Для Билла большой проблемой было время.

Он отличался от Пола. Для Пола – беспокойного, агрессивного, с сильной волей, амбициозного – наихудшей особенностью пребывания в тюрьме была беспомощность. Билл по нраву был более спокойным: он смирился, что ему ничего не остается, кроме молитвы, и молился. (Гейлорд не выставлял свою веру напоказ: творил молитву поздно ночью, перед тем как отойти ко сну, или рано утром, до того, как проснутся другие.) Что терзало Билла больше всего, так это мучительная медлительность, с которой ползло время. Продолжительность любого дня в реальном мире – дня разрешения проблем, принятия решений, разговоров по телефону и посещения совещаний – вообще не ощущалась; день же в тюрьме казался бесконечным. Билл разработал формулу для пересчета реального времени на тюремное.

Для Билла время приняло это новое измерение после двух или трех недель в тюрьме, когда он понял, что быстрого решения у этой проблемы не будет. В отличие от осужденного преступника его не приговорили к девяноста суткам или пяти годам, так что он не мог черпать утешение из календаря, нацарапанного на стене для отсчета дней до освобождения. Не было никакой разницы, сколько дней прошло: его оставшееся время в тюрьме не имело границ, а потому было нескончаемым.

Его персидские сокамерники, похоже, не испытывали ничего подобного. Это был разительный контраст между культурами: американцы, обученные получать быстрый результат, страдали от неопределенности; иранцы были вполне удовлетворены, ожидая «fardah» – завтра, на следующей неделе, когда-нибудь, в конце концов, – точно так же, как они поступали в бизнесе.

Тем не менее, по мере того как ослабевала хватка шаха, Биллу казалось, что он замечает признаки отчаяния в некоторых из них, и перестал доверять им. Он остерегался проговориться им, кто из Далласа был в городе или какой прогресс наблюдается в переговорах по его освобождению: у него возникли опасения, что, цепляясь за соломинку, сокамерники попытаются продать эту информацию охранникам.

Билл превращался в хорошо приноровившегося закоренелого преступника. Он научился не обращать внимание на грязь и насекомых и привык к холодной мучнистой, неаппетитной пище. Он выучился жить в пределах небольшой, четко очерченной личной границы, на территории заключенного. Он сохранял активность.

Билл нашел способы заполнить бесконечные дни. Он читал книги, учил Пола играть в шахматы, делал физические упражнения в холле, разговаривал с иранцами, чтобы не упустить ни слова из радио– и теленовостей, и молился. Им было произведено тщательное детальное обследование тюрьмы с замерами камеры, коридоров и зарисовкой чертежей и набросками. Он вел дневник, записывая каждое обыденное событие тюремной жизни, плюс все, что рассказали ему его посетители, и все новости. Вместо имен Билл использовал инициалы, а иногда вставлял придуманные события или измененные варианты настоящих событий, так что, если дневник отберут или его прочитает местное начальство, оно будет сбито с толку.

Как и узники повсюду, он ожидал посетителей с таким же нетерпением, как дитя ожидает наступления Рождества. Сотрудники «ЭДС» приносили приличную пищу, теплую одежду, новые книги и письма из дому. Однажды Кин Тейлор принес фотографию Кристофера, шестилетнего сына Билла, стоящего перед рождественской елкой. Вид его маленького сына, даже на фотографии, придал Биллу сил: мощное напоминание о том, на что ему надо надеяться, подстегнуло его решимость держаться и не впадать в отчаяние.

Билл написал письма жене и отдал листки Кину, который должен был прочитать их Эмили по телефону. Билл был знаком с Кином десять лет, и они сошлись довольно близко – после эвакуации жили в одной квартире. Билл знал, что Кин не был настолько бесчувственным, как предполагала его репутация – половина ее являла собой чистой воды притворство, – но все-таки было стеснительно писать «я люблю тебя», зная, что Кин прочитает эти слова. Билл пересилил свое смущение, потому что ему очень хотелось донести до Эмили и детей, как он их любит, просто на тот случай, если ему больше не представится возможности высказать все это лично. Письма были похожи на послания пилотов, написанные накануне вылета на опасное задание.

Самым значительным подарком, доставляемым посетителями, были новости. Эти слишком короткие встречи в низеньком здании через двор проходили в обсуждении различных усилий, предпринимаемых для спасения Пола и Билла. Биллу казалось, что ключевым фактором является время. Рано или поздно должен был сработать либо один, либо другой вариант. К несчастью, по мере того как текло время, дела в Иране шли все хуже. Движение революционных сил набирало мощь. Освободит ли «ЭДС» Пола и Билла до того, как вся страна взорвется?

Для сотрудников «ЭДС» становилось все опаснее приезжать в южную часть города, где располагалась тюрьма. Пол и Билл никогда не могли предположить времени следующего посещения, да и вообще, было неизвестно, состоится ли этот визит. Проходило четыре дня, пять, Билл начинал ломать голову, не уехали ли все остальные в Соединенные Штаты, бросив его и Пола здесь. Учитывая, что сумма залога была непомерно высокой, а улицы Тегерана – невероятно опасными, разве не могли сослуживцы счесть возможность освобождения Пола и Билла пропащим делом? Их могли вынудить уехать против их воли, чтобы спасти собственные жизни. Билл вспомнил вывод американцев из Вьетнама, когда последних сотрудников посольства США снимали с крыш вертолетами, и он мог представить себе повторение этой сцены в Тегеране.

Время от времени его подбодряло посещение сотрудников посольства. Они также рисковали, приезжая сюда, но никогда не приносили дурных новостей о попытках правительства помочь Полю и Биллу, и Билла это навело на мысль, что Госдеп оказался бессилен.

Посещения доктора Хоумана, их иранского адвоката, сначала были в высшей степени воодушевляющими; но затем Билл осознал, что Хоуман в типичной иранской манере обещал много, а делал мало. Провал встречи с Дадгаром был отчаянно угнетающим. Страх охватывал от осознания, насколько легко Дадгар обошел Хоумана и сколь непоколебимым было его намерение держать Пола и Билла в тюрьме. В ту ночь Билл не сомкнул глаз.

Когда он думал о залоге, то находил его сумму ошеломляющей. Никто никогда раньше не платил таких огромных денег – нигде на белом свете. Он вспоминал новостные истории об американских бизнесменах, похищенных в Южной Америке и удерживаемых за один или два миллиона долларов. (Обычно их убивали.) Прочие похищения миллионеров, политиков и знаменитостей влекли за собой требование трех или четырех миллионов – никогда тринадцати. Никто не будет платить столько за Пола и Билла.

Кроме того, такая сумма не купит им право покинуть страну. Возможно, они будут содержаться под домашним арестом в Тегеране, пока толпы будут набирать силу. Залог иногда казался скорее ловушкой, нежели путем к освобождению. Это была «Уловка-22».

Вся эта история была уроком познания ценностей. Билл обнаружил, что может обходиться без своего прекрасного дома, своих автомобилей, изысканной еды и чистой одежды. Не было ничего особенного в проживании в грязном помещении с ползающими по стенам клопами. Все, что у него было в жизни, отобрали, и Билл обнаружил, что единственное, чем он дорожил, была его семья. Когда ты докапываешься до сущности, всем, что действительно для него имело значение, были Эмили, Вики, Джэки, Дженни и Крис.

Посещение Кобёрна несколько подбодрило его. Увидев Джея в его объемистом пуховике и вязаной шапочке, с порослью рыжих волос на подбородке, Билл предположил, что он находится в Тегеране не для того, чтобы работать через легальные каналы. Кобёрн проводил большую часть времени с Полом, и, если Пол узнал больше, он не стал передавать это Биллу. Билл был доволен: он узнает все тогда, когда ему будет нужно это знать.

Но на другой день после посещения Кобёрна пришли скверные новости. 10 января шах покинул Иран.

Установленный в холле тюрьмы телевизор в виде исключения включили после обеда. Пол и Билл вместе со всеми другими заключенными наблюдали небольшую церемонию в имперском павильоне в аэропорту Мехрабад. Там присутствовал шах, его жена, трое из их четверых детей, его теща и толпа придворных. Для проводов прибыли премьер-министр Шахпур Бахтияр и целая свора генералов. Бахтияр облобызал шаху руку, и августейшее семейство проследовало к самолету.

Заключенные в тюрьме из Министерства здравоохранения приуныли: большинство из них связывали в той или иной степени дружеские отношения либо с шахской семьей, либо с ее непосредственным кругом. Теперь их покровители уезжали: это означало по меньшей мере, что они будут вынуждены смириться с длительным пребыванием в заключении. Билл почувствовал, что шах унес с собой последний шанс проамериканского исхода событий в Иране. Теперь будет больше хаоса и неразберихи, больше опасностей для всех американцев в Тегеране и меньше шансов быстрого освобождения для Пола и Билла.

После того как телевидение показало самолет шаха, взмывающий в воздух, до Билла начал доходить отдаленный шум, будто бы от удаленной толпы, раздававшийся снаружи тюрьмы. Шум быстро усилился до гвалта из криков, одобрительных возгласов и автомобильных гудков. Телевидение показало источник этого шума: толпу из сотен тысяч иранцев, заполонившую улицы с воплями: «Shah raft!» Шах убрался! Пол сказал, что это напоминает ему новогодний парад в Филадельфии. Все автомобили ехали с зажженными фарами, и большинство непрерывно сигналили. Многие водители вытянули «дворники» лобовых стекол вперед, привязали к ним тряпки и включили их, так что они раскачивались из стороны в сторону, – этакие постоянные механические размахиватели флагами. Грузовики, набитые ликующей молодежью, носились по улицам, а по всему городу толпы сбрасывали и разбивали статуи шаха. Билл гадал, что толпы будут делать дальше. Это навело его на размышления, а как же будут поступать теперь охранники и прочие заключенные? Не станут ли американцы мишенью для истерического выхлопа сдерживавшихся эмоций иранцев?

Он и Пол до конца дня забились в свою камеру, стараясь казаться незаметными. Товарищи по несчастью лежали на своих местах, отрывочно переговариваясь. Пол курил. Билл пытался не думать об ужасных сценах, которые он видел по телевизору, но рев этой чуждой законам массы, всеобщий крик революционного торжества проникали через стены тюрьмы и заполоняли его уши, как оглушительный грохот и раскат грома поблизости за момент до удара молнии.

Двумя днями позже, 18 января, в камеру № 5 явился охранник и сказал что-то на фарси Резе Негхабату, бывшему заместителю министра. Негхабат перевел Полу и Биллу:

– Вы должны собрать свои вещи. Вас переводят.

– Куда? – полюбопытствовал Пол.

– В другую тюрьму.

В мозгу Билла прозвучал тревожный звонок. В какую тюрьму их отправят? Такую, где людей пытают и убивают? Сообщат ли «ЭДС», куда их отправили, или же они оба просто исчезнут? Место их заключения отнюдь не принадлежало к числу распрекрасных, но это был тот дьявол, которого они знали.

Охранник вновь заговорил, и Негхабад перевел:

– Он просит вас не беспокоиться, это делается для вашего же блага.

Сбор их зубных щеток, одной электробритвы на двоих и нескольких предметов запасной одежды оказался делом нескольких минут. Затем они сидели и ждали – в течение трех часов.

Оба совершенно пали духом. Билл привык к этой тюрьме и – невзирая на свою временами одолевавшую его паранойю – в принципе доверял своим сокамерникам. Он боялся, что перемена будет к худшему.

Пол попросил Негхабата попытаться довести новость о переводе до сведения «ЭДС», может быть, путем подкупа полковника, заведующего тюрьмой.

«Хозяин» камеры, старик, которого беспокоило их благополучие, был расстроен, что они уезжают. Он грустно наблюдал, как Пол снял фотографии Карен и Энн-Мари. В каком-то неведомом порыве Пол отдал фотографии старику, который явно был тронут и рассыпался в обильных благодарностях.

Наконец их вывели во двор и посадили в микроавтобус вместе с полудюжиной других заключенных из различных частей тюрьмы. Билл рассматривал других, пытаясь угадать, что у них было общего. Один был французом. Только ли иностранцев переводили в особую тюрьму для обеспечения их безопасности? Но другой был здоровенным иранцем, боссом камеры внизу, где они провели первую ночь, – обыкновенный уголовник, предположил Пол.

Когда автобус выезжал со двора, Билл заговорил с французом:

– Вам известно, куда нас везут?

– Меня должны выпустить, – сказал француз.

Сердце Билла дрогнуло. Это была хорошая новость! Возможно, их всех выпустят.

Он обратил внимание на происходящее на улицах. Билл увидел окружавший их мир впервые за три недели. Правительственные здания вокруг Министерства юстиции все были повреждены: толпа действительно озверела. Повсюду виднелись сгоревшие автомобили и битые стекла. Улицы были полны солдат и танков, но они бездействовали, не поддерживая порядок, даже не регулируя движение. Биллу показалось всего лишь вопросом времени, когда падет слабое правительство Бахтияра.

Что произошло с сотрудниками «ЭДС» – Тейлором, Хауэллом, Янгом Галлахером и Кобёрном? Они не появлялись в тюрьме со дня отъезда шаха. Не вынудили ли их бежать для спасения собственных жизней? Каким-то образом Билл был уверен, что они все еще находятся в городе, пытаясь вызволить его и Пола из тюрьмы. Он начал тешить себя надеждами, что этот перевод был устроен ими. Возможно, вместо транспортировки узников в другую тюрьму автобус повернет в сторону и отвезет их на военно-воздушную базу США. Чем больше он думал об этом, тем тверже укреплялся в мысли, что этот переезд был организован для их освобождения. Нет никакого сомнения, со дня отъезда шаха американское посольство осознало, что Пол и Билл находятся в серьезной опасности, и, наконец, принялось за это дело, вооружившись серьезными дипломатическими ресурсами. Эта поездка в автобусе представляла собой уловку, прикрытие для удаления их из Министерства юстиции, дабы избежать возбуждения подозрений враждебных иранских чиновников, таких как Дадгар.

Автобус направлялся на север, проезжая через районы, знакомые Биллу, и он начал чувствовать себя в большей безопасности, когда бурлящая южная часть города постепенно отступила назад.

К тому же база военно-воздушных сил располагалась в северном направлении.

Автобус въехал на широкую площадь, над которой возвышалось исполинское строение вроде крепости. Билл с интересом оглядел это здание. Его стены были высотой около двадцати пяти футов и усеяны сторожевыми вышками и пулеметными гнездами. Площадь была полна иранок в паранджах, традиционных черных одеяниях. Стоял ужасный гомон. Был это дворец или мечеть? Или, возможно, военная база?

Автобус приблизился к крепости и замедлил ход.

Ох, нет!

Впереди возвышалась пара гигантских стальных ворот. К ужасу Билла, автобус подъехал и остановился, уткнувшись носом в ворота. Наводящее трепет место было новым узилищем, новым кошмаром.

Ворота отворились, и автобус въехал внутрь.

Их везли не на военно-воздушную базу. «ЭДС» не удалось достигнуть соглашения, посольство и пальцем не пошевельнуло, их не собирались выпускать. Автобус вновь остановился. Стальные ворота захлопнулись за ним, и впереди появилась вторая пара дверей. Автобус проехал через них и остановился на огромной площадке, застроенной зданиями. Охранник сказал что-то на фарси, и все заключенные поднялись, чтобы выйти из автобуса.

Билл чувствовал себя подобно разочарованному ребенку. Что за поганая жизнь, подумал он. Чем я заслужил это?

Что такого я сделал?

– Не гоните так быстро, – приказал Саймонс.

Джо Поше возразил:

– Разве я лихачу?

– Нет, я просто не хочу, чтобы вы нарушали законы.

– Какие такие законы?

– Просто будьте осторожны.

Кобёрн прервал их пикировку:

– Мы приехали.

Поше остановил автомобиль.

Они все подняли глаза над головами странных женщин в черном и увидели крепость-колосс – тюрьму Гаср.

– Иисус Христос, – вырвалось у Саймонса. В его низком хрипловатом голосе прозвучали нотки страха. – Только посмотрите на это чудовище!

Они все уставились на высокие стены, циклопические ворота, сторожевые вышки и пулеметные гнезда.

– Это местечко похуже Аламо, – процедил Саймонс сквозь зубы.

До Кобёрна дошло, что их маленькая спасательная команда не в состоянии атаковать это место, разве что с помощью всей армии США. Спасение, спланированное ими столь тщательно и отрепетированное столько раз, выглядело теперь совершенно неуместным. Не будет ни изменений, ни усовершенствований плана, никаких новых вариантов: весь замысел приказал долго жить.

Они некоторое время просидели в автомобиле, каждый думал свою думу.

– Кто эти женщины? – вслух полюбопытствовал Кобёрн.

– У них родственники в тюрьме, – объяснил Поше.

До ушей Кобёрна донесся странный шум.

– Прислушайтесь, – сказал он. – Что это?

– Женщины, – объяснил Поше. – Причитают.

Полковнику Саймонсу уже довелось однажды видеть неприступную крепость.

Тогда он был капитаном Саймонсом, и друзья звали его Арт, а не «Бык».

Это было в октябре 1944 года. Арт Саймонс, двадцати шести лет от роду, был командиром роты Б, 6-го диверсионно-разведывательного батальона. Американцы выигрывали войну в Тихоокеанском регионе, и им предстояла атака на Филиппинские острова. Впереди наступающих сил США шел 6-й десантный полк, производивший диверсии и беспорядок в тылу врага.

Рота Б высадилась на острове Хомонхон в заливе Лейте и не обнаружила на нем никаких японцев. Саймонс поднял звездно-полосатый флаг перед парой сотен бессловесных островитян.

Затем поступило сообщение, что японский гарнизон на соседнем острове Сюлюан зверски уничтожает мирных жителей. Саймонс запросил разрешение взять Сюлюан. В разрешении было отказано. Через несколько дней он повторил свой запрос. Ему ответили, что невозможно выделить плавсредства для транспортировки роты Б по воде. Саймонс запросил разрешение использовать местные плавсредства. На сей раз он получил «добро».

Саймонс принудительно изъял три парусные лодки, одиннадцать каноэ и назначил себя адмиралом этого флота. Он отплыл в два часа ночи во главе восьмидесяти человек. Налетел шторм, семь каноэ перевернулись. И флот Саймонса вернулся на берег, причем большинство бойцов добирались вплавь.

Они вновь пустились в путь на следующий день. На сей раз отплытие состоялось днем, и поскольку японские самолеты все еще контролировали небо, солдаты разделись, спрятали одежду и оружие на дне лодок, так что у них был вид местных рыбаков. Эта уловка сработала, и рота Б неожиданно высадилась на острове Сюлюан. Саймонс немедленно отправился на разведку в поисках японского гарнизона.

Вот когда он увидел неприступную крепость.

Японцы расположились гарнизоном на южном конце острова, в маяке наверху кораллового утеса высотой триста футов.

На западной стороне тропинка вилась до половины утеса к крутым ступенькам, выдолбленным в коралле. Вся лестница и большая часть тропинки были видны как на ладони из башни маяка высотой шестьдесят футов и трех зданий, выходящих на запад и расположенных на площадке маяка. Это была идеальная оборонительная позиция: два человека могли отбить атаку пятисот на этом пролете лестницы из коралловых ступенек.

Но всегда можно найти выход.

Саймонс решил взять маяк приступом с востока, взобравшись на утес.

В атаку пошли в час ночи 2 ноября. Саймонс и четырнадцать человек притаились у подножия утеса, прямо внизу под гарнизоном. Они покрасили в черный цвет свои лица и руки: светила яркая луна, и участок был весь как на ладони, подобно прерии в Айове. Во избежание шума они общались с помощью сигналов и натянули носки поверх берцев.

Саймонс дал сигнал, и они начали карабкаться.

Острые выступы коралла впивались в пальцы и ладони. В некоторых местах не на что было поставить ногу, и бойцы были вынуждены взбираться по плетям ползучих растений, цепляясь за них руками буквально по дюймам. Люди были полностью беззащитны: если бы какой-то любопытный часовой выглянул за площадку вниз по восточной стороне утеса, он бы немедленно увидел их и легко снял, одного за другим: легкая мишень для стрельбы.

Они одолели половину пути, когда темноту разорвал оглушительный лязг. Чья-то винтовка стукнула о коралловый выступ. Все остановились и замерли, прижавшись к поверхности утеса. Саймонс затаил дыхание в ожидании выстрела из винтовки сверху, знаменующего начало бойни. Но он так и не раздался.

Через десять минут солдаты продолжили свой путь. Подъем занял целый час.

Саймонс первым забрался наверх. Он клубком свернулся на площадке, чувствуя себя обнаженным в ярком свете луны. Японцев не было видно, но слышались голоса из одного из невысоких зданий. Капитан нацелил свою винтовку на маяк.

Начали подтягиваться остальные солдаты. Атака должна была начаться, когда установят пулемет.

Как раз когда пулемет подняли через край утеса, сонный японский солдат появился в поле зрения, направляясь в отхожее место. Саймонс дал сигнал своему дозорному, который сразил японца наповал, и завязалась перестрелка.

Саймонс немедленно повернулся к пулемету. Он держался за одну сошку и придерживал ящик с боезапасом, в то время как пулеметчик придерживал другую сошку и стрелял. Потрясенные японцы выбегали из зданий прямо под смертоносный град пуль.

Двадцатью минутами спустя все было кончено. Были уничтожены десятка полтора вражеских солдат. Команда Саймонса имела двух пострадавших, ничего серьезного. А «неприступная» крепость была взята.

Выход есть всегда.