Глава 3
«Стеклянные куколки»

– Красивая? – спросил Савелий Зотов у капитана Коли Астахова, выслушав рассказ о визите сестры пропавшей девушки.

– Тебя, Савелий, это не должно волновать, ты у нас многодетный отец. Как там Леопольд, растет?

– Герман! Растет.

– Ну да, Герман. Шутка. Хотя, если честно, Леопольд мне нравится больше. Федор не звонил? Придет?

– Не звонил. – Савелий пожал плечами. Лицо у него было озабоченным.

– Когда ты его видел?

– Я ему звонил позавчера, сказал, что мы собираемся…

– И?..

– Он сказал, что очень занят и не уверен. Пишет статью.

– Ага, пишет он! – саркастически отозвался Коля. – На работу хоть ходит? Или взял академотпуск?

– Ходит, наверное. Знаешь, Коля, я хотел сказать… ты с ним помягче, ладно? У него сейчас трудный период в жизни, не дай бог такое пережить, и мы должны…

– Ты, Савелий, нежный, как старая перечница Иркина тетка! Розовые сопли и уси-пуси. С Федькой потверже надо… вообще, с мужиками. А то, понимаешь, придумал! Помягче! – Коля вытянул губы трубочкой и запищал: – Помягче, облизать, обсюсюкать, стряхнуть пыль с ушей! Да? А вот фиг вам! Ты, Савелий, все не так понимаешь. Любовь! Тьфу! Я ему с самого начала говорил, предупреждал, если она его один раз бортанула, бортанет еще раз. Кто попробовал больших денег, считай, пропал. Да и не любил он ее! И она его не любила.

– Не любил? Ты думаешь, это была ностальгия?

– Чего?

– Тоска по прошлому.

– Может, и тоска. А только не надо класть все яйца в одну корзину, понял, Савелий?

– В каком смысле? – удивился Зотов.

– В смысле, что есть дело, ну и вкалывай, пиши о смысле жизни, проводи семинары, отбивайся от незамужних аспиранток, это твое, а любовь… – Коля скривился.

– А любовь? – с недоумением повторил Савелий.

– Философия и любовь вещи несовместимые, помнишь, он сам говорил? Философу баба не нужна, ему нужна книжка. Чем зануднее, тем лучше.

– А твоя Ирочка? – спросил Савелий.

– При чем тут Ирка? Я же не философ, а наоборот… этот, как его? Который не верит!

– Агностик? – с сомнением подсказал Зотов.

– Ну!

– Но у вас же любовь!

– Ну и?..

– И любовь и работа. Ты вкалываешь и любишь Ирочку.

– А-а-а… – вздохнул Коля. – Черт его знает! Люблю – не люблю… Привычка, Савелий. Как любит говорить Федор: привычка свыше нам дана… Как там дальше?

– Замена счастию она. Это не Федор говорит, это…

– Во-во! – перебил Астахов. – А вообще ученые считают, что любовь рассчитана на два года. Два года любви до гроба, Савелий. И точка.

– А потом?

– А потом суп с домашним любимцем. Потом или привычка, или как в море корабли.

– Только два года? Неужели ты не веришь в любовь?

– До гроба? – Коля заржал. – Конечно, верю! Ах, любовь-морковь!

…Они уютно устроились на своем обычном месте, в углу бара «Тутси», откуда была видна полированная стойка, подсвеченная стенка с сосудами самых фантастических форм и расцветок, и парил в воздухе бормочущий плазменный телевизор. Или попросту плазма. Бормочущая плазма. Внутри этого великолепия, как большая и неторопливая усатая рыба, плавал бармен в бабочке, с полотенцем через плечо, он же владелец заведения, Митрич, старинный друг всей троицы. Время от времени он смотрел на входную дверь, потом переводил печальный взгляд на Колю и Савелия. Федора Алексеева все не было, и Митрич уже сомневался, увидит ли он в обозримом будущем любимого клиента. Он сгорал от любопытства, что же там у него произошло, пытаясь выяснить обиняками, но Савелий только скорбно качал головой, как на похоронах, ей-богу, а капитан Астахов бурчал что-то насчет «горя от ума» и любовной дури, которая выходит боком, но никогда никого не учит.

А Федора все не было. Савелий вытащил мобильный телефон, положил на стол. Митрич, рассмотрев из-за стойки телефон, встрепенулся и, выбравшись наружу, поспешил к их столику.

– Что, придет? – спросил он с надеждой.

– Придет, Митрич, не рохай, – успокоил бармена Коля. – Ты что, усы завел? – Астахов присмотрелся к жидким светлым усикам Митрича – такие в народе называют «сопливчиками». – Я и не заметил.

– Да так как-то… – смутился Митрич и махнул рукой.

– Может, влюбился? Ты смотри, Митрич, осторожнее, это дело опасное. Знаешь, какой сейчас прекрасный пол? Акулы!

– Да ладно тебе! Ой! – вдруг вскрикнул Митрич. – Федя!

На пороге зала появился Федор Алексеев в своей знаменитой черной широкополой шляпе, белом до пят плаще, с шеей, обмотанной полосатым черно-зеленым шарфом, он обводил знакомый интерьер взглядом путешественника, вернувшегося из дальних странствий.

– Федечка! – вскочил Савелий. – Пришел! А мы уже заждались!

Федор снял шляпу и поклонился…

… – Эта девушка пропала почти три месяца назад, двадцать девятого августа, – сказал Савелий, протягивая Федору распечатку с фотографией невесты под фатой и в то же самое время пытаясь подмигнуть капитану. Он из шкуры вон лез, чтобы заинтересовать Федора и вдохнуть хоть какой-то смысл в его существование.

– Ты чего? – не понял капитан, приглядываясь к Савелию.

– Сегодня к Коле приходила ее сестра, да, Коля? – продолжал Савелий. – Она принесла эти распечатки из Интернета, говорит, нашла среди них сестру. Но Коля сомневается, да, Коля?

Федор взял фотографии. Рассматривал, откладывал, брал снова. К ним уже спешил Митрич, толкая впереди себя дребезжащий столик на колесах. Федор называл это сооружение колесницей Джаггернаута. Подъехав, Митрич споро перегрузил на стол коньяк и фирменные бутерброды с копченым мясом и маринованным огурчиком.

– О, Митрич! – обрадовался Коля, потирая руки. – Давай с нами! Ох, и накатим сейчас!

– Да я же… а, ладно! За возвращение, Федя!

Они выпили. Взволнованный Митрич прикидывал, не обнять ли Федора, но не решился и убежал, сказав напоследок, чтобы не стеснялись и были как дома. Он вернулся в свой разноцветный аквариум и смотрел оттуда уже не рыбой, а усатым моржом с обгрызенными усами, время от времени утирая слезы полотенцем.

– Что-то наш Митрич совсем сдал, – заметил Астахов, откусывая добрую половину бутерброда. – Сентиментальный стал, разнюнился, как старая дева, точно влюбился. Они же все от этой самой любви дуреют.

– Кто? – не понял Савелий. Ему пришло в голову, что Коля имеет в виду исключительно барменов.

– Мужики!

Савелий бросил испуганный взгляд на Федора и пнул Колю под столом.

– Ты чего, Савелий? Места мало? – недовольно сказал Астахов.

Федор их маневров не замечал, он изучал фотографии. Шестнадцать фотографий. Шестнадцать девушек в костюмах невесты, Красной Шапочки, цыганки и Золушки. Федор разложил распечатки на столе, отодвинув рюмку. Четыре невесты, четыре Красные Шапочки, четыре цыганки и четыре Золушки. Четыре блондинки, четыре рыжеволосые, четыре жгуче-черные и четыре русые. Красивые наряды – пышные белые платья и венки из лилий у невест, пышные юбочки и кокетливые колпачки у Красных Шапочек, обилие монист у цыганок, розовые платья Золушек, руки сложены на коленях, в правой зажат золотой башмачок.

– А может, сайт чужой, – вдруг сказал Савелий.

– В смысле? – не понял Коля.

– Савелий имеет в виду, что это фотоателье работает неизвестно где, не обязательно фотограф из нашего города. Верно мыслишь, Савелий. Но если эта девушка, – он постучал пальцем по фотографии Юлии Бережной, – наша, то это зацепка, хоть и очень слабая. Нужно же с чего-то начинать. А что вы уже сделали? – Он поднял глаза на Астахова.

– Мы сделали все! Опросили родственников, соучеников, соседей, с кем встречалась, с кем общалась, дружила – всех рассмотрели под микроскопом. Выпустили листовку с фотографией, показали в вечерних новостях. Ничего! Как под землю провалилась. Сестра ходила каждый день с новыми идеями…

– И с тех пор никто девушку не видел? – переспросил Савелий.

– После двадцать девятого августа никто. Позвонили несколько озабоченных граждан и пара психов – якобы встретили где-то в пригороде или в ресторане, но оказалось туфта. Юлия Бережная ушла из дома в техникум, она училась на юридическом, в восемь утра, была на занятиях до двух, сказала подружке, что идет в кафе выпить кофе, и все. Исчезла. В три у них было собрание, она не пришла. Мобильник не отвечал, выключен с тех пор. Была ли она в кафе, персонал не помнит, от этих студентов и так голова кругом, куда уж запоминать. Может, и была. А может, не в тот день. Подружка плачет, говорит, если бы пошли вместе, то ничего бы не случилось…

– ДТП поблизости?

– Не было, проверили. А также больницы, морги, сад при техникуме… у них старинный сад, там такие джунгли, не продерешься. Катакомбы.

– Что она за человек? – спросил Федор.

– Обыкновенная девчонка, девятнадцать лет. Жили вдвоем с сестрой… вот та настоящая… – Коля замялся, – …наседка. В смысле, суетится, много говорит, плачет, руками размахивает, аж в глазах мельтешит. Все время повторяет одно и то же. Работает воспитательницей в детском садике. Мать была участковым врачом… работа собачья. Умерла от сердечного приступа прямо во время вызова к какому-то алкоголику. Вот так. Младшей было тогда четыре года. Отец спился и через пару лет тоже умер. Была бабушка. Еще вопросы?

– Бедные девочки, – вздохнул сердобольный Савелий. – А что же теперь делать?

Ему страшно хотелось спросить, жива ли еще девушка, как они думают, исходя из своего опыта, но он побоялся. Сообразил спросить иначе:

– А есть статистика… возвращений?

– Статистика есть, и возвращений, и невозвращений, Савелий, – сказал Коля. – За последние пять лет у нас в городе пропало восемнадцать женщин. Вернулись домой, погуляв, семь. Три заявления забрали обратно; еще два подали по ошибке, поспешив, а одно – дурная шутка: муж отомстил жене, попросив объявить ее в розыск, хотя прекрасно знал, где она. С ним провели работу. Остаются пять, о них до сих пор ни слуху ни духу. Включая Юлию Бережную. Причем все пять за последний год с небольшим.

– Статистика говорит, что исчезают больше весной или осенью, больше мужчины, чем женщины, – примерно в два раза, а одна треть подростки, – заметил Федор.

Савелий открыл рот, но сказать ничего не успел, так как Федор предупредил его вопрос:

– Большинство из них находят, Савелий. Или сразу, или через месяц, а то и через несколько лет. Всякое бывает.

– Но почему? – Савелий все-таки спросил.

– Что почему?

– Почему они исчезают? Что с ними случается?

Николай и Федор переглянулись.

– По-всякому, Савелий, – сказал после паузы Федор. – Аварии, потеря памяти, становятся жертвами грабежа или насилия… Бывают случаи, когда люди уходят сознательно, жизнь достала или хвост длинный – вот и рубят концы. Или родные не дают дышать и заниматься любимым делом. По-всякому, – повторил он. – Алкоголики, наркоманы…

– А их ищут?

– Ты же слышал, Коля тебе все расписал.

– А эта девочка, Юлия Бережная? Коля говорит, искали, но не нашли, и теперь уже не будут искать?

– Ее ищут, Савелий. Фотографии расклеены в общественных местах… ты же слышал.

– И все?

– А что бы сделал ты?

– А вот это? – Савелий взял фотографию Юлии. – Не поможет?

– То, что их так много, хорошо, – заметил Федор.

– Почему? – не понял Савелий.

– Потому что больше вероятность, что они живы. Работает подпольный… кстати, а что они предлагают? Интим-услуги?

– Они ничего не предлагают, и контактных данных нет, – сказал Коля. – И вообще сайт прикрылся. Последний выход в эфир имел место десятого сентября, через две недели после исчезновения Юлии. Подозреваю, выставили ее фотографию. После чего с концами.

– А почему «стеклянные куколки»? – спросил Савелий. – Что это значит?

– По кочану! – сказал капитан. – Куклы и куклы! А стеклянные, деревянные, красные или зеленые… не суть. Куклы, куколки… Действительно, куколки! – Он взял несколько фотографий, всмотрелся. – Правда, какие-то квелые… – Он покрутил головой.

– Живости мало, – подсказал Федор. – Согласен, игривости не хватает. Обычные девушки.

– Вот именно. Сразу видно, не профессионалки – те и живость тебе, и игривость изобразят в лучшем виде. Мозгов у этих девиц меньше, чем у курицы. Странно, что их такая прорва, такую ораву не спрячешь. Я думаю, они уже за пределами города.

– Может, начинающий фотограф тренируется? Пообещал им звездную жизнь, они и побежали, – предположил Савелий.

– Может, все может быть, – буркнул Астахов. – Они же все как с ума посходили.

Коля насупился, вспомнив гражданскую жену Ирочку, которая сожгла его любимую рубашку. Рубашки он обычно гладил сам во избежание, махнув рукой на мужскую гордость, но накануне они поссорились, а сегодня утром помирились, и Ирочка на радостях сказала, что погладит ему рубашку, а он, дурак, расслабился, потерял бдительность и забыл, с кем имеет дело. Ну и вот… погорел.

Ирочка, хорошенькая молодая женщина небольшого роста, работала «старшим куда пошлют», как ехидно называл ее должность капитан, у культового кутюрье Рощенко, Рощика для своих. И секретаршей, и костюмером, и даже курьером. Правда, и на подиум ее иногда выпускали, и Рощик очень ее хвалил. Ей бы росточку добавить, и тогда карьера модельки была бы у Ирочки в кармане, но, увы, не обломилось. Но Ирочка не унывала. Характер у нее был жизнерадостный, а потому Колины занудные выволочки она пропускала мимо ушей. Обоих это устраивало, по-видимому. Хотя… Хотя необходимо заметить, что рядом с собой в мечтах, если можно так выразиться, капитан видел другую женщину, настоящую подругу – мудрую, любящую, с озабоченным лицом. Он представлял себе, как после сложной полицейской операции по задержанию особо опасной личности он возвращается домой, зная, что она не спит, стоит у окна, кутаясь в шаль, не сводя печального взгляда с пустой улицы. Он входит, она выбегает в прихожую, в глазах ее слезы облегчения. Он валится на диван, она снимает с него сапоги, говорит, я сейчас, и бежит в кухню. Возвращается и зовет его ужинать, но он уже спит. Она стоит над ним, качая головой, в глазах ее любовь и слезы счастья. Потом она накрывает его пледом и садится в кресло рядом, не сводя с него любящего материнского взгляда…

В этом месте Колина фантазия давала сбой, и он вспоминал, что диван короток и неудобен, и если по неосторожности проведешь на нем ночь, то потом полдня ходишь, повторяя фигурой его изгибы, и с деревянной шеей и что он храпит, как бегемот на водопое, по выражению Ирочки. «Почему на водопое?» – цеплялся Коля, которого раздражали дурацкие сравнения подруги, часто не имевшие ничего общего со смыслом. Так я вижу, отвечала важно Ирочка. Да и сапог он тоже не носит.

Когда Астахов возвращался домой после… неважно, просто поздно, в квартире стояла вонь какой-то химической дряни, а Ирочка увлеченно красила ногти в разные цвета и махала в воздухе пальчиками, и ее пальчики напоминали огрызки цветных карандашей. На столе перед ней стояли разноцветные пузырьки, оглушительно воняющие. При виде насупленной Колиной физиономии она вскакивала и вскрикивала: «Ой, как ты меня напугал! Давай быстренько чисть картошку, я сделала котлеты!»

В голове человека живет красивый идеал, а действительность диктует свое, в смысле, вносит коррективы. Мудрецы стаскивают идеал на землю, мудро усмехаясь – на то они и мудрецы, а мечтатели… Да ради бога! Мечтайте на здоровье! А вообще, жив-здоров, ноги-руки целы, нигде не колет – не болит, любимая работа есть, друзья, подруга, дом… какого рожна? Печальную, всепрощающую, закутанную в шаль женщину у окна вместо взбалмошной Ирочки? А не надоест, как в одной бардовской песне, – «любить усталые глаза»? А тут как чертик из коробочки Ирка, женщина-сюрприз, каждый день что-нибудь новенькое!

Трио друзей было надежным, спетым и взаимопонимающим. Капитан Николай Астахов – опер из убойного отдела, человек суровый, пессимист в большей степени, чем оптимист, поскольку знаком с изнанкой жизни и не ожидает от нее ничего путного; Савелий Зотов – главный редактор отдела дамских романов издательского дома «Арт нуво», человек наивный, оторванный от изнанки жизни, счастливо женатый, отец двоих детишек – Настеньки и Лео… тьфу ты! Германа; и Федор Алексеев, бывший коллега Коли, тоже капитан, ныне преподаватель философии в местном педагогическом университете. Человек, сменивший «военный мундир на академическую тогу», по его собственному выражению. Федор вдумчив, любит мыслить, расставлять все по полочкам, по ночам пить кофе литрами и решать всяческие исторические ребусы и загадки; он также часто высказывает предположения, которые не лезут ни в какие ворота, как считает Коля, – плоды ночных бдений. А Савелий у него на подтанцовке, тоже как ляпнет, так хоть стой, хоть падай. Но, если честно, что-то в ляпах Савелия есть, нужно только истолковать их правильно, в чем поднаторел Федор. Капитан держит их в курсе происходящих в городе криминальных событий, они их обсуждают, собираясь «на точке» – в излюбленном баре «Тутси», где хозяином добрый старик Митрич. Федор рассуждает насчет версий, Савелий вставляет свои два гроша, а капитан хватается за голову и кричит, что идеи их абсолютно дурацкие, потому что… дурацкие и не лезут в ворота. Ни в какие. Но тем не менее, тем не менее…

– Может, и побежали, – заметил Федор в ответ на предположение Савелия о том, что некий фотомастер пообещал девчонкам звездную жизнь, вот они и побежали. – Но куда после этого делись? Почему порвали с родными? Почему молчат?

Савелий открыл было рот, но Коля поспешно сказал:

– Чего-то пересохло в организме, не к добру. А не накатить ли нам, други? Леопольд растет, Федька оклемался, на человека стал похож, даже Митрич и то усы отрастил. А мы как канадские лесорубы, о работе и о работе.

– Герман, – поправил Астахова Федор.

– Ну да, Герман. Поехали!

Но Савелий все-таки спросил – когда они выпили.

– Я все-таки не понимаю, – начал он, запинаясь, – если пропавших девушек пять, а здесь шестнадцать, то… как же так?

Николай и Федор снова переглянулись. На лице капитана появилось выражение как будто его донимают зубы, но он ничего не сказал, только махнул рукой.

– Савелий, тот факт, что наша Юлия в обеих группах – с куклами и с пропавшими девушками, – вовсе не значит, что все шестнадцать стеклянных кукол пропали, понимаешь? – принялся объяснять Федор. – Может, пропала только одна из них, Юлия, а остальные живы-здоровы и ходят на работу. Это разные группы, Савелий. И далеко не факт, что это, – он ткнул пальцем в фотографию невесты, – Юлия Бережная. Сестре могло показаться, как ты понимаешь. Кстати, – повернулся он к Коле, – а вы…

– Может, хватит на сегодня? Приходишь к Митричу культурно провести время, узнать городские новости и расслабиться, а покоя и тут тебе никакого. Конечно, сравнили, не дураки. Никого из пятерки среди кукол нет.

Но, как оказалось впоследствии, капитан ошибался.