Я почувствовала, как ноги мои подкосились, словно в них не осталось костей, лишь медузообразная масса, и успела прислониться к стене, по которой и сползла. Отчего-то дико захотелось захохотать, вот только сил смеяться не было. Я не потеряла сознания в полном смысле этого слова. Связь с действительностью была какой-то призрачной, эфемерной, как через поволоку плотного тумана.

Подбегающий некромант, сразу же взявший меня на руки. Его: «Рина, Риночка, что с тобой? Очнись!» Обеспокоенный голос его отца, вопрошающего: «Что случилось?» Я видела и суету слуг, сквозь длинные пушистые опущенные ресницы, но все это было одновременно рядом и так далеко, безразлично. Впрочем, одна мысль, связная, осязаемая, с некоторым оттенком злорадства, все же присутствовала. Интерпретировать ее цензурно можно было лишь словами классика: «А вот теперь ты ж поди, попляши». Нелитературный вариант был гораздо точнее: «Довыеживалось великосветское семейство до обморочных девиц в коридорах». По натуре я не считала себя никогда мстительной редиской, но в этой ситуации поймала себя на том, что наслаждаюсь растерянностью противников и, дабы не вызывать подозрений, отрубилась окончательно.

Эх, ощущение от первого в жизни пережитого обморока были как наутро после поиска истины в бутылке вина, причем не одной, и не только вина, и запитого ядреной самогонкой: голова раскалывалась, в теле присутствовало ощущение вселенской усталости, и не было никакого желания шевелиться. Во рту почему-то тоже: словно дятел-стахановец свил гнездо, отдолбил положенную смену, а потом, нагадив, улетел.

Я нехотя открыла глаза. Комната. Просторная, богато обставленная. Явно не общежитие – не иначе резиденция Мейнсов. Скосила взгляд на прикроватный столик. Склянка, от которой за версту разило спиртом, и чайная ложечка рядом с ней были ответом на вопрос: «Откуда у меня во рту столь дивная амброзия?» Похоже, данным зельем меня и отпаивали, чтобы привести в чувство.

Дверь бесшумно отворилась, и в проеме показалась взлохмаченная голова Верджа. Залегшие круги под глазами, встрепанный вид и какое-то ощущение помятости, присутствовавшей даже в движениях некроманта, – все это свидетельствовало о том, что ночку он провел «весело».

– Наконец-то ты очнулась. Я всю ночь у твоей постели дежурил, вот только на мгновение отлучился… – словно оправдываясь, протянул визитер.

От этих простых слов на душе стало почему-то чуточку теплее. И даже вкус во рту стал не столь противен.

А Вердж меж тем продолжил:

– Прости, я был дурак…

– С этим я полностью согласна. – Даже в таком состоянии, полностью разбитая и уставшая, я не могла отказать себе в желании сыронизировать.

– Рин, ты несносна! Я пытаюсь попросить прощения, может, первый раз в жизни мнусь, как пацан, решающийся наконец-то поцеловать понравившуюся ему девчонку, а ты…

Озорно стрельнула в визитера взглядом, а потом аккуратно высунула руки из-под одеяла, сложила их на манер благолепной святой и, придав своему лицу выражение кроткое и смиренное, произнесла:

– Прошу меня простить, милорд.

На это лицедейство некромант лишь махнул рукой и помотал головой, иронично подняв брови.

– Вижу, раз способна дурачиться, то и встать ты уже готова, – провокационно протянул некромант.

С моего лица тут же слетело все напускное.

– То-то же, – самодовольно протянул мой нянька.

За что в ответ тут же узрел мой язык, который я в досаде, как дошколенок, показала словесному дуэлянту.

Вердж, демонстрируя свой великий интеллект, ответил мне тем же, и мы, не сговариваясь, враз рассмеялись.

– Рина, все-таки ты удивительная. Я готовился, всю ночь слова подбирал, ругал себя за невнимательность, а ты, вместо того чтобы насладиться моим раскаянием, да еще и выторговать себе что-нибудь, пользуясь мужскими муками совести, дурачишься.

– Ага, меня сестра часто ругала за вот такую женскую непрактичность. Может, тогда отмотаем назад, с момента твоего самобичевания, и я обещаю исправиться, выслушать все твои «прости» и потребовать колечко с бриллиантом или норковую шубу.

Вердж недоуменно уставился на меня:

– Шуба из нор и ям?

Теперь уже я озадаченно чесала затылок.

Как выяснилось из дальнейшего разговора, в этом мире нет двух пушистых представителей семейства куньих: этой самой норки и барсука. Поэтому-то транслингва и перевела мой запрос как «шуба из нор и ям».

– Тьфу ты! – в сердцах воскликнула я, опускаясь на подушку. – Даже нормального подарка в этом мире выпросить не удастся. А я-то размечталась, что приеду домой если не с шубой, то с шикарной дубленкой…

Вердж, уже вольготно расположившийся на краю моей кровати, на эту реплику лишь по-мальчишески озорно улыбнулся и совершенно не к месту добавил:

– Нет, ты определенно одна такая на миллион, и как здорово, что мы встретились.

Как ни странно, но с этой его репликой я внутренне была согласна. Да, этот некромант был несносен, порою (почти всегда) мне хотелось его придушить или чем-нибудь тяжеленьким приветить, но вот сейчас, именно в этот самый миг, мне с Верджем было легко. Так понятно, просто и единственно правильно, как ни с кем и никогда раньше. «Наверное, я сумасшедшая, – подумалось вдруг. – Ну и пусть. Чудачки тоже стоят внимания».

Неожиданно для меня, да, судя по всему, и для себя тоже, Вердж, поддавшись какому-то порыву, провел рукою по моей скуле, нежно, словно прикасаясь к святыне.

– Больше меня так не пугай. Договорились? Эта ночь была для меня самой… Я даже так не переживал, когда молоденький аспирант, ведущий практику, сдуру поднял половину кладбища и мы дружно группой первокурсников удирали от восставших зомби. К слову, нам как раз должны были показать упокоение мертвяков, и никто еще не знал заклинания, способного вернуть восставших на место, в могилы, ну кроме самого аспирантика, который, лидируя в забеге, первым скрылся за толстой дверью склепа, закрыв ее за своей спиной. Я тогда всю ночь на макушке березы просидел, отбиваясь пульсарами от желающих полакомиться моей филейной частью оживших трупов.

Я прыснула, представив себе картину: прыщавый голенастый некромант с криком: «Уйди, противный» – запускает в очередное умертвие огненным шаром, а тот, как пылкий возлюбленный, невзирая на препоны, продолжает взбираться все выше к предмету своей нежной страсти.

То, что собеседник неспроста заставил меня рассмеяться, поняла слишком поздно, когда Вердж стремительным, я бы даже сказала, каким-то хищным движением в один миг оказался недопустимо близко. В следующую секунду его губы накрыли мои. Я растерялась от такой резкой смены планов, а некроманту, судя по всему, того и надо было.

Поцелуй, порывистый, страстный, дерзкий, дезориентирующий и сбивающий с толку, постепенно переходил в нежный, чувственный, глубокий. Так, будто Вердж до последней минуты опасался оплеухи за свой поступок.

Мы оба наслаждались каждым мгновением. С закрытыми глазами, по-новому узнавая друг друга. Его жесткие, сухие губы. Чувствовалось, что они привыкли завоевывать и добиваться своего, и мои, добровольно сдавшиеся на милость победителя.

Язык Верджа, словно утверждающий себя на новой территории, и мой, осторожно отвечающий ему.

Казалось, это не просто поцелуй, какой-то древний ритуал, заставляющий потерять связь с реальностью.

Его рука, нежно поглаживающая мою спину, и моя, которую я запустила в его волосы, чтобы быть еще ближе. Вздох некроманта, когда он оторвался от моих губ, словно у изможденного жаждой путника, который на мгновение вынужден оторваться от кувшина с вожделенной водой.

Я открыла глаза. Во взгляде Верджа главенствовали сумасшедшее счастье и нега. Надо полагать, что и я выглядела так же. Словно не веря своей удаче, некромант снова поцеловал меня. На этот раз уже не опасаясь, что за свою дерзость получит хлесткую пощечину.

Звук открывающейся двери заставил меня инстинктивно отпрянуть, в отличие от Верджа, который потянулся следом за мной, не желая отпускать.

– Я вижу, сын, ты даром времени не теряешь…