Глава 12
ВРАГИ

Королева ведьм почувствовала первую смерть, как человек, задремавший на летнем лугу, чувствует, что на солнце нашло облако. Тогда все сделали быстро: зажгли свечи, чтобы разогнать могильную тьму пещер, сестры отвлеклись от своих ритуальных испытаний, мальчиков отправили на поиски тела.

Аудун с младенцем Вали еще не успел вернуться домой, когда Гулльвейг уже нашла первое тело.

Девочка лежала в нижних коридорах, недалеко от влажных скал, рядом с глубоким прудом, где проводились обряды, связанные с руной воды. Она была задушена, грубая веревка свисала с выступа скалы, а у нее на шее был затянут тройной узел. Королева ведьм коснулась холодного рта ребенка, растянутого в улыбке, затем тронула веревку. Она знала, что символизирует этот узел, три плотно переплетенных треугольника — узел мертвого бога, валькнут, знак Одина, берсеркера, повешенного и утопленного, мудрого и безумного, бога, которому она посвятила свою жизнь.

Королева ведьм коснулась белой шеи девочки, и все ее невероятно обостренные магией чувства затрепетали, пока она упивалась смертью ребенка. «Синяки, — подумала она, — похожи на пятна от чего-то вкусного, ягод черники или красного вина». Она поднесла пряди волос девочки к самому носу и вдохнула. Свежий хлеб, костер, соломенная подстилка и засушенные цветы — так пахла ее смерть. Девочка отправилась домой. Это самоубийство, была уверена Гулльвейг.

Мертвая девочка вовсе не была несчастна. Когда она только попала в пещеры, то немного боялась, однако присутствие королевы — тоже девочки двенадцати лет — успокаивало ее, к тому же ведьмы воздействовали на ее разум, усмиряя чувства. Боль и страдания, сопутствовавшие ритуалам, она переносила с трудом, но терпела, видя впереди цель, чувствуя, как сознание расширяется по мере того, как ослабевает в ней здравый смысл.

Она должна была унаследовать руну воды, нести в себе смысл этого древнего символа, питать его собой и питаться им. Готовили двух преемниц. После смерти старой ведьмы, их наставницы, предстояло решить, которая из двух учениц будет кормить руну, а какая будет участвовать в остальных ритуалах: помогать, поддерживать, переносить. Теперь осталась только одна девочка. Если с ней что-нибудь случится, руна перестанет проявлять себя в материальном мире и сила сестер уменьшится.

Кроме того, в случившемся имелась некоторая странность. Гулльвейг улавливала в магическом отпечатке этой смерти непонятную тяжесть: нечто подобное ощущает путник в насквозь промокшей одежде или купальщик, которого утягивает на дно сильным течением. Королева чувствовала некое магическое присутствие, и ведьма явственно сознавала, что оно исходит от той руны, какую девочка должна была изучать. Такого просто не может быть. Ведьмы и раньше несли потери, но причины были простыми и очевидными: сестры замерзали насмерть или задыхались от дыма, когда ритуал проводился неправильно. Но руны находились в полной их власти на протяжении поколений. До этого дня.

Ведьма наклонилась над телом и коснулась кончиком языка щеки мертвой девочки. Она ощутила вкус океанских глубин, темноту и пустынные просторы. Гулльвейг почувствовала колыханье приливных волн, движение рыщущих по дну слепых тварей, толщу воды над собой, и все как будто говорило ей: «Спустись ниже. Иди ко дну, забудь о свете и отдайся тяжкой темноте». Королева ведьм содрогнулась. Будут новые смерти, поняла она — точно так люди обычные знают, что волны накатывают на берег одна за другой.

И в следующие годы справедливость ее догадки неоднократно подтверждалась. Иногда за целый год не случалось ни одной смерти, а иногда случались сразу две.

Новость о гибели очередной девочки доходила до королевы ведьм разными способами. Одна смерть вызывала как будто перекос в сознании, словно у человека, разбуженного в тот миг, когда он уже проваливался в сон. Другая вызывала беспокойное ощущение, будто сам ты уже проснулся, но сон все равно продолжается. Третья могла проявиться вкусом дегтя на языке, тошнотой, которая не покидала королеву до того мига, пока она не находила труп.

Гулльвейг прижимала к себе бледные тела покойниц, трогала синяки на шеях, проводила пальцами по запавшим губам, гладила переломанные руки и ноги, ощущая при этом невыносимую тяжесть в голове.

Локи сказал ей правду, решила она. Один всячески вредит ей, убивает ее сестер. И она была твердо уверена в одном: эта чудовищная жатва — только начало. Один не успокоится, забрав одну-две жизни, отняв у нее в темноте немного силы. Он придет, придет во плоти и с оружием.

На то, чтобы его отыскать, у нее ушло шестнадцать долгих лет, что само по себе нисколько не удивило королеву. Если бог не сознает себя, тогда смертный может узнать его лишь ценой невероятных усилий. Королеве это все-таки удалось старым проверенным способом: через медитацию, обряды и страдания. Сначала его присутствие у нее в сознании было иллюзорным, похожим на блеск рыбины, промелькнувшей в глубине, которая исчезла раньше, чем ее успели толком разглядеть. Но проходили недели и месяцы, во сне и наяву Гулльвейг выслеживала бога во время своих доводящих до исступления трансов.

Однажды она увидела, как бредет по бескрайним северным просторам на закате зимнего дня, увидела так отчетливо, что стряхнула с себя оцепенение. Она увидела светло-голубые глаза, глядящие на нее откуда-то с заснеженного поля, услышала вой одинокого волка. Это был он, бог, явившийся лишь на миг, но ей было довольно и этого мгновения. Она была на верном пути.

Зато Гулльвейг не увидела, а только почувствовала, и то не сразу, как за ней в ее трансе наблюдает бледная женщина с изуродованным лицом. Ведьма давно сознавала рядом с собой чье-то присутствие, неуловимое и полное ненависти к ней. И именно это присутствие помогало ей напасть на след. Королева знала наверняка: нечто сопровождает ее во время медитаций и вроде бы понимает, что именно может навредить самой Гулльвейг. Королева ощутила, как взволновалась бледнокожая женщина, когда она заметила Одина. Но ведьму это нисколько не обеспокоило. Она всю свою жизнь провела бок о бок со странными явлениями, лицами, мелькающими в языках костра или проступающими в тенях на скале, которые так и полыхали жаждой убийства. И во сне и наяву ведьма вечно ощущала давящее присутствие духов в темноте.

А эта странная женщина была хотя бы полезна. Чем внимательнее она вглядывалась в королеву ведьм, тем ближе, значит, та подбиралась к самой большой опасности — к Одину.

Через год после того, как Гулльвейг увидела глаза на заснеженной равнине, горящее ненавистью присутствие привело ее к Дизе и снова к Одину.

Королева ведьм не обращала внимания на призывы Дизы, она была слишком занята поисками своего врага — бога. Шел четвертый день ее испытания повешением: тело королевы было проткнуто толстыми кольями и примотано веревками к камню, нависавшему над входом в одну из пещер.

Слова Дизы дошли до ведьмы вместе со струйкой дыма, которую холодный ветер принес на вершину Стены Троллей. Деревенские целители и знахарки нечасто отваживались обращаться к ведьмам — они прекрасно знали, что не стоит лишний раз напоминать о себе, — но сильно отвлекали внимание. Гулльвейг уже собиралась отказать Дизе, однако ощутила интерес того присутствия, которое неотлучно сопровождало ее. Кажется, где-то рядом опасность, а значит, и Один.

Ведьма отпустила свой разум на волю, он воспарил по поверхности серой скалы, смешался с дымом, и вместе с ним Гулльвейг отправилась к источнику этого дыма.

Диза, сидя на сундуке, вдыхала испарения горящих трав и втянула в себя сознание ведьмы. Она задрожала, забилась в судорогах, упала со своего сундука. Затем все заволокло дымкой, на нее навалилась ужасная сонливость, и появилось ощущение, будто тело больше ей не принадлежит. Нечто странное оттеснило на задний план ее личность.

Гулльвейг смотрела глазами знахарки, она видела комнату, набитую крестьянами, которые, разинув рты, глазели на нее. Еще она видела молодого человека, сидевшего у ног Дизы. Его она сразу узнала — брат волка, составная часть, священная жертва.

Но здесь присутствовал кто-то еще. Рядом с собой она обнаружила женщину, которую вроде бы тоже помнила, красивую, но с ужасным ожогом на лице. Перед женщиной, неосязаемый и призрачный в свете огня, стоял бог. Он бил костью в гулкий бубен, взгляд его был пронзителен, на голове красовалась четырехугольная синяя шапочка. Обод бубна был разрисован рунами, и с каждым ударом казалось, будто они осыпаются с него, раскатываются по полу и скапливаются у него под ногами, прежде чем растаять, словно хлопья снега на теплой земле.

— Господин Один, — проговорила ведьма.

Она прекрасно знала, где находится, — в пространстве, которое не было пространством, в переходе между мирами, который появился благодаря ритуалу, в месте, где встречаются сознания магов и духи из самых далеких и недостижимых мест. Физически тело женщины с обожженным лицом или тело волшебника могут находиться за многие мили отсюда, зато присутствуют их магические оболочки.

Женщина с обожженным лицом протянула к ней руку, и Гулльвейг оперлась на нее, как будто ища поддержки.

Бог обратился к королеве ведьм. Он говорил на странном языке, назвал ее странным именем, но она прекрасно его поняла.

— Ябмеакка, волк наш! Мы разгадали твои намерения, и ты не преуспеешь.

Раздалось согласное бормотание, но оно исходило не от людей, собравшихся в доме. С богом, как поняла Гулльвейг, явились какие-то другие сущности. Его присутствие нагоняло на ведьму ужас, но она решила, что у нее все-таки есть шанс. Если бог не сознает, что он бог, значит, он, скорее всего, и не обладает своей истинной силой. Следовательно, ее магия может его победить или хотя бы дать достойный отпор.

Она направила свою мысль на голубоглазого человека, придав ей вид отрыжки, ядовитого облака, воняющего гнилью и плесенью, полного червей и разных подземных тварей, которые рванулись вперед, намереваясь поглотить его. Но на самом деле это не было заклинанием, Гулльвейг всего лишь раскрыла сознание, позволив промелькнуть тем местам, где она бывала, и тому, что видела там, — достаточно, чтобы сознание любого, кто не бывал в тех краях, спеклось навсегда.

И ведьма получила ответ: какое-то ритмичное биение, туманящее разум, от которого ей нестерпимо захотелось спать. Она услышала странное грубое пение, ощутила порыв холодного ветра, увидела заснеженные поля, животных, тощих, словно начертанные руны, которые скитаются по снежным равнинам, и ей захотелось шагнуть туда.

Но Гулльвейг была не знахаркой со снадобьями и заговорами, не деревенской гадалкой или предсказательницей. Она была королевой ведьм со Стены Троллей, повелительницей визгливых рун, существом, рожденным для магии и вскормленным магией. Она не шагнула на снег, вместо этого она до предела напрягла разум, и внутри ее сознания проявилась руна — руна, похожая на наконечник копья, стальной кончик которого сверкнул словно молния, проносясь по ясному синему небу.

Бубен перешел на бешеный ритм, послышались взволнованные голоса. Гулльвейг ощутила во рту вкус золы и кислого молока, почувствовала запах погребальных костров, а когда снова посмотрела на голубоглазого человека, оказалось, что он исчез. Неужели она убила его? Едва ли; однако рядом с ним были другие, и они, как чувствовала Гулльвейг, пострадали от ее удара.

Один показался ей ослабленным, лишенным обычной силы. Значит, он просто не смог ей ответить. Но что он сделал? Женщина с изуродованным лицом, которая сидела рядом с ней в пещере, где ведьма была пригвождена к скале, погладила ее по руке, и в тот же миг Гулльвейг узнала ответ. У бога пока нет силы, чтобы в открытую напасть на ведьм, поэтому он делает то, что может: убивает девочек, которые должны унаследовать руны. Если они погибнут, некому будет сохранять традиции ведьм. Гулльвейг в итоге останется одна, без всякой защиты. Пока его сила растет, ее уменьшается.

Она понимала, что пора ускорить развитие событий. Мальчик-волк уже готов. Теперь ей предстоит встретиться с его священной жертвой, с наследником конунга.

В чем суть магии? Диза хотела свести волкодлака с наследником конунга, поэтому призвала ведьму. Ведьма решила, что самое время начать ритуал, чтобы сотворить оборотня, слить в одно целое волкодлака и сына конунга. Было ли это совпадением? Что стало причиной их слияния — ритуал Дизы или же действие куда более сильной магии королевы ведьм, которая творилась в недрах ее разума, даже не поднимаясь на поверхность сознания? Или же то проявила себя самая могучая магия из всех, сотворенная самим роком?

Как бы там ни было, желание Гулльвейг теперь полностью совпадало с желанием Дизы, что выразилось в заклинании. Гулльвейг через Дизу протянула руку и коснулась Вали.

Вали заставил себя поднять отяжелевшие веки, чтобы взглянуть на Дизу, которая снова забилась в судорогах. Она кашляла и тряслась, вздрагивала и рычала. Затем она опустилась на пол рядом с Вали и села перед ним на корточки. Подалась к нему и обхватила его лицо ладонями. Вали поглядел в ее глаза и испугался. Он понял, что на него смотрит вовсе не Диза, а нечто совершенно незнакомое, от чего веет одним лишь холодом. Вали чувствовал, как от рук Дизы замерзает лицо.

Ведьма, подвешенная к скале, пыталась творить заклинание, однако сознание Дизы, слишком сосредоточенное на повседневной реальности, не могло вместить ее магию. Надо отправить целительницу куда-нибудь подальше, чтобы ее приземленный разум на время покинул ее и Гулльвейг могла бы действовать свободно.

Вали заглянул Дизе в глаза. Почувствовал какой-то запах. Что-то горит. Диза, как он понял, сунула в огонь край своей юбки, украдкой, чтобы никто не заметил раньше времени.

Ткань занялась, комната наполнилась светом, движением и шумом. Джодис оттащила Дизу от очага, остальные кинулись к ней, принялись хлопать по юбке, пытаясь прибить пламя, однако Диза одной рукой отгоняла их, а другой тянулась к Вали и шипела что-то себе под нос. Двое мужчин опрокинули знахарку на пол, кто-то еще плеснул воды, но Диза по-прежнему смотрела Вали в глаза.

Вали чувствовал, как по сознанию растекается холод, сырой и темный, от которого становится нестерпимо страшно. Он упал на спину. В него вошло что-то, ощущение было такое, будто в горле застряла жаба, липкая извивающаяся тварь, которую никак не выплюнуть обратно. Единственный способ избавиться от омерзительного ощущения — встать и пойти. Он ужасно устал, однако сонливость как рукой сняло. Вали поднялся.

Сострадание к Дизе воплотилось в некое ощущение на кончике языка, он сознавал его, однако отстраненно, на фоне терзающей его тошноты. Вали знал, что ему необходимо сдвинуться с места. Его охватила тоска сродни той, что охватывает, когда приходится сидеть дома в буран — смертельно хочется выйти, однако понимаешь, что это невозможно, — но только усиленная во много раз.

Он прошел вглубь комнаты, где Браги повесил свой меч рядом с вещмешком. Юноша взял и то и другое и вышел. Никто не пошел за ним, все хлопотали вокруг Дизы или следили за тем, чтобы вокруг нее хлопотали остальные.

Наступили длинные сумерки летнего дня. Бледное небо приобрело серебристый оттенок, сбоку от громадной луны горела одинокая яркая звездочка. Вали заметил, что луна уже не совсем полная. У него осталось меньше месяца на то, чтобы спасти Адислу.

Крупная ворона перелетала с дерева на дерево, и Вали как будто копировал ее движения. Уставший до предела, он видел словно со стороны, как он бредет вперед, и мысленно отметил, что движется вдоль фьорда на восток. Лишь движение успокоило тошноту. А в следующий миг Вали словно вовсе забыл, что куда-то идет.

Его действия казались автоматическими, неосознанными, бесцельными; он вышел из селения на дорогу, лишь смутно понимая, что происходит вокруг. Он полностью погрузился в мысли об Адисле, о Дизе, вспоминал те ледяные глаза, которые смотрели из ее тела, и совершенно не замечал, где находится, пока не проснулся.

Он поднялся, стряхнул с себя росу и огляделся по сторонам. Трава была примята. По-видимому, он спал здесь. Снова спустились сумерки. Вали проверил, на месте ли меч и мешок, поглядел вдаль. На горизонте поднималась темно-синяя гряда гор, и он понял, что именно туда и нужно идти. Его снова охватила тошнота, и он решил, что не станет тратить время на еду, а просто будет идти, пока не найдет волкодлака.

Он стоял почти на самом гребне крутого холма, в нескольких ярдах от того места, где проснулся, а до того упал словно подкошенный. Вали осторожно приблизился к краю и поглядел вниз, в долину. Два всадника прямо под ним спешились и разбивали лагерь. Они расстелили одеяла под густой ольхой и развели небольшой костер. Люди собирались спать, укрывшись от посторонних взглядов в тени дерева.

Один из них был посланник Аудуна, Хогни. Вали поглядел на далекие горы. Лошадь поможет ему преодолеть расстояние в два раза быстрее. Вали смутно ощущал, что околдован, и подозревал, что именно поэтому в голове так внезапно прояснилось. Неужели заклинание или же тот, кто это заклинание наложил, хочет, чтобы он украл лошадь и сократил время путешествия?

Путники у костра как будто его не замечали. Вали осенило, что проще всего будет спуститься к ним и потребовать лошадей. Эти люди, в конце концов, вассалы его отца, потому обязаны повиноваться ему. Однако его отец приказал ему изловить человека-волка. Согласятся ли вассалы Аудуна отдать ему лошадей? И что помешает им его убить, если они вдруг захотят? Есть же другие претенденты на престол Аудуна — кузены, дяди. Если хотя бы один из посланников на их стороне, он может просто-напросто проткнуть его копьем и вернуться домой, и никто ничего не узнает.

Рука интуитивно потянулась к мечу. Затем Вали вжался в траву и принялся дожидаться, пока эти двое уснут.