Глава 18

На следующий день во время ланча Кейси снова пришла за мой столик. Вид у нее был оскорбленный. Она не сказала, что случилось, а я не спрашивал, но полагаю, это было как-то связано с Тэйт или Лиамом.

О Лиаме я не думал вообще. О Тэйт старался думать поменьше.

– Итак, я только что получил сообщение от Зака. – К нам подошел Мэдок и, развернув стул, оседлал его задом наперед. – Дерек Роумэн вернется в город на выходные. Он хочет потягаться с тобой в гонке в пятницу.

Я мысленно простонал, не потому что боялся поражения, а потому что Роумэн был тот еще говнюк.

Когда этот тип учился в нашей школе, он обращался с половиной учеников в десять раз хуже, чем я с Тэйт за последние годы. Выиграю я или проиграю, в любом случае приехать на финиш без единой царапины будет сродни чуду.

Я пожал плечами.

– Чудесно. Наши шансы почти равны, так что ставки будут высокие.

А в деньгах я нуждался. Отец выжимал из меня наличные каждую неделю, и суммы были немалые. Однако он был умен. Просил денег, но знал меру. Брал достаточно, чтобы я напрягался, но не требовал столько, сколько я не смог бы достать.

– А ты соревнуешься с Лиамом, верно? – спросила Кейси у Мэдока.

Он посмотрел на нее через стол и ухмыльнулся:

– Вряд ли это называется соревнованием. Скорее кастрацией.

– Только будь осторожен, хорошо? – проговорила она с обеспокоенным видом.

Да ладно?

Мэдок подался вперед, уперевшись грудью в спинку стула, и произнес низким и хриплым голосом:

– Кейси? Я смотрю на тебя сейчас и представляю голой.

И я не смог сдержаться. У меня вырвался смешок, а потом я просто затрясся от хохота, опустив лоб на руку.

– Брр! – бросила Кейси с отвращением. Встав, она одернула свою джинсовую юбку и пошла к выходу из столовой, но мы с Мэдоком все никак не могли успокоиться.

– Кейси, подожди! – крикнул я ей вслед, не особенно стараясь ее вернуть.

Мэдок поднялся, все еще хохоча.

– Кейси, да брось. Я же пошутил.

Но она не повернулась.

И мы продолжали ржать.

Мы с Тэйт несколько раз встречались взглядом в течение дня. Буря в ее глазах превратилась в моросящий дождик, но я решил не задумываться об этом.

Я не мог. Со всем этим дерьмом между нами было покончено. Для нее все закончилось уже давно, а для меня должно закончиться как можно скорее.

Урок кинематографии прошел довольно мирно, но Пенли попросила нас сдвинуть парты в круг, так что я прекрасно видел Тэйт, которая сидела напротив. Время от времени я замечал, что она посматривает на меня, но ее мысли оставались недосягаемы.

Мы только что передвинули парты обратно, и миссис Пенли как раз говорила о монологах, которые нам придется прочитать в течение следующих двух недель. Мне хотелось убраться отсюда поскорее и пойти с Мэдмэном к озеру. В последнее время я совсем забросил бедного пса из-за работы, учебы и вечного отсутствия дома по выходным. Иногда я брал его с собой, когда встречался с Джексом, но обычно мы с Мэдмэном виделись только по ночам, когда он залезал ко мне в кровать.

Я подумал, что надо бы узнать, не хочет ли Тэйт брать его к себе иногда – чтобы парню хватало внимания, – но тут же выбросил эту мысль из головы.

Мы не друзья, и я не буду ее ни о чем спрашивать.

Я заметил, что Тэйт заерзала на стуле, словно прочитав мои мысли, и, взглянув на нее, увидел, что она повернулась и глядит прямо на меня.

Она моргнула, опустила глаза и снова подняла их. В них сквозила печаль, растерянность и что-то еще. Что-то вроде сожаления или отчаяния. Почему она была такой грустной? Я сузил глаза и попытался не смотреть на нее. Мне не нужно знать, что с ней творится.

– Внимание, класс, – заговорила Пенли, по-прежнему не отводя взгляда от листка бумаги, на котором делала пометки. – Не забудьте, что собрание, посвященное борьбе с издевательствами, состоится двадцать девятого числа. Вместо первого урока вы пойдете в…

Рука Тэйт резко взмыла в воздух.

– Миссис Пенли? – перебила она учительницу.

Та подняла глаза:

– Да, Тэйт?

– До конца урока осталось пять минут, – произнесла она вежливо. – Можно я прочитаю свой монолог?

Этот проект было еще рано сдавать, и все, включая Пенли, вытаращили на нее глаза.

Что она, черт возьми, делает?

– Хм, что ж, я не ожидала, что сегодня придется кого-либо оценивать. Твое эссе готово? – спросила Пенли.

– Нет, эссе я сдам в положенный срок, но мне бы очень хотелось прочитать монолог именно сейчас. Пожалуйста.

Я заскрипел зубами.

– Ладно, – с неохотным вздохом согласилась Пенли. – Если так ты уверена…

Меньше всего мне сейчас хотелось смотреть на Тэйт или слышать ее голос. Во многом потому, что я знал: мне будет трудно от нее абстрагироваться.

Я сполз на стуле, вытянул ноги и скрестил лодыжки. Взяв ручку, стал чертить в тетради трехмерные кубы.

– Я люблю грозу, – начала Тэйт, но я не отрывал взгляда от своих линий. – Гром, ливень, лужи, промокшую обувь. Когда надвигаются тучи, меня охватывает радостное предвкушение.

Я нахмурился. Тэйт любила дождь.

– Все кажется красивее под дождем. Не спрашивайте меня почему. – Она говорила легко и естественно, словно обращалась к другу. – Но в грозу словно открывается иной мир возможностей. Раньше, катаясь на велосипеде по опасным скользким дорогам, я ощущала себя супергероем. Или олимпийским атлетом, преодолевающим тяжелые испытания, чтобы добраться до финиша.

Она сделала паузу, и я оторвал ручку от бумаги, осознав, что снова и снова обвожу по контуру один и тот же квадрат.

– Но даже в солнечные дни, я была тогда еще маленькой, я просыпалась с тем же ощущением трепета. Ты заставлял меня чувствовать радостное предвкушение так же, как симфония грозы. Ты был моей бурей под солнцем, громом в скучном, безоблачном небе.

Подозрение закралось мне в душу, и я стал дышать чаще.

Это не монолог.

– Помню, я даже проглатывала завтрак как можно быстрее, чтобы поскорее постучаться к тебе в дверь, – продолжала Тэйт. – Мы гуляли днями на пролет, возвращались домой только поесть или поспать. Играли в прятки, лазили по деревьям, ты качал меня на качелях.

Я ничего не мог с собой поделать. Я поднял глаза и встретился с ней взглядом, и мое гребаное сердце… у меня было такое чувство, словно она протянула руку и сжала его в кулаке.

Она что, обращалась ко мне?

– Ты сделал меня своим лучшим другом, благодаря тебе я снова ощутила, что такое дом. – Тэйт не сводила с меня взгляда. – Знаете, когда мне было десять лет, умерла моя мама. У нее был рак, и я потеряла ее, так толком и не узнав. Мир казался таким ненадежным, я была так напугана. Но с тобой все опять встало на свои места. С тобой я стала смелой и свободной. Как будто часть меня, умершая вместе с мамой, после встречи с тобой ожила, и было уже не так больно. Мне было не больно, когда рядом был ты.

Я не мог перевести дух. Зачем она это делает? Я ничего для нее не значил.

– Но однажды – беда пришла из ниоткуда – я потеряла и тебя. Боль вернулась, мне было так плохо, когда ты меня возненавидел. Моя гроза ушла, и ты стал жестоким. Этому не было объяснения. Ты просто исчез. И мое сердце разрывалось на части. Я скучала по тебе. Я скучала по маме.

Слеза скатилась по ее щеке, а у меня в горле встал ком.

Тэйт смотрела на меня так, как прежде: словно я был для нее всем.

Я слушал ее, и тонны воспоминаний кружились в голове.

Все эти мерзости, которые я вытворял, чтобы доказать, что я сильный. Доказать, что не нуждаюсь ни в ком, кому не нужен я. Я сглотнул, пытаясь унять гулкое биение сердца.

Любила ли она меня тогда?

Тэйт лгала. Наверняка лгала.

– Хуже всего стало, когда ты начал меня обижать. Твои слова и поступки заставили меня возненавидеть школу. Из-за них даже мой собственный дом стал чужим.

Ее глаза вновь наполнились слезами, и мне хотелось крушить все вокруг.

Она страдала. Я был, черт возьми, несчастен. И ради чего?

– Мне по-прежнему больно, но я знаю, в этом нет моей вины, – продолжала Тэйт, и ее губы сжались в тонкую полоску. – Я могла бы описать тебя множеством слов, однако лишь одно включает в себя грусть, злость, ничтожность, жалость – это слово «трус». Через год меня тут не будет, а ты останешься неудачником, чей высший предел существования ограничится школой.

Ее взгляд снова сосредоточился на мне, а голос набрал силу.

– Ты был моей бурей, моим грозовым облаком, моим деревом под проливным дождем. Я любила все эти вещи, и я любила тебя. Но сейчас… ты чертова засуха. Я думала, все сволочи водят немецкие машины, но оказалось, что мерзавцы в «Мустангах» тоже могут оставлять шрамы.

Мои руки сжались в кулаки, я словно оказался в тесной комнате, из которой нет выхода.

Я не сразу понял, что весь класс ей аплодирует – нет, не просто аплодирует – одноклассники устроили ей настоящую овацию. Все сочли ее «выступление» блестящим. А я не знал, что мне, черт возьми, с этим делать.

Тэйт вела себя так, словно я был ей не безразличен. Она помнила все хорошее, что между нами было. Но конец… конец был такой, словно она прощалась.

Она поклонилась, и ее волосы рассыпались по плечам, а потом улыбнулась печальной улыбкой. Как будто ей было хорошо, но она чувствовала себя виноватой из-за этого.

Послышался отдаленный звук звонка, и я поднялся с места, прошел мимо парты, за которую она снова села, и к двери, чувствуя себя так, словно шел по какому-то гребаному туннелю. Одноклассники суетились вокруг меня, поздравляли Тэйт с отлично выполненной работой и как ни в чем не бывало занимались своими делами, словно мой мир сейчас не рассыпался на части.

Все происходящее вокруг казалось мне белым шумом. Я как в тумане вышел в коридор, и единственным звуком, который четко отдавался у меня в ушах, было биение моего собственного сердца.

Я прижался лбом к прохладной плитке на стене напротив класса Пенли и закрыл глаза.

Что Тэйт, черт возьми, только что со мной сделала?

Я с трудом мог дышать. Изо всех сил попытался втянуть воздух в легкие.

Тэйт лгала. Все это было игрой.

В четырнадцать лет я мечтал лишь о ней. Всеми мыслями взывал к ней, а она и не думала обо мне. Она не скучала по мне тем летом, когда я уехал к отцу. Я был не нужен ей тогда и не нужен сейчас.

В тот день, когда я вернулся, я нуждался в ней, нуждался так сильно, а она даже не вспомнила обо мне.

Господи, я больше не понимал, чего я хочу. Я хотел оставить Тэйт в покое. Хотел забыть ее. И в то же время нет.

Может, мне нужно было просто обнять ее и вдыхать ее запах, пока я не вспомню наконец, кто я.

Но я не мог. Я должен был ненавидеть Тэйт.

Я нуждался в этой ненависти, потому что, если мне некуда будет сливать всю свою энергию, тогда я снова слечу с катушек. Если я не смогу фокусироваться на Тэйт, мой отец раздавит меня.

– До скорого, Джаред.

Я моргнул и повернулся. Ко мне обращался Бен, а Тэйт была с ним.

Она смотрела на меня словно на пустое место. Так, будто я не был для нее центром всего, как она для меня.

Я сунул руки в карманы толстовки, чтобы они не увидели, как я сжал их в кулаки. На людях я постоянно делал так. Это был мой способ держать эмоции в узде, чтобы никто не заметил, что клокочет у меня внутри.

Я сжал зубы. Тэйт уже не может причинить мне боль.

Но воздух, выходивший из моих ноздрей, был раскаленным, когда я смотрел, как они удаляются по коридору.

Она уходила с ним.

Только что она ткнула меня носом в мое же дерьмо.

Она продолжала жить дальше, а я нет.

И я сжал кулаки еще сильнее, пока пальцы не заныли.

– Подбросишь?

Я напряг челюсть – отчаяние грозило превратиться в ярость.

Мне даже не нужно было поворачиваться, чтобы понять, что это Пайпер.

Последние дни я думал о ней меньше всего, и мне хотелось, чтобы она поняла намек и отстала.

Но потом я вспомнил, что кое для чего она все же хороша.

– Не разговаривай. – Я резко развернулся и, схватив Пайпер за руку, потащил в ближайший туалет, даже не глядя на нее. Мне нужно было снять напряжение, а Пайпер знала «что и как». Она была как вода. Принимала форму той емкости, в которую попадала. Она не бросала мне вызов, не предъявляла претензий. Она просто была рядом, только руку протяни.

Занятия уже закончились. В туалете было пусто, когда я вломился в кабинку, плюхнулся на опущенную крышку унитаза и усадил Пайпер себе на колени. Она вроде захихикала, но, по правде говоря, мне было плевать, кто она, где я и застукает ли нас кто-нибудь. Мне нужно было окунуться с головой. Погрузиться так глубоко, чтобы не слышать даже собственные мысли. Чтобы не представлять ее светлые волосы и голубые глаза.

Я рывком стащил с Пайпер розовый кардиган и набросился на ее рот. Это не приносило мне удовольствия. Да и не должно было. Я хотел не разрядки. Нет, это был мой личный способ свести счеты.

Я взялся за бретельки ее майки и спустил их с плеч, а вместе с ними и бюстгальтер. Когда вся одежда оказалась у нее на талии, я погрузился лицом в ее голую грудь, и она застонала.

Я пытался убежать от Тэйт, но она меня догоняла. Я крепче прижал к себе Пайпер и вдохнул ее запах, желая, чтобы это была не она.

Мне было так плохо, когда ты меня возненавидел.

Мое сердце все еще рвалось из груди, будто там ему больше не было места. Я не мог успокоиться. Какого хрена?

Пайпер отстранилась немного и начала двигать бедрами у меня на коленях, а я скользил руками по ее телу, стремясь найти избавление. Пытаясь обрести контроль.

Я сжал задницу Пайпер и атаковал ее шею. Она снова простонала и ляпнула какую-то чушь, но я не разобрал слов. В моей голове звучал только один голос, который не смогли бы заглушить ни полчища Пайпер, ни другие девушки.

И тогда я замер.

Из меня будто выпустили весь воздух.

Не знаю, в чем было дело – в ее полных слез глазах, или в тоне ее голоса, или может, я просто хорошо ее знал. Но только я понял, что она сказала правду.

Она любила меня.

– В чем дело, милый? – Пайпер обвила меня руками за шею, но я не мог на нее смотреть. Я просто сидел и, черт меня возьми, дышал ей в грудь, пытаясь хоть на несколько секунд убедить себя в том, что я обнимаю Тэйт.

– Джаред. Что с тобой? Ты ведешь себя так-странно с тех пор, как начался учебный год. – Этот ее долбаный плаксивый голосок. Почему люди не понимают, когда им лучше заткнуться?

Наконец я провел руками по лицу и очнулся:

– Вставай. Отвезу тебя домой.

– Но я не хочу домой. Ты на меня уже месяц внимания не обращаешь. На самом деле даже больше месяца!

Пайпер натянула обратно майку и кардиган, но так и не сдвинулась с моих коленей.

Я сделал глубокий вдох и попытался успокоить нервы, потому что был близок к тому, чтобы взорваться.

– Ты хочешь, чтобы тебя подвезли, или нет? – спросил я, пронзая Пайпер взглядом, в котором читалось: «Соглашайся или проваливай». Она знала, что лучше не задавать вопросов. Я и Мэдоку ни черта не рассказывал, а уж с этой девчонкой тем более откровенничать не собирался.

К тому моменту, как я вернулся домой, мое настроение поменялось с плохого на ужасное. Высадив Пайпер, я просто поехал куда глаза глядят. Мне нужно было послушать музыку, очистить голову и постараться избавиться от этой давящей боли в груди.

Я хотел обвинить во всем Тэйт. Сделать вид, что ничего не происходит, как делал всякий раз, когда она причиняла мне боль.

Но я не мог. Не в этот раз.

Не получится убежать от правды. Не будет никаких вечеринок или девчонок, чтобы отвлечься.

А правда состояла… Я хотел бы вернуться в прошлое, в тот день в парке. Туда, на рыбный пруд, где я впервые решил, что должен причинить ей боль. Теперь я поступил бы иначе.

Вместо того чтобы отталкивать Тэйт, я зарылся бы лицом в ее волосы и позволил бы ей вернуть меня обратно оттуда, куда я ушел. Ей не пришлось бы ничего говорить или делать. Она просто заполнила бы собой мой мир.

Но моя злость в тот день была сильнее моей любви к ней, и прямо сейчас я не мог даже думать о том, что сделал. Я не мог принять, что Тэйт меня ненавидела, что моя мать, похоже, не хотела иметь со мной ничего общего, а отец каждую субботу напоминал мне о том, какой я неудачник.

Я ворвался в дом, захлопнул дверь и швырнул ключи через всю комнату. Дома было тихо, как в церкви, только когти Мэдмэна застучали по полу, когда он засеменил мне навстречу.

Пес начал царапать мои джинсы и поскуливать, чтобы я обратил на него внимание.

– Не сейчас, приятель, – бросил я и пошел в кухню. Мэдмэн не мог успокоить меня. Мне хотелось по чему-нибудь ударить. Открыв холодильник, я заметил, что мать приклеила на дверцу записку.

Я снова с грохотом захлопнул дверцу. Вечно ее, блин, нет.

Схватившись за боковины холодильника, я прижался лбом к его стальному корпусу. Это не имеет значения, сказал я себе. Все в порядке. У меня дерьмовые родители, но у кого они нормальные? Я оттолкнул Тэйт, но на свете есть и другие девушки. Я не имел ни малейшего понятия, что я, блин, буду делать со своей гребаной жизнью, но мне было всего восемнадцать – или почти что восемнадцать.

Все. Нормально.

Я вцепился в холодильник еще сильнее, желая поверить в эту ложь.

А потом я увидел себя со стороны: как я стою в кухне один и обнимаю холодильник. Говорю себе, что у меня все в порядке.

Я ударил ладонью по стальной дверце. А потом еще и еще. Все мышцы в теле словно одеревенели. Мэдмэн взвизгнул и засеменил прочь.

Все то дерьмо, которое мать расставила на верху холодильника, опрокинулось или упало на пол, а я продолжал. Обеими руками снова и снова толкал его в стену.

Тэйт морочила мне голову. Почему я не мог просто забыть ее?

Я остановился, мои плечи опустились, я с силой втягивал и выпускал воздух из легких, но этого мне было мало. Развернувшись, направился к лестнице. Матери вечером не будет, а значит, я могу достать «Джека». Из-за того, что она была алкоголичкой, я прятал выпивку подальше. Но сегодня вечером мне нужно было отключиться. Я не мог переварить эту боль. Я не мог справиться и хотел напиться до отупения.

На пути к лестнице я заметил, что входная дверь открыта.

Она, должно быть, не защелкнулась, когда я захлопнул ее, войдя в дом. А Мэдмэн выбежал на улицу, в этом я не сомневался.

Я пнул ногой дверь, и она закрылась. С грохотом.

Зашибись. Даже собака ушла.

Оказавшись у себя в комнате, я полез в запасы спиртного, которое мы с Мэдоком стащили у его отца, и достал бутылку виски.

Стянув с себя толстовку и футболку, я разулся и, откупорив бутылку, сделал несколько больших глотков, чтобы заглушить голос Тэйт в своей голове.

Но, подойдя к окну, застыл.

Она была там.

Танцевала.

Прыгала по комнате с закрытыми глазами.

Перед мысленным взором промелькнул ее образ в фиолетовой ночной рубашке, но я не помнил, с чем оно связано.

Тэйт танцевала ничуть не лучше меня. Я едва не рассмеялся, когда она подняла руку, изображая «рожки» над головой, и громко подпевая. Грудь сдавило от желания обнять ее.

В этот самый момент мне захотелось ее вернуть.

Но что я, черт возьми, скажу ей? Я не мог рассказать ей всего.

Ни за что.

Я снова поднес бутылку ко рту, закрыл глаза и с усилием проглотил подступившую к горлу желчь.

Мне нечего было ей сказать. Тот парень, которого она знала в четырнадцать, больше не существовал. Мои родители бросили меня. Она меня бросила.

Я остался один, прямо как предсказывал этот козел, мой отец.

Жгучее чувство ненависти и боли словно тисками сковало мою шею, а потом сдавило голову, и внутренности стало жечь так сильно, что мне захотелось содрать с себя всю кожу, просто для того чтобы сделать вдох.

Я швырнул бутылку через всю комнату, она врезалась в стену, и остатки виски вылились на пол.

Я словно обезумел. Сбежав вниз по лестнице, принялся опрокидывать стулья, разбивать рамки с фотографиями, крошить посуду и хрусталь. Схватил каминную кочергу и принялся махать ею во все стороны. Уничтожил все фотографии, на которых моя мать запечатлела меня улыбающимся, все долбаные статуэтки, расставленные для вида – якобы мы нормальная, счастливая семья. За два часа я разнес наш дом в пух и прах, а сам ощущал опустошение и усталость.

Дом превратился в груду хлама, я был весь в поту, но словно парил в небесах. Никто не может ранить меня, если я могу ранить их.

В блаженном беспамятстве и умиротворении я уселся на заднем крыльце с еще одной бутылкой «Джека» из своей заначки. Дождь остудил мое тело. Не знаю, сколько я там просидел, но я наконец-то снова мог дышать, и это было здорово. Все-таки иногда полезно ломать вещи, как пятилетнему ребенку. Я наконец-то вернул себе контроль, и теперь просто сидел и пил, наслаждаясь тишиной в голове.

– Джаред?

Я повернул голову и едва не задохнулся. Тэйт? О господи. Нет, нет, нет…

Я отвернулся от нее, надеясь, что она уйдет. Я не хотел сорваться при ней. Или сделать что-нибудь глупое. Я наконец-то успокоился, но мои мысли еще не вошли в привычную колею.

– Джаред, собака лаяла на улице. Я позвонила в дверь. Ты не слышал?

Черт, она стояла так близко. Я ощущал притяжение. Мне хотелось быть к ней еще ближе. Хотелось раствориться в ее объятиях, забыть о прошлом.

Тэйт спустилась с крыльца и встала передо мной, прямо под дождем, и я ощутил покалывание в кончиках пальцев. Моим рукам не терпелось прикоснуться к ней.

Я поднял глаза на одно мгновение, не в состоянии справиться с притяжением.

Господи. Она вся промокла. И я снова уставился в землю, зная, что́ сделаю, если продолжу смотреть на нее. Ее мокрая майка липла к телу, но она скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться. По ее ногам стекала вода, а намокшие шортики облегали стройные бедра.

– Джаред? Почему ты не отвечаешь?! – закричала она. – Дом разгромлен.

Я снова попытался посмотреть на нее. Почему? Да хрен знает. Всякий раз, когда я видел ее, мне хотелось раствориться в ней душой и телом.

– Собака убежала, – выдавил я. Какого черта?

– И ты закатил истерику? Твоя мама знает, что ты сделал с домом?

И в этот момент стена между нами снова выросла. Моя мать. Тэйт, которая смотрела на меня так, словно я не способен держать себя в руках. Словно я слабак.

Я больше не собирался причинять ей боль, но и в душу пускать тоже был не намерен.

– Какая тебе разница? Я же ничтожество, правда? Неудачник? Родители меня ненавидят. Разве это не твои слова?

Тэйт прикрыла глаза, вид у нее был смущенный.

– Джаред, я не должна была так говорить. Несмотря на то, что ты…

– Не извиняйся, – перебил ее я и, покачиваясь, поднялся на ноги. – Подхалимничая, ты выглядишь жалко.

Я пошел в дом, а Тэйт что-то крикнула мне вслед, но я был слишком пьян и раздражен, чтобы разобрать ее слова.

Она вошла в кухню следом за мной, и я стал вытирать собаку, делая вид, что Тэйт рядом нет. А потом эта девчонка снова вывела меня из себя: схватила мою бутылку и начала выливать содержимое в раковину.

– Твою мать! – Я подскочил к ней и попытался вырвать емкость у нее из рук. – Это не твоего ума дело! Вали отсюда!

Я не хотел, чтобы Тэйт видела меня таким. Она не должна обо мне беспокоиться. Я не сделал ничего, чтобы заслужить это. И мне не нужна ни ее забота, ни она сама!

Я рванул на себя бутылку, и Тэйт повалилась на меня.

Она была самым прекрасным созданием, которое я когда-либо встречал. А когда злилась, была еще сексуальнее. В ее глазах сверкало пламя, а на пухлой нижней губе блестели капли дождя. Я хотел, чтобы этот момент длился вечно. Хотел выплеснуть на нее всю свою энергию.

Во всех смыслах.

И тут я увидел, как она подняла руку, и моя голова дернулась в сторону. Я почувствовал боль и на мгновение застыл, ошеломленный.

Я выронил бутылку – в любом случае мне было на нее плевать, – схватил Тэйт и посадил на столешницу. Я не понимал, что делаю, но сдержаться не мог. И впервые меня это не беспокоило.

Наши взгляды встретились, и она ни на секунду не отвела глаз, пытаясь высвободиться. Мне не стоило хватать ее вот так. Не стоило переходить черту. Но я не прикасался к Тэйт больше трех лет и отпускать теперь не собирался. Чем дольше я смотрел на нее, тем отчетливее понимал, что всецело принадлежу ей.

И эта мысль была невыносимой и в то же время сладкой.

– Ты меня растоптала сегодня.

– Отлично, – бросила Тэйт, и я сжал ее еще сильнее, а потом, рванув на себя, спросил:

– Хотела сделать мне больно? Ты от этого кончила? Приятно было, правда?

– Нет, я не кончила, – хладнокровным тоном ответила она. – Я не почувствовала ничего. Ты ничто для меня.

– Не говори так. – Я же не оттолкнул ее окончательно. Она все еще моя, разве нет?

Я ощутил ее дыхание, когда она подалась вперед. Ее губы были влажными и зовущими.

– Ничто, – повторила она, издеваясь надо мной, и мой член мгновенно стал твердым, как камень. – А теперь отпусти…

Но я припал к ее губам, заглушив поцелуем слабый стон протеста. Она, черт возьми, моя, и точка. Ее запах, ее кожа, все это заполнило мой мир, и я перестал соображать. Голова моя плыла, словно я находился под водой, в невесомости и тишине. Боже, этот ее вкус.

Я впился в ее нижнюю губу. Черт, я мечтал поцеловать ее столько лет. Мне хотелось попробовать ее на вкус везде. Я словно с цепи сорвался, но не мог совладать с собой. Словно должен был наверстать все упущенное время прямо сейчас.

Ее грудь была прижата к моей, я стоял у Тейт между ног. Я пытался отдышаться между поцелуями. Именно здесь я хотел быть, и какого хрена я только не осознал это раньше? Тэйт не сопротивлялась, и я улыбнулся, когда она выгнула шею, подставляя ее мне. Я ослабил хватку и скользнул руками по ее телу, притянул к своему паху, чтобы она почувствовала, как сильно я ее хочу.

Она обвила меня ногами, а я погладил ее бедра, восхищаясь нежностью ее разгоряченной кожи. Мы не сдвинемся с этого проклятого места, пока я не исследую каждый сантиметр ее тела – руками или ртом.

Я стал целовать ее шею, а она обхватила мое лицо ладонями и повернула обратно к своим губам. Я упивался ее реакцией. Она тоже хотела меня.

Я знал, что не заслуживаю этого. Тэйт достойна лучшего. Но я хотел раствориться в ней без остатка или всю жизнь провести в попытках ее вернуть. Мне хотелось быть к ней еще ближе, целовать ее еще яростнее. Мне нужно больше.

Я поцеловал ее в нежный участок кожи под ухом, вдыхая ее запах, изнемогая от желания. Сейчас, прижимаясь к ней всем телом, я чувствовал себя свободнее, чем когда-либо.

– Джаред, остановись. – Тэйт дернулась от меня, но я продолжал.

Я уже почти собирался отнести ее туда, когда она закричала:

– Джаред! Я сказала, остановись!

И с этими словами она оттолкнула меня.

Я отшатнулся, словно очнувшись от транса. Кровь устремлялась в мой член, как Ниагарский водопад, мое тело изнывало. Я стоял, пытаясь, черт возьми, понять, что ей сказать такого, чтобы вернуть в свои объятия, но она не дала мне шанса. Просто спрыгнула на пол и выбежала из дома.

Я не имел ни малейшего понятия, что мне теперь делать, но одно я знал наверняка.

Мы не закончили.