Глава 6
Проснулся я другим человеком.
Шпиономания и подозрительность испарились напрочь. Детское восприятие не приемлет тревожности, и я полностью растворился в этой безмятежной ипостаси радости и предвкушения счастья. Взрослой моей составляющей велено было просто заткнуться.
Воскресное утро выдалось солнечным, по-летнему жарким и звонким, несмотря на конец сентября. Это означало одно — семья идет на пляж. Как и большинство обитателей нашего дворика.
О, эти пляжные воскресные дни!
Много позже, став значительно старше, я много раз с грустью наблюдал за копошившейся детворой во многих городах нашей страны. И понимал, насколько повезло мне в жизни. Ведь мое детство прошло на берегу моря, в волшебной стране солнца, южных фруктов и самого ароматного на земле воздуха, пропитанного запахами соли, кипариса и неведомых цветов!
Ну, здравствуй, море. Я вернулся…
Мы ходим на «Мартышку». Так наши обормоты окрестили Мартынову бухту. Здесь микроскопический дикий пляж почти в центре города с прозрачной водой и относительно чистым песком. Дикий, потому что это как бы, территория бетонного завода, который построили сразу после войны на одном из центральных холмов полностью разрушенного города для его восстановления. Город уже отстроили, а бетонный завод с «Мартышкой» так и остается нетронутым. Почти не работает — далеко и не выгодно возить бетон на окраины, где кипят новостройки. Не работает и не засоряет под собой пляж сточными водами. И не ликвидируется. Наверное, руки у советского начальства просто не доходят.
Вот такой оазис, слабо знакомый гостям города и с комфортом освоенный местным населением.
Вообще, по меркам семилетнего организма до «Мартышки» идти чудовищно долго — через «Хитрый рынок», Кладбище коммунаров, Загородную балку с цирком-шапито. Потом, долго нужно шагать по Катерной улице справа от Карантинной бухты, где база торпедных катеров, место службы отца Трюхи-поджигателя, и суровый пляж «Скалки».
«Суровый» — потому что под грозным родительским запретом. «Там дети убиваются», хотя «дети» через пару лет будут уже втихаря шастать на Фиолент, где обрывы до шестидесяти метров. Но на «Скалки» с их трехметровыми утесами — ни-ни!
Долго, все-таки добираться. Но какое это увлекательное путешествие!
С Катерной как на ладони виднеется древнее городище Херсонеса с руинами Владимирского собора. В руках у детворы, шагающих на «Мартышку» — разноцветные грозди винограда, который они обдирают во всех дворах, лежащих на пути.
Вы думаете, хозяева ругаются? Правильно, ругаются. Но, так, для проформы. Чтобы лозу не ломали. А попросишь — сами нагрузят так, что не унесешь. Виноград — это сейчас, в сентябре. А летом на этих улочках, которые мы называем «сладкие зоны» — и черешня, и персики с абрикосами, и ежевика. Знатоки могут показать даже инжирные места. И растет это все прямо на улице, даже не во дворах. Просто иди и лопай.
Поэтому к «Мартышке» подходим уже слегка отяжелевшие.
— Витёк! Привет!
Я оглядываюсь. Нас догоняет компания «джинсового» пионера.
— Здоров, бандиты!
— Это что такое? — мама есть мама, хотя трудно быть строгой с полотенцем на бедрах, в лифчике с ромашками, в огромной соломенной шляпе и в шлепанцах.
— Мам, я с ребятами, — не дожидаясь разрешения, отрываюсь от семьи и бегу за пацанами.
Моего недавнего врага, теперь — доброго приятеля зовут Славкой. Откликается на позывной «Хома», Славик Хомяков. Лидерствует в этой микрогруппе не он, а, как выяснилось — любитель «фени», паренек с миловидными чертами лица, Юрась. Прыщавого свидетеля зовут Борей, есть еще два брата Ваня-Саня, Родион и Ахмет.
Родион, кстати, живет во вражеском дворе за летним кинотеатром. Его лицо мне еще тогда, за школьным углом показалось знакомым. Наверное, сталкивались в мальчишеских битвах.
Пацаны почти все в длиннющих семейных трусах — шик пляжной хулиганствующей моды. Только прыщавый Боря в человеческих плавках, да на Ахмете — пузырящиеся на коленях треники. Все черные от загара. Хищные, опасные — красавцы! Шпана шпаной.
Тогда в школе наш прежний разговор одной «феней» не ограничился. Оценить первоклашку в качестве ценного приобретения в роли рукопожатного знакомого компания смогла только после того, как я несколько раз в замедленном темпе показал свой коронный пинок в центр голени. Потом я демонстрировал, как лежа на спине можно через эту болевую точку ножным захватом свалить более тяжелого противника. Пришлось, пачкая спину на выгоревшей траве по очереди валить всех. Всех, кроме Ахмета, который, выступая в роли последнего клиента, просто выпрыгнул из захвата моих ног горным козлом. Это также явилось предметом оживленной дискуссии. А когда я на примере Вани-Сани показал, как можно «закрутить» сразу двоих противников, нападающих с двух сторон — стал «своим». Ценным и интересным «своим».
— Горело у вас вчера? — Хома в движении покровительственно кладет мне руку на плечо, и получается, что я нахожусь в самом центре компании.
Мать, идущая сзади с отцом и Василием, конечно, наблюдает эту картину. Значит, вечером будут тревожные расспросы.
— У нас. Придурок один «свистулю» запускал.
— Знаешь кто? — это Юрась.
Неужели меня еще до сих пор на «вшивость» проверяют?
— Знаю, — коротко отвечаю и замолкаю.
— Ну и кто? — это Хома не может удержаться от некорректного вопроса.
Святая простота.
— Дед Пихто, — стряхиваю с плеча его руку, тем более, идти так не совсем удобно, приходиться семенить ногами, чтобы сравнять скорость, — и Бабка Тарахто, та, которая с пистолетом.
Пацанам весело. Хома тоже ржет, совершенно не обижаясь. Юрась поднимает с дороги камень и по крутой траектории забрасывает его в направлении «Скалок»:
— Послушай, Витек. Ты этому «пистолету» передай: видели его в Родькином дворе…
Я представил себе мечущегося Трюху в месте, где ему появляться физически небезопасно, и сообразил, что те, кто его видел во время пожара, легко могут сложить «два плюс два».
— … А еще раз увидят, ноги переломают.
Мне сразу вспомнилось, как мой папа потрясает грязным кулаком воздух.
— Само собой. Ну, отдыхайте.
— Постой, Витёк. Мы через неделю в поход идем, к Графским развалинам. Айда с нами! — Юрась ходит в секцию на станции юных туристов и подтягивает туда всех своих корешей.
— Бабы будут? — с серьезным выражением лица спрашиваю я.
Опять ржут. Как им мало нужно для веселья в этом возрасте!
— Будут, будут… если допрыгнешь.
— Ладно, юмористы, посмотрим… Бывайте!
Останавливаюсь и жду своих.
Пацаны, не прекращая смеха, на ходу начинают по очереди швырять камни в сторону дикого пляжа.
Наверное, мама права в том, что запрещает мне ходить на «Скалки».
* * *
По умолчанию я в этом возрасте плаваю плохо. Поэтому моя «зона купания» — на пяточке возле пирсового сооружения, где мелко и где уже кишмя кишит куча-мала карапузов всех мастей.
Ага, сейчас.
И все-таки, как же я соскучился по морю!
Поплескавшись минуту на мелководье для отвода глаз, я ныряю и под водой добираюсь до железных балок пирса, густо усыпанных мидиями. Будем считать, то я вылез на берег и гуляю по пляжу.
Море — это мое все! Не могу представить, как это, «не уметь плавать»? Научите.
Лежу под пирсом на спине и балдею. С дощатого помоста с гиканьем и воплями прыгают в волны пацаны постарше. Скидывают визжащих и сопротивляющихся девчонок, которым очень хочется, чтобы их скидывали. Некоторые храбрецы забираются на надстройку «моста» (так мы называем этот разбитый пирс) и демонстрируют свою удаль, ныряя в воду с десятиметровой высоты.
Справа по берегу вдали — карусель парусов. В основном — плоскодонки «Оптимисты». Там находится городской яхтклуб. Среди парусной мелкоты мелькают чванливые «Финны» и юркие «Летучие голландцы». Так и не собрался я в той жизни заняться парусным спортом. Увлекся дзю-до, бросив спортивную гимнастику. А вот на паруса до сих пор смотрю с восхищением и лёгким чувством зависти.
В воду неподалеку с громким всплеском врезается чье-то тело, подняв тучу мелких брызг.
«Бомбочкой», — отмечаю я про себя, резко отвернувшись от летящей в лицо воды и спешно отгребая под мост.
— Витёк! Давай к нам! — это Ахмет.
Шайтан! Я не поворачиваясь, махаю ему рукой. Не поворачиваюсь, потому что взгляд прикован к трещине в основании пирса, сложенного из бутового камня.
Там что-то есть. Что-то инородное пляжно-морскому антуражу.
Хочу подплыть поближе, но замечаю движение сверху, с обратной стороны моста. Там свесились чьи-то ноги. Нырять кто-то собрался? Сумасшедший! Там никто не прыгает — на дне арматура и куски бетона. Там даже никто не плавает, мертвая зона. Крикнуть?
Ноги разворачиваются коленями ко мне, кто-то спиной к воде встал «в упор» на руки. Ну, сейчас переломает вот эти самые ноги. Фигуристые такие. Ноги.
Ножки? Человек рывком переходит в вис на руках и оказывается крепкой, плотно сбитой девушкой в черном открытом купальнике, лет двадцати пяти, с кудряшками до плеч и маленькой грудью.
Я без всплеска погружаюсь с головой и прячусь за сваю.
Девушка, перебирая руками по деревянному настилу, приближается к бутовой опоре. Потом, ухватившись одной рукой за какой-то штырь, ловко приземляется на незаметный снизу уступчик в камне. Запускает руку в трещину и достает оттуда небольшой пакет в целлофане, размером с книгу. Пакет засовывает сзади за резинку трусиков, мелькая незагорелой полоской кожи, и таким же Макаром возвращается наверх.
Ловко! И что это значит? Что за девичьи секреты?
Девушка, кстати, не красивая. Унылое какое-то щекастое лицо. А вот фигурка в норме! Явная спортсменка. Слегка икры перекачаны, поэтому я по ногам сразу пол и не определил.
Гребу в сторону «лягушатника», выбираюсь на берег и ищу глазами щекастую спортсменку.
А той и след простыл.
Странно все это…
* * *
Любители пляжного отдыха прекрасно знают, какой это труд — отдыхать на море.
Отдохнувшие и измученные мы всем семейством вползаем во двор. А во дворе что-то не так, что-то не очень благополучно. У среднего дома — РАФик «Скорой помощи», желтый «Козел» милиции и возбужденно гомонящая толпа, к которой мы тут же присоединяемся, забыв о пляжной усталости.
Выясняется, что жильцы одной из квартир после обеда озаботились тишиной в квартире соседа, вскрыли дверь и обнаружили пропажу в мертвом состоянии в собственной постели. Диагноз, который метался по толпе — инфаркт и его разновидности: «острая сердечная недостаточность», «грудная жаба», «тепловой удар», «с перепугу умер», «пить меньше надо» и «все там будем».
Комната, кстати, была из моего сумеречного списка! С прицелом на вчерашнего огнеборца.
Я насторожился.
Прибившись к группе, отстаивающей версию «тепловой удар» я легко выяснил, что некто Данила, живущий в искомой квартире, получил фатальные повреждения вчера на пожаре в виде необратимых термодинамических явлений в организме, когда вытаскивал из горящего сарая дорогие его памяти вещи.
Сам Данила жил один в комнате, которую ему выделил стройтрест, где он работал то ли бухгалтером, то ли кладовщиком. Тут версии расходились. Еще шире разброс вариантов был в определении священных для памяти реликвий, ради которых Данила отдал свою относительно молодую жизнь — от царских денежных знаков и немецкого золота, до облигаций внутреннего займа 66-го года.
Группа с диагнозом «с перепугу умер» новой информации не дала. Отмечалось лишь, что Данила уж очень неважно выглядел после спасения своего чемодана, содержимое в котором, скорее всего, пострадало и принадлежало, скорей всего, не самому Даниле, а воровскому общаку — вот он и перепугался до смерти.
На счет пострадавшего содержимого я был солидарен с этой группой, а гипотезы толпы о принадлежности искомого наводили на очень интересные размышления.
Единственное, в чем единодушны были все присутствующие — о насильственной смерти речи быть и не могло, телесных повреждений медицина не обнаружила, «ментам тут делать нечего», «такой молодой, как жалко», «жить бы да жить».
Очень, очень любопытно. Я нашел тебя, птица Феникс… Но картина понятнее не стала.
А зачем, действительно, приезжала милиция?
