Голоса и давление в голове. Головокружение, смятение и боль. Исповедник понимал, что Ворон пытается зачаровать его, но боролся изо всех сил.

Они добрались до него, осознанно или же случайно, через его слабость перед прикосновением женщины. Жеан почувствовал, что его обнимает женщина, догадался по прикосновению волос к лицу, услышал ее чудесный голос и против своей воли обрел успокоение в этом объятии.

Это точно была женщина — он понял по очертаниям тела, по нежности тонких рук, даже по легкости дыхания. Сначала он пытался отстраниться от нее, отодвинуться, однако веревка не позволяла ему. Боль, причиняемая этой веревкой, была ужасна, бормотание Ворона завораживало, голос женщины заставлял мысли путаться, как путаются в солнечных лучах завитки дыма из кадильницы. Он мог бы противиться всему этому, оставаться в полном сознании, сосредоточившись на боли, причиняемой веревкой, если бы не прикосновение ведьмы.

Он начал терять ощущение времени. Иногда он лишался сознания от боли, и объятие женщины было подобно теплу очага после долгого путешествия под холодным ветром и дождем. Затем боль в стиснутом горле начала заполнять все мысли, сознание полностью сосредоточилось на удавке вокруг шеи. Прошло еще время, и он перестал понимать, кто задает ему вопросы и отвечает ли он на них. Он как будто оказался в каком-то ином месте, не на лесной поляне в сумерках, а в густой темноте. Жеан почувствовал, что находится под землей. Воздух вокруг сгустился, влажный и холодный. Может быть, он в аду? Вокруг него звучали голоса. Один голос он признал своим, но вот что странно, никак не мог определить, который именно.

— Где нам найти ее?

— Кого?

— Девушку, которая была с тобой в церкви в Париже.

— Она всегда была со мной.

— Где она?

— Я знаю.

— Где она?

— Она пришла ко мне.

— Где она?

— Я должен собраться с силами для предстоящей борьбы.

А затем он шевельнулся, веревка впилась в шею, и он начал задыхаться. Ощутил, как чьи-то руки поменяли положение тела, самую малость ослабив натяжение веревки. Его ноздри заполнила вонь разложения, жуткий голос Ворона зазвучал в ушах, возобновляя свое монотонное бормотание:

— Один, наш господин, прими эту боль за свои страдания, девять дней и девять ночей ты висел на истрепанном бурей древе. Один, наш господин, отдавший свой глаз за мудрость, веди нас к твоим врагам.

Жеан с усилием вытолкнул слова из стиснутого горла:

— Иисус, принявший за наши грехи смерть на кресте, прости мне мои прегрешения и возьми на Небеса.

Исповедник был уверен, что сейчас умрет, поэтому помолился, чтобы преодолеть гордыню, ведь Господь избрал его в мученики.

Он услышал, как засопел Ворон. Затем голос женщины изменился, обрел иную тональность, сделался более сиплым, настойчивым, убедительным. Это случилось в тот миг, когда на него села первая птица.

Когда она упала ему на грудь, Жеан ощутил прежде всего раздражение. Он понятия не имел, что это, потому что прикосновение было легким, словно паук пробежал, но потом он услышал карканье. Конечно же, он слышал до того, как птицы собираются на деревьях, однако из-за боли и тоски не придавал значения шуму над головой, как не придавал значения прочим вечерним звукам природы. Когда опустилась вторая птица, он почуял угрозу. Он чувствовал, как они клюют, но не ощущал прикосновения к собственному телу — вороны терзали что-то, лежавшее у него на шее. В следующий миг он получил первую рану, пробный поклев в щеку. Жеан охнул, но тут же получил новый удар клювом в щеку, на этот раз сильнее, услышал птичий крик, сиплый и взволнованный. Он пытался уклониться, но веревка лишь сильнее врезалась в шею. Птицы набросились на него, терзая плоть и лишая силы воли ударами клювов, которые были подобны больно бьющим каплям дождя. Исповедник сумел развернуться, веревка впилась сильнее, и он на мгновение лишился чувств.

Придя в сознание, он услышал голоса.

— Адисла, вернись ко мне!

— Нет, Вали, нет. Ты увяз в кознях богов, я не хочу этого для себя.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. Но только этого мало.

Исповедник не узнал этих имен, однако они вызвали в нем отклик, похожий на тень воспоминания, чего-то знакомого, но ускользнувшего прочь, оставившего после себя лишь ощущение чего-то невероятно важного, однако лежащего за пределами его сознания, не поддающегося осмыслению.

Затем другое воспоминание засияло в мозгу, такое живое, как будто все происходило сию минуту. Дева Мария стояла перед ним, вобравшая в себя золотой свет полей и синеву небес. Она была прекрасна, и она держала его за плечо.

— Не ищи меня, — сказала она, — отпусти меня.

Он плакал, кричал и стонал, пока птицы обращали его плоть в кровавое кружево.

— Где она?

Голос вернул его к действительности. Он выдал себя, сам того не заметив. Кто знает, что еще он сказал, кто знает, что он еще скажет под этой пыткой? Они хотят найти девушку. Ему известно, где она, ему не надо никаких божественных откровений, чтобы знать. Элис вместе с купцом. Жеан мог бы прекратить свои страдания, сейчас же остановить это пронзительное «тук-тук» по лицу, разрывающее и терзающее кожу. Исповедник сознавал, что долго не продержится. Когда птица оторвала от губы окровавленную полоску мяса, он мысленно помолился: «Вверяю себя в руки Христа». А затем раскрыл рот навстречу яростному клюву. В следующий миг непроглядная тьма затопила его изнутри, и он уже не чувствовал ничего.