Талавайн еще раз проверил, как сидит на нем одежда, которую он был вынужден носить, оставаясь в роли гофмейстера Датамеса. Армированная проволокой тога была очень неудобной, но зато весьма полезной. Не нужно было ему приходить сюда. Он отбивался руками и ногами, хорошо сознавая, что тем самым навлекает на себя подозрения. Ведь ясно же, что гофмейстер не только организовывает подобные путешествия, но и принимает в них участие.

Он бросил тревожный взгляд на большую ступенчатую пирамиду. Артакса и его ближайших придворных пригласили на большой пир на верхней дворцовой террасе. Отсюда открывался наилучший вид на зиккурат, ступенчатую пирамиду, на вершине которой стоял маленький белый храм, в котором свершится Небесная свадьба. Стен не было. Лишь четыре неуклюжие колонны, поддерживавшие легкую крышу. Все должны были видеть, как бессмертный совершает ритуал. Варварство! Даже по человеческим меркам, подумал Талавайн.

Таким же варварским было оскорбление, связанное с их размещением. Аарона и его свиту поселили в тростниковых чертогах во дворе дворца. Предлогом послужило то, что у хозяев не было времени подготовить достойные помещения к нежданному приезду соседей. Тростник связали в снопы длиной в десять шагов, сложили дугой и закрепили на земле с помощью деревянных кольев. Множество подобных арок образовывали зал. Таких чертогов было семнадцать, и они стояли во дворе дворца вплотную друг к другу. Некоторых из низших слуг Аарона разместили в конюшнях. Тростниковые снопы были пропитаны ароматическими маслами, что для Талавайна не было большим новшеством. Они слишком сильно перестарались! Если сильно надавить на тростник, просачивался аромат масла худшего качества. Розовое масло и другие ароматы были смешаны с дешевым оливковым маслом. Получившийся таким образом аромат поистине нельзя было спутать ни с чем. Ни в одном из залов Талавайн не мог остаться надолго, чтобы не обзавестись головной болью. Впрочем, люди, похоже, менее чувствительны.

Талавайн беспокойно окинул взглядом дворцовую террасу. Эльф чувствовал присутствие по меньшей мере двух девантаров. Но видеть он их не видел. Может быть, они приняли человеческий облик.

Девантары были законченными обманщиками — ив его глазах они были не только врагами. Он испытывал уважение перед их способностями. Как раз это и было одной из причин того, почему он не хотел быть здесь. Это было неразумно и опасно, ведь он знал, что они значительно превосходят его. При дворе у Аарона до сих пор ему всегда удавалось держаться в тени, когда приходил Львиноголовый, но здесь, во время столь важного празднества, не попасться на глаза девантару было практически невозможно.

Талавайн безрадостно отпил вина. Его подавали в безвкусных, отделанных драгоценными камнями золотых бокалах. По ним было в первую очередь видно, что они очень дорогие. О красоте и эстетической композиции эти дикари понятия не имели. Придворные Муватты были просто ужасны. Повсюду чванились золотом и богатством. В принципе, в этом не было ничего предосудительного, но люди временами просто не могли понять, что меньше иногда значит больше. Глаз радует не льющееся через край изобилие. Оно лишь запутывает. Чтобы произведение искусства стало значимым, ему нужно пространство.

Дворец Аарона был несопоставимо прекраснее, поскольку это было его рук дело. Многие годы он постепенно убирал лишнее, время от времени выставляя новые произведения искусства. Скульптуру кочевников с той стороны Стеклянной пустыни, разрисованную вазу из мастерских Трурии. Считалось, что у бессмертного Валесии весьма изысканный вкус. Ходили слухи, что он уже долгие годы строит Белый город, спрятанный глубоко в горах. Назывался он Зелинунт, и будто бы построен он был полностью из мрамора. Ему хотелось бы однажды повидать это место. Возможно, он испытает разочарование, но ему было любопытно. Зелинунт уж наверняка прекраснее Изатами, столицы безвкусицы!

Талавайн поглядел на зиккурат. Ступенчатая пирамида высотой с башню была полностью облицована покрытыми глазурью кирпичами цвета морской волны. На ней золотым цветом выделялся кирпичный рельеф с изображениями крылатой богини и бессмертного Муватты. По краям террас пирамиды и на ступеньках, ведущих к маленькому храму, стояли тысячи масляных ламп. В свете ламп постройка казалась почти красивой. По большой лестнице спускались священнослужительницы с эскортом из обритых наголо евнухов. Они подготовили ложе для Небесной свадьбы.

Талавайн подумал о хрупкой девушке, которую мельком видел утром. Невеста бессмертного. На его взгляд, ей едва ли было больше пятнадцати. А может быть, и меньше. Красивая девушка по человеческим меркам. С большими темными глазами, в которых утром отражались гордость и налет страха. Она понравилась ему, и он осторожно поинтересовался, что ее ожидает. Услышанное наполнило его еще большим отвращением.

Малышка, должно быть, сейчас находится в одном из туннелей под городом. С эскортом из нескольких евнухов. Тайный ход вел к потайной лестнице внутри зиккурата. Эта лестница была предназначена исключительно для невест бессмертного. Ни один другой человек не имел права ступать на нее. У подножия лестницы евнухи разденут девушку. Тогда она, с масляной лампой в одной руке, должна будет преодолеть триста ступенек лестницы до вершины зиккурата. Говорили, что на стенах вдоль лестницы есть картины, дающие наставления о радостях Небесной свадьбы.

Девушка означала землю, и поэтому ее проводили через туннель. Она рождалась из земли, скрытая от взглядов, и поднималась прямо к небу. А Муватту относила к храму сама Ишта. Он воплощал в себе небо и спускался с неба. Объединение неба и земли, возобновленный союз между богами и людьми, все это олицетворяла эта свадьба. После этой ночи девушку доверят свягценнослу- жительницам. Вдали от мужчин она будет молиться и ждать в храме далеко в горах. Если она понесет ребенка, страну ожидает хороший год. Если же плод не произрастет в ее теле, это считается дурным знамением для будущего урожая. Тогда бессмертный и жрецы принесут ее в жертву будущей весной на храмовом поле перед стенами Изатами, кровь ее оросит борозды, чтобы отвратить от страны голодные годы.

Звонкий перезвон цимбал и глухой рокот множества барабанов заполнили улицы города. На празднество стекались тысячи людей. Целый день приносили в жертву быков, и теперь их мясо раздавали бедным. Вино текло ручьями, и Датамес был уверен, что верующие тысячекратно отпразднуют свой собственный вариант Небесной свадьбы в подворотнях и темных переулках. Воины давно ушли с улиц и уже наверняка праздновали вместе с крестьянами и чернью. Там, внизу, больше не было порядка. Только экстаз. Это же хуже праздника кобольдов!

Талавайн оглядел широкую террасу. Здесь все происходило ничуть не менее безудержно. Гости сидели на корточках или лежали небольшими группами вокруг низеньких столиков; большие подушки и толстые ковры обеспечивали удобство. По небу плыли низкие облака, вдали время от времени виднелись вспышки зарниц. Стояла удушающая жара. Ночь для распутства. Большинство лувийцев и некоторые люди из свиты Аарона были одеты раздражающе легко. На некоторых дамах было больше украшений, чем тканей!

Талавайн не был чопорным, однако предпочитал не переживать свои любовные приключения на глазах дюжин зевак. Нет, он никогда не сможет полностью понять менталитет людей. Наблюдать за ними ему было интересно. Они вновь и вновь удивляли его. Собственная задача наполняла его, он сознавал, что является самым влиятельным эльфом Лазурного чертога в Араме, возможно, и на всей Дайе. Очень редко удавалось им дослужиться до высокой должности и приблизиться к одному из бессмертных. Ему даже нравилось выполнять свою работу гофмейстера. Однако в последние недели в нем росла тоска по Альвенмарку. Ему очень хотелось оказаться среди себе подобных, не бояться каждый миг быть раскрытым.

Среди сановников Муватты было много воинов. Он любил награждать успешных полководцев постами наместников и придворных — подобная практика настежь открывала врата для коррупции. Вместо того чтобы повышать в должности способных чиновников, он делал начальниками этих опытных убийц. Талавайн с гордостью подумал о том, что экономика Арама развивается гораздо успешнее. Подати бессмертному теряли лишь ничтожную долю, оседая в сундуках провинциальных князей. А с тех пор, как приструнили жадных священнослужителей, меньше золота стало уходить на бесполезные украшения для храмов.

Талавайн наклонился и отодвинул в сторону свой бокал с вином. Ему надоело сладковатое красное, и теперь он решил попробовать анисовую водку, стоявшую в глиняных кувшинах на каждом низеньком столике. Он налил на два пальца в разрисованный изображениями лувийских героев глиняный бокал, затем долил воды. Ему нравился запах аниса. Перемешавшись с водой, прозрачная анисовая водка стала молочного цвета. Эту смесь лувийцы называли львиным молоком, и вокруг нее вращалось бесчисленное множество историй.

Оглушительный хохот заставил Талавайна поднять глаза от бокала. Неподалеку от него сидел Курунта, хранитель Золотых покоев. Он был казначеем Лувии и, вероятно, самым влиятельным человеком при дворе Муватты. В прошлом воин, стяжавший лавровый венок в сражениях с Ишкуцей. На границе со степными кочевниками всегда было неспокойно, то и дело угоняли скот, а каждые пару лет даже случались настоящие разбойные нападения, за которые Мадьяс, бессмертный Ишкуцы, хоть и упрекал своих подданных, но никогда не наказывал. Курунта провел один из эскадронов боевых колесниц вглубь широкой степи и участвовал во множестве стычек. Там, где прошло его войско, остались лишь сожженные юрты и зарубленный скот. Он славился своим умением пытать. Говорили, что он зажаривал своих пленников на вертеле, причем всегда начинал с детей. Талавайн сознавал, что большинство этих историй вряд ли правдивы. Но, глядя на Курунту, легко было поверить, что в них есть зерно истины. Он был массивным, довольно потрепанным жизнью мужчиной. Широкий крестец и мускулистые руки совершенно не сочетались с брюшком, вываливающимся через верх бесшовной юбки. Из-за пупочной грыжи его деформированный пупок торчал между слоями сала, словно палец. Через лоб тянулся еще один уродливый шрам. Талавайн спросил себя, считает ли Курунта плохо сшитые швы украшением. Голова хранителя Золотых покоев была покрыта серыми струпьями. Двойной подбородок скрывала пышная, обрезанная лопатой борода.

Широкие золотые браслеты и длинный кинжал в украшенных рубинами ножнах были единственными украшениями, которые тот носил. Он пришел на праздник сразу с двумя конкубинами. Одной — здоровенной, с искусственными белокурыми волосами и хрупкой девушкой, которой едва удавалось скрывать, насколько неприятно ей то, что ее лапает Курунта. У блондинки из декольте вываливались пышные груди, и Курунте нравилось слегка похлопывать их, заставляя раскачиваться, при этом он громко беседовал с сидевшими вокруг него гостями. Хрупкой девушке он залезал в вырез платья уже не один раз. Она то и дело поправляла платье, как только хозяин отпускал ее. Малышка была сильно накрашена, глаза ее были подведены углем.

Талавайн прикинул, не натравить ли на эту омерзительную свинью убийцу из Белого чертога. Однако это было бы безответственно. Имея живого и здравствующего Курунту, Лувия несла гораздо более сильные потери, нежели могла бы понести из-за его смерти.

— Эй, евнух! — Курунта помахал поднятой рукой.

Талавайн опустил взгляд и отпил вино.

— Як тебе обращаюсь, безбородый! Чего уставился? Не можешь отвести взгляда от моих женщин? Я все видел, сластолюбец. Ну же, скажи что-нибудь!

Талавайн вздохнул. А затем поднял взгляд. Все разговоры вокруг умолкли.

— Приношу тысячу извинений, если у тебя возникло подозрение, будто я оскорбляю твоих женщин своими взглядами. Когда я пью слишком много, у меня начинается сильное косоглазие. Мне никогда не пришло бы в голову глазеть сразу на обеих.

— Хочешь сказать, что не удостоил бы обеих и взглядом?

Талавайн заметил, что Курунта говорит совершенно четко.

Он совершенно не пьян. Хранитель Золотых покоев ищет ссоры!

— Я задал тебе вопрос, евнух! Ты собираешься оскорбить меня, говоря, что я окружаю себя непривлекательными женщинами?

— Даже не думал об этом, великий. Красота обеих граций настолько смущает меня, что от удивления я не могу связно говорить.

— Значит, ты все же таращишься на них, хочешь их. Думаю, теперь настало время поглазеть нам.

Краем глаза Талавайн увидел, что бессмертный Аарон поднялся. Все это инсценировано! Они хотят выставить Аарона и его свиту на посмешище!

— Что сделал мой гофмейстер? — резко спросил Аарон.

— Задел мою гордость! — дерзко ответил лувиец. — Теперь его черед унижаться! Пусть снимет юбку и покажет всем, чего у него не хватает. Тогда я буду доволен.

— Ты действительно хочешь этого? — быстро вклинился Талавайн. Он не хотел, чтобы Аарон влезал в это дело. — Если я расстегну юбку, боюсь, твоим дамам доведется увидеть больше, чем они привыкли. Ты действительно хочешь этого, Курунта?

Раздался звонкий хохот. Лувиец покраснел, как вареный лангуст. Он обнажил кинжал.

— Это пятно я смою со своей чести твоей кровью! Клянусь тебе, если у тебя между ног еще что-то болтается, ему не пережить следующей зари!

Талавайн поднялся, слегка покачиваясь. Он хотел сделать вид, что уже не совсем трезв.

— Я буду защищать свою честь, — пронзительно выкрикнул он. При этом он переступил через низенький столик. Он перевернул несколько бокалов, и бахрома его юбки оказалась в опасной близости от фитиля масляной лампы.

Его неловкие движения были встречены хохотом.

Аарон схватил его за руку.

— Оставь это! Этот парень выпотрошит тебя. Он опытный воин. Он хочет убить тебя, вот и все.

— А разве я не окажусь выпотрошен, когда его слова лишают меня чести, а я буду сидеть здесь и униженно кивать? Может быть, пусть лучше мои внутренности разложат здесь по подушкам, чем я завтра проснусь и буду жить, сознавая, что повел себя как трус?

— Хорошо сказано, безбородый! — крикнул кто-то из лувийцев. — Дайте место этим двоим.

Аарон не отпускал его.

— Ты пьян, — в отчаянии произнес он. — Пьяный дурак!

Талавайн улыбнулся про себя. Да, именно таким и хотел он показаться, пьяным дураком. Это был единственный остававшийся ему способ, если он не хотел, чтобы все узнали, кто он на самом деле.

Эльф развел руки в стороны, делая вид, что ему приходится специально удерживать равновесие. Курунта приближался к нему с обнаженным кинжалом. Никто из лувийцев не пытался его остановить. Муватты не было. Он ждал, когда Ишта отнесет его на Небесную свадьбу. Завтра он сможет просто отмахнуться от событий этой ночи. Дипломатический укор, вот и все, что грозило Курунте. Талавайн был уверен, что это событие происходило с одобрения Муватты.

Эльф потянулся за кубком вина на ближайшем столе. Поднял его, словно оружие, пролив при этом вино на грудь и юбку.

— Я испортил себе юбку, — огорченно пролепетал он.

Ярко накрашенная конкубина разразилась звонким смехом.

Курунта отбросил ногой стол в сторону и теперь оказался прямо перед ним. Хранитель Золотых покоев ткнул кинжалом. Это был прямой удар, который должен был угодить ему точно в живот. Золотой бокал ударил перед кинжалом, отводя его как раз настолько, что клинок прошел всего на волосок от живота. Эльф упал на спину, поднял ногу и ударил по руке, сжимавшей кинжал. Так Курунта не смог продолжать атаковать.

— Дай ему хотя бы встать на ноги, — набросился Аарон на лувийца. — Не вижу, как подобным убийством ты собираешься отмыть свою честь.

Талавайн поднялся на ноги и встряхнулся.

Курунта зло поглядел на него и снова нанес удар.

Эльф наступил на одну из подушек и упал вперед. Испуганное «оп-ля!» завершило его ход. В поисках опоры он вцепился в правую руку лувийца, стараясь не приближаться к клинку, и надавил на нервный узел под локтем. Рука воина разжалась, кинжал со звоном полетел на пол.

Курунта сильно толкнул Талавайна, но эльф лишил удар силы, продолжив его. Он снова упал, стараясь приземлиться на край одного из низеньких столиков, чтобы другой конец поднялся и ударил Курунту по подбородку. Талавайн рухнул на пол между раздавленным виноградом, жареными голубками и звенящими кубками, в то время как оглушенный лувиец попятился назад. Кровь текла из разбитого подбородка.

Эльф сел, с трудом сдерживая улыбку. И это великий воин? Курунту смог бы победить любой новичок в Лазурном чертоге. Единственная сложность в этой драке состояла в том, чтобы казаться настолько неуклюжим, чтобы все зрители видели, что он победил исключительно благодаря везению.

Вокруг них обоих образовался второй круг. Курунта тяжело дышал. Талавайн знал, что хранитель Золотых покоев поддерживал мятеж священнослужителей. Эльф присутствовал на нескольких допросах. Он не очень уважал пытки, но имя Курунты прозвучало не однажды. Якобы он встречался с Абиром Аташем, павшим верховным священнослужителем, еще в Нангоге. В будущем Лувии станет лучше, если Курунты не будет в живых. Любой из присутствующих смог бы подтвердить, что эту ссору завязал хранитель Золотых покоев. Хорошая возможность избавиться от него. Но он должен тревожиться лишь об Араме. Он может унизить Курунту, уничтожить его славу и гордость, но жизнь ему он должен оставить.

Талавайн пожалел, что не так искусен, как убийца из Белого чертога. Все должно выглядеть как несчастный случай. Так, как будто… Курунта схватил один из столов и поднял его над головой. Вот варвар! Неужели этот негодяй думает, что может просто раздавить его?

Стол полетел вниз. Талавайн бросился в сторону, стараясь не выглядеть слишком проворным. Предмет мебели ударился о каменный пол между подушками.

Эльф заметил, что у него идет кровь. Он порезал руку об осколки масляной лампы.

— Умри же наконец! — засопел лувиец. — Я раздавлю тебя, словно блоху! — Мужчина бросился ему навстречу, широко раскинув руки. Талавайн поднялся и поднял кулаки, которые по сравнению с кулачищами его противника выглядели просто смешно.

Курунта хотел просто сбить его с ног. Эльф «подскользнулся» на большом глиняном осколке, едва не сев на шпагат. Кулак лувийца пролетел у него над головой. Талавайн ударил его кулаком в колено. Неловко и не очень сильно. Воин поднял ногу, чтобы вдавить его в пол. Но Талавайн вскочил, держась при этом за пояс Курунты. Он нарочито неконтролируемо раскачивался из стороны в сторону. Пинок и два удара кулаком пронеслись мимо. Он как раз собирался отпустить противника, когда лувиец ударил его головой. Талавайн услышал, как сломался его нос. Теплая кровь потекла по губам. Использовать голову в качестве булавы… До такого могли додуматься только люди!

Эльф поглядел на пол. Перед глазами плясали светлые точечки. Курунта насмехался над ним. Его голос казался очень расплывчатым — настолько сильно гудела голова. Речь снова шла о его юбке.

На полу валялись осколки разбитых глиняных кувшинов и погнутые бокалы. Масло из разбитых ламп вместе с разлитой анисовой водкой и благородным красным вином образовали скользкую массу. Прямо перед ним на полу лежала одна из разбитых ламп. Острые глиняные зубчики торчали со дна сосуда.

Талавайн поглядел на Курунту. На хранителе Золотых покоев были крашеные сандалии с довольно тонкой подошвой. Противник поднял кинжал. На эльфа накатила волна голосов. В левом ухе поселился пронзительный писк. Низкий бас Курунты проникал сквозь мешанину звуков. Казалось, будто голос проходит сквозь воду.

— Я вырежу твои глаза и нассу тебе в мозг, безбородый!

Талавайн негромко испуганно вскрикнул и отпрянул. Предательский осколок теперь лежал между ним и Курунтой.

— Пожалуйста, оставь мне глаза! — жалобно пищал он. — Можешь убить меня, но оставь глаза! — В Араме, Ишкуце и Лувии бытовало суеверие, что умерший, лишенный глаз, останется слепым в мире по ту сторону могилы. Довольно сумасбродная идея, подумал эльф. Но чтобы не выходить из роли гофмейстера, он не имел права оставлять такую вульгарную угрозу без внимания.

— Я скормлю твои глаза шелудивым дворнягам! — Курунта смотрел прямо на него, размахивая кинжалом из стороны в сторону. Талавайн отодвинулся еще немного. Лувиец продолжал идти вперед и наступил на осколок. Нога у него подогнулась. Эльф ринулся вперед и отвесил Курунте звонкую пощечину. Нарочито смешной жест, но дело было не в ударе, а в низеньком столике рядом с лувийцем, на котором стояло особенно много масляных ламп. Хранитель Золотых покоев оттолкнул Талавайна, но из-за этого окончательно потерял равновесие. Ругаясь, он замахал руками и рухнул на стол. Пламя свечей лизнуло его юбку. Дорогая ткань загорелась.

— Он… Он горит, — пролепетал Талавайн, в то время как остальные продолжали глазеть. Курунта казался больше удивленным, чем напуганным. Маленькие язычки пламени легко было потушить ладонью.

— Мы должны потушить его! — закричал эльф и схватил один из глиняных кувшинов, стоявших на ближайшем столике. Он знал, что в него налит самогон. Как следует размахнувшись, он вылил водку на лувийца. Курунту охватило шипящее пламя, и хранитель покоев закричал.

— Милостивые боги… Я не хотел этого, — солгал Талавайн, отодвигаясь от противника.

Наконец зеваки зашевелились. Кто-то стал требовать одеяла, которых, конечно же, не было на террасе в эту жаркую ночь. Другие держали в руках глиняные кувшины, но медлили. Они принюхивались, опасаясь, что еще сильнее разожгут огонь.

Курунта кричал. Пламя лизало смесь из масла и водки, разлитую на полу. Огонь не распространялся. В некоторых местах он уже погас. Резкий запах горелого мяса смешивался с ароматом пролитой анисовой водки.

Над крышами города парил Муватта, окруженный ореолом золотого сияния. Ишта несла его по небу к храму на зиккурате. Но на дворцовой террасе никто не обращал на него внимания. Все глаза были устремлены на Курунту, роскошная бесшовная юбка которого сгорела дотла и который все слабее боролся с затухающим пламенем.

Талавайн почувствовал легкий прилив гордости. Ему понравилось дурачить сына человеческого. Это было неразумно, сомнений нет, но все равно он был доволен. Он понимал, что скоро поплатится за это удовольствие. Об этом вечере будут говорить долго, и это привлечет больше внимания к его персоне, чем ему было нужно.