III

Сью поправлялась, хотя жаждала умереть. Джуд снова получил работу по своему прежнему ремеслу. Теперь они жили в другом месте, в районе "Вирсавии", неподалеку от кафедрального собора св. Силы.

Часто и подолгу сидели они в молчании, подавленные не столько бессмысленными препятствиями, которые ставила им жизнь, сколько грозной и зловещей ее враждебностью. Во время болезни, когда сознание Сью лишь слабо мерцало, подобно звезде, ее преследовали смутные и странные грезы, будто мир похож на стансы или мелодию, созданные во сне, и что было восхитительно в полузабытьи, бодрствующему рассудку казалось совершенным абсурдом; ей грезилось также, будто первопричина действует безотчетно, подобно сомнамбуле, а не по зрелом размышлении, как мудрец, и что при создании нашего земного мира не предполагалась такая восприимчивость чувств у его обитателей, какой впоследствии достигло мыслящее и просвещенное человечество. В глазах пережившего бедствия человека враждебные ему силы приобретают антропоморфный характер, — так и у нее эти представления стали сменяться ощущением, будто ей и Джуду приходится спасаться от какого-то преследователя.

— Мы должны подчиниться, — мрачно твердила она. — Извечный гнев вышних сил обрушился на нас, их несчастных созданий, и мы должны покориться. Выбора нет. Тщетно бороться с богом.

— Но ведь мы боремся лишь против людей и бессмысленных обстоятельств, — возражал он.

— Верно… — прошептала она. — Чего только не взбредет мне на ум! Я становлюсь суеверной, как дикарь… Но кто бы ни был наш враг, я запугана до полной покорности. У меня больше нет сил бороться, нет смелости жить. Я сломлена, уничтожена!.. "Мы привлекаем все взоры — и ангелов и людей". Я теперь всегда твержу эти слова.

— И я тоже так чувствую.

— Что же нам делать? Сейчас у тебя есть работа, но помни, что это возможно только потому, что наша история и наши отношения не известны до конца… Если бы стало известно, что наш брак не оформлен по закону, тебя бы, наверное, выгнали с работы, как это было в Олдбрикхеме.

— Трудно сказать. Вряд ли со мной так бы поступили. Но вот я думаю, что теперь, как только ты сможешь выходить, мы должны его узаконить.

— Ты думаешь, должны?

— Конечно.

Джуд задумался.

— С недавних пор мне стало казаться, — сказал он, — что я принадлежу к обширному разряду людей, называемых соблазнителями, которых сторонятся добродетельные люди. Я поражаюсь, когда думаю об этом! Раньше я этого не замечал, как не замечал и того, что я поступаю дурно по отношению к тебе, которую люблю больше жизни. И все же я из их числа! Хотелось бы мне знать, много ли среди них таких же несмышленых простаков, как я? Да, Сью, я соблазнил тебя. Это так. Ты принадлежишь к редкому типу утонченных существ, которых природа намеревалась оставить нетронутыми. А я не мог оставить тебя в покое!

— Нет, нет! — поспешно возразила она. — Не упрекай себя, ты совсем не такой! Уж если кто и виноват, то только я!

— Я поддерживал тебя в твоем решении бросить Филотсона, и, возможно, если б не я, ты не стала бы убеждать его отпустить тебя.

— Все равно стала бы. Что же касается того, что мы не муж и жена в глазах закона, то в этом спасительная черта нашего союза, потому что таким образом мы не оскорбили святость наших первых браков.

— Святость? — Джуд посмотрел на нее с удивлением и понял, что перед ним не та Сью, какую он знал раньше.

— Да, — ответила она, и голос ее слегка задрожал. — Меня охватывает ужас, какое-то жуткое ощущение при мысли, на какую дерзость я была способна. Мне кажется, что я до сих пор его жена.

— Чья?

— Ричарда.

— Боже милосердный! Почему, дорогая?

— Не могу объяснить! Но эта мысль меня преследует.

— Это просто слабость, больное воображение, в этом нет ровно никакого смысла. Пусть это тебя не волнует.

Сью тревожно вздохнула.

Как бы в вознаграждение за такие разговоры их денежные дела поправились; прежде, в дни неудач, это чрезвычайно радовало бы их. Почти тотчас после приезда Джуд неожиданно нашел хороший заработок по своему прежнему ремеслу; летняя погода доказывала благотворное влияние на его слабое здоровье, а монотонное однообразие бегущих дней успокаивало после всего пережитого. Казалось, люди совершенно забыли о его прошлых заблуждениях, и он ежедневно взбирался на парапеты и стены колледжей, в которые ему не дано было поступить, и реставрировал осыпающиеся каменные переплеты окон, из которых, ему не суждено было смотреть, с таким видом, будто у него никогда и не было иных стремлений.

В нем произошла перемена: теперь он редко ходил в церковь. Единственное, что тревожило его сейчас, было то, что после пережитого ими несчастья духовно он и Сью пошли в совершенно противоположных направлениях: события, которые расширили его взгляды на жизнь, на законы, обычаи и всяческие догмы, подействовали на Сью совсем иначе. В ней уже не было независимости прежних дней, когда ее интеллект сверкал, подобно яркой молнии, смеясь над условностями и общепринятыми нормами поведения, которые Джуд тогда чтил, а теперь отрицал.

Однажды в воскресный вечер он пришел домой довольно поздно. Сью не было дома, но скоро она вернулась, молчаливая и задумчивая.

— О чем ты думаешь, детка? — спросил он с любопытством.

— Мне трудно выразить свою мысль. Мне кажется, мы были себялюбивы, легкомысленны и даже нечестивы в своих поступках. Напрасно мы пытались превратить жизнь в наслаждение. В жизни есть более возвышенный путь — путь самоотречения. Нам следовало умерщвлять нашу плоть, это чудовище, проклятье Адама.

— Сью, — прошептал он. — Что с тобой?

— Мы должны непрестанно приносить себя в жертву на алтарь долга. Я же всегда стремилась делать то, что доставляло мне радость. Я справедливо заслужила кару, которая обрушилась на меня. Как бы мне хотелось избавиться от всякой скверны, от всех своих позорных заблуждений и грехов!

— Сью, родная, ты слишком много выстрадала! Нет в тебе ничего от дурной женщины! У тебя совершенно здоровые инстинкты, — быть может, менее пылкие, чем мне хотелось бы, — но прекрасные и чистые. Я тебе говорил и говорю: ты самая неземная, наименее чувственная из всех женщин, каких я знаю, хотя и не лишена естественных физических влечений. Почему ты теперь думаешь иначе, чем прежде? Мы не были себялюбивы, разве что в тех случаях, когда наше себялюбие никому не причиняло зла. Ты часто говорила, что человек от природы великодушен и многотерпелив, а не низок и подл, и в конце концов я убедился, что это действительно так, А теперь ты, по-видимому, ставишь человека очень невысоко!

— Я хочу смириться сердцем и быть чистой в помыслах, и до сих пор мне не удается ни то, ни другое!

— Ты не боялась ни мыслить, ни чувствовать, и я еще мало восхищался тобой. Я был тогда всецело в плену связывающих меня условностей и не видел этого.

— Не говори так, Джуд! Мне бы хотелось с корнем вырвать из моего прошлого каждое смелое слово, каждую смелую мысль. Самоотречение — в этом все! Никакое унижение не будет для меня чрезмерным. Кажется, так бы и исколола всю себя булавками, чтобы вместе с кровью из меня вышла вся скверна!

— Что ты! — воскликнул он и привлек ее к себе, словно ребенка, прижимая ее голову к своей груди. — Вот до чего довела тебя наша потеря! Такие угрызения совести не для тебя, мой нежный цветок, а для тех дурных люде которые никогда их не испытывают.

— Мне нельзя оставаться вот так с тобой, — прошептала она.

Он все еще прижимал ее к себе.

— Почему же?

— Это слабость.

— Ты все о том же! Да разве есть на свете что-нибудь более прекрасное, чем наша любовь друг к другу?

— Есть. Все зависит от того, какая любовь… Твоя… наша — греховная.

— Я не хочу слышать об этом, Сью. Ну а теперь скажи, когда ты хочешь, чтобы наш брак был освящен в церкви?

Она помолчала, потом смущенно взглянула на него.

— Никогда, — прошептала она.

Не поняв полного значения ее отказа, Джуд принял его спокойно и промолчал. Прошло несколько минут, и ему показалось, что она заснула; он шепотом позвал ее и тут же убедился, что она не спит. Она отстранилась от него и вздохнула.

— От тебя сегодня веет чем-то странным и непонятным, — промолвил он. — Причем не только метафорически, но и в самом прямом смысле этого слова, от одежды. Я слышу запах какого-то растения, он мне как будто знаком, только я не могу вспомнить, что это такое.

— Это ладан.

— Ладан?

— Я была на богослужении в церкви святого Силы, там воздух насыщен ладаном.

— А… В церкви святого Силы?

— Да, я иногда хожу туда.

— Вот как! Ты ходишь туда!

— Видишь ли, Джуд, мне очень одиноко здесь по утрам, когда ты на работе, и я все думаю и думаю о моих… — У нее вдруг подступил комок к горлу, и ее голос пресекся. — Вот я и начала ходить туда, ведь это так близко.

— Да, да, конечно… Я ничего не имею против. Только это так на тебя не похоже! А там и знать не знают, кто находится среди молящихся!

— Что ты хочешь этим сказать, Джуд?

— Ну, проще говоря: какой скептик.

— Как ты можешь делать мне больно, когда я так страдаю, Джуд! Конечно, я знаю, ты не хотел огорчить меня. Но говорить так не следует.

— Не буду. Но я очень удивлен!

— Я хотела сказать тебе еще кое-что, Джуд. Только не сердись на меня, хорошо? Я много думала об этом с тех пор, как моих малюток не стало. Мне кажется, мне не следует больше быть твоей женой… или чем-то вроде жены.

— Как? Но ведь ты же моя жена!

— С твоей точки зрения — да, но…

— Конечно, мы боялись церковного обряда, как боялись бы многие другие, будь у них те же основания для опасений, что и у нас. Но жизнь показала, что мы ошибались в себе и преувеличивали свои пороки, и если ты начинаешь считаться с ритуалами и обрядами, я удивляюсь, почему ты не хочешь, чтобы мы немедленно обвенчались? Ты, несомненно, жена моя, Сью, во всех отношениях, разве что не перед законом. Что ты хотела сказать?

— Мне кажется, это не так.

— Не так? Но допустим, мы уже выполнили обряд? Тогда бы ты чувствовала себя моей женой?

— Нет, даже и тогда я бы этого не чувствовала. Мне было бы еще хуже, чем теперь.

— Но почему?.. Ради бога, скажи, почему, дорогая?

— Потому что я принадлежу Ричарду.

— Ах, опять эта нелепая выдумка. Ты мне уже говорила нечто подобное.

— Тогда это было лишь преходящее чувство, но со временем я все больше и больше убеждаюсь в том, что принадлежу ему или никому.

— Боже милостивый!.. Как мы с тобой обменялись ролями!

— Возможно, что так.

Несколько дней спустя в сумерках летнего вечера, когда оба они сидели в той же маленькой комнатке внизу, в парадную дверь дома плотника, у которого они жили, постучали, а через несколько минут постучали в дверь их комнаты. Не успели они открыть, как посетитель сам толкнул дверь, и на пороге выросла женская фигура.

— Здесь живет мистер Фаули?

Джуд машинально ответил утвердительно, и оба тут же вздрогнули, так как голос принадлежал Арабелле.

Он холодно попросил ее войти, и она села на скамью у окна, так что они отчетливо могли видеть ее силуэт против света, хотя все детали, по чему можно было бы составить общее представление о ее внешности, оставались в тени. И все же по каким-то еле уловимым признакам угадывалось, что сейчас она находится в стесненных обстоятельствах и одета не так вызывающе нарядно, как при жизни Картлетта.

Все трое неловко пытались завязать разговор о недавнем несчастье, о котором Джуд в свое время счел долгом сообщить ей, хотя она так и не ответила на его письмо.

— Я только что с кладбища, — сказала Арабелла. — Навела справки и нашла могилу ребенка. Спасибо за то, что сообщил мне, но я не могла приехать на похороны. Я прочла обо всем в газетах, и мне показалось, что я буду лишней… Так что, как видишь, на похороны я приехать не могла… — Будучи совершенно неспособной усвоить подходящую к случаю манеру держаться и вести разговор, Арабелла мялась и сбивалась на повторения. — Но я рада, что нашла могилку. Ты должен поставить им красивый камень на могилу, Джуд, это ведь, по твоей части.

— Я поставлю надгробье, — мрачно ответил Джуд.

— Я была ему мать… само собой, я горюю по нем, — продолжала Арабелла.

— Ну конечно. Мы все горевали.

— По тем, другим, я не так горевала, ну да это понятно.

— Разумеется.

Из темного угла, где сидела Сью, послышался вздох.

— Мне так часто хотелось забрать его к себе, — продолжала миссис Картлетт. — Быть может, тогда ничего бы и не случилось. Но, понятно, я не хотела отнимать его у твоей жены.

— Я не жена его, — послышался голос Сью.

От неожиданности такого заявления Джуд лишился дара слова.

— Ах, простите, пожалуйста, — сказала Арабелла. — Во всяком случае, мне так казалось!

По тону Сью Джуд понял, что ее слова продиктованы ее новыми, необычными взглядами, но, разумеется, до Арабеллы они дошли только в их буквальном значении. Оправившись от изумления, в которое ее повергло признание Сью, она продолжала с безмятежным спокойствием толковать о "своем мальчугане", хотя при жизни его она нисколько не заботилась о нем, и скорбь её, чисто показная, была явно предназначена для успокоения собственной совести. Упомянув о прошлом, она снова обратилась к Сью с каким-то замечанием. Ответа не последовало. Сью незаметно вышла из комнаты.

— Она сказала, она тебе не жена? — спросила Арабелла уже другим тоном. — С чего это она так сказала?

— Не берусь тебе объяснить, — резко ответил Джуд.

— Но ведь она твоя жена, правда? Она сама мне это говорила.

— Я не собираюсь обсуждать ее слова.

— А-а… понимаю. Ну, ладно, мне пора идти. Я сегодня остаюсь здесь на ночь, вот и решила заглянуть к тебе, ведь несчастье-то у нас общее. Я ночую в той гостинице, где работала буфетчицей, а уж завтра отправлюсь в Элфредстон. Отец вернулся домой, я теперь живу вместе с ним.

— Вернулся из Австралии? — безучастно, спросил Джуд.

— Да. Не ладились у него там дела. Круто ему пришлось. Мать умерла в разгар лета, от этой… как ее… диз… забыла, как это называется, и отец с двумя младшими ребятишками вернулся. Поселился в домике рядом с тем, где жил раньше, и я пока веду его хозяйство.

Арабелла соблюдала приличия даже после того, как ушла Сью, и пробыла с визитом не дольше, чем позволяли самые строгие правила хорошего тона. Когда она ушла, Джуд вздохнул с облегчением и, выйдя на лестницу, позвал Сью, беспокоясь, куда она исчезла.

Ответа не последовало. Плотник, их квартирный хозяин, сказал, что она не приходила. Это озадачило Джуда, и теперь он уже не на шутку встревожился ее отсутствием: время было позднее. Хозяин позвал жену, и та высказала предположение, что Сью пошла в церковь св. Силы, которую часто посещала.

— В такой поздний час? — удивился Джуд. — Церковь уже закрыта.

— Она знакома со сторожем, у него ключ, и она может получить его в любое время.

— И давно она ходит туда?

— По-моему, всего несколько недель.

Без особой уверенности Джуд направился к церкви, возле которой ни разу не показывался с тех пор, как жил в этих местах много лет назад, когда в его юношеских воззрениях было гораздо больше мистицизма, чем теперь. У церкви было безлюдно, хотя вход был действительно не заперт; он тихо Поднял щеколду, вошел и, бесшумно закрыв за собой дверь, замер на месте. В глубокой тишине церкви слышался едва уловимый звук — не то вздохи, не то рыдание, — доносившийся из угла. Сквозь мрак, который едва разгонял слабый вечерний свет, проникавший с улицы, он двинулся в том направлении. Дорожка заглушала его шаги.

Высоко над головой, над ступенями алтаря, Джуд мог различить огромный массивный крест, наверное, такой же величины, как тот, о котором он должен был напоминать. Казалось, крест этот держался в воздухе на невидимых проволоках: он был весь усыпан крупными драгоценными камнями, чуть мерцавшими в слабых отсветах, падавших с улицы, и едва заметно неслышно покачивался из стороны в сторону. Под ним на полу лежала человеческая фигура в черной одежде, от которой исходили рыдания, слышанные им при входе. Это была его Сью, распростертая на каменных плитах.

— Сью! — прошептал он.

В темноте смутно засветлело что-то белое: она подняла лицо.

— Что тебе здесь от меня нужно, Джуд? — спросила она почти резко. — Незачем тебе было приходить сюда! Я хотела побыть одна! Зачем ты мне мешаешь?

— Как ты можешь так спрашивать? — возразил он голосом, полным укоризны, ибо ее слова поразили его в самое сердце. — Зачем я пришел? Хотелось бы мне знать, кто еще имеет на это право, если не я? Ведь я люблю тебя больше самого себя, больше, — о, гораздо больше! — чем ты любишь меня. Зачем ты ушла из дому и пришла сюда одна?

— Не осуждай меня, Джуд… Я не раз говорила, что мне это невыносимо. Ты должен принимать меня такой, какая я есть. Я жалкое создание, сломленное отчаянием. Видеть Арабеллу было свыше моих сил. Я почувствовала себя такой несчастной, что мне надо было уйти. Мне все кажется, что она по-прежнему твоя жена, а Ричард мой муж.

— Но они же для нас никто.

— Нет, дорогой мой друг, нет! Теперь я смотрю на брак иначе. Мои малютки отняты у меня, чтобы открыть мне глаза. То, что сын Арабеллы убил моих детей, — это божья кара, попранная справедливость мстит за себя. Ну что, что мне теперь делать? Я низкая тварь, недостойная общества обыкновенных людей.

— Как это страшно! — воскликнул Джуд, чуть не плача. — Ты никому не сделала зла, и с твоей стороны нелепо и чудовищно возводить на себя такие обвинения!

— Ах, ты не знаешь, какая я скверная!

— Я все знаю! — возразил он с жаром. — Знаю каждый атом, каждую мельчайшую частицу твоего существа! Будь оно проклято, это христианство, мистицизм, клерикализм или как там еще это называется, — словом, то, что довело тебя до такого состояния! До чего ты дошла — ты, женщина-поэт, женщина-провидица, женщина, чья душа сверкала, как алмаз, ты, которой гордились бы все мудрецы на свете, если бы они тебя знали! Я рад, чертовски рад, что не связал свою жизнь с религией, которой ты так себя изводишь.

— Ты сердишься, Джуд, ты жесток ко мне и ничего не понимаешь.

— Идем домой, родная, быть может, я пойму. Я изнемог от горя, и ты сама не своя.

Он обнял ее и помог ей встать, и она пошла с ним, не позволяя, однако, себя поддерживать.

— Не думай, что я разлюбила тебя, Джуд, — сказала она ласковым и умоляющим голосом. — Я люблю тебя, как прежде. Только… я не должна тебя любить. Нет, не должна!..

— Я не могу этого понять.

— А я уже свыклась с мыслью, что я не твоя жена! Я принадлежу ему — священной клятвой я соединена с ним навек. И ничто этого не изменит!

— Но ведь если и были когда-нибудь на свете настоящие муж и жена, так это мы с тобой. Наш союз подсказан самой природой!

— Но не небом! Мне свыше был предназначен иной брак, и брак этот навеки скреплен в церкви в Мелчестере.

— Сью, Сью! Горе лишило тебя рассудка! После того как я стал смотреть на окружающее твоими глазами, ты вдруг ни с того ни с сего делаешь полный поворот назад и, руководствуясь только своим чувством, предаешь анафеме все, во что прежде верила. Ты с корнем вырываешь из моего сердца последние остатки симпатий и уважения к церкви, которые я по старой памяти сохранял… Что мне теперь в тебе непонятно, так эта твоя удивительная слепота к твоим же собственным прежним доводам. Свойственно это только тебе или всем женщинам вообще? Является ли женщина в конечном счете мыслящей единицей или всего лишь частицей, мнящей выдать себя за целое? Как ты доказывала, — и совершенно справедливо, — брачный контракт — это нелепость. Если дважды два было четыре, когда мы были счастливы вместе, то дважды два четыре и сейчас. Повторяю — мне это непонятно!

— Ах, дорогой Джуд! Ты похож на глухого, наблюдающего за людьми, которые слушают музыку. Ты говоришь: "Что они в этом видят? В этом ничего нет!" А на самом-то деле есть.

— То, что ты говоришь, безжалостно, но сравнение твое неудачно. Ты сбросила с себя шелуху предрассудков, научила меня следовать твоему примеру, а теперь пошла на попятный! Я ошибся в тебе!

— Друг мой милый, единственный мой друг, не будь так жесток! Я не могу быть иной, чем я есть, я уверена, что я права, что наконец-то я увидела свет. Но, господи, как обращу я его во благо свое?

Они вышли из церкви, и Сью пошла отдавать ключи.

— Неужели это та самая девушка, — вновь начал Джуд, когда она вернулась, а он на свежем воздухе обрел некоторую бодрость, — неужели это та самая девушка, которая принесла языческих богов в этот наихристианнейший из городов, которая передразнивала мисс Фонтовер, когда та топтала их каблуком? Которая цитировала Гиббона, Шелли и Милля? Где вы сейчас, прекрасный Апполон и прекрасная Венера?

— Не надо, не надо быть таким жестоким, Джуд, я и так несчастна! — зарыдала она. — Я не вынесу этого! Я заблуждалась. Я не могу спорить с тобой. Я была неправа — слепа в гордыне своей. Приход Арабеллы положил всему конец. Не смейся надо мной — это мне как нож в сердце.

Он обнял ее и горячо поцеловал тут же, на безлюдной улице, прежде, чем она успела отстранить его. Они шли все дальше, пока не дошли до маленькой кофейни.

— Джуд, — сказала она, едва сдерживая слезы, — сними здесь себе комнату, ладно?

— Хорошо, если… если тебе действительно этого хочется. Но так ли это? Дай я провожу тебя до дому, быть может, там все мне станет ясно.

Когда он ввел ее в дом, Сью отказалась от ужина, поднялась по темной лестнице к себе и зажгла свет. Обернувшись, она увидела, что Джуд последовал за ней и стоит в дверях. Она подошла, взяла его за руку и сказала:

— Спокойной ночи, Джуд.

— Но, Сью! Разве это не наш дом?

— Ты обещал исполнить мою просьбу.

— Да… Ну что же! Возможно, мне не следовало так противиться и спорить с тобой! Возможно, нам надо было расстаться в самом начале, когда мы не смогли пожениться честь по чести, по доброму старому обычаю. Мир, вероятно, еще недостаточно просвещен для таких опытов, как наш. Кто мы такие, чтобы разыгрывать из себя провозвестников?

— Я так рада, что ты понял хоть это. Ведь я никогда не хотела того, к чему мы пришли. Лишь ревность и душевная смута толкнули меня на этот ложный шаг.

— Но и любовь тоже — ведь ты любила меня?

— Любила. Но я хотела на этом остановиться и оставаться только твоей возлюбленной, пока…

— Но влюбленные не могут не идти дальше.

— Женщины могли бы, мужчины не могут, потому что — не хотят. Как правило, женщины в этом отношении выше мужчин, женщина никогда сама не проявляет инициативу, она только отвечает. Духовное общение — вот все, к чему мы должны были стремиться.

— Я уже говорил, что виновником всего случившегося я считаю себя… Что ж, пусть будет по-твоему!.. Только человеческую природу не переиначить.

— Как раз этому-то люди и должны научиться — обуздывать себя.

— Повторяю — если кто из нас и был виноват, так это я.

— Нет. Твой грех сводился лишь к естественному желанию мужчины обладать женщиной. У меня же не было к тебе ответного влечения, и только ревность заставила меня отнять тебя у Арабеллы. Мне казалось, что хотя бы из милосердия я должна допустить тебя к себе, что будет страшно эгоистично мучить тебя так, как я мучила своего прежнего друга. И все-таки я не сдалась бы, если б не испугалась, что ты вернешься к ней… Но не будем больше говорить об этом! Теперь ты оставишь меня одну, Джуд?

— Хорошо… Но послушай, Сью, жена моя, — ведь ты жена мне! — с жаром воскликнул он. — Все-таки я оказался прав. Ты никогда не любила меня так, как я люблю тебя! Никогда, никогда! У тебя холодное сердце — оно не умеет гореть огнем! Ты что-то вроде духа или феи, но только не женщина!

— Признаюсь, сначала я не любила тебя, Джуд. Когда мы познакомились, я только хотела, чтобы ты меня любил. Нельзя сказать, чтобы я старалась увлечь тебя, но врожденное стремление, подрывающее нравственность женщин порой даже больше, чем разнузданная, страсть, — желание нравиться и привлекать, не считаясь с теми страданиями, которые может испытывать мужчина, — это стремление было и во мне. Но когда я почувствовала, что покорила тебя, я испугалась. И тогда… не знаю, как это случилось… я уже не могла допустить, чтобы ты ушел, — быть может, снова к Арабелле, — и вот тогда-то я и полюбила тебя, Джуд. Теперь ты сам видишь, — как бы нежно мы ни любили друг друга сейчас, началось-то все с моего эгоистичного и жестокого желания заставить твое сердце помучиться из-за меня, но чтоб мое из-за тебя не мучилось!

— А теперь ты обходишься со мной еще более жестоко, собираясь бросить меня!

— Ах!.. Чем глубже я сама погружаюсь в трясину, тем больше делаю зла!

— О Сью! — воскликнул он, внезапно ощутив, что ему грозит. — Не поступай безнравственно из нравственных побуждений! Ты всегда была моим прибежищем, моим спасением! Не бросай меня хотя бы из чувства простого человеколюбия! Ты знаешь, какой я бесхарактерный, знаешь двух моих заклятых врагов — слабость к женщинам и тягу к вину. Не отдавай меня в их власть, Сью, хотя бы ради одного того, чтобы спасти свою собственную душу! С тех пор как ты стала моим ангелом-хранителем, все это ушло от меня далеко-далеко, и мне не страшны никакие искушения. Неужели мое спасение не стоит такой небольшой жертвы, как отказ от прописных догм? Мне страшно подумать, что будет со мной, если ты уйдешь! Повторится все та же история со свиньей, которая после того, как ее вымыли, снова отправилась валяться в грязи!

Сью разразилась слезами.

— Джуд, ты не должен так поступать! Ты не сделаешь этого! Я буду день и ночь молиться за тебя!

— Хорошо, не горюй, — великодушно промолвил он. — Бог свидетель, я страдал из-за тебя раньше и страдаю теперь. Но, быть может, меньше, чем ты. В конце концов, женщине всегда тяжелее.

— Да, это так.

— Если только она не никчемная, презренная дрянь. Но ты не такая.

Сью нервно вздохнула.

— Боюсь, что такая… Ну, а теперь, Джуд, покойной ночи… прошу тебя.

— Значит, я не смею остаться? Никогда больше? А ведь как часто, бывало… О Сью, жена моя, почему же?

— Нет… нет… не жена! Я в твоей власти, Джуд, но не искушай меня теперь, когда я уже вступила на путь искупления.

— Хорошо. Сделаю, как ты просишь. Ведь это мой долг, любимая моя, это мне епитимья за то, что в прошлом я настоял на своем. Боже, каким я был себялюбцем! Быть может… быть может, я погубил самую прекрасную и чистую любовь, которая когда-либо существовала между мужчиной и женщиной… Пусть же в этот час завеса нашего храма разорвется надвое!

Он подошел к кровати, взял одну из двух подушек, лежавших на ней, и бросил на пол.

Сью смотрела на него, сникнув на спинку кровати, и беззвучно плакала.

— Пойми, это дело моей совести, я вовсе не разлюбила тебя! — задыхаясь, прошептала она. — Разлюбить тебя! Больше я просто ничего не могу сказать… мне так тяжело… я погублю все, чего уже добилась! Спокойной ночи, Джуд!

— Спокойной ночи, — ответил он, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Но ты должен поцеловать меня! — воскликнула она, порываясь к нему, — Я не могу… Это невыносимо… Не могу вынести…

Он обнял ее и поцеловал ее мокрое от слез лицо, но уже не так, как целовал раньше.

— Прощай, прощай! — прошептала она после наступившего молчания. Затем, нежно отстраняя его от себя, высвободилась из его объятий и, желая смягчить печаль, проговорила: — Мы все равно останемся добрыми друзьями, правда, Джуд? И будем иногда встречаться… да? Забудем все и постараемся вернуться к тем отношениям, какие были у нас раньше.

Ничего не ответив, Джуд вышел из комнаты и спустился по лестнице.