…Так что вот, обретаюсь я ныне в городе Берлине. Город ничего себе, но супротив Питера пожиже будет. Служу при принце Вильгельме, донскому бою его обучаю. Уже два года, на третий пошел. Это меня наш цесаревич определил. А вернее сказать: не цесаревич, а брат мой молодший, Егорка. Теперь, правда, уже не Егорка – подымай, брат, выше! Ординарец его императорского высочества наследника престола всероссийского, подхорунжий Егор Шелихов, а не абы кто!

Наш-то цесаревич вовсе прост да душевен. С атаманцами – запросто, иной раз из одного котла кулеш хлебал, лозу рубил, пластунскому делу обучался. За удаль да за воинскую сноровку он брата Егора к себе и приблизил. Таперича братан мой – ого! рукой не достанешь!

Правда, толку нам с братьями не много было. Егор-то лишнего ничего у цесаревича не просил никогда. Если б батюшка наш, Николай Александрович, пошли ему Господь многия лета, письмецо Егорию не отправил, в котором поинтересовался, как, мол, Егор, братья твои там поживают? – вовсе ничего и не было нам с того, что брательник в свите. А уж теперь: брат Николай – полусотней командует, брат Фрол – урядник, отцу с матерью в станицу почитай чуть не каженный месяц подарки, а я – при Вильгельме, будущем ерманском императоре. И тож человек не последний…

Вот, к примеру, вчера – после того как господин Вильгельм со мною в фехтовальной зале косточки друг дружке помяли, велел он мне в город идтить да кой-какие письма поразнести. Письма я поразнес, а на обратной дороге подходит ко мне человек. Наш, рассейский, ежели по мундиру судить – советник титулярный.

– Не скажешь ли, братец, час который? Часы вот позабыл…

Сунулся я было за часами, да чувствую: в руку мне бумажка тычется. Пока соображал, что за оказия такая, глядь – ан человек-то тот уж и дале пошел. Обронил только так небрежно: в пять часов, мол, завтра, на Александрплатц, в вокзале.

Только ушел он, я в кондитерскую завернул. Кофею там спросил, сижу, будто пью, а сам бумажку осторожно развернул – ого! Письмецо от брата моего, Егора! «Здорово, братан – Степан-великан (так он меня в детстве звал). Тому, кто весточку сию передаст, доверяй как батьке родному. Что велит – делай. А за то выйдет тебе великая слава, и государю нашему (так они про меж собой цесаревича именуют) большую службу сослужишь. За сим, брат твой, хорунжий Атаманского полку, Егор».

Перечитал я еще раз. Рука братнева, евойные буковицы завсегда кривоваты. Ох, как взлетел – хорунжий! А про то, чтоб тому, титулярному, подчиниться – ясен вопрос! Видать, тут дело государево…

…Вот и стою я, стал быть, у входа на платформу. Народищу – тьма. Одни куда-то спешат, по делам своим. Другие – просто глазеют, интересуются. Ну и я вроде как со вторыми вместе…

– Здравствуй, братец. Что ж это ты здесь стоишь, а в ресторацию не зашел?

Оглянулся я. Тот самый, титулярный. Только сегодня не в мундире, а в партикулярном. Принял меня за локоток, и в ресторацию. Себе чаю спросил, мне – стопку очищенной. Пока сидели, он мне все и обсказал: зачем прибыл, какой от меня службы ждет, и для Вильгельма письмо от цесаревича передал. Да еще пакет такой, увесистый. За ним велел следить пуще глаза. Честно обсказал: деньги там для принца германского от нашего цесаревича. Мол, как он сейчас под арестом сидит, пригодятся. Обговорили мы, как он мне весточки передавать будет, что да где, и пошел он дале, а я еще посидел, а потом, только что не наметом – к Вильгельму.

Письмо он прочел, пакет с деньгами вскрыл – аж прослезился. Своим двум ближним офицерам: Ойлибурху и этому… фамилия у него смешная… Вальдурзею показывает, вот, мол, какой у меня друг и брат в России. И меня по плечу хлопает: быть тебе, Штефан (эдак он меня на ерманский манер зовет), быть, говорит, тебе у меня дворянином и офицером в гвардейских уланах. А потом написал записку да велел срочно отнесть ее сестре своей, нашего цесаревича нареченной, принцессе Виктории…