Сизое облачно дыма неторопливо поднимается к светлой дыре. Под сводом высокого шалаша её ждёт свобода. Вот облачко вытянулось в полупрозрачную полоску, выгнулось и выскользнуло наружу. Гдё-то за краем ямы трещит костёр. Несколько крошечных искорок, сгорая на лету, мелькнуло в жидком полумраке. Надсмотрщики, тихо переговариваясь на своём диком языке, подбросили в огонь сырых дров.

Старые потёртые шкуры далеко не лучшая в мире подстилка. Но они всё же лучше голого песка. Дрир, лёжа на крошечной террасе, отрешённо наблюдает, как дым от невидимого очага уходит в яркое пятно синего неба.

На душе тихо и пусто, как в пересохшем колодце. Былой страх, словно исполинский лесной пожар, испепелил душу и ушёл. От величественного домика надежды остались закопчённые развалины. Прошлого нет, ибо оно потеряно навсегда. Будущего нет, ибо он пленник в далёком чуждом краю. Есть только настоящее, краткий миг между прошлым и будущим.

Дрир тяжело вздохнул и оторвал взгляд от яркой дыры под сводом высокого шалаша. Он словно молодой зелёный листок, одинокий и заброшенный, который злая буря оторвала от родного дерева и унесла далеко, далеко, за тысячи километров. Вопреки ожиданиям, люди не убили его. Хотя… За четыре дня такого насмотрелся…, такого натерпелся… На душе тихо и пусто, как в жаркой степи в разгар лета.

Надежды на удачное возвращение домой и щедрое вознаграждение от витуса Девиго разом рухнули под топорами дикарей. Никакие они не трусы, как болтали старики и старухи. Наоборот: подлая, но очень умная атака на спящий лагерь доказала обратное. Витус Девиго всё время твердил: побегут, побегут, только лови. Побежали, только не в ту сторону и не те. Не ловить, а отбиваться пришлось.

Там, на поляне, где валили огромные деревья, дикари привязали его к высокому пню. Дрир поёжился. До сих пор противно вспоминать, как люди разделались с павшими товарищами. Никакого понятия о приличии. С трупов сняли всё, буквально всё. Дикари не побрезговали даже набёдренными повязками. И, окончательно поправ всё святое, что только есть на этом свете, отрубили погибшим руки. А их страшный вожак большим синим топором отрубил ладье нос.

Великолепный речной корабль дикарям совершенно ни к чему. Они разломали ладью на куски и сложили из них огромный погребальный костёр. Обнажённые тела товарищей полетели в ревущее пламя. Последним… Живот судорожно дёрнулся и попытался выплеснуть содержимое наружу. Но выплёскивать нечего, Дрир только зашёлся глубоким кашлем. Во рту остался горький привкус. Последним в огонь закинули благородного Девиго. По великолепным золотым волосам только и удалось узнать атамана. Дикари с невероятной жестокостью искромсали тело благородного вдоль и поперёк.

Словно дохлых овец, без молитв и подношений Великому Создателю, тела павших товарищей сожгли в исполинском костре. Пепел, головёшки и обломки костей сгребли и бросили в реку. Вода подхватила обугленные останки и понесла их далеко, далеко на юг, домой, куда, Дрир тяжело вздохнул, ему самому никогда не вернуться.

Того самого парня, что грубо выдернул из спального мешка, вожак назначил презренным надсмотрщиком. Дикарь, хоть и позволил подобрать сапоги и шерстяную рубаху с длинными рукавами и штаны, забрал себе великолепный спальный мешок дяди Зепана. Не отходя ни на шаг, буквально наступая на пятки, молодой дикарь постоянно ругался, плевался и всё норовил разбить нос. Издеваться издевался, но не убил. Вожак невероятным образом умудряется держать этот дикий сброд в узде. До поляны с примитивным идолом из камня Дрир дошёл вконец разбитый, оплёванный, но по-прежнему живой.

На этот раз его привязали к сосне. Надсмотрщик грубо прижал к дереву и туго стянул руки. Шершавый ствол пах свежей смолой. Мелкие кусочки коры сыпались за воротник рубахи. Обломок веточки больно упёрся в спину чуть ниже левой лопатки. При малейшем движении мелкий пенёк впивался в кожу. Но на этом мучения только начались. Желудок вновь противно дёрнулся, Дрир сплюнул горькую слюну. То, что он увидел на поляне с каменным идолом… Уж лучше бы он потерял сознание раз и навсегда.

Стало ясно, зачем вожак дикарей отрубил ладье нос и упорно волок его несколько километров. Дикари развели перед каменным идолом большой костёр. Под восторженные вопли приспешников, вожак водрузил деревянный обрубок на пылающую кучу. Размахивая топорами и копьями, вопя что-то несусветное, дикари пустились в сумасшедший пляс.

Напряжение вокруг костра росло с каждой минутой. Забыв о пленнике, все без исключения участники подлого нападения забегали вокруг огня. Грязные лица вытянулись, глаза вылезли из орбит, а рты засверкали кровожадными оскалами. И без того непонятный людской гогот скатился до звериного лая, воя, визга и безобразного рычания. Невероятно противное зрелище.

Воплями и скачками дикари довели себя до полнейшего исступления. В момент наивысшего напряжения в ревущий огонь полетели отрубленные кисти. Гадкий запах горелой плоти полез в нос. И без того пустой желудок забился в конвульсиях. От напряжения лицо запылало болью. Тысячи иголок впились в щёки, лоб, губы. Тогда он завопил не хуже дикарей и забился в истерике.

Боль и ужас довели до кровавых видений. В туче омерзительной вони показалось, будто вожак дикарей и тот самый презренный надсмотрщик оторвали его от спасительного дерева, под дикие вопли и ржание доволокли до адского огня и швырнули прямо в пасть рыгающего пламени. В беспамятстве забился головой о сосну. Наблюдать за диким действом диких людей оказалось выше его сил.

Но, хвала Великому, обошлось. Дикари наскакались досыта и без сил попадали возле догорающего костра. Сквозь тающие маски безумия проступил разум. Будто не понимая, что произошло, дикари постепенно пришли в себя. Вспомнив о пленнике, припёрся презренный надсмотрщик.

Переход до деревни дикарей остался в памяти разбитыми образами. Берёзы, липы, сосны постоянно маячили перед носом. Упавшие стволы и густой подлесок постоянно цеплялись за ноги. Изредка с левой стороны мелькала речная гладь. Надсмотрщик по-прежнему дышал в затылок, но, на удивление, плеваться и драться перестал. Так, изредка подгоняя ударами в спину, молча шёл сзади.

Где находится деревня дикарей так и осталось большой загадкой. Он вырос на берегу большой реки, на краю великой степи и совершенно не умеет ориентироваться в дремучем лесу. Как-то шли, шли, шли и наконец вышли на поляну с непонятным завалом из деревьев.

Встречать победителей вышла вся деревня. Из-за несуразных ворот высыпала толпа дикарей. Женщины с растрёпанными волосами в оборванных шкурах громко заголосили. Путаясь под ногами, забегали чумазые дети. Какой-то сгорбленный старик полез ко всем целоваться. Сунулся было и к нему, но, увидал золотистое лицо, разорался, как старый мерин на бойне. Дикари тут же окружил его.

Бр-р-р! Дрир поморщился. Даже вспоминать противно: сотни грязных рук потянулись к нему. Каждый норовил пощупать лицо, руки, волосы. Особо шустрые пытались оторвать хотя бы кусочек от шерстяной рубахи. В давке чьи-то проворные руки едва не стянули с левой ноги сапог. Дрир, содрогаясь от отвращения, заюлил на месте.

Дикари непременно разорвали бы его на части. Но, к счастью, вмешался надсмотрщик. Громко загоготав, дикарь отогнал любопытных соплеменников. Размахивая копьём, надсмотрщик с торжественным видом дотащил Дрира до центра деревни. Возле большого очага он наконец-то позволил опуститься на утоптанную землю.

Толпа дикарей существенно поредела, но несколько человек по-прежнему пялились на него. Но подойти ближе, хвала Великому, не решились. С важным видом, будто он тут единственный на всю округу благородный, надсмотрщик бдительно следил за соплеменниками.

О том, что будет дальше — ни малейшего представления. Час шёл за часом, Гепола почти коснулась ярким диском горизонта, а он по-прежнему сидел на земле со связанными руками возле большого очага. Любопытные дикари и те разошлись, остался один надсмотрщик.

За время долгого ожидания к надсмотрщику несколько раз подбегала молодая дикарка. Женщина принесла большой чёрный кувшин и что-то завёрнутое в широкие листья лопуха. Дикарь, обняв женщину, с наслаждением выпил половину кувшина и взялся за свёрток. Запах жареного мяса ударил ноздри, желудок вопросительно заурчал, а потом зарычал, но… ему так и не перепала ни кусочка.

С первыми сумерками на площади появился главарь. Надсмотрщик подскочил к нему и о чём-то оживлённо загоготал. Главарь внимательно выслушал приспешника и что-то сказал в ответ. Слова главного обрадовали надсмотрщика. Подойдя ближе, дикарь жестом велел подняться и следовать за ним.

Недалеко от деревенской ограды из поваленных деревьев, рядом с низеньким домиком с большим навесом, несколько дикарей увлечённо копали большую яму. При виде главного, люди бросили работу и вылезли наружу. Ему наконец-то развязали руки. Затёкшие кисти отозвались нестерпимым жжением. Но, не дав опомниться, его столкнули в свежевыкопанную яму.

Он упал прямо на стонущие руки и взвыл от страшной боли. Что ещё за пытку придумали дикари? Дрир прислонился к песчаной стене и в тупом оцепенении принялся растирать ноющие руки.

В голову лезли глупые мысли. Неужели закопают? Но… После страшной атаки на спящий лагерь, дикой мистерии возле каменного идола и прибытия в деревню дикарей способность удивляться пропала начисто, а вместе с ней всякий интерес к собственному будущему.

Но нет, живьём его не закопали. Вместо этого яму накрыли двумя рядами грубо обтёсанных брёвен. На следующий день, едва рассвело, дикари соорудили над ямой большой шатёр. Будущее несколько прояснилось: пока он нужен дикарям живой и невредимый.

С момента пленения его продержали без еды и практически без воды более двух дней. Только пару раз за время путешествия до поляны с каменным идолом и до деревни дикарей надсмотрщик дал немного воды. Такое впечатление, будто пустой желудок обмотался вокруг хребта. Дрир кричал, махал руками, но так ничего и не добился. Только на утро после первой ночи заключения сквозь узкие просветы бревенчатой решётки ему просунули несколько старых шкур, спустили кувшин с прохладной невероятно вкусной водой и бросили большой кусок великолепного копчёного мяса. Так развеялся ещё один страх: смерь от голода ему не грозит. Но всё равно — только Великий Создатель ведает, что у дикарей на уме.

Яма, в которой суждено провести остаток жизни, удобствами не отличается. Стенки выкопаны под небольшим углом и обложены толстым слоем дёрна. Зеленая трава быстро засохла. Ковёр их ломких стебельков топорщится колючей щёткой. Сверху яма прикрыта двумя накатами. Верхний слой из четырёх толстых бревён прижимает нижний из более тонких молодых берёзок. Капелька тёмно-жёлтой смолы застыла крошечным шариком на опушенной вниз веточке.

В первую же ночь Дрир измерил жизненное пространство: четыре на четыре шага — вполне достаточно для сносного существования. Можно вытянуться в полный рост, а вот встать не получится. От пола до решётки не будет и полутора метров. Уже самостоятельно Дрир выкопал узкую глубокую ямку под отхожее место. Чтобы шкуры не валялись на голом полу, соорудил небольшое возвышение вдоль стены.

Так, представленный сам себе, Дрир прожил в яме четыре дня. Утром и вечером один из надсмотрщиков спускал в яму всё тот же кувшин с водой и что-нибудь покушать. Мясо, реже рыба, иногда какие-то корешки, грибы или орехи. Утро пятого дня началось не совсем обычно.

Ночных надсмотрщиков давно сменила незнакомая пара молодых дикарей, но традиционного кувшина с водой и куска мяса не последовало. Как ни в чём не бывало молодые дикари поглядели на него сверху вниз и уселись возле костра. Голод и жажда взяли за горло. Дрир недовольно заёрзал на старых шкурах. Неужели о нём забыли? А какая разница? Кричать и требовать бесполезно. Его не понимают.

Прошло утро, наступил день. Пятно света из дырки в потолке спустилось по закопчённому своду и скрылось за пределами края ямы. Равнодушные надсмотрщики несколько раз заглядывали в яму, но поесть не дали. Наконец в полдень в шалаш зашёл вожак дикарей. Пусть из ямы не видно, кого принесло, но не узнать главаря невозможно: так спокойно, но так властно и решительно, говорить умеет только он.

Сверху посыпались песок и засохшие комочки земли. Вожак дикарей зашёл на бревенчатую решётку. Положив поверх толстых стволов широкую дощечку, вожак уселся на импровизированную скамейку. Дрир даже не пошевелился. Пристально глядя сверху вниз, вожак ткнул себя пальцем в грудь и громко, тщательно проговаривая каждый звук, произнёс:

— Саян!

А потом повторил ещё раз:

— Саян!

Вожак выразительно ткнул пальцем в его сторону и что-то прогоготал. Дрир никак не отреагировал на словесные изъявления дикаря и не стал отвечать на вполне очевидный вопрос.

Молчание ничуть не смутило дикаря. Протянув руку за край ямы, вожак вытащил тот самый кувшин с водой. Выразительно сделав большой глоток, дикарь слегка наклонил полный кувшин.

Вода! Дрир приподнялся на облезлой шкуре. Ослепительная струйка чистейшей воды полилась сквозь решётку. Падая на пол, большие прозрачные капли оставляют после себя тёмные пятна.

Господи, как же хочется пить. Но, едва Дрир сорвался с места и протянул руку под звенящую струю, как вожак тут же убрал кувшин. Последняя капля соскользнула с толстого бревна и упала на сухую ладонь.

Вожак вновь ткнул себя пальцем в грудь и громко произнёс:

— Саян! Саян!

Дрир, не дожидаясь вопроса, прокричал:

— Дрир! Меня зовут Дрир! Чёртова морда. Дай мне воды!

— Дрир, — смешно коверкая звуки, повторил вожак.

— Да! Дрир! Дрир! Дрир!

Получив ответ, вожак, наконец-то, дал воды.

Дрир, едва поймав брошенный кувшин, припал к горлышку. Обворожительная влага растеклась по сухому языку и смазала горло. Господи! Как вкусно! Но мало. В несколько больших глотков Дрир выпил остатки воды.

— Ещё! — Дрир протянул пустой кувшин дикарю.

Вожак удовлетворительно кивнул и подхватил пустой кувшин. Когда он привстал со скамеечки, Дрир от удивления протёр глаза, на его коленях показалась широкая дощечка, а на ней… прямоугольный лист берёзовой коры с короткой записью у верхнего края.

Быть того не может! Дрир бухнулся на пятую точку. Не примитивные рисунки животных, рыб или растений, а самые настоящие буквы: округлые и прямые, с завитушками и чёрточками. Великий Создатель, вожак людей владеет искусством письма. Дрир тряхнул головой и закрыл рот. В его родной деревне никто не умеет писать и читать. Только отец благородного Девиго умеет.

— Превеликий Создатель, — очумело произнёс Дрир.

Если приглядеться, то… И как только раньше не заметил? Лицо вожака дикарей гладкое, тщательно выбритое. Ровный загар покрывает не только лоб, но и щёки с подбородком. Да, руки как у крестьянина, но на удивление чистые. Ногти не обгрызены, а аккуратно подстрижены. Куртка из волчьей шкуры сшита тонкими почти невидимыми стежками. В руке вожак держит самую настоящую палочку для письма с изящным золотым наконечником. Маленькая квадратная чернильница стоит рядом на толстом бревне.

— Благородный, — прошептал Дрир.

Себя и только себя менги считают цивилизованным народом. На людей смотрят как на диких животных, которые умеют говорить и носить шкуры других диких животных. Невероятное открытие, а особенно лист берёзовой коры, палочка для письма и чернильница, разом перевернуло миропонимание. Оказывается, среди них то же есть благородные. Этот Саян самый настоящий благородный. И как только сразу не догадался?

Дрир протёр глаза. Теперь понятно, почему остальные дикари подчиняются ему без малейшего писка. Теперь понятно, зачем он пришёл сегодня и спросил, как его зовут. Он хочет выучить иссари и только настоящему благородному под силу такая задача. Не пытаясь более бунтовать или иным образом досаждать благородному, Дрир старательно отвечает на вопросы.

Благородный, то показывая ножи, камни, ложки, миски и прочие предметы, то делая схематичные рисунки угольком на широкой дощечке, до самого позднего вечера всё спрашивал и спрашивал, как звучат на иссари те или иные слова. И вот, когда сквозь дырку в потолке в шалаш заглянули звёзды, витус Саян наконец произнёс:

— Дрир спать ночь. Саян ходить день.

Дрир, вымотанный сверх всяких сил, вежливо ответил:

— До завтра, витус.

Витус Саян, поражая быстротой в познании благородного иссари, каждый день гоняет до полного изнеможения. Спустя всего неделю благородный научился более-менее внятно разговаривать. А через месяц настолько продвинулся, что научился обходиться без каких-либо предметов, рисунков или поясняющих жестов руками.

Едва преодолев языковой барьер, витус буквально утопил в море вопросов. Его интересует буквально всё, начиная с личной жизни до подробностей выращивания картошки, ячменя и ловли рыбы. Терпеливо записывая ответы, благородный по десять раз спрашивает об одном и том же, задавая каждый раз всё новые и новые уточняющие вопросы.

От столь интенсивных расспросов устаёшь неимоверно, но грех жаловаться. Жизнь в тюремной яме скучна и однообразна. День без беседы с витусом Саяном тянется невыносимо долго. Честно говоря, столь пристальное внимание со стороны благородного весьма и весьма льстит.

Другой приятной неожиданностью стала более хорошая кормёжка. На завтрак и ужин тюремщики всё чаще и чаще приносят густой наваристый суп из свежего мяса с листьями крапивы и щавеля, компот из лесных ягод, а как-то раз витус Саян лично принёс горшочек дикого мёда.

По долгу и самым тщательным образом расспрашивая о жизни, витус Саян категорически отказывается говорить что-либо о себе. За несколько месяцев плена Дрир узнал о людях чуть больше, чем знал перед отправлением в поход с витусом Девиго.

Попытки вызвать тюремщиков на разговор провалились. Никто более из людей не желает учить благородный иссари. О том, что творится за пределами тюремного шалаша нет ни малейшего представления. Только раз витус Сан пришёл с каким-то дикарём в чудной одежде из птичьих перьев.

Время идёт. Дни складываются в недели, недели в месяцы. Постепенно беседы с витусом Саяном становятся всё короче и короче. Всё чаще и чаще наступают дни, когда никто его не тревожит. Всё так же сквозь прутья решётки надсмотрщики протягивают еду и кувшин с водой, и всё так же упорно игнорируют в остальное время.

После пятидневного отсутствия витуса Саяна Дрира охватило смутное беспокойство. Лёжа на старых шкурах, он начал тревожно вслушиваться в звуки из вне. Появление новых людей в непривычное время вызывает приступы паники. Пусть оснований для тревоги нет, но Дрир начал бояться наступления каждого нового дня, каждого нового рассвета.