Позвонить Кэтрин предложила Крис. Идея пришла ей в голову во время нашего двухчасового сидения в баре на Виллидж, ну да это отдельная тема. Из того, что я подслушал из их разговора, от нашего предложения зай-ти миссис Уоррен в безумном восторге не была, но согласилась – через пару часов, после того как управится с рутиной кормления-купания-укладывания детей. Кристину покалывало нетерпение, и в ее голосе даже была нотка недоуменной обиженности, но у нее самой своих ребятишек никогда не было, а потому она не знала, что такое вечерние родительские наставления и – самое заковыристое – отход ко сну, и как зачастую непредвиденный приход гостей сводит титанические усилия пап и мам на нет. Поэтому мы какое-то время продолжали сидеть в баре, и моя подруга за это время позвонила в ресторан и пообещала Марио, что к девяти будет как штык на работе. Против Крис у Марио приемов нет, и он сказал:

– Хорошо, ладно, мисс Кристина. До встречи.

Наконец мы вышли в вечерний сумрак и пешком двинулись к дому Кэтрин. Дверь она открыла во всей готовности: принаряженная, слегка чопорная. Я вошел следом за своей спутницей, как подросток, которого привела в гости чужая мама. Дом представлял собой типичный вертикальный таунхаус, с черной оградой и кремовой отделкой вокруг окон – почему-то именно такие изображаются на детских иллюстрациях о жизни в большом городе. Здесь везде были книги и постеры с разнообразных выставок, а также черно-белые фотопортреты семьи и родственников (судя по всему, не так давно подновленные профессионалом). В какой-то момент мне показалось, что под одним стулом я вижу пятнышко пыли, но это оказалось лишь игрой света. На лицо Кристины лучше было не смотреть: я бы явно прочел на нем томительное желание переселиться в такой вот дом или, во всяком случае, увидел бы в ее глазах мечтательность с толикой укоризны в мой адрес (вот видишь, как люди живут? А мы…).

Хозяйка провела нас на кухню, где обеденная зона занимала половину поднятого первого этажа. Все здесь было ярко, просторно, а на холодильнике висели детские раскраски, с которыми мне не потягаться и сейчас. Дверь в конце кухни вела в гостиную с голыми кирпичными стенами. На одной стороне там был камин, на другой – разумных размеров плазменная панель.

– Девочки спят, – сказала Кэтрин четким голосом, будто давала установку новой домработнице. – А Марк прибудет из аэропорта примерно через час, так что…

Крис глянула на меня, но я ничего не сказал. Вернее, я говорил ей, что вообще сомневаюсь в разумности нашего прихода, но это было еще в баре. Так что сама затеяла – пускай сама и расхлебывает.

– А ведь мы за тобой сегодня шли, – взяла и выложила Кристина.

Ее подруга поглядела на нас круглыми глазами, в упор, и мне невзначай вспомнился случай из моего детства. Мне тогда было лет двенадцать, и мы с дружками имели обыкновение слоняться по нашему городку. Как-то раз мы залезли на большое дерево позади библиотеки (это для нас было одним из видов времяпрепровождения). Стало быть, влезли, сидим. И вдруг там, за окном, видим девочку постарше. Мы ее знали: она по субботам подрабатывала в супермаркете, куда мы регулярно забредали в своих шатаниях по улицам. И вот она сидит у окна за столом, что-то учит. Мы заулюлюкали, замахали руками, и она в конце концов подняла голову и увидела нас.

Думаю, мы ожидали – даже не знаю, чего именно. Может, что она обрадуется или что ей будет лестно – ну, хотя бы прикольно – нас видеть. Но она, судя по всему, рассудила по-иному. И отреагировала так, как с высоты прожитых мной лет я считаю абсолютно логичным. Она отреагировала, как молодая девушка, вдруг увидевшая, что за ней шпионит стайка охламонов помладше, с которыми в магазине она ведет себя вежливо. Но одно дело – в магазине, а другое – на улице или в подъезде. А когда-нибудь, и, может статься, уже скоро, эти недоростки (ей в силу возраста, в отличие от нас, такие мысли явно уже приходили) вымахают в верзил, которые заинтересуются ею уже совсем по-другому.

Судя по лицу, она вначале оторопела, а затем уставилась на нас хмуро, чуть ли не с ненавистью. Что будет дальше, мы дожидаться не стали – скатились с дерева и, с нарочитой беспечностью болтая, пошли себе дальше. В душе мы себя чувствовали неловко и растерянно, как будто нам открылось нечто, чего мы прежде о себе и не сознавали. Ничего такого мы, собственно, не сделали – во всяком случае, не намеревались. Но свои субботние гуляния по супермаркету мы, помнится, тогда пресекли на весь остаток лета.

Примерно то же самое я ощутил, когда на нас поглядела миссис Уоррен.

А Кристина, похоже, ничего не замечала.

– Знаешь, как мы о тебе переживали, – прямым текстом частила она. – Да еще, когда выяснилось, что Томас на самом деле ни при чем…

– Что вам до Томаса? – стиснутым голосом, с вызовом спросила Кэтрин. – Что?

– В общем, мы подумали, что не мешало бы посмотреть еще разок: вдруг кто сегодня объявится?

– И когда это было?

– После того, как ты забрала Эллу с Изабеллой.

– Вы что, караулили возле школы? Прятались?

– Ну почему прятались? Просто… ну да.

– Очень мило, – блеснула на нее глазами приятельница. Меня озадачивало то, что Крис не ухватывает ее настроения. Обычно она ловит на лету все, даже то, чего нет. А сейчас вот не считывала свою подругу даже на самом поверхностном уровне.

– Простите за нестыковку, – попытался я успокоить хозяйку. – Это моя вина. Просто после вчерашнего нашего разговора ощущение было такое… В общем, я решил сделать еще одну попытку: была не была! Гордость мачо, если хотите.

Кэтрин, похоже, слегка оттаяла.

– И вы меня тоже, – сконфуженно улыбнулась она. – Такая суета весь день, да еще Иза капризничала. Может, кофе?

Мы сказали, что не откажемся, и Уоррен завозилась с кофемашиной (судя по виду, дорогой) на кухонном столе. Все вроде бы шло на лад.

А оказалось, наоборот, да так быстро.

Потом мы с Крис весь вечер в ресторане демонстративно не разговаривали. Причину своей злости на нее я понимал, а вот отчего дуется на меня она – нет. Хотя, по всей видимости, такова ключевая закономерность всех размолвок, и Кристина, вероятно, ощущала себя на той же волне. Только в обратную сторону.

То, что преследователем может выступать женщина, для Кэтрин было явной неожиданностью. Она спросила, как та выглядела. Мы рассказали. Хозяйка нахмурилась, пытаясь что-то сопоставить, но в конце концов оставила эти попытки. Вид у нее был несколько испуганный.

– Она… симпатичная? – спросила миссис Уоррен.

– Да, – ответил я.

Кэтрин, глядя куда-то вглубь себя, задумчиво кивнула. Кристине сказать было нечего, и тогда я задал ее подруге банальный в общем-то вопрос:

– Вы думаете рассказать об этом мужу?

Через две минуты мы с Кристиной были уже там, откуда пришли: на улице. Хозяйка вдруг резко спохватилась, что у нее не сделана куча важных дел, сделать которые просто необходимо, и, хотя она нам очень – ну просто очень – признательна за наши хлопоты, нам надо немедленно расстаться. В смысле уйти. С Крис они созвонятся.

Прямо-таки скоро.

Когда дверь за нами крепко захлопнулась, Кристина на меня зашипела и рассерженно застучала полусапожками вниз по лестнице. Я тронулся следом, не вполне, признаться, понимая, в чем кипеж. Ну да Крис до меня все вскоре довела, в своей манере. Как наехала, так и не унималась до самого Ист-Виллиджа – всю дорогу, пока мы шли:

– Нет, ну надо же! Что за вопрос такой коз-злиный?!

– Насчет мужа?

– Да хоть и мужа! В смысле… Господи, Джон! Ну какого хера?

– Молодая женщина выслеживает женщину старше себя, замужнюю – у тебя есть объяснение более внятное?

– Да нет у него с той бабенкой ничего, говорю я тебе! Как ты вообще можешь бросать такие намеки?! Я понимаю, Кэтрин тебе не нравится, но мне-то да! И мы с ней столько раз разговаривали!

– И что?

– А то, что брак у них прочный и что Марк классный мужик. Господи, да ты что – их дома сейчас не видел?!

– Крис, ничего более наивного я от тебя еще не слышал. Да, дом замечательный. И что с того? Дорогие вкусы и хорошая хозяйка – это еще не показатель, что там, в глубине, все у них безупречно.

– Не суди о людях по своим ошибкам, понял? То, что ты сам просрал свой брак, еще не значит, что все вокруг только и пыхтят, чтоб поскорей повторить твою тупизну!

Вообще-то она была недалека от истины. После того как мы с Кэрол расстались, я вступил в связь с женой Билла Рэйна, и он об этом знал. Мы тогда все разрулили, хотя это оставило в моей жизни самый неприятный осадок, и теперь я взбеленился так, что мы с Кристиной оказались примерно на одном градусе накала.

Это привело к тому, что я высказал: ей ли, черт возьми, рассуждать о таких вещах, с ее-то куцым опытом матримониальных отношений? Тут уж она сорвалась окончательно, на крик: у нее-де опыта посолидней, чем я думаю. А дальше больше: что я ее достал этим своим отношением к ней, как к ребенку, – и это оказалось для меня таким громом среди ясного неба, что я уже не был уверен, куда нас кривая выведет. Сноровка мне, можно сказать, изменила, и пошло-поехало…

В общем, хотя Си-эн-эн остаток нашего пути до ресторана и не заснял, но было громко. Жар такой, что впору присылать бригаду пожарных.

Сидеть на задах бара мне в конце концов надоело (Кристина в это время, яркоглазая и прекрасная, любезничала из-за стойки со всеми, кроме, разумеется, меня). И я ушел. А что: где мы живем, ей известно, а остальное… да ну их нах!

Шкандыбая по улице, в конце квартала я неожиданно увидел Лидию. Она стояла спиной ко мне, а лицом – к проезжей части, и я, честно говоря, попытался проскользнуть мимо незамеченным.

– Не дрейфь, – сказала она вдруг, не оборачиваясь, – я их не видела.

– Угу, – буркнул я. – Вот и хорошо.

– Зато других тут тьма, – добавила бродяжка ворчливо. – Столько повылезло, что плюнуть некуда!

Я огляделся, убеждаясь в том, что и без того было видно: людей на улицах раз, два и обчелся, как вообще-то и положено по будням во втором часу ночи.

– Ага, – повторил я.

Лидия посмотрела на меня с печально-задумчивой улыбкой. На мгновение ее глаза как будто прояснились, и сквозь грим морщин и общей замызганности вдруг проглянуло то, что, вероятно, могли в ней видеть мужчины сорок лет назад.

А потом эти глаза опять подернулись мутноватой пленкой, как у птиц.

– Фрэнки был сучий потрох. Мразотины кусок, – сказала старуха.

– Чего?

– Чего, чего. Того! – Внезапно озлясь, она подскочила ко мне и костистым кулачком помахала перед моим лицом. – Все вокруг мрази, вот чего! – прорычала она. – И хер вы что у меня слямзите, воришки паскудные, понятно? Нос откушу! Порежу!

– Как скажешь, Лид.

– А ты-то че? Да пошел ты нах, козел! Надо будет – тебя тоже ухерачу!

– Ладно, ладно. Пока.

И я побрел прочь, отчего-то не в настроении от ночного мегаполиса. Во всяком случае, сегодня.

Кристина пришла домой ближе к трем. Мы поговорили. Не целовались и не миловались (эффективным способом улаживания спора соитие у нас не считается, во всяком случае, если спор серьезный), но понемногу начали посмеиваться и подтрунивать над собой, и Крис в конце концов заснула у меня в объятиях. Я лежал, готовясь откочевать вслед за ней. Город внизу шумел как будто далеко-далеко, словно мы находились в крохотной келье наверху каменной башни где-нибудь в потустороннем мире. А ветер снаружи, надо сказать, разгулялся не на шутку. Его завывания здесь, в нашем скворечнике, всегда слышатся сильнее, чем внизу, но теперь он, можно сказать, ярился по полной. Впечатление было такое, будто кто-то в сердцах расшвыривает по крыше подвернувшиеся под руку мелкие предметы.

Споры я не люблю. В них всегда присутствует оттенок поражения, который я почему-то отношу на свой счет. Довольно скоро голову мне стало будто распирать изнутри: тут уж поневоле откроешь глаза.

Видимо, оттого, что в большой комнате что-то гукнуло. Я осторожно снял руку Крис со своей груди и выскользнул из кровати.

Источник звука оказался и прост и банален: у Кристины на кухонном прилавке остался сотовый, и экранчик на нем светился. Было видно, что поступила эсэмэска. Среди ночи это мог быть только спам, а потому я положил мобильник экранчиком вниз на диванную подушку, чтобы, если что, шум от вибрации гасился понадежней.

С минуту я бесцельно стоял, пока не решил прибегнуть к испытанному средству, что помогает мне заснуть: некрепкий кофе и сигарета. Понятно, что в сочетании эти два стимулятора дают прямо противоположный эффект, но… не со мной.

Я на автопилоте намутил растворимого, при этом пытаясь не переживать о проблеме с преследовательницей Кэтрин. Вероятное объяснение здесь, похоже, только одно, так что пускай теперь Уоррен сама дожимает. Хотя отделаться от этих мыслей оказалось не так-то просто. Оттого мне, похоже, и не спалось; да еще и остатки адреналина, вызванные бурным спором с женщиной, которую я хорошо знал и, похоже, все больше любил.

Перед мысленным взором у меня то и дело очерчивалось лицо той девицы в плаще, когда она оказалась загнана в угол. Сколькие из наших ощущений бывают придавлены, сглажены, смягчены… Моменты перед автоаварией, всплывая в памяти, дробят и без того тонкую защитную оболочку вокруг человеческой жизни. Что это была за женщина и чего ей было нужно? Кто она, нормальный в целом человек или отъявленная бандитка? На что она рассчитывала, следуя за Кэтрин по пятам, даже если между ней и Марком что-то было? Ну а то, что мы приперли ее посреди улицы, – заставит ли ее это уняться, действовать более осмотрительно или, может, наоборот, подстегнет? И где она теперь? Где она вот прямо сейчас?

Тут я резко тряхнул головой.

Да хоть где. Все, хватит! На самом деле.

Кофе с сигаретой я прихватил к окну. Вылезать на крышу среди ночи, да еще в такую непогодь, я не собирался, но надо было хотя бы приоткрыть раму, чтобы вытягивало дым.

В тот момент, когда я возился с упрямой фрамугой, снаружи что-то произошло – мелькнуло, что ли. Что именно, я не понял, но это было что-то определенно быстрое, крупное и темное. Словно большущая ворона примостилась на карнизе и вдруг сорвалась в нескладный, скомканный полет. За долю секунды, что я ее видел, она как будто распалась на два, а то и три силуэта – подвижные изменчивые тени, что отхлынули и растворились, словно рассеянная ветром туча.

Различались и звуки – то самое побрякивание, что я слышал, еще лежа в постели (я их тогда счел за сердитые шалости ветра на крыше).

С отчаянно бьющимся сердцем я все-таки открыл фрамугу до конца и, высунув голову наружу, увидел на крыше свою разоренную курилку. Стул валялся на боку. Это ладно: ветер был сильный. Но не настолько же, чтобы перевернуть, да еще и разбить тяжелую пепельницу из литого стекла, тем более что она стояла внизу на пятачке, куда ветер обычно не проникал!

– Что там такое? – От внезапного голоса Кристины меня чуть не хватил удар. Я крутнулся назад и увидел, что она стоит на пороге спальни.

– Ты-то чего тут? – вырвалось у меня.

– Шум слышала, – включая настольную лампу, ответила моя подруга сквозь зевок. – Смолить, что ли, втихую вздумал: окошко открываешь? Мог бы и потише.

– Прошу пардона, – сказал я, с силой опуская фрамугу обратно. – Только знаешь… мне там сейчас какие-то жутики примерещились.

Я хотел добавить еще что-то, но понял, что Кристина на меня уже не смотрит. А смотрит на окно. Напряженно, с прищуром.

– Это… что еще за хренотень? – пробормотала она.

Я посмотрел туда, куда она указывала, и теперь, при включенном в комнате свете, различил на стекле какие-то не то проталины, не то… Подавшись ближе, я провел пальцами по раме. Отметины были на внешней стороне стекла – паучьи следы, проточенные сквозь наслоения въевшейся пыли и городского смога, которые ни мы, ни десяток предыдущих поколений жильцов не удосужились оттереть.

Кристина сейчас стояла рядом со мной. Мы, видимо, одновременно поняли, что отметины на окне, даром что невнятные и ломаные, представляли собой буквы, складывающиеся в три слова: