Глава седьмая
Дети и динозавры
Завучем в школе номер 57 был мужчина, что вообще-то редкость в нашем эмансипированном образовании. Молодой, в красивых очках, весь какой-то модный, похожий на успешного предпринимателя, а не на учителя. Но на гостеприимстве это не сказывалось – на столе стоял самовар, ставший безумно модным в последние годы, в вазочках лежали конфеты, печенье, зефир.
– У нас очень известная, очень заслуженная школа, – приговаривал завуч, пока мы с Михаилом пили чай. – С долгой и славной историей. Математическое образование у нас одно из лучших в стране, а на самом деле – в мире.
– Наверное, учится много детей-кваzи? – спросил я.
– Кваzи? – Взгляд завуча метнулся к Михаилу. – Да нет, не слишком. К сожалению, дети-кваzи очень редко сохраняют интерес к математике. Но вы не подумайте, у нас нормальная школа, кваzи среди учеников есть и отношения в коллективе дружеские, без всяких… э… предрассудков… хотя преподавателей-кваzи, к сожалению, нет…
– Я просто знаю одного мальчика-кваzи, – сказал я. – Брат моей знакомой. Возвысившись, увлёкся математикой. Можно…
– Конечно, конечно, – обрадовался завуч. – Математика – это та наука, в которой за последние годы кваzи заняли большое… достойное место. Дайте знакомой мою визитку…
Он протянул мне карточку, потом осторожно спросил:
– А вы будете… вдвоём выступать? Обычно приезжал один… специалист…
– Мы вдвоём, – сказал я. – Эксперимент такой. Будет способствовать лучшему усвоению материала.
– Я могу посидеть здесь, – сказал Михаил. – Вообще-то у нас ещё дела, я поехал с Денисом просто за компанию.
– Нет-нет! – быстро сказал завуч. – Это очень правильно, очень хорошо. Выступайте вдвоём. Вы уже читали лекции перед детьми?
– Было пару раз, – признал я.
– У нас младшие классы, с первого по четвёртый, – напомнил завуч. – Вы не поверите, но до сих пор иногда попадаются первоклассники, которые совершенно ничего не знают про восставших, про возвысившихся. Родители почему-то не считают своим долгом говорить с детьми о смерти и воскрешении, думают, что улица сама всему научит, но вы же понимаете, как учит улица… – Он замялся, но всё-таки добавил: – Так что могут быть какие-то комплексы, нестандартные реакции… вы уж не обижайтесь, если что.
– Я вообще ни на что не обижаюсь, – сказал Михаил.
В актовом зале шумели, болтали и вертелись в креслах полторы сотни учащихся младших классов. Может быть, они все и были математическими гениями, раз уж их зачислили в прославленную школу, но вели они себя как самые обычные дети.
На моё появление школьники отреагировали вяло, а вот Михаила встретили восторженным гулом.
Ну или не очень восторженным, поскольку я совершенно явственно услышал произнесённое тоненьким голоском:
– Кваzюк!
Мы прошли на сцену, завуч поднял руку, призывая к тишине.
Зал потихоньку угомонился.
– Дети! Сегодня у нас традиционная ежегодная лекция по смертному воспитанию, – сказал завуч. – Провести её к нам приехал дознаватель… э… смертных дел Денис Симонов. И его коллега, полицейский-кваzи Михаил… э… Бедренец. Тема очень важная, очень деликатная, не со всеми родители об этом говорят, но вы уже большие умные детки и должны… в общем – слово нашим гостям!
Раздались бодрые аплодисменты, сквозь которые опять кто-то пропищал:
– Кваzюк!
Завуч сделал вид, что не услышал.
Я сменил его у маленькой трибуны, завуч и Михаил присели за стол чуть в стороне.
– Дети! – сказал я. – Вы знаете, конечно, что все люди – разные. Пока вы были маленькие, вы на это и не обращали внимания, но потом стали задумываться. Есть среди людей живые, а есть и мёртвые. Но и мёртвые не одинаковы! Тех, кто только что восстал после смерти, мы называем восставшими. Они мало что понимают, напуганы и могут на вас напасть. Поэтому восставших надо опасаться, даже если это ваши мамы и папы или бабушки и дедушки. Но потом восставшие приходят в себя и становятся кваzи-людьми, или просто кваzи. Вот как мой серенький приятель.
Зал отреагировал напряжёнными смешками.
– Скажите, у кого из вас есть мёртвые родственники? – спросил я.
Девочка в первом ряду тут же потянула руку.
– У меня есть мёртвый дедушка, – сказала она и гордо оглядела зал. – Только он совсем мёртвый, он попросил его сжечь. А бабушка ещё живая. Она говорит, что дедушка всегда был дураком, и хочет восстать. Она носит специальный браслет, который просигналит, когда она умрёт. Тогда её надо будет крепко связать и отвезти в больницу.
– Очень правильная бабушка, – сказал я. – Потому что носит браслет.
– А вы мёртвых убивали? – выкрикнули из центра зала. Кажется, тот самый голос, который обзывал Михаила.
– Случалось, – сказал я. – Если восставшего вовремя не передать… в больницу… он становится опасным. Иногда, к сожалению, приходится его совсем убивать.
– Голову отрубать? – продолжал допрос ребёнок. Теперь я его разглядел – пухлощёкий, нагловатый молодой человек лет восьми.
– Верно, – сказал я.
– А кровь идёт?
– Немножко. – Я поморщился. Ситуацию надо было переламывать. – А у тебя есть мёртвые родственники?
– Да, – ответил мальчик. – Мама под машину попала, она теперь в резервации, – и он добавил, уже явно обращаясь к девочке: – В больницу мертвяков не отвозят, они же не болеют. Их выгоняют из города, и они там ходят и на всех бросаются. У-у-у-у! – Он потряс руками со скрюченными пальцами.
– Ну вот, – дождавшись, пока стихнет смех, сказал я торопливо, – мы немного посмеялись, а теперь поговорим о главном. Что надо делать, если вы встретили восставшего?
– Бежать надо! – твёрдо заявил настырный мальчишка. – Быстро и далеко! А потом звонить в полицию. Или просто взрослым рассказать.
– Совершенно верно! – сказал я. – Никогда не пытайтесь разговаривать с восставшими, не позволяйте им дотрагиваться до вас, вообще приближаться. Даже если вы видите, что восставший схватил вашего любимого щеночка или кролика – всё равно надо быстро-быстро убегать!
Зал погрузился в молчание, осмысливая такой ужас – щеночек в руках у восставшего.
– А котёночка? – спросил мальчик и гадко ухмыльнулся.
Я с тоской подумал про классические английские школы, где в ходу были телесные наказания.
– Котёночка тем более, – сказал я. – Восставшие котят не едят.
Неожиданно Михаил встал и подошёл ко мне.
– Не совсем правильно, Денис, – сказал он. – Восставшие едят кошек. Только их куда труднее поймать.
– А вы ели кошек, когда были мёртвый? – спросил мальчик.
– Вполне возможно, – спокойно сказал Михаил. – Восставшие едят любую живую органику. Насекомых, червей, мышей. Но, конечно, упитанный мальчишка им больше по вкусу. Так что я советую при встрече с восставшими не стараться показать себя таким остроумным, даже если на тебя с восхищением смотрит соседка по парте.
Мальчишка стал пунцовым и быстро сел.
– На самом деле, – продолжал Михаил, – смерть всегда волновала людей. Волновала и пугала. Люди гадали, есть ли там, за смертным порогом, что-либо? Или только темнота и пустота? Верящие в Бога надеялись, что после смерти попадут в рай. Или вновь родятся другими людьми, кроме тех, конечно, кто плохо себя ведёт. Те родятся щенками, котятами или дождевыми червяками.
Зал весело зашумел.
– Мультик про Питера Пэна все видели? – спросил Михаил, не теряя инициативы. – Помните, там Питер Пэн говорит, когда его хочет убить страшный Капитан Крюк: «Смерть – это ещё одно большое приключение!»
– Это не в мультике, это в кино! – выкрикнул кто-то.
– В книжке тоже! – немедленно поправили его.
– Так вот, теперь смерть и в самом деле стала большим приключением, – продолжал Михаил. – После неё люди становятся кваzи и продолжают существовать.
– Но это не жизнь? – вдруг очень серьёзно спросила какая-то девочка.
Я тихонько отошёл от трибуны, уступая место Михаилу.
– Нет. Это другое. Если рассматривать наши клетки с точки зрения обычной биологии – они мертвы. В них не идут те процессы, которые бывают у обычных живых существ. Более того, если у вас в организме все клеточки разные – есть клетки кожи, мышечные клетки, нервные клетки…
– Половые! – строго добавила девочка, спрашивающая про жизнь, и гордо оглядела зал.
– И они тоже, – кивнул Михаил. – Сейчас дойдём и до них. Так вот, у нас все клетки одинаковы. Они, конечно, специализуются на том, чтобы выполнять ту или иную работу, но легко могут занять и другое место. Поэтому мы так легко восстанавливаемся после ранений, регенерируем. Но зато и детей у нас не будет, ведь специальных клеточек нет. Поэтому человек должен жить нормальной, хорошей жизнью. Расти, влюбляться, рожать детей и растить их. А потом, после смерти, можно стать кваzи. Это не так, как быть человеком, но тоже хорошо… Что для этого надо?
– Хорошо учиться? – спросила девочка.
– Обязательно. А ещё – опасаться восставших! Потому что они и в самом деле глупые и опасные. Так что запомните, дети, увидел восставшего – убегай! Вы же наверняка учили в детском саду стишок? «Я бабушку и дедушку люблю и обожаю, я бабушку и дедушку ничем не обижаю…»
Но если умер дедушка, я сразу убегаю,
Полицию, полицию скорее вызываю!
Но если моя бабушка упала – не зеваю,
А двери перед бабушкой покрепче запираю!
– радостно продекламировала девочка.
– Всё верно, – сказал Михаил. – Именно это мы с моим другом Денисом и хотим вам напомнить! Теперь можете спрашивать меня о чём угодно, вы же, наверное, нечасто разговариваете с «кваzюком»?
Всё. Теперь зал был его.
Когда мы вышли со школьного двора, я не выдержал и сказал:
– Михаил, я и не подозревал, что у тебя такой талант общаться с детской аудиторией. Им же палец в рот не клади, по локоть откусят.
Михаил покосился на меня.
– Образно говоря, – сказал я.
– У нас есть специальная методичка, – пояснил Михаил. – Как говорить о восставших и кваzи с детьми до пяти лет, до девяти, до пятнадцати… Как говорить со взрослыми мужчинами. Как говорить со взрослыми женщинами.
– Со стариками? Со старухами?
– Конечно.
– Какие же вы расчётливые, – сказал я.
– Да. И мы этим гордимся.
– А это из методички «как говорить с людьми, не любящими кваzи»? – спросил я.
Михаил кивнул:
– Совершенно верно. Я же говорю – ты хороший полицейский. Зря торчишь на этой технической работе.
– Где же ещё можно безнаказанно отрубать восставшим головы… – буркнул я, подходя к машине. – Ты лучше скажи, твой сын успокоился?
– Почему он должен успокоиться? – осторожно спросил Михаил. – Он и не был взволнован.
– Ну раз ты ничего не говоришь о результатах теста, значит, убедились – я к Найду отношения не имею?
Михаил остановился, недоуменно посмотрел на меня. Спросил:
– Как я могу говорить о результатах теста, если конверт в твоём кармане?
– Моём?
– Вчера я положил конверт в карман твоего пиджака, – пояснил Михаил. – Пока мы спорили.
– Карманник, – сказал я восхищённо.
– Только наоборот. У тебя там настоящий склад, гора бумаги.
– Грязные носовые платки, наверное, – сказал я. – Как жаль, что сейчас я в форме. Не могу вернуть конверт сразу. Но верну, не сомневайся.
Михаил только вздохнул. Открыл машину, сел за руль.
– Поехали, капитан.
– Куда?
– Продолжаем искать Викторию, разумеется.
Я сел рядом.
– Вы мне сильно подпортили всю работу, с господином Маркиным. Церковь кваzи нам не помогла, психологи тоже. Мне пришлось пойти на прямой контакт с преступными элементами, причём гарантировать им безопасность… Знаешь, как это неприятно?
– А то тебе при жизни не доводилось идти на компромиссы, – фыркнул я. – Не фарисействуй. У нас работа такая, чтобы поймать большую рыбу – мелкую отпускаем… Что ж ваши правильные кваzи становятся преступниками?
– Мы такие же, как в жизни, только упёртые, – спокойно ответил Михаил. – Если человек при человеческой жизни плевал на закон, ловчил и жульничал – он и в постсмертии будет мошенником. Но я скажу честно, Денис. Я в тупике. Все доступные мне пути я исчерпал.
– Так куда же ты собрался ехать? – спросил я.
– Надеюсь, что ты скажешь, – объяснил Михаил. – Командуй. Ты можешь видеть что-то, незаметное для меня.
– Кваzи… – буркнул я. – Сейчас…
Я взял табельный планшет, открыл информацию по делу и начал рыться в базе данных.
– Родственники? – с любопытством спросил Михаил. – Нет-нет. У Виктории почти не осталось родственников среди живых или кваzи. Только дальние. Но их тоже проверили и предупредили. И бывших друзей тоже.
– Родственники – это хорошо, – сказал я. – И друзья. Но поверь… порой чужие люди куда ближе… Так. Давай-ка на Профсоюзную… что-то мы зачастили на Юго-Запад…
– И куда конкретно? – заводя машину, спросил Михаил.
– Палеонтологический институт.
Михаил нахмурился. Неохотно кивнул:
– Да, помню. Она там работала, при жизни. Недолго.
– Не важно. Это была её молодость. Энтузиазм. Первые научные труды. Защита кандидатской.
– Она же не защитилась.
– Да, не успела, умерла. Но я посмотрел – её научный руководитель до сих пор там работает. Как там говорили классики? Жизнь даёт человеку три радости – семью, друзей и работу. Семьи у Виктории больше нет. Друзей, по сути, тоже. Остаётся работа. Как бы там ни было – палеонтологический институт – это тоже научное учреждение. Там есть кое-какая техническая база, если ей надо продолжать работать с вирусным препаратом. Да и укрыться там проще.
– И с чего бы её несостоявшийся, – Михаил выделил это слово, – научный руководитель взялся помогать бывшей аспирантке? К тому же такой необычной?
– Он сам кваzюк, – сказал я.
Михаил молча вывернул со стоянки.
В кабинет я ворвался громко, вызывающе хлопнув дверью.
Но потом аккуратно прикрыл её за собой, что, боюсь, смазало впечатление.
И прямо с порога сказал:
– Я не сварщик!
Седовласый, хоть и не старый ещё человек за письменным столом поднял голову. И сказал:
– Я тоже не прораб. Я экономист. Занимался международными финансовыми деривативами. Но приходится.
– Но я…
– Да хоть флейтист. Нам нужны сварщики. Ещё нужны плотники, делать опалубки. Очень нужны строители любого профиля.
– У меня жена и ребёнок остались там, за МКАДом, – сказал я. – Направьте меня в отряд, который пойдёт туда.
– Отряды идут в строительные гипермаркеты. Пригоняют технику. Умеешь управлять бульдозером? Или тяжёлым грузовиком?
Я с ненавистью посмотрел на начальника седьмого сектора обороны Москвы, в чей кабинет так бесцеремонно ворвался.
– Вы что, не слышите? У меня жена и ребёнок остались там!
– Тебе повезло, – сказал седовласый. – А мои погибли.
Я осёкся. Помолчал и сказал:
– Я умею убивать восставших.
– Мы все умеем, кто выжил, – сказал мой собеседник. – Я сам отрубил жене голову, когда она восстала. Где твои, юноша?
– В Шолохово. Посёлок такой, там ещё танковый музей… Это рядом совсем!
Седовласый кивнул.
– Знаю. Там сейчас волна восставших, из Дубны и Дмитрова. Ближайшие дни в этом направлении не выбираемся, надо закрепиться в городе. Потом вояки обещают дать конвой.
– Я сам уйду, – сказал я.
Седовласый пожал плечами.
– Что я могу поделать? Уходи. Жалко, ты погибнешь бессмысленно и страшно. А мог бы помочь спасти город, в котором миллионы женщин и детей. Но это твоё право.
– Они забаррикадировались в музее, – сказал я, садясь перед седовласым. – Понимаете? Они там продержатся. Какое-то время. Но их надо спасти. Ведь если кого-то можно спасти – надо это сделать!
Взгляд мужчины смягчился. Я вдруг понял, что он совсем не стар. Ну, лет сорок ему. Может, сорок пять. Просто совсем седой.
– Если ты ко мне прорвался и секретарша до сих пор не вытащила тебя за шиворот, то ты упорный молодой человек, – сказал он. – Обещаю – через три дня будет идти отряд в Дубну. Я включу тебя в состав и попрошу пройти через Шолохово. Тем более музей танков… вдруг что-то на ходу, да? А пока – иди. Поработаешь сварщиком. Если не получится – будешь мешать бетон.
Я кивнул.
– Удивительно, что Людмила Иосифовна до сих пор тебя не вытащила из кабинета, – добавил мужчина, покосившись на дверь.
Я встал.
– Хорошо, я пойду. Только не забудьте! Включите меня в конвой.
– Не забуду. Включу.
– Тогда я пойду, развяжу Людмилу Иосифовну, – сказал я.
Академик, профессор, доктор наук, автор трёх монографий, нескольких сотен публикаций и признанный всем научным сообществом главный в мире специалист по ископаемым сверчкам Александр Павлович Полозков на рабочем месте отсутствовал. Его нынешний аспирант, выглядящий настоящим молодым учёным из голливудского фильма, наморщил лоб, поправил очки, пригладил всклокоченные волосы и сообщил, что «Алпалыч в музее, экскурсию проводит».
– Профессор сам проводит экскурсию? – поразился я. – Наверное, приехали какие-то мировые светила в области ископаемых сверчков?
– Нет-нет, – аспирант досадливо поморщился, – обычная групповая экскурсия. Вы же понимаете, бюджет у нас небольшой, зарплаты тоже. А посетители – это живые деньги. Рассказать про мамонтов или диплодоков может кто угодно. Мы все подрабатываем.
– А вы тоже по сверчкам? – спросил я.
Молодой человек засмеялся.
– Ну что вы! После Алпалыча в палеонтологии с гриллусами, то есть со сверчками, делать нечего. Тем более в нынешнем своём состоянии он может заниматься ими вечно! Зачем кому-то мешать настоящему специалисту? Я по морским протистам фанерозоя, в основном по остракодам и конодонтам.
Я понял, что мы говорим на разных языках, но всё-таки попытался разобраться:
– Так это же не насекомые, да?
– В протистологии не было места аспиранта, – вздохнул юноша. – Но моя дипломная работа в институте очень понравилась, взяли временно сюда, через год перейду. Так бывает. Алпалыч говорит, у него и по ископаемым птицам были аспиранты на передержке, и по бактериальной палеонтологии отстаивались. Иногда, знаете, даже полезно поработать чуть в стороне, интересные результаты получаются!
– Да, интересно тут у вас, – согласился я. – Можем мы пройти в музей, поговорить там с Александром Павловичем?
– Только экскурсии не мешайте, – попросил молодой специалист по фанерозою.
И мы отправились в музейную часть здания.
– «Из зала в зал переходя, здесь движется народ», – с чувством продекламировал я.
Михаил укоризненно посмотрел на меня.
– Жизнь… э… первобытного сверчка передо мной встаёт, – на ходу подправляя стих, продолжил я.
– Не надо глумиться над Лениным, – сказал Михаил. – Между прочим, я коммунист.
– Да ладно! – поразился я. – Извини, вовсе не хотел обижать твои чувства. А почему, кстати, Ленин не восстал?
– Ты же знаешь, восстают только свежие мертвецы.
– Но он же был законсервирован.
– Мумифицирован. Вот и не восстал. – Михаил нахмурился. – А откуда ты знаешь этот стих? Тебе по возрасту не положено.
– У меня родители придерживались левых убеждений, – пояснил я. – Между прочим, это здание историческое, построено при Советском Союзе. Я в детстве был здесь на экскурсии.
– А я вот даже не слышал про такой музей, – признался Михаил. – Зато в музее Ленина, стих про который ты переиначил, я был.
Так я и не смог понять, это он пошутил или сообщил на полном серьёзе.
Палеонтологический музей, построенный вместе с институтом, был на самом деле неплох. Конечно, чувствовался в нём тот странный дух давно ушедшей эпохи – какие-то майолики и витражи с изображением мамонтов и динозавров, кованые решётки с птеродактилями, общая циклопичность постройки. Но музей явно регулярно ремонтировали, несмотря на скудность бюджета, экспонатов в нём тоже было много: начиная от всяческих окаменелостей (наверное, среди них были и те морские существа, которыми занимался юный аспирант) и до скелетов всевозможных древних тварей. Я смутно вспомнил, что многие скелеты привёз в Москву какой-то знаменитый фантаст, работавший палеонтологом. Беляев? Нет, не Беляев, не Стругацкие… Может быть, Головачёв? Нет, фамилия на «ов» заканчивалась, точно помню…
– Ну надо же! – вдруг восхищённо сказал Михаил, разглядывая табличку под скелетом какого-то чудища. – Привезён из Монголии Иваном Ефремовым!
– Точно! – обрадовался я. – Ефремов. А то у меня крутилось имя – то ли Перумов, то ли Дивов! А это Ефремов! Никогда не читал, вот и вылетело из головы.
Михаил посмотрел на меня так, будто я сообщил ему, что не знаю грамоты и развожу огонь при помощи трения. Видимо, в эпоху его молодости Ефремов был популярен.
– Не читай, – сказал кваzи. – Не перегружай голову.
Почему-то стало обидно, и я твёрдо решил почитать этого палеонтолога-фантазёра.
Профессора Полозкова мы нашли в пятом зале, где было самое интересное – скелеты динозавров. Посетители, не слишком многочисленные, в основном здесь и тусовались. По сравнению с моим детством поменялось немногое – добавились голографические проекторы, включавшиеся раз в несколько минут и одевавшие скелеты в призрачную плоть. «Ожившие» динозавры злобно клацали челюстями, вращали глазами, дышали, нюхали. Дети были в восторге, да и взрослые вздрагивали и смущённо хохотали.
А так – особых изменений я не заметил.
Палеонтология – наука неспешная, оперирующая миллионами лет. Что ей четверть века?
Александр Павлович, которого так свойски звали Алпалычем, как раз закончил свою лекцию. Выступал он не перед детьми, а перед группой немолодых женщин. Видимо, какая-то организованная экскурсия. Несмотря на то что он был кваzи, выглядел старенький академик на удивление бодрым и живым. Видимо, любимая работа после возвышения полностью стала смыслом его существования.
А ещё мне показалось, что Алпалыч карикатурно походил на огромного антропоморфного сверчка, предмет своего изучения. То ли у меня воображение разыгралось, то ли способности кваzи к мимикрии подсознательно влияли на профессора. Один в один Мудрый Сверчок из книжки «Буратино» – личико заострённое, глаза большие, навыкате, на лысой голове торчат, будто антенны, две прядки волос.
– И на этом позвольте раскланяться. – Он и в самом деле поклонился женщинам. – Надеюсь, удивительный мир палеонтологии стал для вас ближе и роднее!
Может быть, он и ещё что-то хотел сказать. Но в эту секунду он увидел нас с Михаилом.
И побежал.
Даже в беге старый палеонтолог чем-то походил на своё любимое насекомое – он не то чтобы прыгал, но через каждую пару шагов слегка подскакивал.
– Стойте, Александр Павлович! – закричал я, бросаясь за кваzи. – Стойте!
Но профессор нёсся вперёд, ловко лавируя между стендами, скелетами и световыми проекциями.
Да что ж это делается-то!
Не стрелять же в него!
И без того скандал – полицай гонится за почтенным уважаемым академиком!
К счастью, я был с Михаилом. Как говорится, хочешь поймать кваzи – возьми с собой другого кваzи.
Как и в случае с задержанием Виктории, Михаил легко обогнал меня, догнал академика и бережно повалил на пол под скелетом какого-то летучего птеродактиля или птеранодона. Зал замер, глядя на происходящее. Кто-то из маленьких детей заплакал.
Ну вот, скандал, а то мало нам скандалов…
– Профессор! – закричал я на весь зал. – Простите, но вам не удастся вновь отказаться от вручения государственной награды!
Уже начинавшаяся среди посетителей паника мгновенно превратилась в любопытство.
– Какой награды? – уставился на меня с пола академик.
Михаил помог ему встать, при этом крепко держа под локоток.
– Государственной премии Академии наук в области биологии! – на весь зал объявил я. – За открытие саблезубого сверчка, гриллуса махаройда полосковуса!
Пока Михаил уводил обалдевшего профессора, я повернулся к залу и торжественно объявил:
– Вы уж простите, что мы так всех напугали! Отказывается получать награду! Говорит, что его интересует только наука! Синдром Перельмана! Но настоящие учёные должны быть отмечены обществом!
Общество зааплодировало и начало высказываться в том духе, что я совершенно прав и мудрого академика надо наградить насильно.
– А саблезубый сверчок был большой? – поинтересовался какой-то любопытный мальчик. День какой-то сегодня такой – сплошь любопытные дети! Ещё у Михаила один дома – результатов анализа ждёт…
– Нет, – сказал я, но когда мальчик огорчённо вздохнул – щедро отмерил рукой расстояние в метр от пола. – Не очень большой, но свирепый, его боялись даже тигры!
Сообщив эту удивительную информацию публике (боюсь, их представление о палеонтологии уже никогда не вернётся в норму), я торопливо выскочил из зала вслед за двумя кваzи. В пустынном коридоре взял академика под свободный локоток и мрачно прошептал:
Тятя, тятя, наши сети
Притащили мертвеца!
Академик издал печальный вздох и заговорил, быстро крутя головой то к Михаилу, то ко мне.
– Вы не понимаете! Вы ничего не понимаете!
– Хотите сказать, что Виктория к вам не приходила? – спросил я.
– Ну конечно же, приходила! Вы не понимаете её действия! Она же пытается спасти!
– Кого? – спросил Михаил.
– Ну как это «кого»? Их! Людей!
– Спасибо ей от лица всех людей, – сказал я. – А ну-ка рассказывайте, гражданин академик.
Полозков немного успокоился.
– Давайте присядем? Может быть, в кафе, у нас хорошее кафе…
– Идёмте, – согласился Михаил.
– Она не здесь? – уточнил я.
– Вика? Нет-нет, она утром ушла. Куда – не знаю! – Академик был сама общительность. – Она и появлялась-то у меня три раза. Первый раз – когда убежала из милиции…
Эта «милиция» была столь старомодна, что я внезапно поверил ему. Не собирался он больше убегать. И врать, пожалуй, не станет.
Мы спустились в кафе (мимо циклопического барельефа на стене, изображающего эволюцию – от копошащихся в первобытном океане микробов к зубастым динозаврам, а потом и к человеку). У барельефа фотографировались посетители. На нас никто внимания не обращал.
В кафе (а скорее, просто буфете на первом этаже) я заказал кофе, Михаил стакан воды, академик попросил «чайку ромашкового, как всегда». Обычно кваzи не заморачивались вкусовыми изысками напитков, пили либо воду, либо какой-нибудь сладкий лимонад. Но все имеют право на блажь, даже после смерти.
– Рассказывайте, Полозков, – сказал Михаил.
– Вы же про вирус знаете? – спросил академик и покосился на меня.
– Знаем, – подтвердил я.
– Вы замечательно держитесь! – сказал Полозков с уважением. – Так вот, когда Вика поняла, что профессор Томилин непреклонен и отговорить его не удастся, то она решила… э… помочь ему быстрее стать кваzи. Она надеялась, что он избавится от своей ненужной экзальтации и скоропалительных решений. Но она опоздала…
Михаил нахмурился:
– О чем вы, Полозков?
– О вирусе, – с обидой сказал профессор. – О вирусе ветрянки-плюс, который вывел и применил Томилин.
– Где применил? Когда применил? – быстро спросил Михаил.
– За две недели до своей… – Полозков покосился на меня, – гибели. Я не знаю, как именно, но Виктория сказала, что он вывел вирус и использовал его. Инкубационный период двадцать дней… так что через неделю… – Академик вздохнул.
На миг у меня сдавило грудь. Никакой холодок по коже не пробежал, дрожь не пробила, в ушах не зазвенело – в общем, ничего такого красочного, что положено испытать в такой ситуации. Только перехватило дыхание.
Потом я несколько мгновений обдумывал слова Полозкова.
И высказал своё мнение.
– Чушь, – сказал я.
– Полная чушь, – поддержал меня Михаил. – Это Виктория вам сказала?
– Да! – с обидой произнёс Полозков. – Она просила помочь, она пыталась разработать вакцину от вируса.
– Это полная ерунда! – Михаил повысил голос. – Разработку вируса вела Виктория, с помощью мужа, разумеется. Вернее – он вёл по её наущению. Но потом стал колебаться, и тогда она решила перевести его на свою сторону.
– Ну да, она говорила, что вы так считаете, – закивал Полозков. – Но на самом деле – всё наоборот. Это Томилин хотел уничтожить человечество, а она была против!
Мы с Михаилом переглянулись.
– Нет, – сказал я. – Не верю. И не потому, что не хочу верить. Может, Томилин и маньяк, который хотел весь свет угробить. Но как я понял, у них были очень доверительные отношения.
– И что с того? – полюбопытствовал Полозков.
– Она могла помогать мужу. Она могла направлять мужа. Она могла его любить. Она могла его убить. – Я сделал паузу и добавил: – И убила, не считая это окончательным убийством. Но чего точно не могло быть – Виктория не могла подстроить убийство в то время, как вирус был уже выпущен. Профессор ей бы рассказал. Либо заранее, либо сразу, как произвёл теракт. А месть за уже совершенное… это ведь не в ваших правилах, верно?
– Верно, – кивнул Михаил. – Но я всё меньше и меньше понимаю её поведение. Если она против вирусной атаки – ей надо было сознаться и передать все материалы…
– Она боится, что после этого люди нас уничтожат, – тихо сказал академик.
– Она могла передать материалы мне, – сказал Михаил. – Мы бы сами провели работу над вакциной. К чему эта самодеятельность, захват заложников в приюте, беготня по городу? Её поведение – это поведение террориста, который пытается довести до конца изготовление отравы!
– Вика на такое не способна! – возмутился академик. – Поверьте, я её очень хорошо помню, ещё по прошлой жизни. Она не могла так измениться, чтобы всерьёз готовить геноцид!
– Все меняются, – упорствовал Михаил.
– Нет! – твёрдо сказал академик. – Вы не представляете, как она переживала о всех исчезнувших видах. И это не детская глупая романтика… не мечта увидеть живого динозавра…
Полозков с явным неодобрением посмотрел на группу мелких детей, толпящихся возле сувенирной лавочки. Маленький мальчик, нацепив маску динозавра, прыгал и кричал:
Прыг-скок! Прыг-скок!
Я весёлый диплодок!
Пожав плечами, я сказал:
– Ну, в мечте увидеть живого динозавра… или ископаемого сверчка… ничего ужасного я не вижу. До чего же, до чего же всем нам хочется, братцы, на ти-рексе, на ти-рексе на живом покататься!
Двое кваzи ошалело уставились на меня.
– Это старая детская песенка, – пояснил я. – Не грузитесь! Так если не о динозаврах, так о ком Виктория переживала? О микробах? Она вроде как на древних простейших специализировалась?
– Она о всех переживала, – пояснил Полозков. – Понимаете ли, наша планета ужасно скудна видами – если сравнивать нынешнее состояние дел и все те организмы, что у нас обитали. А ведь именно многообразие видов – это залог выживания, залог процветания, совершенствования! Быть может, какой-то древний хвощ мог подарить нам… э…
– Бессмертие? – спросил я.
– Кому оно нужно, оно уже есть! – отмахнулся Полозков. – К примеру – высокий интеллект!
– А все эти хвощи и сверчки – они тоже вымерли из-за кометы? – спросил я.
– Кометы? – Полозков противно захихикал. – Ну вот прямо-таки кометы? Вы, наверное, мультики часто смотрите? Летит, значит, комета. Падает на Землю. И бах – динозавры вымирают?
– Что не так? – спросил я.
– Шесть раз подряд? – уточнил Полозков. – И при этом животные массово вымирали миллионы лет?
– Я ничего не понял, – признался я.
Кваzи-академик развёл руками.
– Эх, молодой человек! Как жалко, что в школы вернули астрономию, но так и не ввели палеонтологию! А ведь без знания истории родной планеты нам нечего и мечтать о звёздах!
Он вдруг запустил руку во внутренний карман пиджака и достал очки. Стёкла в них явно были простые, не линзы, но Полозков водрузил очки на нос, мгновенно став ещё более похожим на сверчка, и начал:
– Итак, чтобы вам было понятно. В истории Земли насчитывается шесть массовых вымираний. Насчёт эоцен-олигоценового, конечно, можно поспорить, но я считаю, что гибель одних только палеотериевых, омомиидов, археоцетов – это катастрофа. Не говоря уж о вымирании бентоса.
– Бентоса… – зачарованно повторил я.
– Да! Но даже если не считать эоцен-олигоценовое вымирание, то есть ещё пять. И мел-палеогеновое, когда и вымерли динозавры, вовсе не самое крупное! Ордовикско-силурийское, девонское, великое пермское… Вот уж что было настоящей трагедией!
– А это имеет отношение к городу Пермь? – спросил я.
– Конечно, только опосредованно – города тогда не было, – хладнокровно ответил академик. – Это было двести пятьдесят один миллион лет назад. И вымерло девяносто пять процентов всех видов живых существ! Понимаете? Девяносто пять процентов! Насекомых вымерло восемьдесят три процента видов! Быть может, нашей планете суждено было сотворить разумных насекомых – если бы не Пермь!
Я решил, что как-нибудь надо будет проставиться нашему майору Иванцову, он родом из Перми. Раз уж он спас Землю от разумных сверчков. Опосредованно.
– А потом было ещё триасовое вымирание. А уж потом мел-палеогеновое, когда динозавры… – Академик смешно чпокнул губами: – Чпок-с!
Похоже, к зубастым громадам специалист по ископаемым сверчкам особого почтения не испытывал.
– Ну так… это же кометы? – спросил я. – Астероиды? Пять раз и падали, значит. Или шесть. Четыре больших, один очень большой и один маленький. Чпок-с!
– Ну да, ну да, – искренне веселился Полозков. – Упал, значит, астероид… Они, конечно, падали, было дело. И потом динозавры вымирают… миллионы лет. Да? Не многовато? Либо воздействие на биосферу было такой силы, что все бы вымерли быстро, за несколько веков или тысячелетий. Либо жизнь успела бы приспособиться! Миллионы лет – не годятся! А ещё некоторые динозавры были так любезны, так чувствительны, что начали массово вымирать задолго до падения астероида. Смешно, да?
– Почему же тогда они вымерли? – спросил я.
– Никто точно не знает, – доброжелательно ответил Полозков. – Я вам больше скажу, молодой человек. Мы не знаем точно, как и почему произошла жизнь на Земле. Мы не знаем, как образовалась нефть… да-да, все теории о накапливающемся миллионы лет планктоне и услужливо померших динозаврах – тоже только теории. Мы много чего не знаем!
Михаил вежливо кашлянул:
– Да, очень познавательно, гражданин Полозков. Но совершенно не имеет отношения к нашему вопросу.
– Имеет, – обиженно сказал академик. – Виктория всегда трепетно относилась к жизни. Устроить массовое уничтожение людей, пусть даже для их блага, она никак не могла!
– Вы про «благо» бы помолчали… – не выдержал я. – Хорошо, допустим, не могла. Но и поверить, что Виктория носится по Москве, пытаясь в одиночку на коленке соорудить вакцину от уже выпущенного вируса, я не могу. Это, дорогой академик, версия, пригодная для вас, но не для правоохранительных органов!
– Она очень боится, что кваzи-радикалы повсюду, – пробормотал академик. Покосился на Михаила. – Она очень боится вас. Считает, что вы – один из них.
– Из радикалов? – спросил Михаил.
Академик кивнул.
– Я полицейский, – просто ответил Михаил. – Я не могу быть из радикалов.
– Очень даже можете, если принять как теорию, что всё наше руководство придерживается аналогичных взглядов! – упрямо сказал академик.
Михаил и Алпалыч уставились друг на друга.
Люди в такой ситуации могли бы подраться.
Кваzи мрачно смотрели друг на друга и думали.
– Да, если исходить из посылки о том, что Представитель и всё руководство готовят уничтожение взрослого человеческого населения, то я вполне могу быть радикалом, – неожиданно сказал Михаил. – И тогда я гоняюсь за ней с целью захватить вирус и распылить его.
– Или уничтожить вакцину, – кивнул академик.
– Логично, – сказал Михаил. – Я вполне могу притворяться.
– Тем более что с нашей точки зрения – это вовсе не геноцид, а всего лишь помощь человеческой расе в совершенствовании! – радостно добавил палеонтолог.
– Ничего, что я тут сижу? – поинтересовался я. – Так вы тоже… радикал?
– Нет, что вы. Но я считаю их мотивы разумными и заслуживающими уважения. Просто не считаю нас, кваzи, вправе навязывать что-либо людям против их воли! Поэтому я как мог помогал Виктории…
– Где она? – спросил Михаил.
– Я же говорю – не знаю! Она переночевала у нас, в музее. Первую ночь, как сбежала. Потом ушла. Сказала, что мне лучше не знать, где она будет. Что она сделает всё, что может, чтобы спасти человечество.
Мне стало смешно.
Преступница разыгрывала из себя супергероя. Человечество она спасти хочет!
– Хоть что-то полезное, Александр Павлович, – попросил я.
– Она спрашивала об аппаратуре для микробиологических исследований, но у нас такой нет. – Академик развёл руками. – Я дал ей денег. Предлагал даже карточку свою, но она попросила наличные. Чтобы не отследили.
– Но зачем она приходила второй и третий раз? – спросил Михаил. – Что-то оставляла у вас?
Академик покачал головой:
– Нет.
– Тогда зачем?
– Вы не поверите. – Академик вздохнул. – Ей очень тяжело. У неё ничего не получается, как я понимаю… ещё эти облавы… Она приходила попить чаю. Поговорить.
– О чём? – терпеливо продолжал допытываться Михаил.
– О палеонтологии, – пояснил академик. – О происхождении видов, так сказать. О гибели видов. О моей работе. О том, что нового в науке… Просто поговорить. Она сказала, что ей это помогает расслабиться, что палеонтология для неё – всё… Боюсь, что ничего полезного для вас сказать не могу!
Михаил посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
Не похоже было, что академик врал.
– И ещё она сказала, что больше здесь не появится, – сказал Полозков. – Сказала, что вы подбираетесь к ней всё ближе, что ко мне наверняка придут. «Либо один – человек, это ещё хорошо. Или двое, человек и кваzи. Это хуже».
– Не пояснила, чем хуже? – спросил я. – Впрочем, понятно. Если она считает Михаила радикалом… – Михаил при этих словах быстро посмотрел на меня. – Гражданин Полозков, я обязан предупредить вас, что Виктория является подозреваемой и вы обязаны сообщать о её появлении и возможном местонахождении в полицию. В рапорте я укажу, что вы знали о её побеге из-под стражи, но не сообщили о нём. Скорее всего вы будете оштрафованы, а возможно, и приговорены к общественно полезным работам на одну-две недели.
Академик перенёс это известие стоически.
– Я также отмечу тот факт, что вы не сотрудничаете с властями, – сказал Михаил, вставая.
Когда мы выходили из музея, оставив академика грустить над недопитым настоем ромашки, я спросил:
– Не врёт? Не знает про неё?
– По моему ощущению – не врёт, – сказал Михаил. – Он кваzи прямой, целостный. Но вот какую игру ведёт Виктория – загадка.
– Ещё бы знать, какую игру ты ведёшь… – пробормотал я.
Кваzи покосился на меня.
– Ты веришь, что я – радикал, жаждущий уничтожить всё человечество?
– Всё взрослое человечество. Допускаю.
– Это очень неприятно слышать, – сказал Михаил задумчиво.
– Если бы ты был эмоционален в человеческом смысле, то я бы попробовал тебе довериться, – сказал я. – Положился бы на инстинкты. Но ты же в эмоциях деревяшка, как все кваzи. Ты их изображаешь, поскольку понимаешь, где и какие должны быть. Иногда удачно, иногда не очень. Но «прочитать» тебя я не могу.
– Всё равно обидно, – сказал Михаил. – Пусть я даже только «изображаю»… Так что тебе наговорила Виктория при встрече?
– Это был короткий разговор, в котором я выступал больше в роли слушателя, – сказал я и потёр шею. – Она сказала, что вирус – только часть правды. Что она на «нашей» стороне. И чтобы я никому из «ваших» не верил. «Не верь Драному Лису, не верь кваzи». Потом попросила встречи с Маркиным. Мол, готова сдаться ему, но только ему лично. Чтобы тебя ни в коем случае не было… Я позвонил Маркину. Против меня Виктория тоже ничего не имела… В общем, только начался разговор по душам – тут ты и появился.
– Неудачно, – согласился Михаил. – Она бы сдалась вам, или её бы задержал я… Но вместе мы друг другу помешали. Эх!
Мы уже дошли до парковки. Михаил мрачно посмотрел на здание музея. Рубанул воздух рукой. Пожаловался:
– Что-то я упускаю! Поведение Виктории не имеет никакого смысла, ни в том случае, если она преступник, ни в том, если она и впрямь раскаялась и пытается помочь. Но смысл есть! Он обязан быть!
– Знаешь, я столько преступлений видел, совершённых без всякого смысла… – пробормотал я.
Как ни странно, это мгновенно успокоило Михаила.
– Я ещё больше, уж поверь. Но это всё были человеческие преступления. А Виктория – кваzи. У нас с этим проще, мы же одержимы, у нас у каждого идея фикс…
– Кстати, что было идеей фикс у Виктории? – спросил я.
Михаил задумчиво посмотрел на меня.
– Я вначале думал – она такая… кваzи-жена. Ей необходимо быть чьей-то женой, в этом и счастье. А работу мужа разделяет только из любви к нему. Потом я решил, что она фанат науки. Вот и мужа выбрала из этой же среды. Но она же нам потом излагала, как обожала Томилина, как хотела его перевести в состояние кваzи молодым и красивым. Очень вдохновенно рассказывала, лично я – поверил. Но вот сейчас уважаемый академик нам объяснял, какая она фанатка палеонтологии.
Михаил кивнул.
– Так что у неё за мания? – спросил я. – Любовь к покойному Томилину? Интерес к боевой вирусологии? Страсть к вымершим видам животных?
– Ты задал правильный вопрос, – сказал Михаил. – Но я не знаю ответа. Что мы будем делать?
– Делать? – спросил я. – Дай-ка подумаю… Мне сказали, что смертоносный вирус уже выпущен и я скоро умру. От ветрянки. В огромном городе прячется сумасшедшая кваzи, которая не пойми чего хочет и всем излагает разные версии происходящего. Другой кваzи пытается загрузить меня тем, что воспитанный им ребёнок – мой сын… О! Я понял, что буду делать я. Сейчас я отправлюсь в отделение, благо рабочий день в самом разгаре. Возьму из шкафа папку с каким-нибудь висяком. И попробую его расследовать. Потому что делать что-то надо, ты прав.
Михаил ошарашенно посмотрел на меня.
Я развёл руками.
– А ведь верно, – неожиданно сказал он. – У меня сейчас нет никаких идей. У тебя, как я понимаю, тоже. Может быть, нас ждёт конец света. Окончательный. Но пока жизнь продолжается, надо жить.
Я скептически приподнял бровь.
– Даже если уже умер, всё равно надо жить, – сказал Михаил. – Я в твоём распоряжении, напарник.