14
– Можно нам присесть?
– Конечно, мы же в свободной стране, – ответил Кларк. – Но если вы хотели поговорить, вам придется говорить с пустым местом, потому что я ухожу.
Взглянув на них из-под очков в металлической оправе, он встал во весь свой высокий рост и неуклюже надел куртку. Его худоба бросалась в глаза, а скулы выступали так, что кости были готовы прорезаться сквозь кожу.
– Запиши завтрак на мой счет, пожалуйста, – обратился он к официантке.
– И когда ты его наконец оплатишь? – спросила она.
– В конце месяца.
– То же самое ты говорил и в прошлом месяце, Грэнвилл.
– До завтра, Вайолет.
Кларк небрежно помахал на прощание, толкнул дверь и вышел на улицу. Мендоза и Уинтер пошли за ним. Он встал посреди тротуара и поднял голову к небу. Оно было абсолютно чистое – пустая голубая бездна без птиц и облаков.
Мендоза тоже задрала голову.
– Я чего-то не вижу?
Кларк посмотрел на Мендозу и перевел взгляд на Уинтера. В солнечном свете взгляд его водянисто-голубых глаз казался дружелюбным и обезоруживающим. Уинтер был уверен, что Кларк был добродушным человеком, но не простым. Ему было уже за семьдесят, но на мыслительных способностях его возраст никак не сказался.
– Вайолет только на первый взгляд такая строгая. На самом деле у нее золотое сердце, – сказал он. – Вот только бы она отмыла окна. Ни черта через них не видно!
– А в чем смысл вообще этих грязных окон? – спросил Уинтер. – Ведь в остальном в кафе идеальная частота.
– Это из-за Зака, владельца. Вы его не знаете. Он вообще не выходит из кухни. И ненавидит туристов, – ухмыльнулся Кларк. – Он ненавидит всех людей на земле, но туристов в особенности. И чтобы они никогда не заходили в его заведение, он не моет окна и не обновляет облупившуюся краску. Для городских властей это целая проблема, но сделать они ничего не могут.
– Но почему? Ведь в таком маленьком городе владелец бизнеса, по идее, должен всеми способами привлекать клиентов.
Кларк улыбнулся Уинтеру.
– Вы смотрите в самую суть. Знаете, мой отец говорил мне: если хочешь написать хорошую статью, нужно задавать правильные вопросы. Это единственный ценный совет, который он дал мне за всю жизнь.
– Так почему он ненавидит туристов? – снова спросил Уинтер.
– Потому что от него жена сбежала с туристом. По крайней мере, он так считает. А местные скажут, что Зак сам во всем виноват. Удивительно, что она вообще столько лет его терпела. – Внезапно Кларк посерьезнел. – Возвращаясь к правильным вопросам: кто вы такие и что вам надо?
Мендоза вытащила свой полицейский жетон.
– Следователь Карла Мендоза, полицейское управление Нью-Йорка.
– Ну вот, один вопрос прояснился, – с улыбкой сказал Кларк, взглянув на Уинтера. – А вы, молодой человек? Вы явно хотите, чтобы я и вас посчитал большим и важным полицейским из Нью-Йорка? Поэтому стоите и молчите. Но будь вы из полиции, вы столь же молниеносно достали бы свой жетон, как ваша подруга.
Уинтер улыбнулся и кивнул. Его раскрыли.
– Меня зовут Джефферсон Уинтер. Раньше я работал в отделе поведенческого анализа ФБР, а сейчас в свободном полете.
– В свободном полете, значит… – И он снова повернулся к Мендозе. – Хорошо, мы выяснили, кто вы, теперь скажите, что вам надо.
– Мы пытаемся найти информацию об убийстве Лестера и Мелани Рид.
– Без обид, но вы как-то припозднились, – засмеялся Кларк.
– Мы имеем основания полагать, что их гибель может быть связана с убийством, которое случилось сегодня рано утром в Нью-Йорке.
Кларк стоял и кивал, о чем-то размышляя.
– Хорошо, вы меня заинтересовали. Пойдемте ко мне в офис и поговорим.
– Вайолет сказала, что «Газета» больше не выходит.
– Не выходит, но это не означает, что у меня нет офиса.
Не говоря больше ни слова, Кларк перешел улицу и пошел по направлению к зданию, в котором ранее располагалось издательство «Газеты». Уинтер и Мендоза переглянулись и пошли за ним. У двери Кларк достал ключи, отпер дверь и вошел, подтолкнув ее плечом.
В зоне ресепшен время остановилось в далеком прошлом. Ремонта здесь не было очень давно. Как и в полицейском участке, комната была поделена на две части длинной стойкой. За ней были шкафы для хранения документов, стол, вешалка и старенький компьютер. Все вещи были словно из другой эпохи. Календарь на стене застыл на июле прошлого года.
Казалось, люди покидали это место в спешке. На столе стояла кофейная чашка и бумаги, стул стоял так, как будто сидящий на нем только что вышел в туалет и скоро вернется. Лампы были грязные, везде лежал слой пыли, а окна были такие же немытые, как и в кафе.
Кларк заметил взгляд Уинтера и грустно улыбнулся.
– Это грустная правда нашего существования. В конце концов все превращается в пыль и воспоминания.
– Это слишком глубокое утверждение для этого времени суток, – сказала Мендоза и повернулась к Уинтеру. – Напомни, зачем мы сюда пришли?
Уинтер прижал палец к губам, и Мендоза закатила глаза.
– Знаете, – продолжил Кларк, – трудно поверить, что когда-то здесь кипела жизнь, везде был шум и суета. Я пришел сюда начинающим репортером в пятидесятых, когда мне было пятнадцать. Мой дед тогда был редактором, отец – редактором новостей, а я сварил тогда столько чашек кофе, что и сосчитать невозможно. Мой дед основал эту газету в 1897 году. У него сердце бы разбилось, если бы он увидел эту комнату сейчас. Да и у меня оно разбилось.
Кларк пошел к двери в дальнем конце комнаты. Уинтер пошел было за ним, но Мендоза схватила его за плечо и остановила.
– Это все, конечно, здорово, но что конкретно мы здесь делаем? – прошептала она четко и быстро, еще раз дав Уинтеру повод вспомнить ее бруклинский акцент.
– Если хочешь, подожди снаружи.
– Ты серьезно?
– Серьезно. Нужно узнать побольше про Ридов, и Кларк может нам в этом помочь. Поэтому я остаюсь.
И Уинтер пошел к двери, через которую только что вышел Кларк. Поколебавшись несколько секунд, Мендоза отправилась за ним, всем своим видом демонстрируя раздражение. Дверь вела на узкую крутую лестницу. Кларк уже был наверху, и Уинтер прибавил шагу, чтобы догнать его. Поднявшись, они оказались на небольшой лестничной клетке с тремя дверями. Достав ключи, Кларк отпер первую дверь слева.
В отличие от зоны ресепшен в этом офисе было чисто и аккуратно. Чувствовалось, что здесь работал кто-то важный. Стол был дубовый, очень старый – возможно, он принадлежал дедушке Кларка. На зеленом кожаном регистрационном журнале стояла явная гордость – печатная машинка «Оливетти». Телефон с дисковым номеронабирателем, кассетный автоответчик – здесь все было как в антикварной лавке. Компьютер и современные гаджеты начисто отсутствовали. Ничто не говорило о том, что мы уже перешагнули порог нового тысячелетия.
На маленьком круглом столике стояла шахматная доска и фигуры. Игра была не закончена, и еще ни одна фигура не выбыла с поля боя. Эта деталь говорила о многом. Она демонстрировала, куда движется мир и каким было это место на тот момент, когда здесь остановилось время. Уинтер проанализировал ситуацию на доске. Шах и мат для белых достигался в пять ходов.
На шкафу для документов в горшке стоял спатифиллум с одним белым распустившимся цветком. Цвета – белый и зеленый – были настолько яркими, что казались искусственными по сравнению с выцветшими красками этой комнаты. Кларк подошел и осторожно протер листья. Мендоза нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, неохотно наблюдая за происходящим. Закончив с листьями, Кларк сел за стол и вернулся в настоящее. Он указал на стулья напротив, и Уинтер с Мендозой поняли, что он приглашает их сесть.
– Вы скоро умрете, да?
Кларк посмотрел на Уинтера своими водянистыми глазами. Ни у кого прежде он не видел столько всего во взгляде: надежда, отчаяние, счастье, грусть – там была вся его жизнь. И еще любопытство. Несмотря ни на что, любопытство сквозило через все остальное.
– Как вы это поняли?
– На тротуаре, когда вы смотрели в небо, у меня было ощущение, что вы видите его в последний раз.
Какое-то время Кларк ничего не говорил.
– Всегда кажется, что нет ничего хуже, чем узнать о надвигающейся собственной смерти. Но это не так. Если принять эту мысль, то она приносит с собой свободу. Вся эта суета теряет значение, а то, что ты считал само собой разумеющимся, превращается в чудо. Ну и что, что я не оплачу счета. Это вообще неважно. Зато я плакал, когда появился этот цветок, – сказал он, оглянувшись на спатифиллум. – Просто рыдал. Отчасти из-за того, что понимал, что вижу его цветение в последний раз, но в основном из-за того, что это самое восхитительное из всего, что я видел.
– Сколько вам осталось?
– Может, неделя, может, месяц. Доктора мне давно сказали, что до лета мне не дожить, не говоря уже об осени, так что кто знает. У меня рак, если вам интересно.
Уинтер кивнул на левую руку, на безымянном пальце которой было обручальное кольцо.
– Ваша жена умерла в июле, да? И после ее смерти вы решили прекратить выпускать «Газету».
Кларк взглянул на кольцо, а затем перевел взгляд на Уинтера.
– У нее была аневризма. По крайней мере, все случилось быстро. И это к лучшему, я считаю. Последний номер «Газеты» вышел на неделе, когда я ее похоронил. Последние пару лет мы делали газету с ней вдвоем. А когда она умерла, я больше не видел смысла продолжать.
Он замолчал и стал смотреть куда-то вдаль. Почти целую минуту тишину нарушали только звук дыхания и изредка скрип стула, на котором ерзала от нетерпения Мендоза.
– Всему свое время, и время всякой вещи под небесами, – наконец промолвил Кларк.
– Книга Екклезиаста, глава третья.
– А вы знаете Библию.
Уинтер кивнул. Он прочел ее от корки до корки, но это не означало, что он уверовал. Ужасы, которые он повидал, противоречили вере.
– У нас у всех свои скелеты, мистер Уинтер. Вот здесь я храню свои. А где хранятся ваши?
На долю секунды Уинтер перенесся в комнату исполнения наказаний тюрьмы Сан-Квентин. Его отец привязан к каталке, улыбается и смотрит на него. Уинтер не отводит взгляд, желая выиграть этот последний раунд, последнюю схватку с отцом. И тут отец одними губами медленно произносит несколько слов. И эти слова меняют все и вместе с тем ничего. Все – потому что есть маленькая вероятность, что в них есть частичка правды. И ничего, потому что он и сам думал о том же самом бессонными ночами, когда рассвет все не наступал и не наступал.
Его личное проклятие: мы с тобой одинаковые.
