Дарвулия вдохнула горечь горящей серы. Желтая кошка соскочила с насиженного места и зашипела на дымящийся порошок.

Ведьме хотелось, чтобы графиня сегодня ночью спала, чтобы она была мертва для окружающего мира. Незнакомец в черном расстроил их ночные игры, назвал их двоих маленькими девочками, которые забавляются с мышками. Он лишил Дарвулию и ее госпожу всей их радости, порицая «грубое, неотесанное» стремление к удовольствиям.

Это он убедил графиню, что кровь омолодит ее красоту.

Произошло это тогда, когда Зузана собирала травы для кожи графини, и в туалетной комнате Батори находилась другая служанка. Девушка была чересчур возбуждена от такой близости к госпоже и, пытаясь расчесать спутавшуюся прядь ее волос, заставила госпожу вскрикнуть от боли. Графиня схватила серебряный гребень и ударила ее по лицу, оставив глубокую рану на губе у служанки.

Капельки крови забрызгали руку и лицо Эржебет. Вытерев красные пятна, она уставилась на свою кожу.

– Вот видите, – сказал внезапно появившийся незнакомец. Услышав его голос, она закрыла глаза, а от его прикосновения ее тело затрепетало. – Видите, как молодость восстановила вам кожу?

Его длинные бледные пальцы пробежали по ее шее, и она задрожала, внезапно слабея от этого холодного прикосновения.

Потом он вышел через черный ход и исчез в башне. Стук его каблуков по каменным ступеням гулко раздавался в уходящем вниз тоннеле.

Графиня почувствовала тепло крови на лице, и в ее глазах сверкнуло изумление.

Служанка дрожала в углу, прикрывая рану в углу рта.

– Посмотри, Дарвулия! Я преобразилась! – воскликнула графиня. Она так и сяк поворачивала лицо, оценивая в зеркале его цвет. – Моя кожа помолодела, как у юной девушки!

Дарвулия прикусила язык. Подойдя к Эржебет, она стала рассматривать ее кожу так тщательно, что графиня ощутила касание ее ресниц.

Ведьма отступила на шаг и покачала головой.

– Нет, графиня, я не вижу никакой перемены.

Дарвулия действительно не заметила в госпоже никакой перемены, кроме желания поверить в ложь своего любовника. Ревность глубоко засела у нее в груди, когда она увидела, как тот удалился, одурачив госпожу своей извращенной злобой.

– Ты просто слепая, – выплюнула графиня. – Взгляни еще раз! Взгляни же!

Понурив голову, Дарвулия больше не проронила ни слова.

После полуночи подъехала карета незнакомца. Лил проливной дождь. Лакей и кучер возились среди непогоды, разворачивая сверток, в котором угадывались очертания человеческого тела, правда, больше в два, а то и в три раза. Потом они потащили свою ношу вниз по ступеням в самое чрево замка, в подземелье.

– Что это? – спросила Дарвулия, похолодев.

Пришелец сердито взглянул на нее из-под своего капюшона.

– Убирайся, колдунья! Ты больше не в милости у графини. Она изголодалась по мужскому семени, а не по груди девственницы-ведьмы.

– Графиня любит меня. Она любит женщин.

– Больше нет, ведьма. Она не любит ни тебя, ни других женщин. Она познала экстаз мужской любви, восторг господства над нею.

Ведьма тихо произнесла проклятие, и это было скорее рычание, чем человеческий голос.

Пришелец рассмеялся.

– Думаешь, мне страшны твои наговоры? Ты даже не догадываешься о моем могуществе.

Дарвулия молча удалилась. С тех пор как появился этот мужчина в черном плаще, ее изгнали из постели графини. «Теперь я не лучше горничной, – думала она. – Сплю на соломенном тюфяке вместо того, чтобы класть голову на подушку из гусиного пуха и чувствовать дыхание спящей Эржебет… Теперь ее дыхание пахнет кровью».

Ее место занял этот пришелец. Когда ведьма подходила к постели, чтобы наложить утренние чары, она чуяла запах его пота и семени – зловоние мужчины – на льняных простынях. На простынях, после смерти Ференца Надашди знавших только аромат женщины. Лаванда и розмарин и еще благоухание словацкого ветра.

«Кто этот человек? – который раз спрашивала она себя. – И как он возымел такую власть над моей госпожой?»

С первого момента, как появился этот незнакомец, его почитали, как бога. Графиня рвалась в его объятия и плакала в ту ночь, когда он появился в большом зале. Дарвулия заметила, что его темные глаза оставались сухими, а улыбка выдавала удовлетворение тем, как преобразилась Эржебет. Нет, жестоко изогнутые – скривившиеся – губы говорили скорее о триумфе, чем об удовлетворении.

– Кто он? – шепотом спросила Дарвулия у Илоны Йо.

– Не знаю, – ответила та. – Но кого-то он мне все-таки напоминает. Я только мельком видела его лицо. Он наказал меня, когда увидел, что я смотрю на него.

– Неужели он ее любовник? Зачем он закутывается в плащ, скрывая лицо?

– Не знаю. Он больше похож на трансильванца, чем на словака.

Дарвулия вздохнула. Она ни слова не понимала, когда они говорили по-венгерски. Этот язык был не похож ни на польский, ни на русский, ни на богемский или моравский диалекты. И Дарвулию озарило, что понять их разговоры могут только двое – Зузана и венгр-конюший.

– У него на перстне герб рода Батори, – шепнула Дарвулии Илона Йо. – Наверное, кольцо ему подарила графиня.

Дарвулия не заметила этого. Ее глаза были слабоваты, чтобы рассмотреть такую подробность. Скоро они побелеют, как молоко, оставив ее совсем слепой.