В тамбуре по ту сторону двери едва хватало места развернуться, а вниз и налево оттуда вел узкий лестничный пролет. Через считаные секунды спуска видеть что-либо из-за дыма стало почти невозможно.

Спускаться туда я не хотел.

И вместе с тем иного выбора не предвиделось.

Одной рукой я, как мог, затыкал себе нос и рот, стараясь не делать глубоких вдохов, даром что мои легкие панически кричали о том, что им сейчас нужен кислород. Ноги я ставил осмотрительно, на ощупь. То, как священник метнул ключ, я видел. Улететь далеко он определенно не мог.

При каждом шаге я, шаркая, пододвигал одну ступню к другой, вслушиваясь, не скребет ли под ногой о дерево что-нибудь маленькое и металлическое.

На мгновение воздух, казалось, колыхнулся – или же это ветер сменил направление, – и мое местонахождение чуточку развиднелось. Передо мной была площадка лестницы с еще одним ведущим вниз пролетом, а ниже – текучее отражение огня на стене. Мне показалось, что там, внизу, я что-то углядел – что-то маленькое и темное на фоне более крупной ступеньки – может, это и есть ключ?

Этого мне было достаточно для того, чтобы продолжить движение. Но как долго и как далеко? Надолго ли меня хватит, если жар разойдется не на шутку, а я еще и ничего не буду видеть?

Был сильный позыв все бросить и повернуть вспять. Ощущался он неким голосом у меня в голове, умоляющим остановиться, вернуться. Голос был теплым – это никак не мог быть голос Райнхарта. Словно бы кто-то, не испытывающий ко мне ничего, кроме любви, хотел отговорить меня от беды, чтобы я не вытворил что-то необдуманное.

Но если я его послушаюсь, то что тогда?

Я добрался до лестничной площадки и опустился на корточки, ощупывая рукой половицы и пытаясь сохранять спокойствие. Ничего я не нашел, хотя был уверен, что нахожусь на той самой ступени. Но вот мои пальцы что-то нащупали. Я накренился корпусом вправо и, щурясь сквозь дым, разглядел старый деревянный сучок. И ничего более.

Тут я закашлялся – так, что голова пошла кругом, как у пьяного, а желудок и горло сдавили рвотные спазмы, грозя опрокинуть меня набок.

Но надо было идти, двигаться дальше. Если Джефферс швырнул ключ прямо, то он должен был удариться о стену и отскочить от нее на следующей книзу площадке. Укатиться оттуда далеко он не мог – еще метров семь-восемь, не больше. В растущей жаре и мраке это долгий путь, но если он измеряется разницей между жизнью и смертью, то одолеть его все же можно. Больше того: нужно.

Путь я продолжил, согнувшись в три погибели, почти сидя на корточках, рассчитывая таким образом одолеть одну за одной оставшиеся ступени.

Что-то послышалось впереди – какой-то новый шум. Потрескивание пламени из угла теперь не прекращалось. Во вздрагивающем красном свете дым был рыжеватым от пронизывающих его ярких огненных языков. Но нарастал и еще какой-то звук. Между тем я добрался до нижней площадки.

И тогда я его увидел. Увидел ключ.

Он был всего метрах в трех от меня. Я пал на четвереньки и пополз сквозь дым, теперь осязаемо плотный. Половицы были занозистыми, но я неистово шарил по ним ладонями – влево-вправо, взад-вперед, – вытягивая руки на максимальную длину, и все же в конце концов нащупал ключ.

Он был горяч, этот ключ, – воздух здесь раскалился настолько, что, схватив эту железячку, я сморщился от боли. И тут я снова закашлялся.

Видимо, я потянулся слишком далеко вперед. Выворачивающий меня наизнанку кашель стоил мне равновесия, и в паре шагов от угла я завалился лицом вниз, ударившись о ступеньку плечом.

В лицо мне как будто моментально направили паяльную лампу. Повинуясь безотчетному инстинкту, веки тотчас стиснулись от жары. Тело намертво сковала железная судорога. Я был парализован, совершенно лишен возможности двигаться.

А поверх могучего гудения огня нарастал тот новый звук, становясь все громче и громче. Подобное я слышал впервые в жизни.

Выставив руку как упор, я приоткрыл глаза. Вокруг бесновалось лишь дымное пламя. Черное перемежалось с ослепительно-ярким, и, может, поэтому мой мозг искрами пронизывали зрительные импульсы, которые складывались в изменчивые образы, словно мои глаза пытались уловить смысл в бесчувственном и бессмысленном.

Я ощущал, что с той стороны к углу приближается Райнхарт. Он выглядел непринужденно. И был рад, что я пришел. То, что вокруг огонь, было ему в радость. Страха пожар у него не вызывал. Он знал, что пламя необходимо для преображения.

Между нами поднимался розоватый столб дыма, который теперь был полон людей. Как будто бы огонь высвечивал тех, кто лежал и сидел на этом отрезке коридора, круглился клубками эмбрионов или стоял лицом к стене. Среди них была фигура с гротескно большой головой и женщина с косичками, одетая, как куколка. Здесь были дети или что-то подобное им по форме. Был лев с золотыми глазами.

Звук… я не знаю, что это было. И не узнаю никогда. Нестерпимо пестрый гам, гул, гром. То ли шум умирающих созданий, то ли визг нарождающихся на свет. Ужас кромешный или бездумное безудержное веселье, гулкий грохот захлопывающейся навсегда темной двери или же распахивание двери белой, из которой, выйдя из бархатистого забытья, слитно выплывает сонм душ, расправляя свои слежавшиеся от сна невесомые конечности.

Это было ужасно. Это было прекрасно. Вместе с телом то ли на мгновение, то ли на вечность замерло и мое обостренное внимание.

И после того, как я закашлялся снова, это ощущение из меня не ушло. Во всяком случае, оно изошло не полностью. Грудь моя, полная дыма и яростного зноя, никак не могла расслабиться и выдохнуть.

Мой ум заполнило лицо, никак не связанное с тем, что сейчас происходило здесь. Это было лицо моего оставшегося в живых сына, Тайлера – такого, каким я его напоследок запомнил, – и я с невыразимой печалью понял, что оставил его, как какого-нибудь воображаемого мальчика, к которому я при уходе из его жизни повернулся спиной. Повернулся в страдании, с единственной целью – сохранить рассудок, но он-то этого не знал и не понял. Он знал лишь то, что позабыт и брошен своим отцом.

Те тени в дыму по-прежнему двигались. Встать я никак не мог. Так и лежал, припав щекой к шершавой половице, ощущая, как над ними поднимается медленный жар, и слыша звуки невнятных существ, обставших коридор впереди.

Чувствовалось и то, как ко мне – распростертому, с оплавленным зноем умом, расколотым на черное и оттенки золотистого – приближается Райнхарт. Подходил он как будто не один, а целым скопищем. Может, так казалось оттого, что его сопровождала сила всех остальных, кто находился в коридоре, или же сила и концентрация Райнхарта исходила из сонма людей, которых он извел со свету: потерянных душ, согнанных в единый сосуд и теперь согнутых под одну волю. Ведь если на то пошло, любой из нас содержит множество разных личностей: кто мы есть и кем были, а еще, возможно, кого мы любим или убиваем.

Он присел передо мной на корточки. Одежда на нем пламенела. Поддев мне пальцем подбородок, Райнхарт приподнял мою голову.

– У меня есть план, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты вертелся вокруг меня как назойливая муха или бездомный пес. Ты… можешь просто умереть. Это мой дар тебе.

Он поднял голову, словно к чему-то прислушиваясь. Улыбнулся, встал и отступил в огонь и дым, пока не слился с ними.

Я понял: добраться до ключа – это лишь часть проблемы.

Надо добраться еще и до этого человека.

Я попробовал подняться: не получилось. И снова внутри послышался тот глубинный голос, призывающий к осмотрительности, умоляющий не корчить из себя героя. Безусловно, это была Кристина.

– Все нормально, – прошептал я. – Со мной все будет хорошо.

Хотя и не уверен, что словам удалось благополучно выпорхнуть у меня из головы.

Отведя руки, я сделал очередную попытку вдохнуть. На этот раз мне удалось вобрать в легкие достаточно воздуха, чтобы в краткий проблеск ясности уяснить: надо уносить отсюда ноги, причем сейчас же, иначе Райнхарт действительно получит то, чего хотел.

Попытка рывком подняться на всех конечностях сразу (может, хоть одна из них произведет более-менее слаженное движение?) ни к чему не привела. И тут я понял, что это была последняя крупица сил, которая у меня оставалась. Так сказать, последний выстрел.

Я навзрыд закашлялся, с каждым новым спазмом кашля чувствуя себя все слабее и слабее.

Затем кто-то дернул меня за руку – жестко, так жестко, что грудь у меня отнялась от пола, а из лежачего положения я сразу переместился в мешковато-сидячее. Чьи-то сильные руки взволокли меня в стойку на полусогнутых, и тогда я понял, что эти руки всамделишные.

На ухо мне что-то вещал голос, на удивление безмятежный.

Щурясь сквозь дым, я чувствовал, как все те же руки волокут меня обратно по коридору, и различил лицо Джефферса.

– Идите, – бросил он торопливо.

Перешагнув через меня, священник шагнул в толщу дыма и сквозь медленно клубящиеся тени стал углубляться в конец коридора, за которым бушевал огонь и затаилось в ожидании нечто – то ли человек, то ли исчадие ада, то ли еще какая-то сущность, именовавшая себя Райнхартом.

Пока я всползал по ступеням, на отдалении послышалось, как в двери снаружи кто-то ломится, да так сильно, что теперь они точно не выдержат. Вот одна из них с грохотом упала, и помещение мгновенно наводнили голоса и крики.

Меня хватило примерно до половины лестницы.