Глава 38
И грянул гром!
Федор отворил калитку и вошел во двор. Навстречу ему бросился черный кудлатый песик, залился радостным лаем. Федор потрепал его по голове. Женщина, возившаяся на крыльце, подняла голову и взглянула вопросительно. Это была совсем молоденькая женщина, почти девочка. Лицо у нее было заплаканным, голову покрывала черная кружевная косынка.
– Извините, вы не подскажете… – Федор запнулся.
– Вы, наверное, к тете Славе? – сказала женщина. – Прочитали в газете? Вы опоздали, похороны были в десять утра. Было много людей… соседи, тетины ученики, все вспоминали про тетю, прощались с ней… много венков! Помянули и разошлись. Да вы проходите, посидите у нас. Болик, не приставай!
…Газету Федор не читал. О похоронах старой учительницы ему рассказали старики Самсоненко. Он навестил их накануне, попросил узнать, поработать разведчиками, как сказал Петр Артемович. Надо на Пятачок, сказал старик, там народ все местные новости знает, куда там радио.
– Пятачок? – удивился Федор.
– Наш базарчик, – пояснила Зоя Ильинична, – на площади. У нас в Посадовке многие держат коз, кур, поросят, ну и торгуют. Овощи тоже, со своего огорода. К нам даже из города едут, а чего – продукты свежие, чистые.
– Ты расскажи лучше про Славу Мироновну, – вспомнил Петр Артемович.
– Точно! – Зоя Ильинична всплеснула руками. – Учительница, всю жизнь в нашей школе проработала. Умерла от рака, завтра похороны. Мы с отцом идем. Все идут, ее у нас любили. А почти год назад привезла племянницу, не помню уже, откудова, дочку младшей сестры, Оля зовут. Сестра погибла, газовый баллон взорвался, и она осталась сиротой. Вот Слава ее к себе и забрала. Слава добрая была, царствие ей небесное. – Зоя Ильинична перекрестилась. – Славная девочка, я их в магазине недавно видела, только слабенькая, видать, после смерти матери еще не оправилась. Глазки опустила, застеснялась, за руку Славу держит, выпустить боится. А тут новое горе…
…Федор поднялся на крыльцо, вошел в дом за хозяйкой. Болик сунулся было следом, но женщина строго сказала:
– Нельзя!
В большой комнате был накрыт стол – полупустые блюда и салатницы, грязные тарелки, бокалы и стаканы; запах еды. Поминки. Печальный беспорядок, когда все уже разошлись. Гости разошлись, а родные остались, измученные, уставшие, отупевшие от горя…
– Все уже ушли, – повторила она. – Лена, соседка, торопилась, пообещала, что придет потом, поможет, а я сказала, не нужно, я сама. Она тоже тетина ученица, и ее дочка и сын. Тетя всех посадовских учила. Хорошо, что вы пришли. Знаете, мне сейчас нужно что-то делать, чтобы отвлечься…
Она вздохнула. Федору показалось, что она сейчас заплачет.
– Я помогу, – сказал он поспешно. – С детства люблю мыть посуду, хлебом не корми, дай что-нибудь вымыть!
Она улыбнулась:
– Правда? Если вы не спешите…
– Как вас зовут?
– Оля. Слава Мироновна моя тетя. – Помолчав, добавила: – У нее был рак.
– Я Федор. Федор Алексеев. Давайте я буду относить на кухню, а вы мойте. Так быстрее. Или наоборот.
– Неудобно, – смутилась она. – Вы лучше присядьте и расскажите… Вы когда у тети учились?
Оля была совсем молоденькой, лет двадцать, не старше, с миловидным бледным растерянным личиком и светлорусыми волосами. Федор только сейчас рассмотрел ее как следует. Девушка не смотрела Федору в глаза, и было видно, как ей не по себе.
– Олечка, я люблю убирать со стола, – сказал он. – Мы уберем, а потом вы угостите меня чаем и мы помянем Славу Мироновну, хорошо?
Она кивнула.
– Показывайте дорогу!
– Сюда! – Она пошла из комнаты.
Федор, захватив в каждую руку по блюду, последовал за ней.
– Где похоронили Славу Мироновну? – спросил он, передавая ей посуду.
– На нашем кладбище, как войти, направо по дорожке. Вся школа была, бывшие ученики. Ее все любили. Если хотите, я потом покажу.
– Обязательно. Вы сказали, вы ее племянница?
– Да, моя мама и тетя Слава сестры.
– Олечка, а ваша мама тоже живет в Посадовке?
– Мама умерла почти год назад, несчастный случай, взорвался газовый баллон. Мы жили в другом городе. Тетя Слава приехала и забрала меня, сказала, что тебе одной оставаться, поехали ко мне, приезжай и живи. Мы раздали все вещи… Я плохо помню, я заболела. Тетя жила одна, детей не было, муж умер, давно уже. Я и поехала.
Федор вернулся на кухню с новой порцией грязной посуды.
– Мне нравится Посадовка, – сообщил он, передавая ей посуду. – Правда, на работу ездить далеко.
– Я работаю здесь, в Посадовке, секретарем у нас в жэке. Думаю поступать в пединститут, я люблю детей… Я иногда думаю, что в другой жизни у меня было много детей. И тетя Слава одобряла. Только боялась за меня, говорила, не торопись…
– Боялась?
– После смерти мамы я долго болела, уже здесь, страшные головные боли, а диагноз поставить не могли. Теперь все почти прошло, но иногда… – Она запнулась.
Федор не сводил с нее внимательного взгляда.
– Иногда в голове все путается, и еще всякие сны снятся, а потом ничего не помню. Просыпаюсь, как будто что-то душит. Тетя Слава говорила, это от потрясения, это пройдет. Она меня любила. И я ее. Я не знаю, как я теперь без нее… – Она все-таки заплакала.
– Олеся, не плачьте, – сказал Федор. – Все будет хорошо.
– Олеся? – Она смотрела на него испуганными заплаканными глазами. – Меня так называли в детстве, кажется… давно.
– А где вы раньше жили?
– В другом городе… – Она потерла лоб. – Мы с мамой там жили… Большой город. Тетя рассказывала…
– Вы лежали в больнице?
– Тетя Слава говорила, что лежала, в том городе. Я не помню… Я не знаю, как я теперь буду одна. Хорошо, что зима прошла, скоро все зацветет и дни длиннее. Я так люблю весну! Тетя Слава говорила, в Посадовке много сирени, пахнет, аж голова кругом, только я не помню. Мама умерла в мае, и мы сразу приехали… – Девушка задумалась. – Только я не очень помню, все путается в голове. У нас много альбомов с фотографиями, тетя Слава рассказывала мне про бабушку и дедушку… Я их совсем не помню. Про маму, когда она была маленькая. Она говорила, я похожа на маму. Знаете, тетя Слава знала, что очень больна, она боялась за меня, что я останусь одна… Все время напоминала, что мои документы: паспорт, свидетельство о рождении, дарственная на дом – в серванте, в верхнем ящичке. Говорила, ты молодец, Олечка, ты сильная, ты справишься, только не бойся ничего. Помни, ты не одна. И как молитву повторяла: все будет хорошо! И меня заставляла… – Девушка улыбнулась сквозь слезы. – Я теперь как проснусь утром, так и повторяю: все будет хорошо! Все будет хорошо! Знаете, помогает, честное слово! Как будто она на меня смотрит. Мы много разговаривали, тетя вспоминала про свое детство, про учеников, всякие смешные случаи. А еще говорила, что меня ей бог послал… – Она судорожно вздохнула. Не то вздохнула, не то всхлипнула…
Федор рассматривал ее детское лицо, беспокойные руки, которые, казалось, разглаживали невидимую морщинку на фартуке; она говорила неуверенно и сбивчиво.
– Тетя Слава говорила, не надо бояться, – повторила она. – Никогда не нужно бояться.
– Кого же вы боитесь, Олеся? – спросил Федор. – Или чего?
– Никого… – Она как будто удивилась. – Не знаю. Никого не боюсь, просто иногда… – Она потерла лоб, – все путается. Но это пройдет, тетя Слава говорила, это ничего, пустяки.
…Федор видел, как ей не хочется, чтобы он уходил. Они пили чай с яблочным пирогом, она рассказывала про тетю Славу, про разбойника Болика – соседскую собаку, про соседку Лену, хозяйку Болика. Ее руки были так же беспокойны, и в глаза ему девушка не смотрела. Ему казалось, она боится замолчать, потому что тогда придется говорить ему, и она боится того, что может услышать. Федор видел, как она коротко взглядывает на него, словно спрашивает, кто ты? Зачем ты здесь? Что ты знаешь обо мне? Не говори ничего, я боюсь, я не хочу ничего знать. Пожалей меня…
Она не помнит или не хочет помнить о том, что случилось с ней, думал Федор, рассматривая ее с жалостью. Она не помнит, что была «стеклянной куколкой», не помнит маньяка, который держал ее взаперти, не помнит своей настоящей семьи. Включился инстинкт самосохранения, приказал забыть и отсечь. Стер память. Жаль, ему не удалось поговорить с этой женщиной, Славой Мироновной, и теперь о том, что произошло в мае прошлого года, они могут только догадываться. Как пересеклись дорожки старой одинокой учительницы и беглянки, вырвавшейся из рук убийцы?
Он представил себе, как она в розовом платье Золушки, испачканном чужой кровью, под действием наркотиков, выбирается из проклятого дома и бродит по лесу. Лицо ее исцарапано ветками, платье изорвано; она не помнит, что произошло, и не понимает, куда идет, но осознает, что останавливаться нельзя…
Старая учительница привела ее в свой дом. Что она могла подумать, увидев ее окровавленное платье? Только одно: девушка кого-то убила и не выдержала потрясения. Она никому ничего не сказала и выдала ее за свою погибшую племянницу. Она не могла не знать о страшной находке во дворе Устиновых – в Посадовке все про всех знают, – но почему-то промолчала о девушке. Боялась за нее? Боялась, что затаскают по экспертизам и допросам? Боялась, что снова останется одна? Думала ли она о семье этой девушки, понимала ли их горе? Возможно, она собиралась встретиться с ее родными… найти их и рассказать? Просто не успела? Или думала, что иногда лучше оставить все как есть?
Нет ответа, и уже не будет…
