Глава двадцать первая
СОБОРОВАНИЕ
— Исповедник. Исповедник. Бог! Святой!
Голос звал его обратно к жизни, хотя Жеан понимал, что останется в сознании недолго. Ему казалось, будто он стоит на краю бездны, его мысли словно пошатывались, грозя сверзиться в пустоту.
Где он был? В темноте, глубоко под землей, где скальная порода источала капли воды, где его ждал враг.
— Нет, Вали, нет. Ты теперь иное существо, попавшееся в ловушку судьбы. Ты конец всего, разрушение. — Голос женский, говорит на языке норманнов. Это голос Элис.
Вали. Он узнал имя. Элис заразила его разум через прикосновение, расшатала внутри его сознания те укрепления, которые он возвел через отрицание, вольное и невольное. Он желал эту женщину, и Господь показал ему картины того ада, на который эта любовь — нет, Жеан, называй вещи своими именами! — эта похоть обрекает его. В церкви девушка говорила, что опасается, уж не ведьма ли она, и, словно ведьма, одним прикосновением она превратила его в кого-то другого.
— Исповедник! Монах!
Снова этот голос. Жеан страдал от боли, кожа на всем теле как будто натянулась до предела. Раны, оставленные птичьими клювами, начали распухать, причиняя чудовищные муки. Хуже всего обстояло дело с глазом, который пульсировал и сочился влагой. Боль переполняла его, он не мог думать ни о чем другом. Но Жеан заставил себя говорить, хотя нижняя челюсть превратилась в сплошной синяк и распухла в том месте, где впивалась удавка, и у него едва хватало сил шевелить губами. Язык тоже вздулся и распух, однако воля у исповедника была железная. Он произнес:
— Ты северянин, я слышу по твоей речи. Ты веруешь в Господа? Ты священник? Соверши обряд, чтобы я мог спокойно отойти в мир иной.
Исповедник вскрикнул, когда что-то задело его истерзанный нос. Северянин почти не расслышал того, что он сказал, поэтому приблизил ухо к губам Жеана.
— Что за обряд?
— Плоть и кровь Христова. Помажь меня благословенным елеем и подготовь к уходу.
— Ты умираешь?
— Да. Дай мне елеосвящение, чтобы я твердо надеялся попасть на Небеса.
— Что такое елеосвящение?
— Нет, ты не верующий. Я умру без отпущения грехов. Прости меня, Господи, ибо я был твоим недостойным слугой. Как тебя зовут, северянин?
— Серда, святой отец. Твои друзья бросили тебя.
— Тогда ты стань мне другом. Позволь привести тебя к Христу, а потом помолись за меня.
Даже на смертном одре Жеан пытался обратить кого-нибудь в Христову веру.
— Как я могу прийти к Христу?
— Раздели со мной его плоть и кровь. Позволь благословить тебя, как я благословляю себя.
Северянин в ответ фыркнул.
— Я помогу тебе провести обряд.
— У тебя есть хлеб?
— Который станет плотью? Это правда, что вы пьете кровь?
— Да, вино, которое претворяется в кровь, и хлеб, который становится плотью.
— Хлеб у меня есть.
Жеан задумался. У него не было освященного масла, чтобы помазать и очистить тело: руки, лоб, ноги и гениталии, — однако он обязан сделать то, что возможно, пока пребывает в сознании.
Исповедник чувствовал, как все тело содрогается, пока перечислял свои грехи. Гордыня — из-за нее он был так уверен в собственной святости, убежден, что у него достанет сил вытерпеть все испытания, посланные Господом, твердо знал, что его ждут Небеса. Он просил прощения и повторял символ веры из Апостола:
— Credo in Deum...
Жеан с трудом выговаривал слова. Он прочитал молитву «Отче наш» и подготовился к последнему причастию. Взывая к Agnus Dei, Агнцу Божьему, и подбирая слова, подходящие к его плачевному положению, Жеан сказал:
— Дай мне хлеб, чтобы я благословил его.
Послышался короткий смешок, что-то чавкнуло, и раздался тихий стон. Затем звук, похожий на шлепанье губами. Жеан, которому слух зачастую заменял зрение, решил, что режут мясо. Потом к нему подошел человек и приподнял с земли.
— Говори свои слова.
Жеан сказал:
— Вот Агнец Божий, который берет на себя грех мира. Блаженны те, кто призван на Его вечерню. Вот тело Христово. Дай мне хлеб, чтобы я благословил его и ел его. Тебе придется поднести хлеб к моему рту, я не могу поднять руки.
Жеан почувствовал, как что-то шлепнуло его по губам. Это не хлеб. Вкус крови. Он задохнулся и закашлялся.
— Плоть животного не годится!
— Это не плоть животного, — возразил Серда.
— Что же тогда?
— Твой собрат, монах.
Жеан пытался сплюнуть, но не мог. Его тело извивалось в судорогах, изодранный язык пытался вытолкнуть то нечистое, которое затолкали ему в рот, однако вкус крови не исчезал. Он закричал, только его крик получился не громче шепота.
— Твоих друзей здесь нет. Наш союзник Ворон выслеживает девушку, купец удрал, а монах пошел тебе на ужин. Я помогу осуществить твой грязный ритуал, ты, пожиратель плоти, который цепенеет при виде врага и называет это добродетелью.
— Отче наш... — начал молитву Жеан.
Новый мерзостный кусок сунули ему в рот и протолкнули пальцами в горло. Он попытался укусить Серду, но рот не закрывался. Жеан догадался, что удавка, скорее всего, сломала ему челюсть. Волна боли прошла по телу, когда Серда заставил его раскрыть рот. Жеану сунули что-то еще, что-то скользкое и мокрое, оно проскользнуло ему в глотку, словно кровавая устрица. Серда зажимал исповеднику нос, чтобы его рот открылся.
— Это его глаз, святой отец. Ну же, давай дальше. Вот тебе плоть, вот кровь. Давай, ешь и пей во славу своего бога.
Он опрокинул исповедника навзничь, и на миг Жеану показалось, что его испытания окончены. Но все только начиналось. Серда называл части тела, которые запихивал монаху в рот: печень, почка, сердце, мошонка. Жеана рвало, но скользкое мясо снова заталкивали в него.
— Как думаешь, сможешь съесть его целиком, монах? Только представь, сколько в тебе будет святости.
От ужаса, который ему пришлось терпеть, мысли Жеана разбредались. Он представлял себя в долине с жидким мертвенным светом, перед ним лежал мертвый воин в разорванных доспехах и со сломанным копьем.
Серда теперь расхаживал вокруг исповедника.
— Перестань!
— Не перестану! Этой ночью я потерял своего короля и лошадь, Ворон забрал девушку, которая могла бы сделать меня богачом, и все, что мне достанется, — та цена, какую я смогу выручить за твои никчемные кости. Поэтому я ужасно зол. Ты будешь жрать монаха, пока я не успокоюсь..
Он впихнул в рот исповеднику новый кусок, запрокинув назад его голову. Он выругался, когда Жеан от его прикосновения забился в судорогах и вырвался. Серда схватил его за рясу, но исповедник дернулся назад в жутком спазме, выскользнул из его рук и упал на землю, подергиваясь и бормоча что-то невнятное. Жеан видел пещеру, видел, как лежит там, не в силах пошевелиться, не из-за немощи, а из-за веревки, ужасно тонкой и крепкой, которая опутывает его тело, притягивая к огромной скале. Он увидел Деву Марию, услышал, как она рыдает над ним, потому что его предназначение — убивать и быть убитым.
— Да ты мне палец сломал! — заорал Серда. — Вот за это ты точно заплатишь.
Берсеркер схватил блестящую ленту кишок Авраама, уселся исповеднику на грудь и швырнул кишки ему на лицо, стараясь запихнуть в рот как можно больше.
— Ты будешь жрать, жрать, жрать! — приговаривал он.
Монах извивался всем телом и дергался так, что Серда не мог его удержать. Жеан сбросил его. Исповеднику казалось, что каждый мускул в его теле пытается освободиться от костей. Голова поворачивалась и тряслась, ноги брыкались, заставляя тело ерзать по земле в диком танце. На губах лопалась кровавая пена. Он мог думать лишь о крови, крови Христовой, текущей на небесах. Солнце было кровью, луна — кровью, воздух — кровью, вода и свет — кровью. В голове звучали слова из Библии:
Он повел меня, но ввел во тьму, а не в свет.
Так, Он обратился на меня
и весь день обращает руку Свою.
Нет, Господь не обращался на него, Господь любил его, отметил его как избранного. Но слова так и продолжали скрестись в голове, словно крыса на чердаке:
Измождил плоть мою и кожу мою,
сокрушил кости мои.
Посадил меня в темное место,
как давно умерших.
Окружил меня стеною, чтоб я не вышел,
отяготил оковы мои.
И когда я взывал и вопиял,
задерживал молитву мою.
Слова как будто взывали к нему, говорили о чем-то куда более горестном, чем любая пытка, любое страдание или боль. Господь покинул его. Он не мог поверить, что это случилось. Это работа дьявола. Это Сатана поселил червя сомнения в его разуме.
Он пресытил меня горечью,
напоил меня полынью.
Сокрушил камнями зубы мои,
покрыл меня пеплом.
И удалился мир от души моей;
я забыл о благоденствии.
И сказал я: погибла сила моя
и надежда моя на Господа.
Жеан закричал, скорее в душе, чем на самом деле:
— Нет! Нет! Нет! Господь часть моя, говорит душа моя, итак, я буду надеяться на Него. Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его.
Слова походили на звонкую мелодию, однако на ее фоне звучали другие строки, мрачные и басовитые:
Я странствовал много,
беседовал много
с благими богами;
как Один свою
жизнь завершит,
когда боги погибнут?
Он никогда не слышал этих стихов раньше, однако знал ответ, он сам срывался с его губ.
Серда выхватил нож и запрыгнул исповеднику на грудь, прижимая его к земле, нацеливая лезвие ему в щеку.
— Заткнись! Будешь жрать его или сожрешь себя! Я вспорю тебе брюхо и натолкаю кишок в глотку.
Жеан увидел себя. Он был привязан к скале, примотан веревкой крест-накрест, рот был распахнут и не закрывался из-за чего-то острого и крепкого. Он знал ответ, знал, кто должен принести смерть языческим богам.
Фенрир проглотит
отца всех людей.
Жеан протянул руки и нащупал голову Серды. Мысленным взором он видел ту пещеру, чувствовал, как тонкая веревка вонзается в плоть, надежно привязывая его к громадной скале. Волк, Волк принесет богу погибель. Это все, ради чего он существует, все, что должен исполнить. Его охватило ощущение умиротворения и свободы. Он и есть тот Волк.
— Привязь не выдержит, — произнес он и сломал викингу шею.
