. Беленькие, в разноцветный горошек. Их Симона проносила полдня, и трусишки все это время соприкасались с ее естеством…

Мятенькие, влажные, источающие запах.

К ним Соломон потянулся в первую очередь. Дождался, когда Симона, разоблачившись, отправится в ванную, схватил плавки, поднес к лицу. Голова закружилась от запаха. Он был и целомудренный, и сексуальный одновременно. Запах несформировавшейся женщины. Соломону хотелось ощутить себя такой. Но не просто девушкой – своей сестрой. Стать ею.

И Соломон нацепил на себя трусы. Затем лифчик, майку, юбку…

После чего стал танцевать перед зеркалом.

Симона вышла из ванной, когда ее брат, сжимая в руке пузырек лака для волос, пел «Ю ма хоум, ю ма соум» – на тот момент эта песня группы «Модерн Токинг» была самой популярной.

Сказать, что Соломон не ожидал, что сестра его увидит, было нельзя. Он прекрасно понимал, что Симона рано или поздно закончит водные процедуры и явится в комнату, чтобы одеться. И вот это свершилось! А он в ее одежде поет перед зеркалом.

– Не жмут? – спросила Симона, указав на трусики. Они сверкнули, когда Соломон высоко подпрыгнул.

– В самый раз…

– А мне дашь свои примерить?

Так начался новый период их совместной жизни. Симбиоз. Как называли они свои взаимоотношения…

Симбиоз.

Оба понимали, что ведут себя ненормально. Переодеваются, притворяются…

Сначала только дома младшие Берковичи играли не свои роли. Симона с Соломоном менялись одеждой и вели себя так, будто вместе со шмотками им достались чужие тела. Но вскоре стали экспериментировать – Симона отправлялась в костюме брата в студию фотографии, в которой он с увлечением занимался, а Соломон в юбке-клеш на танцы. И отплясывал там так, что трусики в горошек сверкали!

А вот из хора оба ушли. Потому что голоса стали различаться – у Соломона он ломался.

Брат с сестрой впервые занялись сексом в день рождения. Им тогда исполнилось пятнадцать.

Причем до того, как приступить, поменялись ролями.

Соломон был в юбочке. Симона в штанишках. А под юбочкой и штанишками пропитанные соком желания трусы. На нем женские. На ней мужские.

Половой акт был коротким и невнятным. Впрочем, как у большинства пятнадцатилетних. Но по окончании его Соломон сказал сестре:

– Я хотел бы никогда с тобой не разлучаться.

– Так и будет.

– Нет… – Он вынул из нее свой опавший пенис, откинулся на спину. – Сейчас мы просто рассоединились. Прервали связь на генитальном уровне. Но мы все еще вместе… – Он поцеловал ее руку. – А придет время, когда расстанемся физически и духовно.

– Да почему же?

– Мы повзрослеем. И нам придется жить своими жизнями. Привычный симбиоз будет невозможен. И мы отдалимся друг от друга.

– Найдем другую форму взаимоотношений, – фыркнула Симона. Она была оптимисткой. – Да, как сейчас, не будет. Но всегда надо стремиться к лучшему.

– А лучшее… это какое?

– Я не знаю, каким оно будет для меня, когда я стану взрослой. Сейчас я целиком и полностью счастлива. У меня есть ты. У тебя есть я. И друг без друга никак. Мы как сиамские близнецы, только срослись не телами – душами.

Это были именно ее слова. Соломон запомнил. Но когда фраза прозвучала впервые, он не заострил внимание на ней, его волновало другое:

– Рано или поздно ты выйдешь замуж, заведешь детей, и я перестану быть для тебя кем-то важным.

– Зачем мне муж, если у меня есть брат? Ты половинка меня. Вместе мы целое, и никакие дети нам не нужны.

Тогда она его успокоила, и их отношения продолжились.

Дети Берковичей были умными ребятами, поэтому соблюдали крайнюю осторожность. Они понимали, если родители заподозрят их в инцесте, случится страшное. Их разделят, и Соломона отправят к бабушке в Омск. Мама с папой и так хотели это сделать, потому что старушке, перенесшей серьезную болезнь, нужна была помощь по хозяйству, но решили не разлучать дружных близнецов. Но если родители узнают, насколько они близки…

Ссылки не избежать!

Школу близнецы окончили с медалями. Соломон с золотой, Симона с серебряной. Поступили в один вуз, но на разные факультеты – сестра категорически не желала учиться на экономиста, а брат не мог позволить себе становиться искусствоведом. Он мужчина, ему семью содержать – родителей, когда они состарятся, Симону.

Да, он любил ее так же сильно, как прежде. А желал еще сильнее. Только ее, никого другого. Поэтому Соломон постоянно носил на себе какую-то вещь сестры. Трусы, майку, носки. Времена, когда они притворялись друг другом на людях, прошли. Теперь их нельзя было перепутать. Симона превратилась в очаровательную девушку. Неповторимо женственную. Она отрастила волосы, убрала усики, извела себя диетами и стала похожей на модель. Соломон безумно ревновал ее. Ко всем без исключения: преподавателям, сокурсникам, подружкам… К подружкам особенно, потому что знал, как много среди студенток девочек «би». Кто-то считал, что лесбийские шалости – не измена, а Соломона холодный пот прошибал, когда он представлял, как обнаженного тела Симоны касаются чьи-то руки. Но ревности своей он выхода не давал. Страдал молча. Знал, сестра терпеть не может давления. И из чувства протеста может чего-нибудь натворить.

Они учились на третьем курсе, когда погибли родители.

Несчастье могло их еще больше сблизить, но произошло обратное. Брат с сестрой отдалились друг от друга. Каждый переживал СВОЕ горе. Симона сильнее, она чувствительнее. Соломон сначала пытался разделить с сестрой ЕЕ горе, но она только еще больше замыкалась в себе. Сорок дней сестра держалась, но после поминок не выдержала, выплеснула на брата то, что разъедало ее изнутри:

– Мы виноваты в смерти мамы и папы! – прокричала она, залпом выпив стакан «Кагора». Уже не первый стакан, Симона целенаправленно напивалась, чтобы высказать все брату. – Мы занимались омерзительными вещами. Непотребными. За это нас господь покарал.

– Что за глупости ты говоришь?

– Помнишь, как мы мечтали жить вдвоем? Чтоб не прятаться… – Она схватилась за бутылку, но Соломон отобрал ее у сестры.

– Тебе хватит. Иди ляг.

– Нет, ты помнишь? – не унималась Симона.

– Да.

– Наши мечты сбылись!

– Мы не этого хотели.

– Ты – этого!

– Смерти родителей? Ты что несешь?

– Ты говорил, что для тебя был бы идеальным тот мир, где существуем только мы.

– И что? Я представлял себя Адамом, тебя Евой…

– Нас бы из Эдема изгнали давным-давно, когда нам было по пятнадцать, – снова перешла на крик сестра. Хорошо, что в их доме толстые стены и соседи не слышат ссоры. – Грязным маленьким извращенцам не место в раю! – Она схватила брата за руку. Ее ногти впились в его кожу, но Соломон стерпел боль. – Вот почему бог отнял у нас родителей. Мы не заслужили их. Этих чудесных людей. Чистых, искренних…

– Ты даже не крещеная, как и наши отец с матерью, что на тебя нашло?

Она молча достала из-за ворота футболки золотую цепочку. Раньше на ней болтался кулон в форме сердечка. Его сестре подарил Соломон на восемнадцатилетие. Теперь вместо кулона на цепочке висел медный крестик.

– Я покрестилась, – сказала Симона, зажав его в кулаке. – И тебе советую. У нас еще есть шанс отмолить свои грехи.

Сестра поднялась из-за стола. Но поскольку была пьяна, ее качнуло. Соломон бросился к ней, чтобы поддержать. Взял под локоток, затем обнял. Они не занимались любовью уже полтора месяца. Держали траур. И в Соломоне столько скопилось нерастраченной сексуальной энергии, что он не смог сдержаться, потянулся к Симоне губами, желая поцеловать ее…

И это после того, что она ему наговорила!

– Не смей, – рявкнула Симона и шарахнулась, как от чумного. – Больше мы ЭТОГО делать не будем.

– Прости меня, я поторопился… – Он поймал ее руку, попытался поцеловать. – Умоляю, прости. Еще рано, я понимаю. Мы должны прийти в себя…

– Ты слышал меня вообще? Отныне мы брат и сестра. И только!

– Ты это не всерьез, – с убеждением проговорил Соломон.

– Увидишь!

И ушла в свою комнату, закрыв за собой дверь на щеколду, чего никогда прежде не делала.

Утром брат с сестрой не виделись. Соломон рано встал и убежал в институт, Симона в этот час еще спала – ей нужно было ко второй паре. Когда он вернулся, то не поверил глазам: в его комнате не осталось ни единой вещи сестры. Все, что он иногда надевал на себя, исчезло. А еще то, что он хранил на память о каких-то событиях. Например, ту самую юбочку, в которой Симона прибежала с танцев. Когда она из нее выросла и хотела выбросить, Соломон не позволил. Эта вещь была особенно дорога ему. И вот теперь ее нет!

Соломон бросился к комнате сестры, толкнул дверь, но она не поддалась.

– Симона, открой мне, – крикнул он. Но тут обнаружил в двери замок. Симона врезала его, не сама, естественно, наверное, вызывала слесаря, пока брата не было дома.

Первым желанием Соломона было схватить топор и выломать дверь. Но он взял себя в руки. Если он хочет вернуть Симону, он должен запастись терпением. Они и раньше ругались, пусть и не так серьезно: слов «отныне мы только брат и сестра» он от нее ни разу не слышал, и грехом их любовную связь она не называла. Но могла несколько дней с ним не разговаривать и отлучала от тела. Но Соломон всегда вымаливал прощение… Постарается вымолить и теперь!

Когда сестра вернулась домой, он только спросил:

– Куда ты дела вещи, что забрала у меня?

– Сожгла, – ответила Симона, после чего ушла в ванную и заперлась в ней на полчаса. Сразу после душа заварила чай и ушла к себе, буркнув «спокойной ночи».

Соломон выжидал две недели. Он совсем ничего не предпринимал. Берковичи жили как соседи. Причем сестра не оставляла без присмотра ни одну свою вещь. Даже стираное белье сушила у себя в комнате.

Наступило лето, прошла сессия. Симона с группой уехала на юг собирать абрикосы. Его даже порадовало это. Говорят, разлука маленькую любовь тушит, большую раздувает. В том, что у них большая, он не сомневался, поэтому ожидал пожара.

Симона вернулась с юга загорелая, еще больше постройневшая, красивая, как никогда, и веселая, легкая… Такая, какой была до смерти родителей. Она привезла вина и фруктов, и они чудесно посидели. Болтали, смеялись, держали друг друга за руки.

Но когда Соломон через сарафан коснулся груди сестры, она напряглась.

– Не порть все, пожалуйста, – тихо проговорила Симона.

– Я безумно соскучился по тебе, – он едва не захлебнулся эмоциями. – Разлука с тобой – пытка для меня. Наконец, ты рядом…

Симона оторвала его руку от своей груди. Отсела.

– Если ты хочешь, чтоб я и дальше оставалась рядом, никогда не делай того, что выходит за рамки братских отношений.

– То есть твой бзик не прошел?

– Я ошибалась, – задумчиво проговорила она. – Никакие мы не сиамские близнецы.

– Нет, ты была права, – горячо начал он, но Симона жестом заставила брата замолчать.

– Если б так, ты бы чувствовал то же, что и я. Так что выходит, мы просто детки с одинаковой гнильцой. Рано созревшие, лишенные стыда, заигравшиеся в свои грязные игры.

Соломон готов был спорить, доказывать сестре, как она не права, клясться в любви, падать в ноги, даже вены себе резать, но… Он понимал – все это бесполезно. Симона не изменит своего решения. И если он не хочет потерять ее окончательно, должен принять ее условия.

– Хорошо, игр больше не будет, – сказал он. – Обещаю не домогаться тебя.

– Поклянись.

Он пожал плечами.

– Хорошо, клянусь.

– Нет, не так.

– А как?

– Ты знаешь.

Да, он знал…

Им было по девять. Они подобрали во дворе раненого вороненка, отнесли на чердак и стали выхаживать. К Берковичам присоединились соседские дети. Птенец окреп и будто даже подрос. И Симона решила проверить, сможет он полететь или нет. Она высунула ладонь, на которой сидел их пернатый питомец, в окно и подбросила вороненка. Девочка думала поймать его, если он не сможет взмахнуть крыльями, но промахнулась. Птенец рухнул вниз и разбился об асфальт. Симона разрыдалась. Ей было и вороненка жаль, и стыдно перед ребятами. Они заботились о малыше, а она его погубила.

– Скажешь им, что улетел, – нашел решение Соломон. – А я пойду трупик закопаю.

– Обещаешь никому не рассказывать? – Брат кивнул. – Даже если мы поссоримся? Я помню, как ты наябедничал на меня папе, когда мы разругались из-за велика. А ведь обещал не говорить, что это я цветок разбила.

– Хочешь, поклянусь?

– Хочу.

– Как сосед дядя Миша, своим здоровьем? – Он делал это постоянно, обещая жене больше не пить, но каждый день ходил под мухой. Причем был здоров как бык, а вот супруга его часто хворала.

– Нет, ты поклянись моим, – хитро предложила Симона.

Соломон так и сделал. И с того дня нерушимая клятва Берковичей была именно такой: брат с сестрой клялись здоровьем друг друга. Когда они стали взрослее и между ними началось то, что началось, она обрела новый смысл. Когда любишь, не пожалеешь себя, но сбережешь того, кто тебе дорог… Пусть и гипотетически.

– Итак? – с нажимом проговорила Симона.

– Клянусь твоим здоровьем, – выдавил из себя Соломон.

Она просияла и, шагнув к брату, чмокнула его в лоб.

– Спокойной ночи.

Он кивнул и натянуто улыбнулся. Его ночь точно не будет спокойной.

Следующие полгода прошли без особенных событий. Отношения Берковичей наладились. Они стали такими, как в детстве. Тесными, душевными, без налета сексуальности. Вернее, так думала Симона. Соломон же мечтал о сестре еще сильнее, чем раньше, – запретный плод слаще. Но он держал себя в руках, был верен клятве. Но иногда, когда точно знал, что сестра не явится в ближайшие час-два, проникал в ее комнату (сделал дубликат ключа), надевал на себя вещи Симоны, подкрашивался ее косметикой и ходил в ее образе по дому. Иногда ласкал себя, забравшись в кровать сестры.

Нет, он не хотел быть женщиной, как мужчины-транссексуалы. Он мечтал стать Симоной. Только ею.

Зимнюю сессию сестра завалила. Но, к недоумению Соломона, нисколько не расстроилась, а с легким сердцем забрала документы из вуза, сказав, что искусствоведение не ее, она хочет петь. Брат пытался Симону вразумить, напирая на то, что родители не одобрили бы ее решения, оба считали, что начатое надо доводить до конца, но сестра отмахивалась:

– Они хотели бы видеть меня счастливой в первую очередь, а я не ощущаю себя счастливой, посвящая себя тому, что мне неинтересно.

– Но образование необходимо.

– Буду заниматься, а по осени поступать в Гнесинку.

Что-то во всей этой истории было не так. Симона не была такой бесшабашной раньше. И желания стать певицей не изъявляла, хотя имела отличный слух и голос. Впрочем, как и Соломон. Когда его голос сломался, превратился в баритон. Но петь он мог и дискантом. Голосу Симоны он подражал с легкостью. Так что в Гнесинку он, скорее всего, поступил бы легче, чем сестра. Но в отличие от нее он не бросал дел на полпути и не менял своих решений с бухты-барахты.

Симона начала заниматься вокалом. Брала уроки у бывшего преподавателя той самой Гнесинки, куда вознамерилась поступить. Соломон иногда сопровождал сестру к нему. Старик ему нравился, с ним можно было поговорить о разных вещах, не только о музыке, а еще он отлично играл в шахматы. Можно сказать, они подружились, и Берковичи порою засиживались у педагога. Как-то вечером к нему заявился внук Филипп. Он учился на третьем курсе вокального отделения Гнесинки, был красивый, развязный, до неприличия модный, обожал рок и лично знал самого Костю Кинчева. Как оказалось, Симона парня знала давно, еще с лета. Они вместе собирали на юге урожай абрикосов. При этом, когда они разговаривали, сестра старательно отводила взгляд и отвечала сухо, тогда как Филипп вел себя так, будто Симона его близкая подруга. Соломон напрягся. И засобирался домой. Сестру тоже увел, хотя внучек уговаривал ее остаться.

– Что у тебя с этим хлыщом? – спросил Соломон, едва они покинули квартиру преподавателя.

– Я же сказала, познакомились на юге…

– Да, и дальше?

– А что дальше? Разъехались. Он в Москву, я в свой город.

– Но Филипп сейчас здесь.

– Он местный, в столице просто учится, и деда обожает, поэтому навещает его регулярно.

– Значит, вы видитесь.

– Если совпадаем.

– Слишком много совпадений, Симона, – он рычал от злости, но голоса не повышал.

– В трудовом лагере мы устраивали посиделки у костра. Пели под гитару. Филипп оценил мой голос и сказал, что я могла бы поступить в Гнесинку. И если вдруг я надумаю, дал координаты деда. Все очень просто.

Она говорила уверенно. Голос ровный, спокойный. И рука, которой она держалась за его локоть, не дрожала.

– Любая девушка на твоем месте влюбилась бы в Филиппа!

– Я не любая.

И перевела разговор на другую тему.

На майские праздники Берковичи по давней семейной традиции поехали за город. У отца была любимая деревенька в часе езды на электричке и в сорока минутах ходьбы от станции. Там он, будучи студентом-ботаником, выискивал растения для гербария. В деревеньке имелись покинутые дома. И под крышей одного из них, самого маленького, но крепкого, они прятались от дождя. А если еще и холодно было, растапливали печку-буржуйку, пока ее в девяностые не украли.

В этот раз погода стояла изумительная. Вот только приехать Берковичи смогли лишь к ночи. Шли по темноте. И сразу к «своему» месту направились. Была у них любимая полянка среди высоченных елей. В четырехстах метрах от нее деревенская околица. Это если назад смотреть. А впереди речка. Быстрая, мелкая, с живописными берегами. Крутой спуск, испещренный сосновыми кореньями. Детьми Соломон и Симона под ними прятались.

Они расположились на поляне. Развели костерок. Оба редко выпивали, но на майский пикник всегда брали с собой бутылочку. Сегодня это была «Зубровка». Крепкий напиток, но в магазине при станции не оказалось ничего приличнее.

Небо было чистым и звездным. Выпив по сто граммов, брат с сестрой улеглись на плед и стали следить за небесными светилами. Обоим казалось, что звезды не хаотично разбросаны по темному куполу небосвода, а собраны в какую-то замысловатую схему, в которой необходимо разобраться, чтобы понять и оценить ее простоту и полезность.

– Если мы разгадаем ее, то поймем тайны мироздания, – с умным видом проговорил Соломон. Но не выдержал, тут же рассмеялся.

– Я так и вижу, как эти сверкающие точки сближаются, чтобы образовать надпись: «В мироздании тайны нет, вы все уже знаете!», – в тон ему ответила сестра.

– Еще налить?

– Еще налить.

Соломон плеснул «Зубровки» в стаканы. Проверил куриные окорочка, что жарились на костре. Они выпили и вернулись в горизонтальное положение. Соломон нашел руку сестры, сжал. Его ладонь была холодной, ее – горячей. И через пару минут ее тепло наполнило и его тело. Это было так волшебно…

Пусть у них нет секса. Все равно они сиамские близнецы, делящиеся друг с другом энергией и эмоциями.

– Нам нужно поговорить, – услышал Соломон.

– О чем? – он все еще был беспечен. А пальцы сестры напряглись.

– Ты знаешь, я люблю тебя, но…

– Но? – Он попытался размять ее ладонь, чтоб вновь стала нежной и податливой, но Симона сжала ее в кулак.

– Но не так, как тебе бы хотелось.

Симона рывком поднялась. Руки брата и сестры разомкнулись.

– Я выхожу замуж, Соломон.

– Что? – глупо улыбнулся он.

– Ты слышал.

– Этого не может быть.

– Почему же? Это естественно для женщины.

– Ты же сама говорила, что у тебя есть я, и никакой другой мужчина тебе не нужен.

– Сколько мне было, когда я изрекала эту глупость?

– Пятнадцать, – машинально ответил Соломон. – Мы лежали на полу, держась за руки, и ты…

– Не заставляй меня вспоминать о том, что я хочу навсегда забыть, – резко проговорила Симона.

– И за кого же ты собралась замуж?

– За Филиппа.

– Выходит, ты меня обманывала все это время…

– Я тебя щадила.

Симона потянулась за «Зубровкой», но передумала пить. Соломон видел, что она нервничает. Впрочем, сестра и до этого вела себя немного странно: то молчала, то ни с того ни с сего начинала что-то тараторить. Она готовилась объявить брату о своей скорой свадьбе и не могла набраться смелости сделать это, пока не приняла немного на грудь.

– Я не думала, что у нас получится что-то серьезное, – заговорила она. На брата при этом не смотрела – ее взгляд был устремлен на реку, в темных водах которой отражалась полная луна. – Он слишком для меня хорош…

– Что ты такое говоришь, – возмутился Соломон. – Ты прекраснейшая из женщин, и именно ты для него слишком…

– Перестань, – перебила сестра. – Филипп – восходящая звезда рока. У него уже концерты и куча поклонниц. Он мог выбрать любую. В том числе богатую наследницу или такую же, как он, многообещающую…

– И когда свадьба?

– Торжеств мы решили не устраивать. Ни к чему. Да и не на что. Просто распишемся. Хотели в этом месяце, но примета плохая. В мае жениться – потом всю жизнь маяться. Так что в июне. Но в Москву я уезжаю уже сейчас.

– Когда?

– Нет, не в данную минуту, конечно. Но в ближайшие дни.

Соломон вел диалог с сестрой относительно спокойно. Но не потому, что держал себя в руках, просто не до конца осознавал, что происходит. Есть такое выражение: «В голове не укладывается». Вот в голове Соломона как раз это самое и происходило. Информация, которую он получил, не укладывалась. Он и так ее поворачивал, и эдак. И сминал, и сгибал. И измельчал, и вымачивал, она представлялась ему большой картонной коробкой. А не укладывалась она, и все!

– И как же мы будем дальше? – спросил он, все еще работая над тем, чтобы впихнуть коробку полученных знаний в ящик своего мировосприятия.

– Да как все.

– Я не знаю, как все.

– Перезваниваться, переписываться… Видеться иногда.

– Иногда?

– Ну да. В гости ездить. По праздникам.

– Каким?

– Да мало ли их.

Симона зябко поежилась. Да, стало еще прохладнее, вот только Соломон был весь в поту.

– Ближайший праздник – седьмое ноября, – перебрав в уме все «красные» дни, сказал он.

– Это не праздник, – повела озябшими плечами Симона, потом накинула куртку.

– Следующий – Новый год.

Сестра, чтобы согреться, стала расхаживать туда-сюда. Или просто сильно нервничала, поэтому и не могла усидеть на месте.

– Вот и встретимся на Новый год.

– Июнь, июль, август, – начал считать Соломон, загибая пальцы, – сентябрь, октябрь, ноябрь… Уже полгода. А еще декабрь! Симона, я что, должен жить без тебя семь месяцев?

– Я думаю, тебе это пойдет на пользу. Найдешь себе девушку, полюбишь ее…

– Мне не нужна девушка! Я люблю тебя! – Соломон вскочил, бросился к сестре, стал ее обнимать, она вырывалась. – Не бросай меня, – шептал он. – Умоляю, не бросай! Я же умру без тебя.

– Отпусти!

– Нет, не отпущу. Ты мой сиамский близнец. Мы не можем разделиться…

И начал неистово целовать Симону.

– Ты же клялся, – закричала она. – Здоровьем моим! – Симона хлестнула брата по лицу. Но это его не отрезвило. Напротив, Соломон стал еще настойчивее тянуться к ней губами, а его руки забрались под кофту девушки.

Симона пнула его в пах коленом. Когда брат со стоном схватился между ног, толкнула.

– Я тебя знать не желаю больше, понял?

– Прости…

– Не прощаю!

Соломон, превозмогая боль, сделал несколько шагов по направлению к сестре, но она отбежала.

– Я буду встречаться с тобой раз в год на могиле родителей, на кладбище уж ты ко мне точно приставать не начнешь. Все, Соломон, я разрываю нашу связь навсегда.

– Я умру без тебя, – снова повторил он и заплакал. Соломон думал, что его слезы растопят ее ледяное сердце. Но Симона была непреклонна:

– Это тебе только так кажется.

– Неужели тебе не больно?

– Мне противно.

Он снова сделал шаг. Она тоже, но назад. Запнулась о корень и упала на спину.

Соломон подбежал к сестре, склонился над ней.

– Сильно ушиблась?

– Голова…

– Что?

– Больно очень затылку. Обо что я ударилась?

Соломон опустился на корточки, посмотрел.

– О корень. Их тут несколько. Об один ты запнулась, на другой упала.

Он видел, как сочится кровь. Густая и как будто черная.

– Помоги мне встать, – попросила сестра.

Он взял ее за руки и потянул на себя. Симона закричала:

– Больно-больно!

– Ты разбила голову, лучше не двигаться, а лежать спокойно… – Он опустил ее обратно на землю.

– Но я так умереть могу, – голос сестры стал тише, она начала терять сознание.

– Можешь…

– Вызови «Скорую».

– Да, да, конечно. Я сейчас в деревню сбегаю…

Соломон поднялся на ноги, прошел к затухающему костру и затоптал его. Взял плед и бутылку «Зубровки». Вернулся к сестре. Она лежала с закрытыми глазами – отключилась. Соломон накрыл ее пледом. Сам сел на корень, о который Симона запнулась, и стал медленно пить «Зубровку». Глоток за глотком…

А в это время капля за каплей вытекала из Симоны жизнь.

Она умирала на его глазах, но Соломон сестру не убивал. Небеса решили так, что она должна уйти… коль не хочет остаться с ним.

Симона перестала дышать на рассвете. Соломон разрыл провал под сосной большой жестяной миской. Завернув труп сестры в плед, сунул его под дерево. Закидал землей. Заложил камнями и ветками. Сверху покрыл дерном, который срезал неподалеку. После чего собрал вещи в рюкзак и побежал на первую электричку.

Как добрался до дома, не помнил. Пребывал в прострации. Оказавшись в квартире, рухнул на диван прямо в одежде и обуви и уснул. Когда пробудился, отметил, что уже вечер. И удивился тому, что во снах ему не являлась Симона.

Соломон встал, разделся, разулся, принял душ. Заварил фирменного отцовского чая, сел у окна. Смотрел на проспект и копался в себе. Он не понимал, что чувствует…

Кроме пустоты…

Как будто ничего.

Симона не умерла для него. Она осталась его сиамским близнецом. Унеслась на небеса, к родителям, а не умчалась в Москву к какому-то там…

Раздался телефонный звонок. Соломон сразу понял, кто это звонит.

– Але, – сказал он, взяв трубку. Это было словечко Симоны. Не «алло», «да» или «слушаю». Именно «але».

– Милая, привет, как ты?

– В порядке. – Ему даже стараться не надо было, чтобы сымитировать голос сестры.

– Как съездили с братом на природу?

– Здорово. Погода была изумительная.

– Да, я слышал прогнозы. Завтра буду в городе. Ты сообщила Соломону новость?

– Я сказала, что мы собираемся в июне расписаться.

– И как он отреагировал?

– Ты ему не очень нравишься, но он принял это.

– Главное, чтоб я нравился тебе, не так ли? – рассмеялся Филипп.

– Да, ты мне нравишься, но…

– Что такое?

– Но, может, мы торопимся?

– Да ты же сама хотела пожениться!

– Хотела, а теперь не знаю, стоит ли. Мы еще так молоды.

– Сомнения – это нормально. Развею их завтра. И завтра же официально попрошу твоей руки у Соломона. Целую тебя, моя девочка.

– А я тебя. Пока.

Вернув трубку на рычаг, Соломон вытер пот, обильно текший со лба на глаза. Глаза даже пощипывало. Пошел в ванну, умылся. Снова заварил чай.

Теперь пути назад нет! Нужно разыгрывать трагедию до конца. И играть в ней две роли.

На следующий день Филипп вновь позвонил, трубку взял Соломон.

– Привет.

– Здравствуйте, это кто?

– Филипп. Позови сестру, пожалуйста.

– Ее нет.

– А где она?

– У тебя надо спросить. Мне она сказала, что поехала жениха встречать.

– Не видел я ее на вокзале. Может, разминулись?

– Скорее всего.

– Слушай, как увидишь, скажи, чтоб звякнула деду. Я у него остановился.

– Хорошо.

И бросил трубку.

Нервы были на пределе. Но Соломон не жалел о том, что спрятал тело Симоны. Она нужна была ему «живой».

Когда Филипп вечером заявился к Берковичам, Соломон встретил его во всеоружии.

– Тут для тебя письмо, – сказал он и протянул Филиппу сложенный вчетверо лист.

Парень взял его, развернул.

«Я очень тебя люблю, но не знаю, благо мое чувство или наказание. Наши с тобой отношения прекрасны… Вроде бы. Но к чему они приведут? Все отношения меняются, развиваются или, наоборот, сходят на нет… А я хочу оставить их такими, как сейчас. И как это сделать? Возможно, поставить на паузу…».

Эти строки писала Симона. Но четыре года назад. И адресовала их брату. Они обменивались посланиями, когда не разговаривали. Вернее, когда сестра не разговаривала с братом. Он никогда ей молчаливых бойкотов не устраивал.

– Что это значит? – спросил Филипп, прочтя.

– Я не разворачивал письма, не знаю, что в нем.

– На, посмотри.

Соломон пробежал глазами по тексту.

– Так вот почему она ушла из дома с вещами, – протянул он.

– Как это, с вещами?

– С большой дорожной сумкой. Я думал, она пожить хочет у тебя несколько дней, вот и взяла нарядов. А если верить письму, Симона как раз, наоборот, собиралась бежать от тебя.

– Зачем? – Филипп, мягко говоря, был в замешательстве.

– Чтобы разобраться в себе как минимум.

Разговор на этом не закончился. Они еще часа полтора беседовали, пили принесенное Филиппом вино, вернее, Соломон, лишь делал вид, а вот гостю подливал постоянно. Захмелев, жених сестры признался, что у них недавно случилась ссора из-за его неверности, но была замята, ибо он любит только Симону. В доказательство этому Филипп сделал ей предложение.

– Видишь, не все гладко у вас, вот сестра и засомневалась, – увещевал Соломон. – Но ты не расстраивайся, она скоро одумается и позвонит тебе.

Так и случилось. «Симона» позвонила. Но сказала совсем не то, что надеялся услышать Филипп. Сообщила, что едет к бабушке в Омск, а на сколько, не знает, но жених, если любит, будет ее ждать.

Не стоит и говорить, что тот если и ждал, то недолго. Соломон звонил его деду несколько раз. И от лица сестры, и от своего. При последнем разговоре старик сказал, что Филипп начал встречаться с девушкой, и у них все серьезно. Вскоре он стал мелькать на телеэкране. Пел не рок, а дурацкие песенки про любовь-морковь. Да не один, а со своей «девушкой», а точнее, сорокапятилетней звездой советской эстрады.

Соседям Соломон сказал то же, что и Филиппу. Когда они спрашивали, почему сестры не видно, он отвечал: «Уехала в Омск к бабушке».

Так Симона осталась с ним! И Соломон проживал сразу две жизни, ее и свою. И ему это было не в тягость, ведь они с сестрой сиамские близнецы, а значит, единое целое…