Глава 4

Эльк Райнике, вызвавший такое раздражение у своей соседки по антикварному рынку, был в глазах Александры ярким представителем старинного голландского типа. Впрочем, его дедушка со стороны отца был немцем. Высокий, стройный, отлично сложенный, Эльк в свои сорок пять лет сохранял спортивную форму, благодаря тому, вероятно, что повсюду передвигался на велосипеде. Хромал он с детства, после травмы колена, полученной во время игры в футбол, и с детства же носил очки, но это ничуть не мешало ему с энтузиазмом крутить педали, проносясь по набережным грахтов и по узким переулкам с такой скоростью, что полы его расстегнутого черного пальто вздувались, будто паруса пиратского клипера. Черты лица у него были крупные, чеканно четкие, профиль – словно с античной германской медали. Круглый волевой подбородок, тонкая верхняя губа и чуть выпяченная нижняя, плотно прижатые к черепу уши, серые глаза с янтарными точками вокруг зрачков – весь его породистый облик находился в полной гармонии со старинным центром Амстердама, таким же неярким, спокойным и логически ясно устроенным.

Познакомились они на Де Лоир два года назад, когда Александра задержалась возле витрины его магазинчика, совсем небольшого. Заказов на часы у художницы на этот раз не было, и она просто любовалась выставленной на полках коллекцией. Когда к ней с улыбкой подошел хозяин, Александра слегка смутилась – ведь она не собиралась ничего приобретать. Но Эльк, тут же представившись и пожав ей руку, и не навязывал ей свой товар. Любопытный и общительный, как большинство амстердамцев, он просто хотел познакомиться и поболтать. Истый уроженец портового города, через переулки которого, как песок через устье песочных часов, день за днем течет пестрая толпа чужеземцев, он интересовался всем и всеми. Узнав, что Александра приехала из Москвы, Эльк восхитился и немедленно пригласил ее выпить чашку кофе. Через час художница знала всю его биографию и пересмотрела все семейные фотографии, которые антиквар носил с собой в портмоне. Эльк был женат на испанке, у них недавно родилась дочь. Также членами семьи, обитающей неподалеку от рынка, в районе Йордана, на Розенграхт, в родовом доме семьи Райнике, были две беспородные собаки, чьи фотографии любовно хранились рядом со снимками жены и ребенка.

Тогда, в кофейне, Александра оставила Эльку свой номер телефона и адрес электронной почты, попросив высылать ей снимки часов, которые можно будет показывать московским коллекционерам, чтобы предложить товар. Два дня спустя, когда она еще была в городе, Эльк позвонил ей и предложил проехаться по вечерним каналам на моторной лодке. Они встретились на Сингеле ближе к закату и больше часа кружили по всем центральным каналам, пока не стемнело и вода между высоких каменных набережных не стала золотой от вечерних огней. Эльк сидел у мотора, на корме, Александра на носу лодки. Когда она оборачивалась, хозяин вопросительно улыбался, словно безмолвно спрашивая, нравится ли ей прогулка. Причалили на Раамграхт, неподалеку от Южной церкви. Там Эльк привязал лодку и повел Александру ужинать. Они уселись на набережной, под оранжевым тентом уличного кафе. На столике горела свеча в стеклянном абажуре, вокруг слышалась разноязычная речь. Здесь ужинали и туристы, которых в апреле было еще немного, и голландцы, которые пришли целыми семьями, со стариками, маленькими детьми и собаками. Эльк, весь вечер бывший очень немногословным, теперь окончательно замолчал. Он смотрел на Александру, словно чего-то ожидая, в стеклах очков отражалось удвоенное пламя свечи, и невозможно было понять выражение его глаз. Была минута, когда Александре вдруг показалось, что цель этой вечерней прогулки не совсем та, какую она предполагала. Собираясь прокатиться по каналам, художница думала, что антиквар с Де Лоир стремится завязать и укрепить деловую связь с новым потенциальным партнером, который может открыть его скромному предприятию выход на московский рынок. Но тогда, на набережной, пока они ждали заказанный ужин, Александра вдруг ощутила повисшее в воздухе напряжение. Сидевший напротив мужчина не сделал ни одного движения, не сказал ни слова, которые можно было истолковать как попытку флирта. То, что внезапно возникло между ними, было куда сильнее и серьезнее. Вокруг по-прежнему звучали голоса, звенели приборы, раздавался детский смех. По каналу с мягким рокотом проходил освещенный изнутри туристический катер, на мосту звенели несущиеся велосипеды. Чайка, упавшая словно из-под самой луны, низко висевшей над городом, спикировала над каналом и с пронзительным воплем унеслась вдаль, туда, где мерцало небо над городским центром. Этот крик заставил Александру вздрогнуть. Эльк встрепенулся и, очнувшись от оцепенения, спросил, не холодно ли ей. Принесли ужин. Угрожающее очарование момента рассеялось, и через минуту они смеялись, с аппетитом ели и говорили о делах.

С тех пор прошло два года. Эльк регулярно писал, как они и договорились в тот вечер, присылал снимки наиболее интересных экземпляров, которыми пополнялась его коллекция. Порой Александра продавала их и получала комиссионные. Эльк торговал честно, и ни разу не возникла потребность в возврате присланной вещи. Александра обязательно получала от него поздравления на Рождество и на Пасху (по католическому календарю), а также на свой день рождения. Все общение шло в самом обыденном ключе и было полно здравого смысла. Они приносили друг другу пользу, каждый относился к партнеру с уважением и симпатией. И все же Александра не забывала той минуты на набережной, когда взгляд сидевшего напротив мужчины вдруг сделался странным, одновременно непроницаемым и очень красноречивым. Каждый раз, видя в почте письмо от Элька, художница ощущала словно укол булавкой в области сердца. И хотя Александра знала, что в письме содержится очередное деловое предложение или поздравление и ничего иного там быть не может, она каждый раз медлила его открывать.

…И вот Эльк стоял в нескольких шагах от нее, продолжая протирать очки, щурясь и пытаясь рассмотреть лица посетительниц. Александра не выдержала и рассмеялась в голос. Мужчина замер, затем торопливо нацепил очки и вскрикнул:

– Вот так-так!

Они пошли навстречу друг другу, протягивая руки для пожатия, но в последний момент антиквар обнял Александру и крепко расцеловал в обе щеки. Затем отстранился, поправляя на переносице очки:

– Это действительно ты!

– Сама не верю, что я здесь!

Художница смеялась, поражаясь тому, насколько рада видеть этого человека. Все черное, тяжелое и гнетущее, что было у нее на сердце в последнее время, внезапно исчезло. И дело было вовсе не в том, что она строила какие-то далеко идущие планы, связанные с часовщиком с Де Лоир. Александра еще два с половиной года назад, после того памятного вечера, твердо решила, что их отношения будут деловыми, дружескими и больше никакими. Слишком страшный шрам оставил на ее жизни первый роман, еще питерской поры – роман с женатым мужчиной, преподавателем Академии художеств, где она училась. И хотя взгляд Элька, в котором она, с его ведома или без, прочитала так много, не стерся в ее памяти, она хранила его без всякой корыстной цели. Так хранят засушенный цветок, камешки с моря или театральный билет.

Тем временем улыбающийся Эльк взглянул на Варвару, которая с кислым лицом драпировалась в палантин, делая вид, что разглядывает что-то на набережной через стекло витрины. Его улыбка погасла, на губах осталась только ее тень. Эльк поздоровался, любезно и безлично. Варвара едва кивнула, всем видом выражая нетерпение и недовольство.

– Ну, мы должны спешить! – бросила она Александре. – Я бы поехала на велосипеде, но ты… Можно, правда, и на трамвае.

Она демонстративно говорила по-русски, подчеркивая тем самым, что информация приватная и касается только их двоих. Александра так же демонстративно ответила по-английски – на этом языке они общались с Эльком:

– В самом деле, почему бы и не на трамвае? Мы едем на аукцион к Бертельсманну, Эльк! Ты как, не собирался туда?

– Собственно, нет… – Он задумчиво провел кончиками пальцев по отсыревшей пряди русых волос, упавшей на лоб. Откинул волосы назад и вопросительно взглянул на Александру: – Ты надолго приехала?

– Боюсь, совсем ненадолго… Может быть, до завтра. И по правде сказать, я тут случайно.

Эльк расстроился так искренне, что сыграть это было невозможно. Александра вновь ощутила горячий укол в сердце. Она с ужасом поняла, что ей очень приятно видеть, как расстраивается из-за ее быстрого отъезда этот мужчина.

– А вы не будете против, если я пойду с вами? – теперь Эльк обращался одновременно к обеим женщинам. – Я не помешаю?

– Аукцион – общественное место, менеер! – отрезала на этот раз по-английски Варвара. Пятнами покрылась не только ее шея, но и все лицо, до границы с волосами.

Она была в бешенстве, которое пока приходилось сдерживать. – Вход, правда, платный.

– Думаю, я справлюсь с этим расходом, мевроу! – с преувеличенной любезностью ответил Эльк, и, услышав металл, звякнувший в его голосе, Александра с удивлением поняла, что он умеет злиться.

Художница впервые видела этих людей вместе. В прошлый приезд, встречаясь с Эльком, она успешно избегала контактов с Варварой, а общаясь с бывшей соотечественницей, не пересекалась с владельцем часового магазина. Лишь легкая мимическая судорога, пробежавшая тогда по лицу Элька при упоминании имени Варвары, позволила сделать вывод, что он ее недолюбливает. Варвара же, узнав о том, что Александра установила на Де Лоир новый деловой контакт, презрительно бросила:

– А, этот хромой… Ничтожество. Не понимаю, как он своими часами торгует, он же слепой практически! Однажды навернется на велике в канал, помяни мое слово!

Впрочем, удивляться такому настрою не приходилось. Антиквары, как давно заметила Александра, дружили крайне редко. Их отношения часто носили характер хорошо замаскированной ревности, как у грибников, собирающих грибы в одной роще.

– Ну хорошо, давайте поторапливаться! – Варвара первая направилась к выходу. – Нас никто ждать не будет. Я предлагаю пойти пешком. Тут всего-то ничего…

– Подожди! – воскликнула Александра, с помощью Элька надевавшая на ходу свою куртку. – Тут же одна минута до автобусной остановки, там сядем на прямой автобус до Центральной станции…

– Я хочу пройтись! – отрезала Варвара и вышла, хлопнув дверью. Колокольчик оскорбленно взвизгнул.

Эльк открыл дверь перед Александрой и, придержав ее, вышел последним. Оказавшись на набережной, они увидели уже только спину Варвары, которая независимо удалялась в сторону центра по Лоирсграхт. Им ничего не оставалось, как двинуться следом.

Погода вновь переменилась. Небо затянула тонкая серая пелена, ветхая, как истлевшая в сундуке кисея. Тут и там в разрывах облаков синело небо. Дул сильный ветер, яростно обрывавший последнюю желтую листву с деревьев на набережной.

Эльк взял было Александру под руку, но тут же отпустил. Спустя минуту художница поняла причину этого неловкого маневра – сегодня Эльк особенно сильно прихрамывал и явно не хотел виснуть у нее на локте. Поняла она также и всю подлость тактического хода, совершенного Варварой. Зная, что ненавидимый ею сосед по рынку хромает и без велосипеда передвигается с трудом, она затеяла прогулку протяженностью километра на полтора. Это была хотя и небольшая, но ощутимая, причем физически, месть.

– Я бы все-таки поехала на автобусе, – заявила Александра.

– Если ты думаешь, что мне трудно идти… – Эльк усмехнулся, обматывая вокруг шеи серый шарф грубой домашней вязки. – Совсем нет. Зимой я всегда сильнее хромаю, не обращай внимания. Знаешь, я постоянно о тебе вспоминал…

– Я тоже! – вырвалось у художницы.

– Я имею в виду, вспоминал не из-за сделок, которые ты мне устраивала, – уточнил Эльк. Он говорил спокойно, шел не торопясь, не сводя внимательного взгляда со своей спутницы. – Часто думал, как ты живешь, что делаешь… По почте не очень-то побеседуешь… А ты в каждом письме писала, что никаких дел в Амстердаме пока не предвидится.

– Вот видишь, все-таки приехала. – Александра тоже замедлила шаг, приноравливаясь к походке своего спутника. Фигура Варвары давно исчезла из вида. Та, судя по всему, обиделась смертельно. – Правда, с делами пока ничего не выходит, но… Хотя бы с тобой увиделась.

– А какие были планы? – поинтересовался Эльк.

Александра не видела причины что-либо скрывать от своего друга и честно рассказала ему всю историю исчезновения московской приятельницы, не скрыв и содержания оставленного в отеле загадочного письма.

Часовщик с Де Лоир не был знаком с Надеждой, хотя сама Пряхина сразу вспомнила его, когда Александра два с половиной года назад рассказывала ей о своем новом знакомстве.

– …Такой высокий, в золотых очках, нордического типа? Хромает, как Байрон? – уточнила тогда Надежда, выслушав историю знакомства. – Приметный! Видала его на рынке… Правда, не общалась. Мне показалось, он немножко со странностями.

– Мы все со странностями! – заметила Александра, и приятельница полностью с ней согласилась. На том их разговор об Эльке Райнике и кончился, чтобы никогда не возобновляться…

И вот сейчас, остановившись на набережной, слушая ее рассказ, Эльк озадаченно хмурился, слушая описание внешности Надежды.

– У нее такие хвостики за ушами, как у девчонки! – Александра показала, где у приятельницы были хвостики. Эльк покачал головой:

– Не помню, не обратил внимания. За день перед глазами проходит столько людей… Да, все, что ты говоришь, очень странно. И она даже не поздравила девочку?

– Ни словом. А ведь столько сил и времени на нее положила…

– Дай мне записку! – попросил Эльк. Открыв конверт, полученный Александрой в отеле, он с минуту рассматривал вложенный в него лист, словно надеялся увидеть что-то, кроме краткой надписи на незнакомом ему языке. Затем вернул письмо Александре. – К сожалению, такого отеля я не знаю. А если бы он был не в Амстердаме, она указала бы город, так?

– Это очевидно! – Александра сунула конверт в сумку. – Да, кажется, Надя переоценила мои способности… Такие загадки решаются с ходу или совсем не решаются.

– А если записку писала не она? – ошеломил ее антиквар. – Почему все надписи сделаны печатными буквами? Она всегда так писала?

Художница не нашлась с ответом. Она впервые подумала о том, что никогда не видела почерка пропавшей приятельницы. А Эльк тем временем продолжал, вновь неторопливо пускаясь в путь, так что она была вынуждена следовать за ним:

– Знаешь, что я предлагаю? Давай вечером вместе пойдем в тот отель, где она оставила письмо. Я тоже считаю, что дело темное. Если ты захочешь обратиться в полицию, я тебе помогу. Без меня ничего не делай!

– Я так тебе благодарна! – У Александры навернулись слезы не то от ветра, бьющего прямо в лицо, не то от схлынувшего напряжения, в котором она жила последние дни. – Если бы ты знал, какие жуткие мысли меня посещали последний месяц, с тех пор, как я все узнала. Мне почему-то казалось… Не стоит этого говорить, наверное…

Она остановилась, покусывая обветренную нижнюю губу, глядя, как ветер крутит в воздухе горсть ржавых листьев. Небо вновь почернело, близился дождь. Эльк стоял рядом, серьезный, молчаливый, сунув руки в карманы пальто, как всегда, расстегнутого.

– Мне казалось, что я никогда больше ее не увижу, – сделав усилие, закончила фразу Александра. – Я думала, что она погибла!

На этот раз мужчина взял ее под руку и уже не выпустил. Так они и шли навстречу ветру, пересекая грахт за грахтом, приближаясь к центру. На Хюденстраат Эльк внезапно выпустил локоть Александры, сделал ей знак подождать и скрылся в одном из магазинов. Спустя пару минут он появился сияющий, с кулечком в руках:

– Это лучший шоколад в Амстердаме! Ну, попробуй! Когда я был маленький, все время просил, чтобы мне здесь купили конфеты, но родители никогда их не покупали…

– Почему? – поинтересовалась Александра, заглядывая в кулечек. Конфеты были восхитительные, даже на вид, и все разные. Она выбрала розовую пирамидку, с золотой съедобной фольгой на макушке.

– Я плохо себя вел! – с похоронным видом заявил Эльк, и оба рассмеялись.

На площади Спей Эльк купил в киоске кофе на вынос, и они продолжали путь, продолжая на ходу поедать конфеты, грея руки о картонные дымящиеся стаканчики. В этом импровизированном пикнике было что-то легкомысленное и, как все легкомысленное – волнующее. Они углублялись в сплетения узких безлюдных переулков, шли по мокрой скользкой мостовой среди накренившихся домов, останавливались, чтобы выбрать в кульке конфеты… Их пальцы соприкасались.

– Давай вот эту съедим пополам! – предложил Эльк, протягивая Александре квадратную конфету из белого шоколада, украшенную цукатом. – Не знаю, почему я взял одну, эта самая вкусная.

Александра откусила половину конфеты, и Эльк безмятежно отправил огрызок за щеку. «Мы ведем себя как дети, укравшие деньги у родителей и тайком накупившие сластей!» – думала Александра, глядя в спокойные серые глаза стоявшего напротив мужчины. В его темно-русых волосах, растрепанных ветром, запутался сухой лист. Ей хотелось вынуть этот лист, но она не решилась – ей было далеко до той выдержки, которую невозмутимо демонстрировал часовщик. «Ведь мы с ним давно не дети! У него серьезный бизнес, магазин в престижном месте, семья… А у меня… У меня ничего нет, и это еще более серьезный повод задуматься о будущем! Жевать на ходу шоколад – прекрасно, конечно. Но завтрашний день накажет меня за сегодняшний…»

– Ты все время такая грустная, – внезапно сказал Эльк, проглотив растаявший шоколад. – Из-за подруги? Мы ее найдем, если она здесь.

– Из-за нее тоже, – с запинкой ответила Александра. – Я просто подумала, что время идет… И навсегда проходит.

– Это не время проходит, – перестав улыбаться, возразил часовщик. – Это мы проходим.

Миновав Рокин, они оказались на Ломбардстиг. Эльк, высмотрев урну, смял опустевший кулек и швырнул бумагу в мусор вместе со стаканчиком.

– Пришли, – объявил он.

Знаменитый аукцион Бертельсманна уже не в первый раз проходил в здании старинного и очень дорогого отеля на Ломбардстиг. Александра бывала здесь однажды, в один из первых своих визитов в Амстердам, и тогда же, сразу и окончательно, убедилась в том, что перекупщикам вроде нее на этом аукционе делать нечего. «Разве найти в Москве сумасшедшего покупателя с бешеными деньгами, который потянет и аукционную цену, и мой гонорар… – думала она, сбрасывая куртку на прилавок гардероба. – Но таких безумцев все меньше. Люди начали считать деньги… Кризис!»

Эльк отдал пальто гардеробщику и повел свою спутницу к стойке портье, где регистрировались клиенты аукциона. За вход полагалось уплатить двести евро. В том случае, если на аукционе совершалась покупка, стоимость входного билета полностью возвращалась посетителю. В противном случае она переходила на баланс аукциона. Эльк настоял на том, чтобы оплатить билет Александре.

– Это не очень по-европейски, знаешь ли! – заметила женщина, поняв, что он тверд в своих намерениях.

– Ну, как сказать… – Антиквар пожал плечами. – Ты мне устроила столько сделок, что на билет мне уж как-нибудь хватит…

Рука об руку они направились в зал для приемов, где уже гудело множество голосов. Швейцар в черной с золотом ливрее, неуловимо напоминавший распорядителя на роскошных похоронах, широко открыл перед новыми гостями высокие стеклянные двери. Они вошли, и Александра тут же не столько увидела, сколько ощутила устремленные на них взгляды. Элька здесь знали, смотрели в основном на нее.

Стены в большом круглом зале были обшиты темными резными панелями из мореного дуба. Горели все до единой золотистые хрустальные люстры, гроздьями спускавшиеся с расписного барочного потолка. Публика собралась разношерстная. Мелькали как дорогие костюмы и дизайнерские коктейльные платья, так и растянутые свитера, а также причудливые винтажные наряды, вроде того, в каком щеголяла Варвара. И хотя все эти люди выглядели очень по-разному, их объединял род занятий: скупка антиквариата, посредничество, коллекционирование.

Аукционист в сером сюртуке, ослепительно белой крахмальной сорочке и бледно-желтом атласном шейном платке, элегантный, подтянутый, похожий на актера мюзикла, готового к выходу на сцену, весело болтал возле своей трибуны с толпившимися вокруг него маклерами. Александра сразу заметила Варвару. Та стояла возле длинного, заставленного закусками и напитками стола с угощением и потягивала белое вино из узкого запотевшего фужера. У Бертельсманна, как обычно, все было организовано на высшем уровне. Александра вспомнила злую шутку, пущенную кем-то в адрес этого аукциона. Смысл ее был в том, что Бертельсманн угощает гостей только самыми изысканными закусками и дорогими винами и торгует подделками только самой высшей пробы.

Варвара, заметив ее, демонстративно отвернулась и направилась в противоположный конец зала. Эльк негромко рассмеялся:

– Как она злится, твоя подруга! Интересно на нее смотреть!

– Она мне не подруга, к счастью! – ответила Александра, продолжая оглядываться. В глубине души она надеялась на чудо. Надежда не раз говорила ей, что старается не пропускать торги у Бертельсманна. Но в зале не было видно ни одного знакомого лица.

За стойкой в глубине зала суетились двое барменов, крепко пахло свежесваренным кофе. Торги должны были стартовать пятнадцать минут назад, но аукционист не торопился подняться на свою трибуну. Явно кого-то ждали. Эльк и Александра подошли к столу с угощением. Художница была не голодна и взяла себе стакан апельсинового сока. Эльк завладел бутербродом с ветчиной и бокалом красного вина. Держался антиквар совершенно непринужденно, и вид у него, как всегда, был такой, словно ничто на свете не может его смутить. Впрочем, Александра тоже быстро освоилась. Она любила этот ровный шум голосов в зале, предшествующий жгучей, азартной тишине, которая настанет во время торгов, когда безмолвие будут нарушать только отдельные выкрики и стук молотка. Ее лицо обвевал теплый воздух из решеток калориферов. Отсыревшие волосы тут же высохли. Эльк, протерев очки, высматривал кого-то в толпе, наполнившей зал. Внезапно он сделал резкий жест и повернулся к Александре:

– Я на минуту, здесь один человек… Сейчас вернусь!

Женщина, оставшись одна, проводила его взглядом. Антиквар подошел к группе людей, окруживших аукциониста, и довольно бесцеремонно, дернув за рукав пиджака, извлек из нее некоего пожилого господина с круглым сонным лицом. Они отошли в сторону и заговорили. Господин, судя по его недовольному и заносчивому виду, был не рад встрече, но Элька ничуть не смущал этот факт. Он стоял в профиль к Александре, чуть склонившись к собеседнику, который был на голову его ниже. Сощурившись, сохраняя на губах застывшую улыбку, обнажившую верхние зубы, он выслушивал то, что важно вещал господин, и время от времени кивал с самым издевательским видом. И Александра, глядя на эту пару, вновь подумала о том, что часовщик с Де Лоир умеет злиться, хотя и надевает при этом любезную маску.

– Я не из тех людей, которые дают слово, а потом его не держат! – внезапно раздалось рядом с ней. Говорили с пафосом и по-русски. Александра обернулась. В шаге от нее стояла Варвара. Поставив на стол опустевший фужер, та взяла с подноса другой, полный. – Я обещала тебя познакомить с нужным человеком и познакомлю! Идем!

– Очень тебе признательна, – сдержанно ответила художница. – Только, может быть, ты нас представишь после аукциона? Сейчас неудобно… Вот-вот начнут.

Громкая публичная сцена не входила в ее планы, ей вовсе не хотелось привлекать к себе лишнее внимание. Варвара же, по своему обыкновению, говорила очень громко. К тому же она немного выпила и оттого, как обычно, совершенно потеряла контроль над собой.

– Ну, это мне лучше знать, что удобно, а что неудобно! – вспылила Варвара. – И было бы перед кем тут стесняться! Идем!

И, крепко взяв Александру под локоть, она почти силой повлекла художницу через весь зал и поставила лицом к лицу с престарелой дамой, восседавшей в инвалидном кресле, в углу. С виду даме было лет девяносто, не меньше. Почти бесплотная, она жалась в углу кресла, кутаясь в плед, перебирая бахрому узловатыми дрожащими пальцами, на которых влажно, ослепительно сияли крупные синеватые бриллианты. Бриллианты были и на жилистой шее дамы, и в оттянутых мочках ушей, покрытых сизоватым пухом. Юное, вечное великолепие камней трагикомично оттеняло дряхлость их обладательницы. Алмазный блеск был преисполнен ядовитого сарказма.

– Елена Ниловна, это Саша, из Москвы! – почти выкрикнула Варвара, склоняясь над ухом престарелой дамы. – Я вам только что про нее говорила!

Дама отрывисто кивнула три раза подряд, давая понять, что сообщение до нее дошло благополучно и полностью, и вновь застыла в кресле, жадно глядя на аукциониста, который внезапно устремился ко входу. На пороге появились двое: смуглый темноволосый мужчина лет пятидесяти в черном костюме и в черном галстуке и с ним молодая блондинка в закрытом черном платье до колен. Эта пара выглядела так, словно пришла на похороны или только что вернулась с похорон. Впрочем, и мужчина, и его спутница улыбались, перекидываясь приветственными фразами с аукционистом. Несколько секунд, и тот, отвернувшись, поспешил занять свое место на трибуне. Очевидно, ждали только этих двоих участников. Поправив сперва микрофон, затем желтую хризантему в петлице сюртука, затем короткий карандашик, заложенный за ухо, аукционист весело прокричал что-то по-голландски, чем вызвал большое оживление среди гостей. Затем он приветствовал общество по-английски и по-немецки. В зале, как пена в бокале с шампанским, вскипел и мгновенно осел шум, предшествовавший полной тишине.

– Начинают, – Варвара произнесла это с заметным волнением. У Александры тоже усиленно забилось сердце, хотя она не строила никаких планов относительно этого аукциона. То был просто выброс адреналина, как у заядлого игрока на скачках во время заезда, даже если он ни на одну лошадь не ставил.

– А вы, дорогая, сами откуда? – внезапно оглушительно изрекла Елена Ниловна, переводя на Александру непроницаемый взгляд помутневших, младенчески голубоватых глаз.

– Из Москвы! – Александра также была вынуждена говорить довольно громко, обращаясь к этим живым руинам, усыпанным бриллиантами. Она решила, что старуха глуховата, и не дослышала, как ее представила Варвара.

Но художница тут же убедилась в обратном. Вздев клочковатые брови, сощурившись, Елена Ниловна процедила:

– Я поняла… Ну, а в Москву откуда приехали?

– Я – москвичка, родилась в Москве!

– А так по виду и не скажешь! – по-прежнему громогласно и очень язвительно вынесла суждение старуха.

– Извините, что?!

Художница бросила взгляд на Варвару, надеясь на ее поддержку. Александре очень хотелось, чтобы ктото избавил ее от необходимости беседовать с этой живой мумией, тем более что торги шли вовсю. Аукционист то и дело поглядывал в их сторону. «Мы слишком громко говорим! Нам сделают замечание!» Но Варвара спокойно стояла, глядя на сцену и потягивая вино. Казалось, ее не волнует шум за спиной.

– А вы давно бывали в Москве? – с вымученной любезностью поинтересовалась Александра.

– Я?! Да что вы?! – Старуха очень возмутилась. – Никогда не бывала! Я родилась уже в Париже… Мои папа и мама жили на бульваре Сен-Мишель… Они бежали… Из Петрограда!

Речь Елены Ниловны становилась все более прерывистой, заглушаясь хрипами, терзавшими ее жалкую, вдавленную грудную клетку, усыпанную драгоценными камнями. Александра ждала продолжения, но его не последовало. Елена Ниловна, натянув плед до подбородка, внезапно закрыла глаза. Ее лицо приобрело мертвенную неподвижность. Варвара обернулась и, взглянув на нее, усмехнулась:

– Уснула. Теперь проспит до конца аукциона, а потом будет уверять, что ничего не пропустила, все видела и слышала. Когда-нибудь так и умрет, в кресле, при полном параде! Как она тебе?

– Это и есть тот самый человек, который знает в Амстердаме каждый камень? – Александра на цыпочках отошла от кресла, боясь нарушить покой мерно храпевшей в нем драгоценной руины. – Сколько ей лет?

– А ты спроси ее саму об этом… Если хочешь нажить смертельного врага! – Варвара с сожалением заглянула в опустевший бокал. – Это сущий Мафусаил. Елена Ниловна была замужем восемь раз. В последний раз сочеталась браком десять лет назад, я была на венчании. Муж был моложе ее раза в два… Если не в три! Импозантный альфонс, как все предыдущие. Она дьявольски богата, везуча и… живуча. Представь, ни разу не разводилась! Переживала всех мужей, даже мальчишек. Последний муж умер не так давно. На похоронах был весь Амстердам.

Александра изумленно подняла брови:

– Черная вдова?!

– Болтают о ней разное, но на убийство она, конечно, не способна! – пожала плечами Варвара. – Просто такой странный рисунок судьбы. У каждого он свой… О, смотри, всякую дрянь уже спихнули, начинается самое интересное… Ты видела каталог?

Художница покачала головой:

– Увы, нет. Не буду скрывать – сейчас мне это не по средствам.

Каталоги аукционов Бертельсманна рассылались по почте за два-три месяца до торгов. Они предлагались как в виде альбомов, исполненных на высоком полиграфическом уровне, с цветными и черно-белыми снимками лотов, подробными экспертными статьями и заключениями, так и в виде электронных файлов, рассылаемых по платной подписке. Последние стоили раза в четыре дешевле бумажных аналогов, но и они были не по карману Александре, в ее нынешнем непростом положении, когда она каждый грош откладывала на переезд. Впрочем, Бертельсманн, старинная солидная фирма, имевшая филиалы по всей Европе и в Северной Америке, вряд ли мог быть для нее источником заработка. Здесь почти исключались счастливые случайности, а зарабатывать на махинациях, связанных с качественными подделками, Александра брезговала.

Между тем Варвара дергала ее за рукав свитера, громко шепча на ухо:

– Вот, полюбуйся, я ходила смотреть на эту картину специально, месяц назад. Бертельсманн предварительно выставлялся для своих, на бирже Берлаге. Это бомба! Ты что о ней думаешь?

Александра молча смотрела на сцену. Туда с великими предосторожностями был вынесен очередной лот. На подставке из красного дерева для всеобщего обозрения установили картину средних размеров, примерно полметра на метр с небольшим, в широкой черной раме, украшенной накладками из бронзы. Александра щурилась, шарила в сумке, пытаясь нащупать очки, хотя с такого расстояния рассмотреть подробности все равно было невозможно. Варвара сунула ей в руки истрепанный, перегнутый пополам каталог:

– Да вот, вот она! Тут один авторитет имеет наглость утверждать, что очень вероятно авторство Франса Хальса. Да куда ты смотришь?! Вот – «Мастерская художника», неизвестный автор, тридцатые-сороковые годы семнадцатого века.

Александра пробежала глазами статью, рассмотрела черно-белую фотографию шедевра и вновь подняла взгляд на оригинал. Торги шли оживленные, цену непрестанно набавляли. Аукционист скалился в улыбке, едва успевая поворачиваться во все стороны и комментировать поступавшие предложения. Его молоточек то и дело ударял в маленький бронзовый набат, звон которого отдавался у Александры нервным зудом в позвоночнике. Она заметила Элька неподалеку от трибуны, в самых первых рядах. Антиквар стоял, скрестив руки на груди, вполоборота к ней, с самым скучающим видом. Казалось, он спал с открытыми глазами.

– Не знаю… – проговорила Александра, когда Варвара вновь пожелала узнать ее мнение о картине. – Так не скажешь. Можно сильно ошибиться… Я бы хотела рассмотреть ее поближе…

– Вряд ли получится! – возразила Варвара. – Ее сейчас купят, и купят за огромные деньги, не сомневайся. Я даже знаю, кто!

И она сделала быстрое, еле уловимое движение глазами в сторону старухи, дремавшей в кресле. Александра изумленно подняла брови:

– Да?!

– Она такие случаи не упускает, – опустила рыжеватые ресницы Варвара. – Видела бы ты ее коллекцию! Ну, да еще увидишь. Мы с тобой приглашены сегодня вечером на ужин, запомни! Если не явишься – опять же считай, что у тебя появился враг, и очень неприятный.

– Но я…

– Что ты там бормочешь? – Варвара устремила на нее пристальный, сверлящий взгляд. – Слушай, я поражаюсь, как ты, в твоем-то возрасте, еще не научилась понимать, кто тебе друг, а кто – так! Я всегда старалась тебе помогать, но даже простой человеческой благодарности не дождалась! А этот… – Она презрительно дернула углом рта, указав глазами на Элька. – Ты ему создала клиентуру в Москве, вывела на новый рынок, а он пальцем для тебя не пошевелил!

Александра, успевшая усвоить ту истину, что с госпожой ван дер Мекк спорить не следует, промолчала, хотя ее высказывания не выдерживали никакой критики. Александра не только благодарила Варвару, когда та оказывала ей услуги, но и перечисляла ей процент по сделкам. Такими же безосновательными были и претензии в адрес Элька Райнике – банковские переводы приходили от него после каждой сделки. Варвара попросту относилась к тому весьма распространенному, разряду людей, которые очень высоко ценят свои благодеяния и предпочитают забывать о том, что их услуги были не бескорыстны.

«Мастерская художника» тем временем ушла за баснословную цену. После завершения сделки в зале поднялся гул. Александра заметила, как Эльк, по-прежнему стоявший в одиночестве, слегка пожал плечами, словно посылая в пространство некий недоуменный сигнал. Она обернулась и взглянула на спящую Елену Ниловну.

Варвара усмехнулась:

– Да, она может себе позволить проспать такую сделку. Редкий экземпляр! Ее бы саму заспиртовать и продать как раритет. Так запомни: в восемь вечера, встречаемся на Эммаплейн. Это Ауд Зяуд, ты должна знать где.

– Конечно знаю! Я остановилась у друзей на Конингслаан, 40, это совсем рядом, у входа в парк! – кивнула Александра. – Не знаю, правда, успею ли, у меня около шести еще одно дело в тех краях…

Она поискала взглядом Элька, но на прежнем месте его уже не было. Теперь на его месте стоял сгорбленный старик, опиравшийся обеими руками на трость с резным набалдашником. Без этой опоры старик, вероятнее всего, не удержался бы на ногах – его заметно пошатывало из стороны в сторону.

Варвара взглянула в ту же сторону:

– А, еще одна знаменитость! Вот этот старичок, божий одуванчик – убийца. И это всему Амстердаму известно.

Александра, ничуть не удивившись, внимательнее взглянула на старичка с тростью. Тот жадно прислушивался и приглядывался к ходу торгов, вытянув морщинистую коричневую шею, отчего сделался похож на черепаху, высунувшую голову из-под панциря. Макушку старичка покрывал седой пух, стоявший дыбом, как на новом оренбургском платке. Его желтое неподвижное лицо было непроницаемо.

– Про нескольких человек, которым Хендрик ван Тидеман помог уйти на тот свет, известно точно, – продолжала Варвара, довольная тем, что заинтересовала слушательницу. – Про остальных можно только догадываться. Ну, ты понимаешь – грахты на дне просто усыпаны всякой всячиной. Встречаются там и выброшенные велосипеды… И выброшенные велосипедисты.

– Перекупщик? – осведомилась художница.

– Тидеман всем понемногу занимается. Есть пара магазинчиков, но это для отвода глаз и легализации налогов. Доход приносят не они. Перед тобой лучший в Нидерландах специалист по мейсенскому фарфору, кстати! Во всяком случае, я не знаю лучшего с тех пор, как умер его конкурент, Петер Моол! Это случилось осенью. Если бы Моолу не было уже под девяносто, я бы решила, что ему помогли уйти на тот свет… Уж очень странно помер, вскоре после визита Тидемана. Не то понервничал, не то угостили его чем-нибудь.

– Ты… всерьез? – недоверчиво спросила художница.

Варвара издала неприязненный смешок:

– Ну, не изображай невинность, тебе не идет. Петер Моол внезапно заснул после ухода приятеля… Очень крепко заснул, так что разбудить его не удалось. Может, время пришло. А может быть…

Она замолчала, отмахнувшись, словно показывая, что объяснения излишни. Ощущая явственную дрожь вдоль позвоночника, Александра вновь взглянула на дряхлого старичка. Тот мелкими шажками продвигался ближе к трибуне аукциониста. Должны были объявить новый лот. В зале слышались болтовня, негромкий смех. Александра заметила рядом со сценой эффектную пару, ради которой задержали начало торгов. Мужчина в черном костюме стоял, скрестив руки на груди, светловолосая девушка в черном платье озиралась, кого-то отыскивая взглядом в толпе. Найдя, махнула рукой. Александра увидела, как навстречу ей пробирается Эльк Райнике со своей неизменной любезной улыбкой. Варвара, чуткая, как все ревнивцы, мгновенно перехватила взгляд художницы:

– Да-да, на них стоит посмотреть! Рекомендую: отец и дочь, стоят друг друга, голубчики… Не знаю, кто из них хуже! Заметил, они в трауре? Носят его по тому самому старику, по Петеру Моолу, который умер в октябре. Они ему приходятся сыном и внучкой. Ходят с постными минами, а сами рады-радешеньки, что зацапали наследство! Может быть, они и поторопили деда с уходом на тот свет… Уж очень он зажился! Сын-то вряд ли на такое пошел бы, он просто жадный, но вот девица за грош придушит…

Последние слова Варвара прошипела с ненавистью. За этим по обыкновению должен был последовать занимательный рассказ о злодеяниях и пороках пары в трауре. Александра ждала… Но собеседница молчала. Торг все не начинался. Эльк Райнике стоял рядом с блондинкой и, улыбаясь, слушал ее болтовню. Стекла его очков отсвечивали, глаз было не различить. Зато глаза блондинки Александра видела ясно. В этих ярко-голубых, чуть раскосых глазах читалось неприкрытое восхищение, почти обожание. «Как глупо! – сказала себе художница. – Глупее некуда! Ведь я его ревную к этой девушке!»

– Что ты молчишь? – опомнилась она, поворачиваясь к Варваре. – Я думала, сейчас будет целая история с кинжалами и отравленными кубками!

– Как-нибудь потом, – ответила та с не свойственной ей сдержанностью. – Здесь слишком много глаз и ушей. Да и потом… Расскажешь тебе, а ты все передашь своему ненаглядному часовщику. Он принесет на хвосте своим друзьям, Дирку Моолу и Анне… Да-да, они старые друзья! И у меня будет куча проблем.

– Если это тайна, я никому не расскажу! – пообещала Александра, которую все больше интриговала такая таинственность.

– Нечего, расскажешь! – заявила Варвара. – Тс-с, смотри! Сейчас начнется то, ради чего пришли Моолы, папа с дочкой… Готовится нечто особенное!

Александра вместе с ней обернулась к сцене. На столе был только что выставлен для обозрения новый лот – множество фарфоровых фигурок, которые издали невозможно было хорошенько разглядеть. Художница видела только спины и затылки участников аукциона. Аукционист, вглядываясь в лежавшую перед ним памятку, заметно волновался. Он достал из кармана платок, аккуратно промокнул лоб и гладко выбритую верхнюю губу, затем послал в зал улыбку, ни к кому конкретно не обращенную, и откашлялся.

– Мейсенский фарфор, господа! – возгласил он по-английски. – Знаменитая серия «Дети садовника», одна тысяча семьсот сороковой год. Господа, обращаю ваше внимание на то, что представлены все двадцать три пары, сделанные в одна тысяча семьсот сороковом году! Идут одним лотом! Исключительный случай для коллекционеров! Сохранность высокая, сертификат подлинности выдается на каждую фигурку в отдельности. Повторяю, господа, «Дети садовника», автор Иоганн Иоахим Кендлер. Начальная цена… Вижу, менеер, спасибо, раз!

Торги начались бурно. Цена набавлялась непрерывно, страсти накалялись. Хендрик ван Тидеман от возбуждения грыз набалдашник своей трости. Моолы, отец с дочерью, держались чинно и спокойно, словно и впрямь присутствовали на похоронах. Эльк, так и оставшийся рядом с ними, также не проявлял признаков волнения. Он наблюдал за происходящим с интересом, в котором не было заметно ничего личного. Елена Ниловна, спавшая в кресле за спиной у Александры, внезапно издала короткий зловещий храп. Художница, чьи нервы были натянуты, так и подскочила.

– Ну и ну, – негромко проговорила Варвара, когда торги на пике всеобщего возбуждения внезапно закончились. Шум схлынул, словно вал грязной пены, унося за собой последние отдельные выкрики. – Недооценила я Бертельсманна… Слышала, за сколько ушла серия?

– Что? – пробормотала в ответ Александра. – Я прослушала…

– Любовалась на своего красавца? Вечером наглядишься, у Елены Ниловны! – с легким презрением ответила Варвара. – Не понимаю, что ты в нем нашла?! Полное ничтожество!

– Постой, разве Эльк там будет?

– Все там будут! – Варвара кивнула в сторону сцены. – И папаша с дочкой, Моолы, и Тидеман. И твой красавчик, конечно. Сама-то пойдешь?

– Разумеется! – твердо ответила Александра, следя за тем, как под гром аплодисментов фигурки уносят со сцены. – Встречаемся, как ты сказала: Эммаплейн, в восемь часов. Только где точно?

– Не потеряемся! – с уверенностью заявила Варвара. – Площадь маленькая!

Эльк тем временем оставил своих друзей и, найдя взглядом Александру, направился к ней.

– Не правда ли, грандиозно? – оживленно воскликнул он, приблизившись к женщинам. – Все двадцать три пары фигур! Никогда не встречал полного комплекта! Я думал, это невозможно!

– Это невозможно дорого, – сухо парировала Варвара также по-английски, вздернув плечи. Рубин в ее жабо блеснул, словно капля свежей крови. – Даже за полный комплект. Даже при условии подлинности.

– Подлинность доказана экспертизой, и не одной! – возразил Эльк. – Да, так вот, о чем я… Он повернулся к Александре:

– Я думаю, самое интересное позади, так что мы можем идти, Саша!

– Идите-идите, – с ироничной улыбкой напутствовала их Варвара. – Вечером увидимся. Может быть, я успею еще кое-кого расспросить о твоей Наде. Так запомни – встречаемся в восемь, на Эмма-плейн! Не опаздывай, Елена Ниловна этого терпеть не может.

– Как, Саша? – Очки Элька удивленно блеснули в свете люстр. – Ты тоже приглашена? Я понятия не имел, что ты знакома с госпожой Стоговски!

Он был поражен, и как показалось Александре, поражен неприятно. Она кивнула, наблюдая за тем, как Эльк пытается скрыть свои чувства. На его губах вновь появилась улыбка, настолько искренняя и убедительная, что художница невольно задалась вопросом: а не актер ли перед ней?

«И если актер, то гениальный! – говорила она себе, простившись с криво улыбавшейся Варварой и направляясь вместе с Эльком к выходу из зала. – Быть может, я для него действительно только выход на московский рынок, что в условиях кризиса очень ценно. Хотя… Собственно, так это и есть! И неизвестно, отчего мне в голову лезли всякие романтические бредни!»