В сумерках двор Чахтицкого замка затих. Мясники, рубившие мясо и пачкавшие кровью булыжник двора, разошлись по домам, гусей заперли в их клетки, стук кузнечного молота замолк. Повозка молочника скрипела по разъезженной дороге в направлении деревни. Отбросы колбасника давно сожрали вороны и собаки, а остатки крови вылизали кошки. Стружки мыловара смешались с водой, образовав пену, которая смыла остатки дня, оставив мокрые отполированные камни, и на них уже играли лунные блики. Факелы отбрасывали на стены замка неровный яркий свет, в лунном свете застыли часовые.

За конюшим Сильваши явился худощавый лакей с нервными глазами.

На Яноше была льняная рубаха с открытым воротом и темные штаны. Такой наряд мог надеть зажиточный фермер, отправляясь на конскую ярмарку или в таверну. Он не надел никакого кафтана, только потертый камзол из вареной шерсти.

Посланец осмотрел его, облизывая сухие губы.

– Простите, господин. У вас не найдется более подобающего платья для визита к графине?

Янош прищурился на слугу в черном бархате, с серебряными крючками на изысканном плаще, поблескивавшими в свете факелов, а потом посмотрел на свою чистую белую рубаху и раздраженно ответил:

– Нет. Сгодится и так. Я конюх, а не лакей.

– Хорошо, господин. Только вот…

– Что?

– Графиня… привередлива к нарядам.

– Лучше бы она была более привередлива к уходу за лошадьми, – ответил Янош. – И к заботе о тех, кто проделал долгий путь из Шарварского замка.

Лакей попятился, выпучив глаза так, что те стали больше лошадиных.

– Прошу вас, господин! – прошептал он. – Не осуждайте графиню в моем присутствии, – и оглядел пустой двор, не видны ли где тени шпионов.

– Парень, да ты боишься собственной тени! Давай, отведи меня к графине, – сказал Янош, жестом руки отметая все возражения. – Я теряю терпение. И мне хочется поскорее лечь спать.

Вода на булыжниках уже начала замерзать, можно было легко оступиться. Лакей с опаской семенил по краю двора. Янош шел следом, и его сапоги для верховой езды уверенно стучали по камням.

Стража отворила массивную дверь, и петли заскрипели, несмотря на регулярную смазку свиным жиром. Один из стражников отвел Яноша в сторону и грубо обхлопал его, проверяя, нет ли при нем оружия.

– У семейства Батори есть враги, – пояснил он.

Увешанный гобеленами зал освещали свечи в кованых канделябрах. Мебель с причудливой резьбой – кресла, сундуки и длинные столы – тускло поблескивала под толстым слоем воска. На стенах – где не было гобеленов – висели написанные маслом портреты предков Батори и Надашди, мужчин в сияющих доспехах. Сжимая усыпанные драгоценными камнями рукояти мечей, воинственные предки всем своим видом источали готовность покарать мусульманских захватчиков. На одном из портретов был изображен муж графини, Ференц Надашди, победно восседающий на куче убитых оттоманских бойцов, и их кровь обагряла его сапоги.

Ференц погиб пять лет назад, умер от полученной в бою раны – правда, в тавернах шептались, что рану нанесла недовольная шлюха, которой он не заплатил.

Воздух был насыщен запахом с кухни – там на открытом огне жарили дикого вепря. Янош узнал этот аппетитный запах, приправленный вонью паленой щетины, кое-где случайно оставленной на туше. Запашок жженой щетины перемежался со сладким ароматом осенних яблок.

За дубовой дверью на первом этаже сбились в стайку полдюжины молодых служанок в придворных нарядах. Их длинные шелковые юбки, шнурованные бархатные корсажи и расшитые бисером головные уборы, должно быть, привезены из Вены, подумал Янош, поскольку в глухомани Верхней Венгрии определенно не отыскать такого изящества.

При приближении конюшего девушки присели и склонили головы, хотя он заметил, что украдкой они посматривают на него, и услышал подавленный вскрик и приглушенное хихиканье.

– Не надо кланяться, девушки, – по-немецки сказал Янош. – Я слуга; так же как и вы, я служу графине.

Словачки захихикали над его изысканными манерами и венгерским акцентом. Те, кто посмелее, начали строить глазки.

Лакей тихо постучал в дверь, и она чуть приоткрылась; в щелочке показались ротик и носик хорошенькой – хотя и болезненно худой – служанки. Они о чем-то пошептались с лакеем, и дверь тихо отворилась. Яноша ввели в обширный зал, освещенный люстрами с сотнями мерцающих свечей.

Квадратный зал был полупуст, а в дальнем конце его сидела женщина под черной вуалью.

– Подойдите, мастер Сильваши, – позвала она. Ее накрахмаленный кружевной воротник стоял прямо вокруг шеи, как квадратное знамя, и слегка колебался, когда она говорила.

Янош подавил гримасу нетерпения, решив, что в присутствии этой скрывавшейся под вуалью женщины лучше вести себя сдержанно.

Он остановился в нескольких футах от возвышения, похожего на трон, и низко поклонился, взглянув на красные туфли графини и рассмотрев на них жесткие складки серебра и золотую парчу.

Янош наморщил нос. До него донесся едкий металлический запах медных монет, и его глаза украдкой искали источник этого запаха.

– Графиня Батори, этот визит – большая честь для меня, – сказал он.

– Вот как? – ответила она. – А я слышала, что вам не терпится лечь спать.

Янош сглотнул, удивившись, как быстро в этом замке распространяются слухи. Потом собрался с мыслями и подумал о том, в каком состоянии нашел здешних лошадей.

– Все верно. Ваши – как правильно их называть? – шпионы хорошо вам служат. Да, графиня, я, признаться, устал после тяжелого двухдневного путешествия и ужасного дня в конюшнях.

– Шпионы? Вы дерзки, пан Сильваши. Это верные слуги, которые говорят мне правду и сообщают о дурном поведении.

– Что вы называете дурным поведением, госпожа? Я приехал из Шарварского замка – вашего замка. По вашему требованию, госпожа.

– Нет нужды напоминать мне, словно я выжила из ума и ничего не помню!

Подавив раздражение, Янош решил зайти с другой стороны.

– Я посвящаю всего себя лошадям и приложу все силы, чтобы они были здоровы и хорошо выезжены. Ваша конюшня должна быть достойна имени Батори.

Он заметил, как вздрогнула черная вуаль, и сгорал от нетерпения узнать, что же кроется за завесой черной сетки.

– Как я понимаю, мои конюхи вас разочаровали.

– Лошади в плохом состоянии, графиня. Понадобится несколько недель упорного труда, чтобы восстановить их здоровье.

– Мой конюший умер, а его племянник – идиот, – сказала она, приподняв вуаль и откинув ее на темно-рыжие волосы.

– Я…

Янош не смог продолжить. Он смотрел на белое лицо с кожей гладкой, как отполированный мрамор, цвета венецианского фарфора. Из-под изящного изгиба бровей на него смотрели горящие янтарные глаза, каких он никогда не видел.

Казалось, это не женщина из плоти и крови, а совершенная статуя, изваянная величайшим на свете скульптором. За исключением глаз. Глаза были как у дикой кошки. Графиня была ошеломительно красива. Он не мог отвести глаз. Его глаза пробегали по ее чертам снова и снова, выискивая хоть какое-то несовершенство.

Но, несмотря на ее возраст, он так и не смог найти ни единого изъяна.

Графиня кивнула лакею, и тот протянул ей плетеный кожаный хлыст.

– Вы вернули мне это, – сказала она. – А ведь я намеренно послала его вам.

Янош с трудом оторвал глаза от ее лица и посмотрел на хлыст.

– В нем не было необходимости. Лошадей хлестать не надо, а мальчишки-конюхи просто невежественны.

– Хлыст может быстро устранить невежество.

– Более действенными я считаю другие методы, графиня.

Среди служанок пронесся сдавленный вдох.

Эржебет бросила на них строгий взгляд, и во всем зале, даже самых отдаленных его уголках, воцарилась тишина.

– Говорят, вы унаследовали от отца – нет, от деда – сверхъестественную власть над лошадьми. Я помню его по своей юности в Шарварском замке. Мне было пятнадцать, когда меня привезли туда в качестве невесты.

– Просто я хорошо понимаю лошадей. Это вовсе не власть.

– Вы полагаете, что сможете объездить моего белого жеребца?

– Я знаю, что смогу.

Мраморное лицо сложилось в улыбку, немного внушавшую благоговейный ужас, – как будто скульптор, его создавший, никогда не предполагал на нем подобной эмоции. Изваянные черты, надменные и совершенные, как будто рассыпались, оставив на полу белые осколки.

Потом лицо вернулось к своему мраморному спокойствию, и никакое выражение более не нарушало его молочной гладкости.

– В моих поступках что-то не так, графиня?

– Да, – проговорило совершенное лицо. – Божек, проводи конюшего Сильваши обратно в его покои.

Из тени вышел лакей и встал рядом с Яношем.

– Вам не хватает только одного, молодой конюший, – сказала графиня, снова опуская вуаль.

– И что же это?

– Покорность, – ответила она. – Но здесь, в Чахтицком замке, вы этому научитесь.

Батори щелкнула пальцами, и звук разнесся по всему залу.

Двое стражников схватили Яноша за руки, сильные пальцы сжали его локти, и молодого конюшего быстро вывели обратно в переднюю.

Пламя факелов затрепетало от дуновения ветра, когда массивная дверь захлопнулась за ним.