Талья сидела у себя за столом. Ноутбук стоял перед ней, но был закрыт. Это ничего. Бурчание в животе напоминало, что она ничего не ела. Это тоже нормально. Голод – понятие относительное. Слова… А вот слов Уиллокс не писала уже два дня. Ни в роман, ни даже в дневник, куда она что ни день записывала хоть что-нибудь – ежедневно, с того самого падения звезды. Разговор с Джорджем заронил в ее ум семя, которое теперь прорастало, вбирая в себя решительно все питательные вещества, на которых раньше у Тальи щедро взрастали слова.

На работе было хоть как-то, но легче. Там всегда было чем заняться: с кем-то перемолвиться, кому-то подать кофе, что-то прибрать, подлить свежего. Если не считать диалогов с Дэвидом (они ее стали как-то притомлять, хотя сам он вряд ли что-либо замечал), работа шла своим чередом, и ее, как всегда, было много.

Но вот дома…

Понятно, дурь несусветная, потому как здесь не поменялось ничегошеньки – и все-таки… И все-таки ее дом ощущался как-то по-иному. С чего бы, казалось? Здесь все было так же опрятно и кошек хоть отбавляй. Казалось бы, все на своих местах.

Лопаточка и та на прежнем месте.

За истекшие дни Талья неоднократно над этим размышляла. Что, если это все-таки не она изменила своей многолетней привычке и сама перевесила чертову лопатку на другую сторону? Ну а если здесь побывал кто-то, кто взял эту вещицу поглядеть и затем перевесил не туда – то что?

Зачем кому-то это было делать? Никакого резона.

Разве что если кто-то ее признал… по старой памяти. А? Лопаточка была старенькая, видавшая виды. В лучшие свои годы Уиллокс ею пользовалась, когда надо было филигранным образом выложить из специальной формы на блюдо ее фирменные брауни. Так вот, может, это кто-нибудь из прежних лет забрался сюда, чтобы бросить на нее свой ностальгический взгляд?

Может быть. Кто знает.

Писательница оглядела трейлер – оглядела зорко, по-орлиному, – но не заприметила ничего, что было бы хоть чуточку не на месте. «Все чики-чики», как говаривал ее Эд. Хотя если приглядеться, то что-то немножко не так обстояло с дневниками. Они аккуратными рядками стояли у Тальи за маленьким телевизором, который она включала лишь от случая к случаю. Все тетрадки одинаковые – красненькие общие. Хозяйка покупала их со скидкой на ярмарках перед первым сентября: возьмешь сразу десяток, а затем понемногу исписываешь и ставишь одну к одной. Они и стояли ровными рядами, только корешки у них со временем выцветали от предвечернего света из окошка. Свои записи Уиллокс держала в образцовом порядке. Это вам, извините, не для туалета листки выдирать! Как заполнишь одну тетрадь, так ставишь рядом с предыдущей, а за ней следующую, и так далее. В точности как дни в календаре, как события в реальном мире: хронология, что блюдет сама себя.

Вот только… Прошлым вечером Талья обнаружила, что пара тетрадей стоит не в том порядке. Из давних, с левой стороны верхней полки. Может, она сама поставила их не так? Время от времени (нечасто) писательница вынимала какую-нибудь из тетрадок: просто так, напомнить себе о былом, а заодно убедиться, что ведение дневника – это все же не стопроцентно пустое занятие. Тетрадь она, впрочем, непременно возвращала на свое место, что было легко: корешок каждой из них был скрупулезно пронумерован: дата начала, дата окончания, порядковый номер. Сложно представить, как тут можно было что-то напутать, даже после пары бутылок пива, что иногда, скажем прямо, случалось (хотя со смертью Эда она к этому делу подходила уже не с таким азартом, как раньше, когда «после пятой считать бесполезно»). А может, тут каким-то боком поучаствовали кошки: из тех, кто помоложе? Некоторые из них любили среди вечера покуролесить – поскакать по мебели галопом, посметать что-нибудь на пол. Пару раз, случалось, особо бойкие сшибали с полок книжки. Может, Талья тогда, впопыхах наводя порядок, и впрямь сунула тетради куда придется, не глянув при этом на номер.

Но вот помнит ли она такое за собой? Нет, не помнит.

А если нет, то такого, судя по всему, и не было.

Отправляясь в город, Уиллокс, как правило, не запирала за собой трейлер. Ноутбук она всегда прихватывала с собой, а больше красть здесь было, в сущности, и нечего.

Так что кто-то все-таки мог здесь побывать и, вынув наобум пару тетрадок, полистать их. Но кто? Для молодой поросли городка такая задача чересчур сложна: во-первых, в традиционно обдолбанном виде с такой умственной нагрузкой не справиться, а во-вторых, у них не хватило бы воображения. Ну а те, у кого натура откровенно сволочная, непременно перевернули бы все вверх дном, да еще и отметились бы какашкой посреди коврика.

Н-да, вот ведь загадочка… Может, рассказать об этом Дэвиду? Пусть вылезет из своего писательского кокона. Хотя сомнительно. Талье помнилось, как стекленел его взгляд при ее рассказе о Джорджевом автостопщике. Хватит с него сильных впечатлений.

Вскоре она утомилась от перегонки этой проблемы по кругу и с двухчасовым опозданием затеяла кормить кошек. Вся четвероногая бригада была уже в сборе и терпеливо дожидалась, отираясь возле ног хозяйки с намеком, что давно уже пора подкрепиться.

Присев наложить в кормушки консервированной дряни из банок, Талья невольно остановилась взглядом на дверце кухонного шкафа. Надо же, внизу покорябанности, пятна ржавчины… И весь дом неожиданно показался ей маленьким. А еще старым и убогим. Раньше такого ощущения у нее не было. Это была Тальина крепость, уютный оплот, который она не без гордости демонстрировала входящим (вернее, продемонстрировала бы, если бы кто-нибудь к ней пришел). А сейчас ощущение было такое, словно только что лопнул мыльный пузырь или воздушный шарик, брызнув наружу всем тем, что делало это жилище домом, и оставив лишь сморщенную пустую оболочку.

Хозяйка выпрямилась. Огляделась. Бабища пятидесяти пяти лет, одиноко живущая в трейлере с оравой кошек. Так ли себе все это представляла юная Тэлли-Энн, когда жизнь еще только начиналась? Определенно нет. Та разбитная штучка мерила себе еще как минимум несколько лет вольного житья, забав и игр, а затем, разумеется, свадьбу – необязательно богатую, но развеселую, с угощением для друзей на самых изящ-ных бумажных тарелочках, какие только бывают в «Доллар три», где все товары не дороже доллара. Дети – да не один, а, можно сказать, маленький выводок. Школьные концерты. Дворовые распродажи. Типа того. За большинством всего этого Уиллокс уже не гонялась: ей это было элементарно не по возрасту. Ей бы сейчас впору сетовать, что, мол, сколько можно бабке за так сидеть с внучатами – она что, резиновая, на всех разрываться?

Но сетовать ей было некому – тому, кто бы знал, что она все это не всерьез, человеку, который за годы все это уже слышал-переслышал, и теперь с него как с гуся вода, потому как столь многое уже пережито вместе.

Вот чего ей действительно не хватало.

Между тем кошки, самозабвенно уплетая корм, как на уздечке вились вокруг своих кормушек, и Талья с любовью смотрела на них.

А затем в дверь постучали.

Когда она вышла из трейлера, поднялся ветер. Вот так же было и предыдущей ночью, когда стук послышался вторично, – только тогда хозяйка дверь не открыла, а осталась, кутаясь в халат, сидеть внутри на тахте. Чувствовалось, что когда стучится тот, кого за дверью нет, то лучше всего поступить именно так.

Нынче же она решила действовать по-иному. Потому-то, приняв, как обычно, ванну, Талья надела не трико с розовым махровым халатом, а платье – кремовое с вкраплениями цвета беж. Оно лежало у нее не первый год и, понятное дело, на бедрах и талии, бюсте и руках сидело теперь в обтяжку, отчего Уиллокс, вероятно, смотрелась, как танкетка в пустынном камуфляже, но это было лучшее из того, что у нее имелось.

Когда она открыла дверь, снаружи никого не было, но женщина решила: не может такого быть, чтобы к тебе в дом стучались три ночи подряд и вместе с тем снаружи в самом деле никого не было.

Услышав внизу аккуратный шорох, она увидела у себя в ногах Тилли. Ее любимица стояла и смотрела на хозяйку снизу вверх, очевидно недоумевая, с чего вдруг толстуха мама на ночь глядя покинула тепло и уют их общего гнездышка.

– Мамочка просто ждет, – объяснила Талья и нагнулась почесать Тилли за ушками. – Иди домой, я сейчас вернусь.

Кошка то ли поняла ее, то ли не очень, однако, несколько раз нюхнув воздух, повернулась и ушла обратно в трейлер.

А писательница осталась стоять. Ждать она на самом деле не так уж и ждала. Чего ждать-то?

Но не уходила.

Спустя минут десять она услышала, как ее кто-то окликает. Голос доносился слабо, как и в первую ночь. Как будто зовущий явился из невесть какой дали и так утомился, что пока этот призрачно-тихий оклик был единственным, на что он способен.

Тем не менее на этот раз голос исходил не со стороны кладбища, а с другого направления – из-за дороги, оконечность которой уходила к крутым берегам речки. Расстояние примерно одинаковое, и звучание голоса, как и тогда, доносилось вполне отчетливо:

– Тэлли-Энн.

Слабо так, как будто с придыханием. Словно бы миг смерти закинул этого страдальца в такую даль, такую темень, что у него двадцать лет ушло, чтобы вновь добраться до родимого порога. А брел он в основном пешком, местами даже на четвереньках, за исключением, быть может, лишь того отрезка, где его до Рокбриджа подкинул на своем побитом внедорожнике Джордж Лофланд – некогда, может статься, приятель и собутыльник покойного.

– Я иду, – сказала женщина и, прикрыв дверь трейлера, двинулась по дороге. Она перелезла через цепь на ее оконечности и пошагала дальше по спутанным космам травы.

Несколько минут ушло на то, чтобы добраться до места, где тропа уходит влево, вписываясь в изгиб над каменистым склоном берега. Спуск начинался довольно сносно, но вскоре на пути все чаще стали попадаться низкие кусты и спутанная поросль. Талья какое-то время шла поверху, пока кустарник не сгустился так, что проще оказалось лезть сквозь него, чем искать заросшую тропу на трехметровом склоне. Да и его, кем бы он ни был и где бы ни находился, высматривать отсюда было сподручнее.

Кого она дурачит или развлекает? Она знала, кто это может быть, или, во всяком случае, знала, что это тот, кого она желала бы видеть. А иначе зачем вот так, ночной порой, пробираться в лучшем своем платье под набирающим размах ветром и льдистыми крапинами дождя? Уиллокс продвигалась споро, раздвигая перед собой лапы кустов. Впереди, чувствовалось, что-то начинало смутно вырисовываться.

– Тэлли-Энн.

Талья двинулась еще быстрее. А спустя примерно минуту послышался еще один звук, сливающийся с ветром, но идущий как будто бы с другого направления.

Похоже на смех. Но голос отчего-то высокий, похожий, скорее, на женский.

Талью охватила растерянность. Что, если это голос вовсе не Эда? Что, если какие-нибудь гадкие соплезвоны забрались в ее отсутствие к ней в дом, нарыли в старых дневниках то прежнее имя, которое она же и упомянула в каком-нибудь своем сентиментальном воспоминании о тех днях, когда жизнь ее была неизмеримо богаче и полней?

Что, если это чья-нибудь жестокая затея, что-то вроде игры?

Но тут она снова услышала свое имя. Талья с шага перешла на трусцу, оттесняя в стороны ветви, в то время как кромка берега начинала вдаваться в гущу деревьев. Было не вполне ясно, исходит ли голос с берега или же снизу, с узкой изломанной тропы возле речки. Но он был где-то неподалеку, и женщина постепенно приближалась к нему.

– Тэлли-Энн. Я вот он, здесь.

Она припустила не на шутку. Ноги вязли в пучках травы (один раз Уиллокс чуть не навернулась), и все-таки она, разрывая платье о колючую поросль, бежала все быстрее и все глубже в чащобу. Быть может, где-то там, на опушке, ее из последних сил ищет он, настолько изможденный, что не может добраться до нее, пасть к ней в объятия. Ищет и ждет, верит, что она подберется к нему сама. И она это доверие оправдает!

А затем она его увидела.

В тридцати метрах, там, внизу. Высокий мужчина с длинными волосами. Талья громко позвала его по имени, потом еще и еще раз. Она побежала быстрее, задыхающимся голосом выкликая, что идет, а сама отчаянно высматривала зазор в кустах, через который можно было бы устремиться к нему вниз по скосу.

Но тут впереди кто-то внезапно выступил из-за дерева: женщина. Высоченная, болезненно худая, со жгуче-рыжими волосами.

Она улыбнулась писательнице сухой змеистой улыбкой, от которой из-под ее губ обнажились темные острые зубы, и исчезла.

С пронзительным вскриком Талья потеряла опору и заскользила, а когда одна ее нога запнулась о какой-то не то корень, не то пенек, она уже полностью утратила равновесие и полетела вниз отвесно, безудержно.

Падала она совсем не как звезда.