Глава 2
Бункер
Бункер под учебным корпусом Московского института гуманитарных наук, двадцать лет назад ставший пристанищем для обезумевшей от ужаса группы студентов и сотрудников, появился еще при советской власти. Тогда каждое научное учреждение обязательно имело бомбоубежище. Когда рухнул Советский Союз, бункер был законсервирован за ненадобностью. О нем знала лишь небольшая группка преподавателей, приближенных к ректору института, и части из них хватило благородства втащить в убежище первых попавшихся на глаза студентов, давая им шанс выжить.
«Мы спаслись. Нас сто шестьдесят три человека, и всего лишь восемнадцать профессоров и сотрудников – остальные студенты, ничего не знающие в жизни, ничего не умеющие. Что мы будем здесь делать? Разве у нас есть шанс? Фильтры сломаны, вода радиоактивна, вчера в страшных мучениях умер еще один человек, из старших, преподаватель с философского факультета. Его организм не выдержал перегрузок. Нас, молодых, может быть, еще спасет иммунитет, регенерация клеток, а их – уже ничто. И что мы будем делать? У нас нет техников, которые могут попробовать починить фильтры, у нас нет радиоаппаратуры, чтобы связаться с внешним миром. Да и бесполезно это – если мы уже неделю как получаем значительную дозу радиации, нам мало что поможет. Сейчас в бункере холодно: никто не знает, как разбираться с системой отопления. Если сломается водоотвод, мы все утонем. Если встанет генератор – как его чинить? Полетит проводка – и будем сидеть в темноте. Среди нас нет электриков, сантехников. Да самое простое – если засорится наша уходящая вниз канализация… Если хоть что-то произойдет… Мы медленно умираем. И никто не знает, что можно сделать…» – через неделю после катастрофы писала Марина в своем маленьком дневнике, оглядывая бледные, измученные, грязные лица товарищей по несчастью (или счастью?), спавших вповалку на полу, укрываясь одним одеялом на двоих. В бункере тогда пахло сыростью и немытыми телами, – водоснабжение работало плохо, а Григорий Николаевич еще не разобрался, хватит ли на всех воды, и как действуют системы коммуникаций. Функционировала только одна вентиляционная трубка, дышалось тяжело, а воздух был липким, как кисель, тяжелым и спертым.
Вспомнив те дни, Марина остановилась, оперлась спиной о стену и прикрыла глаза…
* * *
В тот день основное население убежища отправлялось разбирать завалы сменных фильтров, пожарных шлангов и огнетушителей, переставлять коробки с химзащитой и противогазами, чтобы освободить жизненное пространство, а Марина с вверенными ей людьми должна была исследовать оставшиеся закрытые помещения бункера и попытаться разобраться с системами вентиляции.
Темные коридоры навевали суеверный страх. В полутьме было видно, как побледнели лица у троих ребят, с которыми Марина отправилась в закрытый тяжелой дверью отсек жизнеобеспечения бункера.
Первоочередную задачу – запустить аварийные генераторы, используя запасы оставшегося в огромной цистерне топлива, – решили в первый же день. Нашлись умельцы, сумевшие правильно открыть вентили подачи бензина. Каждое действие в бункере происходило методом проб и ошибок. И было страшно. До дрожи в коленях страшно крепить клеммы, стараясь в свете крохотного карманного фонарика на два диода не перепутать полярность. Открывать вентиль топлива. Затаив дыхание, взяться за ключ стартера. В полной тишине – щелчок. И гул двигателя. Полный восторга вопль «Ура!» – получилось, нет поломки, нет протечек, не взлетели на воздух. И выдох облегчения. Щелчок переключателя на панели генератора. Включить тумблер – и вот сосущая темнота озаряется светом маломощных лампочек…
Так же, с каким-то особым страхом, студенты открывали дверь в техническое помещение, где находились огромные аппараты фильтрации воздуха, системы подачи воды и котел отопления, который было необходимо подключить к системе подачи топлива и воды и запустить. Этим предстояло заняться Ване и Косте – бессменным помощникам Марины, которые были с ней с самого начала – и остались верны до конца.
«Почему это доверили студентам? Мы же ничего не понимаем в этом… Вопрос только в том, что профессора понимают в наладке бензинового котла еще меньше. А нас, по крайней мере, не так жалко, преподаватели могут научить остальных истории. Если мы выживем. А мы еще ничего не можем. А к системе фильтров Григорий кроме меня никого не подпустит, потому что держать язык за зубами – не каждому посильная ноша. Секрет, известный троим, – уже не тайна…» – мрачно размышляла Алексеева, заходя в комнату, отведенную под станцию фильтрации. В соседнем отсеке послышалась возня и отчаянный мат полушепотом. Кажется, у ребят возникли проблемы.
Марина остановилась перед огромной установкой. Она представляла собой нагромождение цилиндрических фильтров, от которых отходили в потолок круглые узкие трубки внешнего воздухозабора и желтые прямоугольные трубы вентиляции бункера.
– И при чем тут я? – спросила саму себя Алексеева. – Если кто-то думает, что я понимаю, как работает фильтр, он очень ошибается.
Девушка заглянула в круглый сменный блок фильтра, увидела разделенное на отсеки, наподобие пчелиных сот, внутреннее наполнение.
– Так. И почему же у нас не работает радиационная защита? – вслух размышляла Марина. И отвечала самой себе: – Потому что эти фильтры предназначены для фильтрации воздуха от пыли и углекислого газа, и они-то как раз функционируют нормально. Иначе мы бы тут давно задохнулись. Ага. Это угольные очистительные системы. А что у нас там?
Алексеева подошла к следующему блоку труб. На них фильтры выглядели несколько по-другому. Внутри металлического цилиндра, напоминающего бочку, оказались пластины разной толщины. Как раз эта система и была неисправной. Заслонка трубы была запаяна, и, таким образом, на весь бункер работали две фильтрационные станции в разных комнатах, и они не защищали от радиации.
«В случае радиационной угрозы запустить систему Р-1» – гласила выведенная по трафарету на стене надпись. Как будто издевалась над обреченными жителями. Рядом, на металлической полке, прикрученной к стене, лежал дозиметр. Ради интереса Марина перевела рычажок в положение «включено». Тотчас счетчик истерически запищал. Стрелка по шкале рентген поползла вправо. Остановилась. Дозиметр продолжал верещать. И Марине слышалось: «Бегииии… Бегииии!» Девушка выключила прибор и присела на табурет у стены. Ноги не слушались.
На Алексееву накатился ужас. «Мы умрем, мы умрем!» – навязчиво билась в голове мысль, вместе с писком счетчика Гейгера облеченная в слова, принятая и понятая. На лбу выступил липкий пот, в висках застучало. Огромным усилием воли Марина заставила себя встать. Пару раз глубоко вдохнула и выдохнула.
– Мы живы, а значит, не все потеряно. Никто еще не подписал нам смертный приговор. Отставить панику! – одернула она сама себя. – Терять нам больше нечего. Системы воздухозабора – на полную мощность. Помирать – так с музыкой! А задыхаться среди этой вони я не собираюсь!
Девушка повернула рычаг-переключатель на трубе, ведущей к поверхности, до упора. Фильтры надсадно ухнули, справляясь с выросшей нагрузкой, задребезжали расшатанные трубы. Завибрировал, заурчал огромный шкаф нагрева воздуха. Закапала вода с систем кондиционирования, утекая по трубам глубоко вниз.
Вся система жизнедеятельности бункера встрепенулась, ожила, забурлила. Жизнь продолжалась.
Марина оперлась на трубу, идущую вдоль стены вглубь помещения, и отдернула руку от неожиданности. Металл был теплым. У мальчишек получилось запустить бензиновый котел.
Медленно, но верно потекла по убежищу горячая вода, устремились потоки воздуха, побежал по проводам ток, наполняя светом лампочки.
Алексеева вышла в коридор, положила замерзшие руки на трубу, согреваясь. И до нее как никогда ясно и остро дошло: теперь это подземное убежище – их дом, дом навсегда. И она, Марина, студентка третьего курса разрушенного ныне, погребенного в руинах Московского гуманитарного института, сделает все возможное, чтобы под землей, посреди пекла и ада кто-то мог назвать бункер не последним пристанищем, а домом.
В коридор выглянул перепачканный сажей Ваня.
– У нас получилось, – прошептал он, не смея нарушить благоговейной тишины коридоров.
– И у меня, – улыбнулась девушка, делая шаг навстречу ему.
– Ура! – взвился под своды бункера, закружился эхом радостный крик.
* * *
Марина вновь открыла глаза, и взгляд ее скользнул по нарисованному от руки календарю на противоположной стене. «2033», – сообщали вычерченные ярким маркером цифры. Это постарались местные художники – двое талантливых детей выжившей в год Катастрофы девушки-искусствоведа. Календарь по личной директиве Алексеевой рисовали в торжественной обстановке каждый Новый год, чтобы не потерять счет времени. Новый год в бункере отмечали в июле. Руководством было принято решение отсчитывать время со дня Катастрофы, который стал праздноваться как прежний Новый год, ярко и весело. Григорий Николаевич с мрачной издевкой называл рисованный листок Новым Революционным календарем. Поначалу Марине было не по себе от столь черного и жестокого юмора, но вскоре новая система отсчета прочно вошла в привычку. Единственное, на чем настояла Алексеева, решительно зачеркивая «Год первый», так это на том, чтобы начать летоисчисление заново. «Мы, как историки, не имеем права предавать забвению минувшие годы!» – пылко заявила тогда еще молодая девушка. Кошкин не стал с ней спорить. Подсознательно он ждал, что кто-то исправит пугающую цифру, означавшую начало конца. Рухнувший мир стал жить по иным законам. И изолированный бункер не стал исключением. С жестокой иронией он отказался от предавшего их мира, изменив календарь и построив, пусть силой оружия, пусть в темноте и в каменном склепе, новое общество, живущее будто бы назло и вопреки…
Алексеева рассеянно остановилась, смахнула невидимую пылинку с циферблата висевших рядом часов.
Часы на батарейках – круглые, погнутые, но рабочие, святая святых бункера, – были последней ниточкой, вместе с календарем связывающей нынешний разрушенный мир с прошлым, когда часы висели в каждом кабинете и не казались редкостью и непозволительной роскошью.
Марина прошагала по гулкому полу коридора, по пустынному верхнему этажу – он был нежилой, и лишь на самом верхнем ярусе («Ближе всего к радиации, почти на поверхности», – мысленно добавила Алексеева) располагались административные помещения. Здесь она остановилась снова, подхваченная очередной волной воспоминаний.
* * *
Спустя два месяца жизнь в бункере начала устраиваться. Не было перебоев с освещением, стало теплее, пусть и ненамного, таково было распоряжение врача. Из кранов струйками текла вода, заработала душевая и сливы канализации.
Силами студентов запасы сменных угольных фильтров, огнетушителей и комплектов индивидуальной защиты были перенесены в складское помещение второго яруса, закрытое гермодверью. На дверь был повешен замок, ключи от которого хранились у Григория Николаевича.
В одной из комнат были обнаружены пропахшие сыростью матрасы, сто пятьдесят штук ровно, сложенные стопками до потолка, и казенные войлочные одеяла советского образца.
Матрасы разложили в два ряда возле стен, высушили, застелили одеялами. Потихоньку каждый житель бункера организовал себе спальное место.
Первое, что сделали Григорий и Марина, как только нормально заработала система водоснабжения, – устроили банный день. Грязную, рваную одежду собрали в огромные полиэтиленовые мешки и убрали в одно из технических помещений. Каждому жителю бункера была выдана камуфляжная форма из стратегических запасов – двенадцать ящиков по пятнадцать комплектов пришлись очень кстати.
Второй ярус бункера выглядел почти обжито и даже уютно, если можно было назвать создающими уют зеленые стены с растрескавшейся штукатуркой и бетонные полы.
А главное – Григорию Николаевичу как-то удалось установить среди перепуганных студентов и коллег четкую и упорядоченную организацию, которую до сих пор поддерживали немногочисленные обитатели подземного убежища.
Разумеется, без конфликтов не обходилось. Трижды за минувшие месяцы случались крупные скандалы. Первый принял форму бунта, когда профессора и сотрудники отказались признавать власть Григория Николаевича и требовали сместить узурпатора. Однако в свое время начальник оказался умнее и быстрее остальных, и теперь в его руках находились ключи от замков на гермодверях в технические помещения и оружейную, где хранились старенькие автоматы Калашникова. И перевес оказался на стороне меньшинства – с оружием в руках Григорий Николаевич и его верные люди, в число которых входили Марина, Ваня и Миша, разогнали бунтовщиков.
В другой раз народное недовольство обрушилось на Марину. Вслед девушке полетели нелестные эпитеты, ей просто позавидовали. Занятая регулярными осмотрами аварийных систем, не вылезающая из узких темных коридоров, Алексеева держалась отстраненно и очень холодно. Ее постоянно занимали тревожные мысли, и девушка замечала только то, что полагалось ей по долгу службы, но не видела при этом саму себя. Сочтя усталость и отчужденность надменностью и гордыней, многие жители бункера возненавидели девушку. А между тем в ее руках была сосредоточена неограниченная власть, заключенная в знаниях… В общем, Григорий отбил Марину у толпы, когда ее, исцарапанную, в разорванной форме, тащили в темный отсек в конце коридора. И тогда же в бункере прошли первые репрессии.
Будучи человеком дальновидным и рассудительным, Григорий Николаевич Кошкин понимал, что единственное чувство, которое движет людской массой, – это страх. Поэтому самые рьяные обидчики его помощницы на три дня были заперты в темном карцере. Натерпевшись ужаса одиночества и непроглядного мрака, они мигом присмирели, а все остальные поняли, кто в действительности встал «у руля» их маленького мира и кому теперь принадлежит не только полнота власти, но и жизнь каждого.
Как показывал опыт мировой истории, счастливое государство с сильной промышленностью, которого боялся весь мир, можно было построить только при тоталитарном режиме, когда власть неограниченно находится в руках одного лидера. Опыт сталинских времен доказал, что жестокими репрессиями можно добиться небывалого государственного подъема. После распада СССР, с развитием информационных технологий, когда каждый мог обругать правительство в Интернете, узнать, что творится в мире, собрать сотни новых сплетен и слухов, режим диктатуры перестал быть возможен в его первозданном виде. А когда все рухнуло, тем, кто сумел добраться до власти, предстояло решить, каким будет микромир – линии метро, бункера, убежища. Время не оставило альтернативы. Тоталитаризм, неограниченная, абсолютная власть в руках нескольких человек, которой вынуждены подчиняться все, кто оказался в орбите локальной цивилизации, – или же медленная гибель, грызня за лакомые куски и право сильного.
Именно первый путь выбрал Григорий Николаевич. Как историк он прекрасно понимал, что если где-то и возможна авторитарная власть, то только здесь, в бункере, где все на виду, где вся жизнь зависит только от того, в чьих руках окажется система жизнеобеспечения. И она стала принадлежать правильному человеку.
Катастрофа изменила характер многих людей. И Кошкин из милого профессора предпенсионного возраста, который никогда не мог повысить голос на студентов, превратился в жесткого и даже жестокого лидера. Он отдал контроль над жизнеобеспечением бункера человеку, безоговорочно верному ему, – бывшей методистке его кафедры Марине. Сам же начальник держал в своих руках полную и неограниченную власть. Его приказы не обсуждались. И после того, как трое перепуганных и бледных жителей убежища вернулись из карцера к обычной жизни, никто не мог даже помышлять о сопротивлении.
Впрочем, нет. Ведь был еще и третий случай.
Химик Алексей Кадкин с факультета естественных наук, надменный молодой студент, возомнил, что он умнее командующего убежищем. Еще до Катастрофы Леша был невыносимым человеком. Презрительно поджатые губы, холодные глаза за стеклами очков. Он нравился девушкам – и плевал на них. Сколько раз Марина видела, как ревели в коридорах его жертвы! Его прозвали Троллем («Точно, горное чудовище!» – хихикала Алексеева). Аня, коллега и подруга заместительницы начальника бункера, тоже испытала на себе очарование этого великолепно-высокомерного юноши. В день Катастрофы в бункер они вбежали вместе. Анна знала, что в этот день Леша должен был быть на историческом факультете. Она бежала против толпы, среди пылающего ада, и нашла его. Рискуя собственной жизнью, втащила перепуганного и потерявшего весь свой лоск парня через люк в убежище, и только там без чувств рухнула у стены.
Алексей оправился быстро. Его характер взял верх над условиями. Первым делом он довел до истерики Аню. Потом взялся за саму Марину, с которой они до Беды были злейшими врагами. Веселая, общительная девушка, готовая дружить со всеми сразу, на дух не выносила презрительной надменности Кадкина. Доведя Алексееву до белого каления, он решил, что ему, великолепному и неподражаемому, не пристало слушаться приказов начальства. Тем более он, химик, казался незаменимым человеком среди гуманитариев. Но Леша просчитался. Григорий Николаевич, измученный бессонными ночами, занятый поддержанием порядка в последнем пристанище, не стал церемониться с бунтарем и смутьяном. Первый скандал начальник выдержал с достоинством. Он вызвал Алексея на разговор, попытался доступно объяснить, кто главный в убежище и почему его стоит слушаться. Когда Кадкин публично заявил, что он плевать хотел на распоряжения старого идиота, командующий не выдержал. Был отдан приказ выставить негодяя на поверхность без химзащиты.
Его рвало кровью у люка бункера. За пару часов радиация сожгла его заживо. Это было спустя две недели после Катастрофы. Тогда любимый начальник был жив и здравствовал. Тогда еще никто не знал, что будет дальше…
* * *
«Шесть лет его нет с нами… Как нам до сих пор удавалось выживать?» – устало думала Марина, глядя на дверь, заграждающую тамбур и внешний люк. Тяжелый бронированный металл, выкрашенный грязно-зеленой краской, казался непробиваемой преградой. Только казался. «Когда опасность исходит не извне, а изнутри, дверь становится не преградой от внешнего мира, а решеткой собственного каземата. На сколько хватит лекарства? Как скоро начнется?» – думала Марина. Даже в мыслях она боялась произнести вслух то, что ее тревожило. Представляла, что случится в бункере. А вдруг – повезет? Повезло же единожды – из многих тысяч человек спаслась сотня. Вдруг – повезет?!
Марина еще раз огляделась вокруг. Верхний этаж бункера. Небольшое помещение, где должна была находиться комната дезактивации. Теперь туда складывали комплекты химзащиты, противогазы и обувь после каждой вылазки, дежурные относили их в техническую душевую, отмывали от грязи и пыли и складывали в кладовой. Дальше по коридору – кабинет начальства, где у двери стоит сменный часовой, медпункт… Заместитель криво усмехнулась своим мыслям. Ее очень забавляло то, что медпункт находится именно здесь. Но таково было решение Григория Николаевича… Дальше – ее собственный кабинет и одновременно спальня – непозволительная роскошь в стесненных условиях. Но ей было можно. «Если б вы знали, как много мне можно», – мрачно подумала Алексеева. В ее же кабинете хранились запасы лекарства, название которого толком не знала даже местная медик. И только непререкаемый авторитет, ее и Паценкова, позволял каждые полгода делать инъекции каждому жителю бункера. Марине доверяли. Свято доверяли… В мире анархии и хаоса доверяют тому, кто кормит и помогает выжить.
Второй уровень бункера был жилым: большой зал, разгороженный деревянными ширмами наподобие комнат. Там и жили обитатели бункера, одиноко, парами и семьями. Из «старой гвардии» – спасшихся из горящего корпуса – их оставалось пятнадцать. Теперь, со смертью Пети, – четырнадцать. Самые верные, самые преданные Марине, рассудительные, бывшие ученые – историки, философы и политологи. Профессорский состав – немолодые педагоги, спасавшие лучших из лучших или хотя бы тех, кто находился рядом, – давно уже погиб от радиации и от старости. Сейчас истинными хозяевами бункера были ребята, родившиеся в подземельях. Самому старшему из тех, кто никогда не видел солнца, недавно исполнилось двадцать – удалось спасти одну беременную студентку. Мальчик был объектом пристального внимания Марины – он, еще не родившись, получил большую дозу радиации, и был, по сути, местным мутантом – у него рос рудиментарный хвост, да и росло около пятидесяти зубов, в три ряда, как у философов. Ему первому Алексеева колола чудо-препарат…
Все эти новые жители бункера шестнадцати-семнадцати лет были похожи – намного ниже среднего роста, светловолосые, с блеклыми глазами с красно-коричневой радужкой, – и имели по сорок зубов – новая стоматологическая норма. У некоторых из них уже появились дети. («Мутировавшие дети…» – безрадостно подумала Марина.) Срок беременности у женщин сократился до шести месяцев, а недоношенные младенцы рождались и вовсе спустя четыре. Марина знала, что это означает. Новый вид, появляющийся под воздействием адской смеси радиации и препарата, должен был занять свою нишу в природе, отвоевать ее количеством и качеством.
«Когда наше спасительное лекарство закончится, мы будем плодиться, как кошки. Три месяца беременности – и получай, Москва, нового жителя. Только вопрос, кто это будет?»
Марине удалось убедить молодежь, не видевшую ничего другого, что в их внешнем виде нет ничего страшного. А «старую гвардию» – что новые мутации не опасны для здоровья и проявились как следствие эволюции в результате облучения родителей. И умоляла не пугать детей. Ее слушали. Пока слушали. Скрыть страшную правду, колоть последние капли препарата, давно уже просроченного…
Алексеева устало опустилась на пол у двери.
– Как же мне все это надоело! Почему меня черт дернул оказаться в ненужном месте, в ненужный час?! Почему мне не сиделось на кафедре в тот страшный день?! Сгореть заживо – больно и страшно. Но это – дело минуты, потом верная смерть, а здесь – агония, которая длится уже почти двадцать лет! – пробормотала женщина.
Выйти бы сейчас туда, за дверь, к мутантам, и пусть жрут, твари проклятые, чтобы не мучиться. «Или я их сожру…» – Марина хищно облизнулась, из горла вырвался хрип, похожий на рык страшного зверя.
Женщина вскрикнула, по лицу градом покатились слезы. Мысль, страшная, чужая, напугала ее так, что сердце пропустило несколько тактов и забилось, будто в агонии.
– Нет, нет, нет, это бред, это у меня от перенапряжения едет крыша… Я не хочу сходить с ума… – всхлипывала она, обхватив голову руками, скорчившись у внутренней двери бункера. – Меня надо изолировать, выгнать, кажется, наша затея проваливается, рушится, и мы все скоро свихнемся в этом гребаном бункере…
* * *
Два дня назад Михаил Чернов, старший разведчик бункера, и Марина сидели в ее кабинете, составляя план очередной экспедиции на поверхность.
– Думаешь, стоит отпустить ребят одних? – сомневался мужчина, потягивая из кружки морковный чай.
Алексеева задумчиво кусала кончик карандаша.
– Они были со мной в трех вылазках. Думаю, мальчики набрались достаточно опыта, чтобы отправиться в город самостоятельно. Я не могу сопровождать их каждый раз. Тем более из старших нас осталось восемь человек. В последнее время ходим только ты, я и Волков. Мы, увы, не вечны, Миш. Понимаю твое волнение. Да, тревожно, да, страшно. Но я отправляю их в сравнительно безопасный район. По дороге на юго-запад довольно сложно нарваться на реальные неприятности, мы этот район исходили вдоль и поперек. Проспект Вернадского широкий, проблемные дома на карте отмечены, на складах пока никого не завелось, надеюсь. За неделю едва ли там появятся новые мутанты, раз уж за двадцать лет не появились. Патронов дам достаточно, отстреляются, случись чего. В домах есть отличные квартиры, где можно пересидеть, если вдруг произойдет что-то непредвиденное.
– Да, ты, конечно, права. Ребятам пора начинать самим. Тем более, многие из старших давно уже выбираются сами, хотя бы Илья, он им ровесник, а года два уже поднимается без сопровождения, – согласился Михаил. – Предлагаю пойти поесть, а потом уже вызовем парней на инструктаж.
– До обеда еще двадцать минут. Пойдем-ка пройдемся, поглядим, все ли в порядке, а то мне график смен подписывать сегодня.
В бункере, как и всегда в первой половине дня, кипела бурная деятельность. Девушка в синем халате поверх камуфляжа мыла пол. Марина приветливо улыбнулась ей, кивнула часовым, спускаясь по лестнице на второй этаж.
В большом зале готовились к обеду. Дежурные расстилали на полу клеенку, раскладывали ложки и жестяные миски. Ответственные за уборку торопливо домывали полы в разных концах коридора. Опоздать на обед означало остаться голодным до ужина, поэтому каждый спешил поскорее управиться с делами. После обеда в убежище начинались занятия и личное время, занята была только вторая смена дежурных по кухне, которым вменялось вымыть посуду после обеда, помочь повару Валентине с ужином и накрыть стол в общей комнате. Убрать посуду и организовать завтрак на будущий день помогала третья смена.
Все это было записано на нескольких листах, висящих на стене. График дежурств составлял помощник начальника бункера, Василий Лозин. Он следил, чтобы все жители бункера, начиная с шестилетнего возраста, были заняты на общественно полезных работах.
Марина остановилась возле расписания, пробежала глазами по строчкам. Первая смена дежурила с десяти утра до двух часов дня. Вторая – с двух до шести, третья смена – с шести вечера до десяти утра.
Вся жизнь была строго упорядочена. Эту замечательную систему давным-давно придумал покойный начальник бункера, Григорий Николаевич Кошкин. Ему удалось ненасильственным путем установить порядок в убежище. С помощью верных ему людей руководитель составил строгий график питания, сна, пользования душевыми и регламентировал общественные работы.
День начинался в семь часов утра. В бункере включалось верхнее освещение. Все обитатели выстраивались в очередь к умывальникам и санузлу. На дверях висела табличка, предупреждавшая о том, что водные процедуры длятся не более двух минут на человека. Конечно, можно было копаться и дольше, но ровно в девять утра дежурные подавали завтрак. Кто не успел, тот опоздал. В половине десятого миски убирали. До двух часов дня продолжались общественно полезные работы. Давний советский принцип «Кто не работает, тот не ест» идеально сработал и в этот раз. Конечно, каждый мог отказаться трудиться на благо родного бункера. Но в этом случае тунеядец лишался обеда, а его фамилия появлялась в позорном списке, который висел на стене большого зала.
Закончить работу в срок также было в интересах человека. В два часа накрывали обед. После, с трех часов, те, кто был свободен от смен, получали личное время или посещали занятия.
В шесть садились ужинать. Потом отправлялись принимать душ. В десять ровно выключались лампы. В эти часы в бункере бодрствовали только дежурные по этажам, которые сменялись каждые три часа, и разведчики, выходившие в экспедиции.
Григорий Николаевич никогда никого не принуждал. Просто он сумел сделать так, чтобы каждый самостоятельно и добровольно принял упорядоченную систему жизни. Начальник бункера преуспел.
Нарушить внутренний распорядок означало подставить остальных жителей убежища. Поначалу не обошлось без недовольства. Однако когда несколько человек злостно нарушили дисциплину, волевым решением Кошкин оставил все население без обеда. После этого схема всеобщей трудовой повинности и внутреннего распорядка работала практически без сбоев.
Теперь Марина пожинала плоды хорошо отлаженного образа жизни, который уже не представлялся иначе. Она неторопливо обходила помещения бункера. От общего зала отходили два коридора. Один – тупиковый, где находились душевые, санузлы и техническая комната, разделенная на два блока; в первом мыли посуду, а во втором стояла большая ванна для стирки белья. К технической комнате примыкало помещение, где сушили выстиранную одежду. Оно отделялось стеной от котельной, и горячая вода напрямую поступала в большую батарею. Тут вытяжка работала на полную мощность.
Во втором коридоре находились генераторная, котельная и отсек фильтрации. За тяжелой гермодверью ряд ступеней уходил вниз, упираясь в маленькую комнату с решеткой. Алексеева в шутку называла это место «комнатой задумчивости». Это был карцер.
Наверх, в обход большого зала, вела маленькая лестница.
В этом коридоре дежурила особая смена, имевшая специальный допуск. В основном, это были старшие ребята или кто-то из «старой гвардии». Отсеки фильтрации убирала лично заместитель начальника бункера.
Марина вошла в санитарный отсек. Раковины были отмыты до белизны, на каждой лежал кусок мыла, которые исправно приносили с поверхности разведчики. На крючках висели посеревшие от старости, но чистые полотенца. Ответственные за уборку уже закончили на сегодня, только в техническом помещении продолжалась работа.
В большой ванне женщина вручную стирала рубашки. Она подняла голову, с трудом выпрямилась.
– Привет, – улыбнулась Алексеева. – Как ты тут?
– Нормально, только спина болит. Старость не радость, – засмеялась дежурная.
– Ксюш, ну если что, ты скажи, я что-нибудь придумаю. Пусть молодежь отдувается, ты свое уже отработала на благо нашего дома.
Исторический географ Ксения Андреевна Чернова была одной из тех, кто спасся из учебного корпуса двадцать лет назад, вбежав в бункер самой последней. Она сломала каблук, подвернула ногу и хромала. Мужчина в форме охранника почти захлопнул дверь, но вдруг увидел полные слез глаза несчастной. И приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы студентка протиснулась внутрь. Сзади послышались обреченные, полные ужаса крики тех, кто не успел. И Ксения до сих пор чувствовала себя виноватой в том, что она спаслась, а кто-то – нет.
С тех пор Ксюшка-хохотушка превратилась в серьезную женщину. Родила ребенка. Не изменив привычке носить юбки, одевалась как в прежние времена. Из каждой экспедиции Миша старался приносить жене обновку. И тогда на ее губах расцветала робкая улыбка, несмелая, вопросительная, а огромные глаза смотрели испуганно…
– Переживу. Нечего дедовщину устраивать, – ответила Чернова, возвращаясь к стирке.
– За это я вас всех и люблю! Спасибо тебе. И все же иди пообедай, ты свою смену уже завершила, – кивнула заместитель начальника и поторопилась дальше.
* * *
Спустя шесть лет после Катастрофы жизнь в бункере вошла в новую фазу. У поколения студентов подросли дети, и пятилетняя малышня носилась по всему бункеру, принося в застоявшийся быт новую радостную ноту.
На шестой год люди перестали так болезненно воспринимать смерть. Многие женщины умирали при родах, потому что у новорожденных малышей оказывались слишком большие головы.
Мужчины погибали в экспедициях, растерзанные монстрами, задыхались в подвалах, где порой скапливался газ, проваливались в темные ямы канализации, разверзшиеся под ногами.
Старшее поколение бункера, профессоров и преподавателей института, к шестому году практически всех сожрала лучевая болезнь. Свои последние месяцы они проводили в страшных мучениях, сгорая изнутри, но держались, улыбались, стремились поддержать молодежь. А молодежь повзрослела. Вчерашние студенты возмужали, заросли жесткой щетиной и очерствели душой. В мире, где правит смерть, иначе было не выжить.
Марина наблюдала, как менялись те, кого она знала со студенческой скамьи.
Ваня вытянулся, стал шире в плечах, камуфляжная форма удивительно шла ему, придавала неповторимый колорит. Из веселого студента он превратился в статного мужчину, но не изменил себе – он по-прежнему улыбался, шутил, смеялся, заряжая хорошим настроением уставшие души. Только на дне глаз, как и у всех, затаилась старая боль.
Изменился и Костя. В институте он казался совершенно неадекватным. Порой глупо шутил, издевался вовсю над гламурными барышнями, балагурил и развлекался. Парень стал старше. Погрустнел. Ожесточился. Ему, одному из лучших в команде разведчиков, приходилось нелегко. Слишком часто юноша стоял на пороге смерти, каждый раз чудом выкручиваясь из ее цепких объятий. Характер Константина стал тверже, решения – четче и жестче. Не раз выходя на поверхность в качестве командира группы, он мог пустить раненому товарищу пулю в голову, если под угрозой оказывалась безопасность отряда.
Стал другим и Миша. Суровый и сдержанный, как и прежде, он одновременно стал мягче, сострадательнее. Катастрофа поменяла парня в лучшую сторону, открыв то, что спало в нем раньше, – светлую душу, которой было тесно под сводами бункера.
Петя с каждым днем становился все грустнее, похожий на бледную тень. Он отмалчивался, выслушивал, но когда ободряюще сжимал ладонь товарища, становилось легче и спокойнее.
Марина знала, отчего ее мужчина постоянно молчит. Он мечтал о детях – но после Катастрофы оказался неспособным оставить после себя потомство. Глядя на улыбающиеся во все свои сорок зубов мордашки, он замыкался в себе, хранил в душе страшную боль, не смея пожаловаться. Часто смотрел в стену невидящим взглядом, будто созерцая что-то за пределами бункера.
Все они изменились. Стали другими, изменили идеалы и ориентиры. Но одно осталось неизменно – крепкая дружба и взаимопомощь, прошедшая сквозь годы испытаний и оставшаяся с ними до конца. Но каждый знал: если он будет представлять угрозу для бункера, если принесет в убежище заразу, сойдет с ума или станет ненужным грузом для группы разведчиков, друзья, не задумываясь, отдадут приказ стрелять. Для общего дела. Ради сохранения жизни в последнем пристанище…
* * *
В бункере прозвенел сигнал, собирающий всех на обед. Работники кухни вынесли несколько больших кастрюль с супом.
Алексеева взяла свою порцию и присела на ступеньках.
– Приятного аппетита, Марина Александровна! – желал ей каждый, кто проходил мимо. Женщина благосклонно кивала, оглядывая своих подопечных.
Малышни в бункере было мало. Уже прошли те годы, когда по убежищу вихрем носились дети. Все они выросли, вошли в тот возраст, когда сами могли становиться родителями.
«Старая гвардия» бункера держалась обособленной группой. Уже немолодые, все за сорок, бывшие студенты Гуманитарного института один за другим уходили в лучший мир. Их осталось всего тринадцать. Несчастливое число.
Основную массу населения составляла молодежь в возрасте от четырнадцати до девятнадцати лет. Большинство из них ни разу не было на поверхности. Разведчиками становились только самые бесстрашные и надежные. Их Марина выбирала лично, готовила, инструктировала, сопровождала…
Обед закончился. Дежурные собирали миски и уносили в мойку. Их смена заканчивалась.
Алексеева поставила тарелку на край клеенки и сыто потянулась. Сегодня ее ожидало много дел.
– Леша, подойди ко мне, – окликнула женщина молодого человека, одетого в синий халат рабочего смены.
– Да, Марин Санна? – отозвался он. У парня, несмотря на характерную внешность обитателя бункера, были очень приятные черты лица. Глаза горели жизнью и молодостью.
– Ты не предупредил Василия, что сегодня выходишь на поверхность? Почему ты на смене?
– Предупредил. Только сегодня все заняты, некого поставить. Да я справлюсь! – беспечно махнул рукой Алексей.
– Справишься, не справишься, что за самоуправство? Ничего, без тебя посуду помоют. Через два часа мы с Михаилом ждем тебя в моем кабинете на инструктаж. Василий! – Марина жестом отпустила молодого разведчика и окликнула помощника начальника бункера. – Мне за тобой все смены проверять придется, что ли? Я же просила не назначать дежурств тем, кто совершает вылазки. Ты хоть понимаешь, куда отправляются ребята?!
– Понимаю. Извини, проглядел. Исправлю, – неконфликтно согласился мужчина. Ссориться с Алексеевой было опасно. Все же большая часть «старой гвардии» была на ее стороне.
– В восемь жду у себя с графиками смен, – бросила на ходу Марина.
Возле лестницы, ведущей на верхний ярус, располагалось еще одно большое помещение. Там была оборудована кладовая, где хранились все запасы бункера, начиная от одежды и заканчивая консервами.
– Привет, Илья, – крикнула Марина, закрывая за собой дверь.
Молодой человек поднялся из-за столика в углу, отложил книгу.
– И тебе не хворать, – отозвался он.
Илья Оганян, единственный из младшего поколения, кто был приближен к «старой гвардии», заведовал складом. Парень оказался весьма талантлив. Он вел книгу учета, поддерживал порядок на полках и отчитывался лично Алексеевой.
– Ну что, ты посмотрел, чего у нас не хватает? – поинтересовалась заместитель начальника, присаживаясь на стул.
– Само собой, – самодовольно усмехнулся кладовщик. – Вот.
Следующий час Марина и Илья просматривали книгу учета и пересчитывали содержимое полок. Наконец женщина поднялась, взъерошила пальцами волосы.
– Все не так плохо, – улыбнулась она. – Спасибо тебе.
* * *
Марина и Михаил склонились над картой, делая пометки карандашом.
– У нас опять кончается мыло и бумага. Как думаешь, вот тут, – женщина провела ногтем черту прямо на пересечении пронумерованных квадратов, – что-то еще можно найти?
– Так наши еще полгода назад на складе захоронку сделали, там и мыло, и тряпки всякие, типа простыней. Рядом была прачечная, на нее-то точно никто не позарится, – ответил Чернов, обводя нужный дом.
– Кто-нибудь исследовал эти три здания? – поинтересовалась Марина, помечая крестиками отдельные строения.
– Там ничего нет. Обычные магазины. Лучше давай думать, где можно взять консервы? У нас осталось не так много.
Алексеева нахмурилась. Военное хранилище, до которого разведчикам бункера удалось добраться первыми и надежно его замаскировать, спасло от голода жителей последнего пристанища почти на двадцать лет. Тушенка и рыбные консервы, в жестяных банках, залитых солидолом, могли храниться вечно, они были сделаны на совесть. Там же обнаружились несколько ящиков с новыми автоматами Калашникова и индивидуальные комплекты химзащиты. Эти склады, вместе с магазинами и подвальными кладовками, стали золотым дном для разведчиков. Но в последнюю вылазку они забрали оттуда последние полсотни банок, и перед Мариной и Мишей стояла задача найти способ пополнить запасы бункера.
– С каждым годом становится все сложнее. Даже то, что еще может храниться, скоро придет в негодность. Надо что-то выдумывать. Перейти на рацион без мяса, например. Или попытаться наладить контакт с метро для обмена, – задумчиво проговорил мужчина, глядя на карту.
– Не паникуй. Не о том сейчас думаешь. На разведку мы с тобой пойдем вместе, а ребята пусть вскроют тайник и принесут сюда все, что вы отложили про запас. Этого должно хватить на некоторое время, – оборвала его Марина.
В дверь постучали. Алексеева поднялась.
– Проходите, – пригласила она стоящих на пороге ребят. – Все в сборе. Алексей, Володя и Никита. Сейчас начнем инструктаж, вам скоро выходить.
Пока Михаил отмечал на карте маршрут, Марина успела повторить молодым разведчикам традиционные наставления.
– Условный стук «три-один-три». Не забудьте. Без него в бункер не пущу. От маршрута не отклоняться. Идите строго по проспекту, в дома не заходите. На карте красным помечены опасные участки. Будьте внимательны. Фонари не включайте. Если встретите людей, постарайтесь не вступать в контакт. Условный сигнал метро, общий для всех разведчиков, – три круга фонарем по часовой стрелке. Если вдруг случится что-то и вам нужно будет пересидеть опасность, выбирайте только те дома и квартиры, где есть условное обозначение. Они проверены и сравнительно надежны. Дойдете до склада, вскроете тайник и немедленно возвращайтесь. Расчетное время – девять часов. Вполне хватит, чтобы сходить туда и обратно. В целом, я даю вам двое суток на случай непредвиденных обстоятельств, после этого высылаю поисковый отряд. Ни в коем случае не разделяйтесь. По возможности не используйте оружие, лучше пересидите. Противогазы не снимать, химзащиту не расстегивать. Другие здания исследовать не надо, ваша задача – дойти до места назначения и вернуться обратно с припасами. На выходе и входе будьте внимательны, «философы» появляются сверху, со стороны парковки. Ну, что я с вами, как с маленькими. Сами все без меня знаете. Это ваша первая самостоятельная экспедиция. Будьте осторожны. Михаил, у тебя все готово? Сверим часы. Сейчас без пятнадцати девять. Ровно в девять вечера выходите. Помните: рассветает в семь утра, следите за временем. Вопросы есть? Нет? Замечательно. Идемте.
Заместитель начальника бункера сделала несколько пометок в толстой тетради и вышла из кабинета. Следом за ней зашагали и разведчики.
Алексеева повернула в замке ключи и вошла в оружейную. Пересчитала автоматы, сложенные у стены.
– Всего двенадцать. Практически в каждую вылазку мы лишаемся одного, а то и двух. Оружие берегите. Патроны тоже постарайтесь экономить. Но без фанатизма. Если ситуация потребует стрелять, не жалейте, раздобудем еще. Главное – ваша безопасность, – сказала Марина, выдавая ребятам запасные рожки.
Женщина вытащила из ящика три комплекта химзащиты, светло-зеленые резиновые плащи, застегивающиеся между ног наподобие штанов, высокие «берцы» и противогазы.
– Комплект фильтров уже лежит в сумках. Вам этого хватит, – кивнула женщина на прорезиненные рюкзаки, стоящие у двери.
Через десять минут одетые разведчики стояли перед гермодверью.
– Ну что же, все готовы? Все, что сказала вам Марина Александровна, помним. Будьте осторожны, постарайтесь без глупостей, – напутствовал Михаил, записывая в тетрадь фамилии и выданные средства защиты.
Алексеева кинула взгляд на наручные часы.
– Время. Ну все, ребята, удачи!
Алексей улыбнулся, махнул рукой дежурным.
– Не волнуйтесь, Марина Александровна! Мы не подведем! Спасибо за доверие! – по-военному четко ответил он.
Разведчики натянули противогазы.
Гермодверь захлопнулась за их спинами.
Чернов положил руку на плечо женщине.
– На тебе лица нет. Не переживай. Они не первые, все когда-то начинали самостоятельно. А вспомни нас с тобой, мы вообще отправились черт-те куда, одни, не зная, что нас ждет.
– Они все мне как дети. Особенно Леша. Правильный мальчик, хороший. У него может быть неплохое будущее. Я волнуюсь. Никита вот никогда не отличался особенной рассудительностью. Мало ли… Ладно, хватит. Идем, – вздохнула Марина.
Очередной день подземной жизни клонился к завершению. Заместитель начальника бункера, убежденная атеистка и материалистка, подняла голову вверх, глядя на потемневший от времени потолок.
– Господи, если Ты есть, помоги нам…
* * *
Дверь открылась, толкнув Марину под лопатки. Высунулась бледная физиономия с красными глазами. Улыбка в сорок зубов, веселый юношеский взгляд.
– Марин Санна, все в порядке? Вы чего? – удивленно спросил дежурный, глядя в залитое слезами лицо начальницы.
Алексеева уже взяла себя в руки.
– Все в порядке. Ногу подвернула. Почему покинул пост? – сурово спросила она, отерев лицо рукавом камуфляжной куртки.
– Так я услышал, вы тут кричали, думал, может, случилось чего? – невинно захлопал глазами мальчик.
– Ничего. Если бы случилось что-то серьезное, включили бы сигнал тревоги. Займи свой пост и больше не смей открывать внутреннюю дверь до конца дежурства без специального распоряжения.
Марина встала. Ее мелко трясло.
– Марин Санна, страшно… – Мальчишка стыдливо опустил глаза.
– Чего страшно?
– Так там… Это… Мутант и Петр Василич…
– Чего? – удивленно спросила Марина.
– Так не убрали тела, вашей команды не было, а Андрей Савельич велел не убирать…
– Идем, – кивнула женщина.
В тесном тамбуре между внешней и внутренней дверью пахло кровью, паленой шерстью и каким-то особым запахом мутанта, похожим на смрад немытой клетки в зоопарке. К нему примешивался другой, особенный, знакомый с далеких студенческих лет – запах старых книг. «Похоже, обитают они по-прежнему в библиотеке корпуса», – подумалось Алексеевой.
Петя, точнее, то, что от него осталось, лежал в углу, лицом кверху. Его голова, поседевшая, кудрявая, была неестественно запрокинута, разбитые очки свисали на одной дужке. Довоенные очки. Старые, царапаные. Особая Петина гордость.
Лицо мужчины совсем не изменилось. С тех пор, как Марина раздобыла ящик препарата из лаборатории, старение не касалось жителей бункера. «Это все радиация, не стоит волноваться», – усмехалась Марина, когда Ксения, ее подруга, в очередной раз лезла с расспросами, почему в сорок они обе выглядят на двадцать. Знала б ты правду, Ксюшенька… Разве что волос у Петра Васильевича поубавилось… А на лице застыла гримаса боли и первобытный ужас. «А не стоило, Петенька, не стоило их бояться. Не испугался бы – остался жить…» – мысленно попеняла умершему мужчине Марина.
– Кирилл, пойди за нашими, тела – в туннель, к завалу. Петра похоронить тихо, людей наедине с покойником, – страшное, чужое слово резануло по ушам, отозвалось мурашками по спине, – не оставлять, никому не показывать. Мутанта оставить у завала, тоже втайне, огородников наших не пугай, прикрой тварь тряпочкой. Я посижу, пойди, позови кого-нибудь из наших, старших.
Огородниками называли обитателей бункера, трудившихся на третьем, самом нижнем этаже бункера. Там выращивали картошку и свеклу. День и ночь светили маломощные ультрафиолетовые лампы. Крохотные клубни вызревали в земле, не страшась насекомых. И без инсектицидов, в земле бункера мелкой твари не водилось. Недоумевали – что ж это, под стены не пролезают?
«Еще как пролезают. Только дохнут, не успев мутировать до размеров человека, как на поверхности», – думала Марина. И молчала. И кто бы знал, когда веселая, неугомонная Маринка, которую усадить и заставить замолчать можно было только интересной книжкой, стала вдруг мрачной, суровой и жесткой. И что творилось у нее в душе.
На нижнем этаже бункера проходила ветка Метро-2. Она тянулась на северо-восток, в сторону Кремля, и дальше, на юго-запад, к военным базам, где пересекалась с еще одной линией, идущей от Парка Победы. Со стороны Раменок, метрах в двухстах от станции-бункера, темнел завал. Обитателей последнего подземного пристанища чудом не затопило двадцать лет назад – грунтовые воды текли почти параллельно туннелю, небольшой тектонический сдвиг после взрыва – и все, хана, последний путь. Со стороны Центра стояли гермоворота, массивные, мощные. И не открывающиеся со стороны бункера. Нужные, полезные в этой жизни ученые – физики, химики, геологи, медики, даже если и выжили в корпусах соседнего МГУ, то все остались там, по ту сторону ворот. Если еще остались. Что там – никто не знал. Их, никому не нужных в послевоенном рухнувшем мире, замуровали в полной изоляции подыхать. Но они жили. Вопреки всему – жили.
Марина размышляла, вспоминала. Давно-давно, двадцать лет назад, они с историческим клубом отправились в поход. Хлестали осенние дожди, мокрая одежда не просыхала у костра. Тогда девизом стала фраза «Будем превозмогать!». Эх, знали бы они все, что мокрая одежда – всего лишь мокрая одежда, и когда-нибудь покажется она самым незначительным, самым легкопреодолимым препятствием в этой череде превозмогания…
«Интересно, хоть кто-то выжил из тех, кого я знала раньше?» – в который раз за все эти годы подумала Алексеева.
– Ты прости меня, Петя… – шептала она, глядя на изуродованное, искалеченное тело. – Прости, что подвела, что подставила, я же знаю, ты меня спасал, потому и погиб. Ты возмужал за эти годы. Стал совсем другим. Прости меня за то, что говорила двадцать лет назад. Прости, если что-то не так говорила недавно. Ты мне дорог, очень дорог. Петенька, Петя… Но я тебя не любила. Привязалась, но любила не тебя. Женьку любила. И сейчас люблю, ты ж теперь умер и сам все видишь и знаешь, лучше всех нас знаешь. И про нашу авантюру знаешь теперь, наверное. Если бы ты чудища не испугался, оно бы само от тебя летело, поджав хвост. Они такие вещи чуют. Мы сами еще не поняли, не осознали, кто мы такие есть. А они уже все поняли. И ты понял. А Жени моего уже в живых нет. Поди, Симферополь разбомбили в первую очередь, столица же… Петя, сколько я тебе всего сказать не смогла. Не поведала нашей тайны, а ты мог и должен был знать. Я расскажу тебе… Послушай…
Шепот Марины прервал тройной стук во внутреннюю дверь.
– Марин Санна, мы чудище забрать и Петра Васильича, – раздался из-за двери голос Кирилла.
«Держится мальчик. Дети бункера к смерти относятся проще. В мирные дни кто-нибудь согласился бы с разделанным на кусочки трупом оказаться в тесной комнате? Да и «философ» мало похож на Телепузика. Мы меняемся. А их генофонд, их полезное по нынешним меркам наследство – притупленные эмоции».
– Кирилл, прикрой монстра тряпкой. Несите его к завалу, огородников не подпускайте, панику не сейте. Труп Пети – в мешок, похоронить у завала.
– Марин Санна, так ведь запрещено хоронить в бункере, тела не разлагаются толком, это ж так скоро тут кладбище будет.
– Это лично мой приказ. И пусть Паценков попробует его оспорить. Выполнять, – устало ответила Марина. – Я подежурю. Свободны.
В тишине между дверями хорошо было размышлять и вспоминать. Алексеева вспоминала, как совсем молоденькой студенткой оказалась не в нужном месте, не в нужный час…
* * *
Всеобщая паника улеглась только спустя две недели. Первые дни в бункере были кошмарны, просто катастрофически ужасны. Перепуганные студенты жались у стен группками, преподаватели и сотрудники не могли установить порядок. В подземельях стояла невыносимая духота – на поверхности несколько дней подряд пылали пожары.
– Марина, вы-то что думаете? Когда уже обратно?
Один из студентов, тихонький отличник Вася, перепуганный до смерти, вымазанный землей и кровью, осторожно тронул девушку за рукав. Он был студентом на кафедре, которую курировала девушка.
Алексеева подняла усталые, заплаканные глаза.
– Вась, я не знаю. Ты думаешь, после того, что случилось, мы выживем и выберемся? Страшно…
Сквозь толстые стены бункера внешние звуки не проникали. Студенты сидели на втором этаже, у двери дежурили преподаватели и один из сотрудников охраны.
Поначалу было очень тяжело. Два дня ничего не ели, нужду справляли за углом. Запасы влажных салфеток быстро кончились, драгоценная, на вес золота минералка, чудом сохранившаяся в чьих-то сумочках, подходила к концу. Григорий Николаевич со старшими коллегами быстро сориентировался в ситуации и в спешном порядке исследовал бункер. Запасы консервов и тушенки были немаленькими, но прокормить сто пятьдесят человек спасшихся студентов, аспирантов и сотрудников долгое время было невозможно. Нужно было устанавливать единое командование.
На второй день раздали сухой паек – банку рыбных консервов и по два хлебца на человека. По кругу ходила чашка с застоявшейся, чуть горьковатой водой из найденной канистры.
Каждый час в разных концах большого зала бункера вспыхивали истерики, лились слезы, сбивались в кровь кулаки о бетонные стены. Запасы транквилизаторов в походном чемоданчике врача заканчивались, буйство грозило выйти из-под контроля.
А на третий день прозвучало страшное слово «смерть». Одна из девчонок, видимо, наглоталась стеклянной пыли, когда трескались окна. Ее рвало кровью, бедняжка непрерывно кашляла. Медик оказалась бессильна. Через час девушка скончалась.
В стенах бункера вновь запаниковали. Кто-то кричал, матерился в голос. Девочки плакали.
Марина сидела у стены на корточках, сжавшись, съежившись в комочек, и боялась поднять голову.
Бесконтрольная массовая истерика нарастала. Среди всего этого гомона и крика прогремел выстрел. В замкнутом помещении хлопок «калашникова» прозвучал неожиданно громко. Воцарилась тишина.
На бортике, шедшем вдоль стен, стоял Григорий Николаевич. В его руке дымился автомат. Заведующий кафедры поднял мегафон, и по убежищу раскатился его голос.
– Немедленно призываю к порядку! Прекратить панику и истерику! На нижних этажах бункера обнаружены рельсы линии Метро-два. Мы отправим отряд и попросим помощи. Нас спасут.
И будто в подтверждение его словам снизу загромыхали стыки рельс, раздался гудок.
Марины в этот момент в зале не оказалось. Она, перепуганная, при звуке выстрела побежала, не разбирая дороги, и не заметила, как попала на нижний ярус бункера. В кромешной тьме, дезориентированная, трясущаяся от страха, девушка вдруг увидела мощный луч прожектора. По наитию она спряталась в нише в стене и постаралась не дышать.
На рельсах показалась моторизированная дрезина, яркий луч прожектора облизывал стены.
Вниз уже торопливо спускались Григорий Николаевич и двое факультетских сотрудников.
С дрезины соскочили три человека с автоматами наперевес, в военной форме.
Смысл беседы ускользал от Марины. Ее перегруженный мозг просто отказался воспринимать информацию. Словно из-под воды до нее долетали гулкие, оборванные фразы:
– …фильтры в этом бункере не работают. Именно поэтому вам удалось сюда пробраться. Технический персонал мы вывели еще три года назад, когда здание НИИ выкупили под создание института. Система жизнеобеспечения вышла из строя и восстановлению не подлежит. Радиация постепенно проникнет в убежище, и вам от нее уже не спастись. Мы завалим туннель. Со стороны Центра предупреждены, что бункер заражен, поэтому гермозатвор они не откроют. Система связи отсутствует, так что не пытайтесь выйти на контакт. Можете попробовать выжить, но мне очень сомнительно, что у вас получится, – сухо изложил человек с четырьмя звездочками на погонах, держа Григория Николаевича на прицеле.
– Но там же люди! Там дети! – крикнул начальник бункера.
– Я повторяю еще раз. Радиация может распространиться по правительственной ветке, поэтому мы должны взорвать этот туннель, – отрезал мужчина.
– Мы все погибнем! Неужели вам мало жертв?! Попросите университетских впустить нас, мы их коллеги!
– Коллегами вы были в мирное время. Теперь силы ученых нацелены только на выживание. Вы все гуманитарии, ничего не умеете. Кормить лишних людей – пустая трата времени и ресурсов. Если кому-то понадобится написать историю, это сделает и физик, а вот вы никогда не сможете разработать новые лекарства и запустить генераторы. Лучше вам сдохнуть сразу и не мучиться, – хладнокровно посоветовал военный.
– Пожалуйста, помогите нам, не бросайте! – беспомощно умолял Григорий Николаевич.
Вдруг у одного из сопровождавших начальника сдали нервы. Пальцы сами нажали на спусковой крючок. К счастью, пули просвистели мимо. Военные тотчас вскинули автоматы и открыли ответный огонь. На поражение.
Девушка осторожно высунулась из своего укрытия. Двое сотрудников факультета лежали на шпалах лицом вниз. Григорий Николаевич отступил на несколько шагов, закрывая глаза от слепящего прожектора.
– Не надо! Я прошу вас, я умоляю вас, помогите нам, просто спасите нас, откройте гермоворота! Мы готовы сделать все что угодно, только пожалуйста, не надо изоляции! Нам не выжить! – беспомощно уговаривал заведующий.
– Мне плевать. Вы – биомусор, чем раньше сдохнете – тем вам же лучше. Сможете выжить – флаг в руки, значит, мы ошиблись. Дела правительства – не вашего ума дело!
Григорий Николаевич застыл, осененный внезапной догадкой.
– Правительства больше нет! Город заражен радиацией, на поверхность не подняться еще много лет, а вы просто бандиты! – крикнул он.
Эхо скакало от стены к стене, словно мячик.
– Какие догадливые. Даже жаль. Хочешь жить – стой на месте! Вам и так очень повезло, в хозотсеке на верхних этажах – противогазы, химзащита и фильтры. На всех не хватит, но можете попытать счастья. Жратвы хватит на пару месяцев, а там, может, одумаетесь и перестреляете друг друга сами, чтобы не мучиться. В капитанской рубке есть оружие и радиоаппаратура. Если повезет – наладите. И заметь, мужик, мы сегодня добрые, ничего не стали забирать.
– Я доктор исторических наук, профессор, а не мужик! Помогите нам! Здесь дети! Они ни в чем не виноваты.
– Профессор – х… – срифмовал военный. – Дерьмо ты, а не профессор. На кой хрен вы, историки, нам нужны? Что вы умеете? Да ни черта.
– Всего два дня прошло! Какого лешего вы так озлобились?! Вы можете нам помочь! – крикнул заведующий.
– Мы всегда такие были. Тьфу, святоша, мля. А теперь отвали! – Военный толкнул Григория Николаевича прикладом, и тот со стоном упал на рельсы. Дрезина тронулась в сторону Раменок, где ветка соединялась с той, что шла к Кремлю. К спасению. Или все же к смерти?
В туннеле глухо громыхнуло, казалось, весь бункер содрогнулся. Григорий Николаевич сел на рельсах, глядя, как в луче карманного фонаря из туннеля выбиваются клубы пыли. Мужчина выругался. Потом еще и еще. Обернулся на грохот. Руки Марины соскользнули по холодному металлу, девушка полетела из ниши вниз, на рельсы. Григорий Николаевич, вскочив, подхватил ее под локоть.
– Все слышала?
Марина торопливо закивала. Она была испугана, бледна, губы прыгали – казалось, девочка вот-то заплачет.
– И что мне с тобой делать? Расстрелять, выставить наружу? Ты же понимаешь, что никто об этом не должен знать…
Марина не выдержала и заревела.
– С другой стороны… – Григорий Николаевич будто беседовал сам с собой. – Мне сейчас как никогда нужен помощник. А с тобой мы сработались. Ты верная, ответственная… Ты будешь мне помогать, поняла?
– Поняла… – прошептала Марина.
До нее наконец доходил ускользнувший смысл беседы военных, взорвавших последний туннель к спасению, и заведующего.
Фильтры бункера…
…На следующий день Григорий Николаевич и несколько студентов отправились осматривать завал. На сотом метре чернела груда обломков вперемешку с землей. Под ногами хрустела бетонная крошка, в воздухе до сих пор стоял тяжелый пыльный запах.
В завал уходили рельсы, путь к спасению и завершению изоляции. Новые жители убежища стояли у земляной стены и молча смотрели на непреодолимую преграду. Лучи фонарей облизывали полукруглые своды.
– Надо бы копать, – мрачно подвел итог Кошкин, снимая с плеча саперную лопатку.
– Бесполезно, – мрачно возразил Ваня Волков, студент-историк, рослый парень, заросший за несколько дней под землей темной щетиной.
– Надо попробовать, – повторил самопровозглашенный начальник.
Григорий Николаевич первым воткнул лопатку в нагромождение обломков, подавая пример.
Несколько часов подряд студенты разбирали казавшуюся бесконечной земляную стену, но не продвинулись дальше полуметра, лишь сбили руки в кровь, пытаясь вытащить крупные куски бетона.
Две плиты упали друг на друга и встали вертикально, перегородив проход. Копай – не копай, бесполезно. Без специальной техники с места не сдвинешь.
– Кажись, докопались, – печально заметил Ваня, отирая со лба пот. На его лице остались грязные разводы, волосы были густо припорошены пылью. Парень был похож на шахтера-рудокопа, не хватало каски и вагонетки. Волков сплюнул на пол и в сердцах швырнул лопату в стену.
– Докопались, – подтвердил Кошкин, глядя перед собой. Задумчивый, растерянный, руководитель чувствовал себя старым и никчемным. – Без экскаватора тут не обойтись. Да только вот где его взять теперь…
Последний возможный путь к спасению был отрезан. Остался только гермозатвор, стальная стена, спрятавшая их последнее пристанище от остального мира…
* * *
«Тук-тук-тук». Марина вздрогнула, вынырнув из своих мыслей. Внутренняя дверь. Слава богу.
– Приказ выполнен, Марин Санна. Все в порядке. Петра Василича закопали в завале, монстр ваш там же валяется, под тряпками. Никто не узнал.
– Молодец, Кирилл. Занимай свой пост. Через полчаса пришлю смену.
– Марин Санна…
– Ну? – Алексеева нетерпеливо повернулась.
– Марин Санна, что с разведчиками нашими? С братиком моим что, с Лешкой? – спросил Кирилл, опуская взгляд.
Женщина вздохнула. В такие моменты она проклинала себя и весь мир. Терять своих близких – дико больно. Сказать об этом – тяжело. А сообщить о смерти чужого родственника – невозможно и вовсе.
– Леши больше нет. Его сожрал «философ». Прости, Кирюш… Мне очень жаль.
Марина так и не смогла встретиться с мальчиком глазами. Почему-то она не сразу вспомнила, что это – младший братец разведчика Леши. Пятнадцатилетний юнец Кирилл.
– Марин Санна, почему так случилось? Почему он, почему он погиб? Мы же сироты, у нас никого нет…
– У вас есть я, Кирюш. Я помогу. В любой беде.
Слова звучали глупо, странно. Да и мир, в котором не осталось и трети вещей, которые обозначались прежними словами, не мог доверять такой эфемерной субстанции… «Глаголом жечь сердца людей» безвозвратно кануло в прошлое. Теперь это был мир действия, мир жестокого конкурентного выживания. «Допрыгался, царь природы?» Мир четырех стен, мир, где нет неба. Этого ли ты хотел, человек?
Кирилл понуро поплелся к внешней двери. Да, эмоции притуплены, иначе в этом бункере все бы давно сошли с ума, но ведь и у волка есть чувства, чувства любви и верности. «А мы… Мы хуже волков…» – скользнула чужая, отрешенная мысль. Марина закрыла внутреннюю дверь и медленно побрела в сторону медпункта. Ей еще нужно было проведать Ваню.
