Глава пятая
Вера и кваzи

Нельзя сказать, что в Москве были какие-то гетто для кваzи. Не так и много их у нас было, чтобы возникли настоящие этнические районы, вроде традиционно мусульманского Бутово, или малороссийской Капотни, где приютили немногих уцелевших после жуткой гибели Киева и Днепропетровска.

Но исторически те немногие кваzи, что предпочитали жить в Москве, селились на Юго-Западе. То ли здесь к ним лучше относились, то ли климат больше нравился.

Здесь и находилась единственная на всю Москву (включая замкадовские анклавы) церковь кваzи.

Мы поехали туда с самого утра. В отделении на меня уже явно махнули рукой и негласно предоставили в полное распоряжение Михаила. Так что едва я вошёл в двери (ровно через три минуты после Анастасии, с которой мы вместе доехали до работы, но войти предпочли по отдельности), как Михаил взял меня в оборот и мы отправились на Нежинскую улицу, где в сквере имени Анны Герман и стояла лет пять назад отстроенная кваzианская церковь. По архитектуре она напоминала традиционные православные церкви, только вместо креста купол венчала буква Z. Нижняя горизонтальная линия, из никелированной стали, насколько я помнил, обозначала «базис» – обычных людей. Диагональная, из чернёного металла, символизировала восставших, их тяжёлый и горестный путь к возвышению. Ну а верхняя горизонтальная, золотая, конечно же, принадлежала кваzи.

Мы оставили машину на Нежинской, на парковке у дома номер восемь – монолитной двадцатичетырёхэтажки, с осыпавшейся кое-где «кирпичной» облицовкой. На стенах здания проглядывали закрашенные надписи. Кое-где явно угадывалась латинская «z». Похоже, не все жители были рады соседству.

– Что главное в любой религии? – спросил Михаил.

– Вера, – пожав плечами, ответил я.

– Во что?

Я посмотрел на него с подозрением.

– В Бога, конечно.

Михаил покачал головой:

– Неверно. Слишком велико для осмысления. Любая религия в первую очередь дарит веру в бессмертие. В перерождение, в воскрешение, в загробную жизнь.

– Ты кваzи. Ты не можешь постичь таинство духовной жизни, – сказал я. – Это я тебе как атеист говорю.

– Но я прав, – упрямо сказал Михаил. – Религия – это опиум для народа.

– Ты не просто кваzи, а ещё и коммунист, – злорадно констатировал я. – Хороший коммунист – мёртвый коммунист, как говорили наши американские партнёры… А что в таком случае религия для кваzи? Вы и так бессмертны. Как бы.

– Я и сам долго пытался понять. – Михаил подхватил меня под руку, и мы пошли к скверу. Со стороны можно было подумать, что воспитанный сын переводит старенького папу через дорогу. Во всяком случае, я надеюсь, что подумать можно было именно так.

В наши дни не так часто встретишь мужчин, прогуливающихся под ручку, это где-то в девятнадцатом веке осталось, в эпоху джентльменов и сударей. Ну или в Лос-Анджелесе или Амстердаме. Это Холмс с Ватсоном могли идти по Бейкер-стрит под ручку, обсуждая очередное преступление.

Но старомодность Михаила, пусть даже нарочитая и старательно культивируемая, сделала его жест неожиданно естественным.

– Мы не нуждаемся в мечтах о вечной жизни, поскольку получили её, – продолжал Михаил. – Мы не нуждаемся в отпущении грехов, поскольку не грешим… в большинстве своём. Мы не нуждаемся в утешении, поскольку без страстей нет и печалей. Мы не нуждаемся в заповедях, поскольку все они исходят из понятной и полезной логики человеческого общежития. Так зачем нам церковь?

Я подумал и сказал:

– Для понтов? Чтобы всё как у людей?

К моему огромному удивлению, Михаил воскликнул:

– Правильно! Именно поэтому. Мы прекрасно сознаём определённую ущербность своего существования. Конечно, мы не роботы, у нас есть эмоции, но они очень ослаблены и урезаны. Кто-то способен на любовь, кто-то подвластен ненависти, кто-то может быть грустным, а кто-то весёлым. Но то, что ты назвал таинством духовной жизни, а я предпочту назвать религиозным чувством, нам чуждо. Всем. Абсолютно.

– Ничего не понимаю, – сказал я. Навстречу нам прошла парочка кваzи, мужчина и женщина, глянувшие на нас с любопытством. – А зачем вам тогда церковь?

– Как ты и сказал. Чтобы «как у людей». Мы пытаемся восстановить ту часть человеческой жизни, которой лишились. Пусть даже не имеем в этом необходимости.

– По мне – так глупо, – сказал я.

– Мы же всё-таки люди, – сказал кваzи.

Я не стал спорить с этим сомнительным тезисом.

– Ну и для чего ты тащишь меня в церковь кваzи, если тебе самому чуждо кваzианство?

– Мне чуждо, – согласился Михаил. – Ну так я и в человеческой жизни в Бога не верил. А вот Виктория посещала эту церковь регулярно.

– А! – воскликнул я, прозревая. – Это очень, очень интересно. Она могла получить здесь убежище? Может быть, она тут скрывается?

– Вот мы и посмотрим, – добродушно сказал Михаил.

У входа в церковь, как и положено, тусовались нищие. Правильные церковные нищие, не из тех бабушек, что на самом деле экономят каждую копейку, но никогда не протянут руку за милостыней, или тех замотанных бытом женщин, что ежедневно натягивают тришкин кафтан зарплаты на большую семью, а профессиональные нищие, которые за подаянием ходят как на работу. Две опрятно-бедные бабушки и одноногий мужчина пьющего вида. У мужчины на груди висела нарочито неграмотная табличка «Потирял ногу в апакалипсисе, работать ни магу, памагите кто может кваzи ради». Видимо, имелось в виду, что ногу ему съели восставшие, и потому каждый честный кваzи должен жертвовать страдальцу.

Как по мне – так ногу он потерял по пьяному делу, а работать не стал бы, даже отрасти у него три ноги.

Но Михаил с серьёзным лицом бросил каждому из нищих по монетке, склонив голову, осенил себя буквой Z, сверху вниз наискосок, как полагалось из каких-то хитрых соображений.

На самом деле я не такой профан, как можно подумать, и кое-что о делах кваzи знаю…

Я решил, что зюкаться не стану ни в коем случае. Перекреститься, входя в человеческую церковь, я бы мог, из вежливости. Мы же соблюдаем всякие странные обычаи, входя в чужой дом, – заношенные тапочки надеваем, невкусный чай пьём, вонючих котов гладим. Но в церкви кваzи креститься было бы неуместно, так что я просто на миг склонил голову и придал лицу серьёзное выражение.

В самой церкви всё оказалось на удивление привычно. Был иконостас с совершенно обычными иконами, и свечи, и запахи благовоний. Некрасивая женщина в платке продавала в церковной лавке всякую мелочёвку – книги, журналы, свечи, образки. Женщина, кстати, была обычным человеком.

– Первый раз у нас? – сурово спросила она меня. – Папаша вас привёл?

По степени гостеприимства и терпимости она ничуть не отличалась от рядовой прихожанки человеческой церкви.

– Первый раз, – сказал я.

– Вы живой, – с лёгким обвинительным уклоном сказала женщина.

– Да, верно. Быть живым – моё ремесло. Это плохо?

– Что вы! – возмутилась женщина. – Наша церковь открыта и для людей, и для кваzи!

Михаил внезапно пихнул меня локтем в бок, и я проглотил вопрос про восставших.

– Нам две свечки, – попросил Михаил.

– Какие?

– Большие, за пятьдесят рублей.

Женщина сразу подобрела.

– Кому ставить будете? – спросила она. – Вас я тоже раньше не видела…

– Я в Питере жил, – сообщил Михаил.

Женщина совсем просветлела.

– Ах, Питер! Я так мечтаю отправиться туда в паломничество! Вот ваши свечи. В Исаакиевском соборе, говорят, бывают такие службы…

– Сдачи не надо, – сказал Михаил, протягивая ей сто рублей, чем вверг в лёгкий ступор и прервал мечты о паломничестве. – Можем мы увидеть отца Иоанна?

– Я позову, – поколебавшись миг, сказала женщина. – Подождите.

В ожидании священника мы прошли по церкви. Приглядевшись, я понял, что иконы здесь всё-таки своеобразные. Помимо Христа, которого в кваzианстве чтили как и в христианских религиях, здесь попадались иконы Симеона Богоприимца с сыновьями, разумеется – Лазаря Вифанийского, а также несколько сложных, сюжетных, напоминающих более картины, икон на тему «Пробуждения от сна смертного». Вначале я даже поразился количеству и качеству этих икон, но, поразмыслив, понял, что достаточно двух-трёх живописцев-кваzи, чтобы при их таланте и работоспособности обеспечить все церкви Москвы и Питера.

– Вы искали меня, братья мои? – негромко спросил появившийся из придела священник. Одеяния его точно, на мой взгляд, копировали православные. Сам священник был среднего роста, очень тощий, со впалыми щеками, острым подбородком, ушастый, с лицом какой-то геометрической, пятиугольной формы. Ко всему ещё он был в маленьких круглых очках, что для кваzи – которым он, несомненно, являлся, достаточно странно.

– Отец Иоанн? – Михаил, только что поставивший свечку у иконы «Воскресение Христово», подошёл к нему. Я торопливо поставил свою свечку у иконы Андрея Первозванного, воскрешающего какого-то ребёнка, и тоже подошёл к священнику.

– Вы не мой прихожанин, – мягко сказал отец Иоанн. – Но мы здесь рады каждому новому лицу.

– Я пришёл не по делам веры, – ответил Михаил. – Меня зовут Михаил. Я некто вроде следователя. А мой товарищ, Денис, полицейский. Вам нужны документы?

Священник торжественно покачал головой. Воскликнул:

– Зачем? Кто будет лгать в храме Божьем?

– Тот, кто не считает это храмом? – не удержался я.

Отец Иоанн посмотрел на меня укоризненно и горестно покачал головой.

Мне стало неловко.

– Извините моего коллегу, – сказал Михаил. – Конечно же, мы не собираемся лгать. Вы могли бы рассказать нам про одну вашу прихожанку…

– Викторию, – вздохнул отец Иоанн.

– Да.

– Я понял, понял, – закивал Иоанн. – Это ужасно… Бедная девочка!

Михаил нахмурился.

– Поясните, отец Иоанн.

– Она терзалась из-за предстоящего ей нравственного выбора, – пояснил Иоанн. – Увы, я не знаю, что именно было причиной её душевного разлада. Но она постоянно советовалась со мной. Интересовалась, возможно ли причинение многим людям страданий ради дальнейшего всеобщего счастья.

– Ну, знаете ли! – не удержался я. – Тайна исповеди, всё такое прочее, но тут речь идёт о терроризме!

– И откуда мне это было знать? – Отец Иоанн с иронией посмотрел на меня. – Порой меня часами мучают разговорами о страшных прегрешениях, а в итоге оказывается, что речь шла о супружеской измене или карьерном росте.

Он, конечно, был прав.

– А если бы она сказала, что собирается прикончить мужа и захватить в заложники толпу восставших, вы бы сообщили нам? – всё-таки уточнил я.

– Да я бы сам её, дуру, к вам притащил, – невозмутимо ответил священник.

– Хорошо, деталей вы не знали, случившееся стало неожиданностью, – терпеливо сказал Михаил. – Но хоть что-нибудь интересное и необычное о Виктории вы можете рассказать?

Отец Иоанн задумался.

– Как вам сказать… ревностная прихожанка, без экзальтации и фанатизма, но догматы знала… Вы хорошо знаете нашу религию?

– Да, – ответил Михаил.

– Умеренно, – сознался я.

– Ничего сложного в общем-то. – Отец Иоанн улыбнулся. – Мы базируемся на христианской основе и не спорим с основными догматами. Христианство и само основано на факте воскресения. И случаи такового неоднократно фиксировались. И Спаситель, и пророки неоднократно демонстрировали чудеса восстания из мёртвых.

– Но не такого же! – опять не удержался я. – Может, я и атеист, но обещан был и Судный день…

– Был, – с улыбкой сказал отец Иоанн.

– И второе пришествие… – продолжил я.

– Состоялось, – кивнул священник.

– И впрямь, – сказал я. – Как же мы не заметили.

– Вам надо почитать «Великое откровение», – сказал отец Иоанн. – Или хотя бы наш журнал для неофитов «Лазарь». Хотите, я вам оформлю льготную подписку?

– А как насчёт восставших, которые ходят по земле и жрут живых? – возмутился я.

– В этом проявляется порча человеческой природы, привнесённая грехопадением, – торжественно сказал Иоанн. – Именно эта порча приводит к мытарствам восставших, которые не сразу приходят к нормальному состоянию кваzи, а терзают себя и окружающих. Чем больше было грехов – тем дольше период мытарств.

Я замолчал и попытался представить себе покойного Протоиерея Петра, который дубасит отца Иоанна по голове чем-нибудь тяжёлым. Ну хоть бы и кадилом.

Потом я с ужасом понял, что Пётр был столь неординарной личностью, что, несмотря на свой высокий церковный чин, мог бы затеять с Иоанном диспут. А может быть, даже в чём-то с ним согласиться.

– И Виктория во всё это искренне верила? – спросил Михаил.

– Конечно. И всегда молилась за скорейшее возвышение восставших, за установление мира и любви между людьми, восставшими и кваzи.

– Вы знаете, где Виктория сейчас? – продолжал расспросы Михаил.

– Увы! – вздохнул отец Иоанн. – Если узнаю – непременно сообщу. Но я почти уверен, что она здесь больше не появится. Виктория прекрасно понимает, как я отнесусь к её действиям.

Михаил молча протянул ему визитку. Сказал мне:

– Пойдём, Денис.

Я покосился на мило улыбающегося отца Иоанна и сказал:

– Знаете, то, что вы говорите, это такое безумие…

– Любая религия со стороны кажется безумной, – согласился священник.

– Вы бы вышли из храма, посмотрели на жизнь вокруг, – укоризненно сказал я. – Может, задумались бы о чём.

– Молодой человек, я прожил долгую человеческую жизнь, – ответил отец Иоанн. – Я был православным священником, выдвигался в президенты, строил ракету. Можно ещё сказать, что я был врачом, бандитом, ментом, профессором, шутом. Кем я только ни был! И жизнь увидал во всех её проявлениях, не сомневайтесь.

Так что мой призыв пропал втуне.

Мы вышли из церкви, и я негромко сказал Михаилу:

– Вот же… в президенты он выдвигался!

– Да, было что-то такое… – отмахнулся Михаил. – Личность примечательная, тебе с ним спорить бесполезно. Кончится тем, что сам станешь сюда на службы ездить. Но мы приезжали не зря.

– Вот как? – удивился я. – Врёт батюшка? Скрывает Викторию?

– Нет, конечно. Но мы узнали очень неприятную вещь – она идейная. Более того, Виктория уверена, что творит добро. Это очень, очень плохо, Денис. Враг, который работает за деньги, ради власти, ради славы – уязвим. Даже враг, которым движет ненависть, имеет слабые места. А вот враг, который искренне считает, что он тебя облагодетельствует, который тебя любит – это очень серьёзно.

Я кивнул. Резон в словах Михаила был.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда будем считать, что вводная часть окончена и ты наконец-то решил мне рассказать о происходящем. Согласен? Да, нет, опять отложить?

– Давай присядем, – сказал Михаил.

Мы уселись на одну из скамеек. Народа в сквере было не много.

– У нас, кваzи, есть разные взгляды на дальнейшее сосуществование с людьми, – произнёс наконец Михаил.

– Не сомневаюсь.

– Основная масса, разумеется, считает правильным мирное сосуществование. Когда всё нормализуется, восставшие будут помещены в резервации, где будут спокойно дожидаться возвышения, и наши культуры смогут существовать гармонично и счастливо.

– Эту часть можно опустить, – сказал я. – Как и утопии о покорении космоса силами кваzи.

– Почему утопии?

– Потому что по большому счёту космос никому не нужен. На Земле могут прекрасно жить миллиарды людей, куда больше, чем ныне. Нас, людей, гонит в космос любопытство и страсть к экспансии. А она порождена в первую очередь коротким сроком жизни и интенсивным размножением. Вы не размножаетесь вообще, а любопытство вам свойственно куда менее, чем людям. Может быть, когда-то, в далёком-далёком будущем, наберётся достаточно кваzи, чтобы начать покорять космос. Но это всё далёкая перспектива.

– Ты прав, – сказал Михаил, помолчав. – Это очень далёкая перспектива. Скорей уж нас может выгнать за пределы Земли неприятие людей. Что тоже возможно. Хорошо, теперь о других. Есть кваzи, которые выступают за раздел зон влияния и полную изоляцию.

– Она и так есть.

– Частичная. А они предлагают решить проблему полностью. Кваzи, к примеру, будут жить в Северной и Южной Америке, люди в Европе и Азии, в Африке создадим заповедник для восставших, в Австралии – зону для тех, кто хочет смешанного сосуществования.

– Не самый плохой вариант, – согласился я.

– И есть радикалы. Они есть всегда и везде, как ты понимаешь. Радикалы считают, что человеческое общество никогда не примет наше существование. Что его необходимо уничтожить. Что вы всегда будете уничтожать восставших и ненавидеть кваzи.

– Мы уничтожаем восставших только потому, что они нам угрожают, – сказал я.

Михаил выразительно посмотрел на меня.

– Чёрт, – выругался я. – Да, у нас тоже есть радикалы. Я один из них! Но заметь, я кваzи не убиваю. К геноциду не призываю. И вообще ваши радикалы рехнулись! Они что, всерьёз хотят убить всех человеков? Как?

– Ты плохо меня слушал, – сказал Михаил.

Я подумал.

– Понял. Не всех людей, а только существующее общество. Хрен редьки не слаще! Вы – порождение людей. Слепок человеческой личности на момент смерти. Вы не способны развиваться.

– Ну не совсем так.

– Не способны развиваться в широком смысле слова. Астроном-кваzи может совершенствоваться в своей профессии, но он никогда не станет сантехником или композитором. Допустим, ваши радикалы каким-то образом разрушают человеческую цивилизацию. Что мы получим? Дикарей, живущих в первобытном или феодальном обществе? Ну да, для кваzи мы станем неопасны. Но ведь и такие люди после смерти останутся дикарями.

– Верно. Теперь пофантазируй, как можно избежать этого противоречия.

– Ну… – Я развёл руками. – Дикари, но развитые? Умные, но дикари?

Мимо нас прошагала стайка девочек в том возрасте, когда с мальчишками уже не играют, а с юношами ещё не гуляют. Одна из девчонок, глядя на Михаила, что-то сказала подружкам, девчонки захихикали, принялись оглядываться.

– Дети… – сказал я, глядя им вслед. – Хотите перехватить контроль над образованием? Воспитывать в духе любви к кваzи и радостного ожидания перехода в лучшее состояние?

– Не «хотите», – поправил Михаил. – Радикалы хотят.

– Ну да, – сказал я. – Годам к двадцати-двадцати одному, допустим, человек осваивает базовый запас знаний и определяется с будущей профессией. Чтобы род человеческий не прервался, к тому же возрасту можно успеть родить одного-двух детей. А то и трёх, если требуется. А дальше юноши и девушки дружными рядами подвергаются эвтаназии и превращаются в кваzи.

– Зачем эвтаназия? При правильном воспитании – молодые люди совершают торжественное самоубийство.

– Ну да, – сказал я. – Логично. Но не проходит по двум причинам.

– Перечисли.

– Первое – чтобы не обременять общество новыми толпами восставших, должен быть известен механизм возвышения восставших до кваzи.

– Допустим, что это известно, – сказал Михаил.

– Так, – сказал я, опуская взгляд. – Допустим, значит…

Если честно, то у меня не было сомнений, что этот механизм кто-то знает. Может быть, он известен учёным, нашим и кваzи. Может быть, властям. Может быть, даже Михаил это знает.

– Хорошо, – сказал я. – Вторая причина, основная. Мы, люди, не позволим. Даже те, кто согласен после смерти стать кваzи, предпочтёт прожить долгую полноценную человеческую жизнь. И своим детям мы желаем того же. Война? Не выход, ядерное оружие под контролем людей, числом мы вас превосходим, пехота из восставших никакушная.

– Каким способом можно обойти это препятствие? – спросил Михаил.

Я хмыкнул.

– Понятное дело, каким. Уничтожить всех взрослых, воспитание детей передать кваzи. Какие-нибудь интернаты, где мудрые сильные кваzи учат детей, а дети мечтают поскорее вырасти и перейти в состояние кваzи. Восставшие, кстати, при этом совсем не нужны, детям явно не понравится мысль десятилетиями скитаться без разума. Но если есть путь ускоренного возвышения…

– Допустим, что есть, – вздохнул Михаил.

– Давай без «допустим».

– Есть, – сказал Михаил.

– Почему это хранят в тайне? – требовательно спросил я.

– Несколько причин. Но главное – потому что правительства людей резко против. Подумай сам, если это сделать, если восставшие превратятся в кваzи, то мы мгновенно станем главенствующей культурой на Земле.

В таком плане я ситуацию не рассматривал. А ведь это действительно было так! Чёртова политика…

– Значит, уничтожить всех взрослых, не затрагивая детей. Потом превратить всех восставших в кваzи. Кваzи собирают вместе всех детей… кстати, непременно будет множество жертв…

– Выделяются несколько территорий, на которых живут только дети и воспитатели-кваzи. Насколько я знаю, радикалы наметили для этих целей Кубу, Сардинию, Крым, Новую Зеландию, Формозу.

– Как можно прицельно убить только взрослых? – спросил я.

И тут же понял, что я знаю ответ.

– Догадался? – спросил Михаил.

– Профессор Томилин, – сказал я. – Вирус ветрянки?

– Варицелла-зостер, – сказал Михаил. – Для детей заболевание не опасно. Для взрослых – наоборот. У нас появилась информация, что под руководством Томилина пытаются модифицировать вирус, сделать его смертельно опасным для взрослых людей. Я прибыл в Москву, чтобы прояснить ситуацию… но не успел.

– Но профессор погиб, – сказал я.

– Возможно, он успел создать культуру. Не зря Виктория что-то делала в лаборатории приюта, верно?

– Зачем же она его убила?

– Я полагаю, что он начал сомневаться в своей работе, – сказал Михаил. – То ли понял, куда ведут исследования… Виктория могла использовать его втёмную. То ли вначале поддался её убеждениям, а потом передумал. В любом случае она решила превратить его в кваzи, в надежде, что профессор полностью перейдёт на её сторону.

– Это плохо, плохо, плохо! – сказал я в панике.

Нет, меня пугало в первую очередь не то, что какой-нибудь чихнувший в метро гражданин завтра наградит меня смертельной ветрянкой. Все мы когда-нибудь умрём. Даже кваzи с их самомнением – всё равно умрут. И гибель человечества меня не пугала, ведь скажем честно – человечество не погибнет, оно лишь изменится.

Но когда я представил себе, как по всей Москве умирают взрослые, а команды кваzи собирают рыдающих перепуганных детей и везут куда-нибудь в Крым или на Сардинию…

– Эй, – сказал Михаил. – Я не из плохих парней. Я на твоей стороне. На стороне людей, если угодно.

Я посмотрел ему в глаза. Михаил твёрдо встретил взгляд из-под своей старой мятой шляпы.

– Потому что это справедливо? – спросил я.

– Да. Потому что никто не вправе решать за других, жить им или умереть.

– Нам надо найти эту тварь, – сказал я. – Как можно быстрее. И уж извини, дальше я буду вправе решить, жить ей или умереть.

– Всё ещё сложнее, – сказал Михаил. – Это только часть проблемы.

– Только часть? – воскликнул я. – Ну так говори!

– Нам надо не просто найти Викторию. Организация радикалов вела работу по нескольким направлениям. Есть и другие учёные, разрабатывающие вирусы, чья летальность зависит от возраста человека. Мы просто их не знаем. Это могут быть учёные-кваzи и учёные-люди, заинтересованные тем или иным образом. Надо найти Викторию и вытянуть из неё правду о всей организации. Контакты, руководство…

– О Боже, – сказал я. – Всё?

– Нет. – Михаил снял шляпу, поправил тулью. Он казался очень смущённым. – Ваши власти… они тоже что-то знают. Или догадываются. Или готовятся к любому ходу событий. В России, США, Китае, Шотландии ведутся разработки бактериологического оружия, убивающего восставших и кваzи. Поэтому мы не рискуем обратиться к человеческим властям и сообщить о происходящем – по нам могут нанести упреждающий удар.

– Прекрасно, – сказал я. – Вы убьёте всех взрослых. А мы – всех кваzи и восставших. Дети унаследуют чистый прекрасный мир, без идиотов.

Я встал.

– Ты куда? – спросил Михаил.

– К отцу Иоанну. Быстренько позюзюкаюсь, или как там у них называется обряд, аналогичный крещению?

– Никак, они признают крещение в любой христианской конфессии. А назюзюкаться ты сможешь дома.

– Почему ты сразу мне не сказал? – требовательно спросил я.

– Приглядывался к тебе.

– А зачем сейчас сказал? Я теперь ночами спать не буду!

– Меньше пей, сон наладится, – ответил Михаил и тоже встал. – Пошли. Время ещё терпит, я сознательно сгустил краски. Во-первых, я не думаю, что Томилин добился желаемой эффективности вируса. Во-вторых, перед применением вируса радикалы активизируются. Им же потребуется создать огромное количество оперативных групп, чтобы спасти как можно больше детей, прежде чем тех растерзают восставшие родители. Пока признаков активизации радикалов нет.

– Сколько среди кваzи радикалов? – резко спросил я.

Михаил отвёл взгляд.

– Ну?

– Тридцать-сорок процентов, – ответил Михаил. – Конечно, подавляющее большинство не в курсе происходящего. Но они поддержат тех, кто выпустит вирус.

– И ещё «болото», те, кому всё равно, – сказал я. – Их ведь тоже процентов тридцать-сорок.

– Я бы сказал – пятьдесят, – поправил Михаил.

– Поздравляю, ты в меньшинстве.

– Если ты не радуешься мысли одним махом уничтожить всех восставших и всех кваzи, то ты, мой друг, тоже, – сказал Михаил.

– Порадовался бы, – сказал я. – Ещё как. Если бы это хоть что-нибудь изменило.

Где в Москве может укрыться кваzи? Церковь – проверена. Три гостиницы, где кваzи традиционно останавливались, – проверены. Десяток вегетарианских ресторанов – проверены.

В последнем из ресторанов, модном заведении с названием «Зелёные друзья» на Пречистенке, мы и пообедали. Михаил жевал салат из огурцов с помидорами, заедая его хлебом. Я съел гороховый суп и ковырялся в ризотто с белыми грибами.

– Ей надо где-то спать, – сказал я. – Беда в том, что в Москве полно мест, где можно поселиться без документов. Частные квартиры, дешёвые гостиницы «на час».

– В Москве ещё есть парки, скверы и подвалы, – добавил Михаил. – Ориентировки на Викторию разосланы. Она это понимает. Я бы на её месте ни в какие гостиницы не совался. А она не глупее меня.

Я кивнул. Большой город Москва. И кваzи пусть и небольшая часть населения, но не настолько редкая, чтобы на каждого обращали внимание.

– Вот если бы по телевидению показать её портрет, – вздохнул я.

– Лишняя паника, – ответил Михаил. – Ориентировка есть в гостиницах, у всех полицейских, у вахтёров и частных охранников. Её портрет в системе опознания камер наружного наблюдения.

– Тогда я не понимаю, как она скрывается, – сказал я. – Обычно, когда объявлен «Перехват», преступника ловят за сутки.

– Она кваzи, – сказал Михаил. – Гляди.

Он отложил вилку, на мгновение замер. Потом слегка опустил и выдвинул вперёд нижнюю челюсть. Нет, ничего карикатурного, никакого франкенштейновского монстра. Но лицо сразу изменилось. Шире открыл глаза, чуть наморщил лоб, изменив наклон бровей. Потом руками помял уши и приплюснул их. Убрал руки – уши распрямляться не спешили.

– И долго ты проходишь с такой рожей? – спросил я.

– Да сколько угодно, – ответил Михаил.

Я отвёл взгляд. Снова посмотрел на Михаила.

В первую секунду мне показалось, что рядом сидит совсем незнакомый кваzи.

– У нас же другая структура тканей, – сказал Михаил, будто извиняясь. – Мы не оборотни, конечно. Но если обычный человек может скорчить гримасу и удержать её несколько минут, то мы способны так ходить днями и неделями. А ещё причёска, лёгкий грим, походка, одежда… Ты, конечно, Викторию узнаешь, если приглядишься. Но на первый взгляд она будет казаться совсем другой женщиной. Если хорошо затонировать кожу, ты даже не поймёшь, что это кваzи, а не живая женщина.

– Температура, – сказал я.

– Да, её не изменить. Если бы все камеры наружного наблюдения были оборудованы ещё и тепловизорами, было бы легче. Но таких камер от силы два десятка.

– Вообще не знал, что такие есть на улицах… – пробормотал я и подцепил из ризотто ломтик гриба. Внимательно осмотрел, попробовал. – Тогда всё совсем безыдейно. Патрульные её не опознают, автоматика из толпы не выделит… Слушай, да убери ты эту физиономию!

– Извини, забыл, – сказал Михаил, расслабляя мышцы и обретая прежний облик. – Заметь, я ведь назвал самые простые способы. А есть ещё старые добрые методы – татуировки, контактные линзы, вата под щёки, подкладывание под одежду подушечек, корсеты, бинтование… Она может выглядеть мужчиной, понимаешь? Живым мужчиной.

– Ты меня успокоил, – сказал я. – И как будем её искать? Может быть, всё-таки стоит сообщить соответствующим структурам?

– Денис, неужели ты полагаешь, что капитан Маркин просто так занялся убийством профессора? – спросил Михаил.

– Понятно, – сказал я. – Шпионские страсти.

– Я не шпион. – Михаил, казалось, даже чуть обиделся.

– Ну агент. Признай тот факт, что люди и кваzи де-факто существуют как разные государства на одной территории. В прошлом году в Штатах, помнишь, какие тёрки были? Между президентом от живых и президентом от мёртвых? Чуть новую гражданскую войну не начали. Восток против Запада.

– Джордан президент от кваzи, а не от мёртвых, – поправил Михаил. – А искать мы Викторию всё-таки будем. У нас есть преимущество перед Маркиным и его ребятами.

– Какое?

– Я – кваzи, – сообщил Михаил.

– Да ты что! А я как-то даже не замечал! – саркастически произнёс я. – И что? Нюхом её учуешь?

– Мы не пахнем, наш след даже собаки плохо берут. Дело в том, Денис, что я знаю ещё ряд мест, где бывают наши. Не хотел бы там появляться, но… – Михаил промокнул губы салфеткой. – Ты доел?

Я посмотрел на ризотто. Ломтики грибов сиротливо проглядывали из риса. Наврали, что ризотто с белыми грибами, в основном тут были шампиньоны.

– Да что-то аппетита нет.

– Ну извини, – сказал Михаил. – В следующий раз зайдём в обычный ресторан. А сейчас прогуляемся пешком, после обеда полезно.

Поскольку Михаил явно ожидал вопросов, я промолчал. Мы расплатились (увы, отсутствие в меню мяса никак не сказалось на цене) и вышли из ресторана, оставив машину на стоянке. Повинуясь внезапному порыву, я позвонил Насте, но она не брала трубку. Выждав вежливые три звонка, я спрятал телефон. Михаил терпеливо ждал. Мы прошли полтора квартала по Пречистенке, завернули направо, на Померанцев переулок. Двинулись в сторону сквера Тургенева.

– Я понимаю, ты специально не хочешь ничего спрашивать, – сказал Михаил. – Это твой протест против моих недомолвок.

Я пробурчал что-то невразумительное.

– Но ты ведь тоже многое мне недоговариваешь, – укоризненно заметил кваzи. – Тема очень болезненная и неловкая для нас обоих, но ты не допускаешь, что Найд…

– Нет, – сказал я. – Я не буду проводить никаких исследований. Он – не мой сын. И мы не касаемся больше этой темы.

– Очень странно, – сказал Михаил. – Но как хочешь. Тебе жить.

– Куда мы идём? – спросил я.

– Дом номер три, возле сквера. Центр постмортальной психологии.

Я покосился на Михаила, но он был вполне серьёзен.

Центр постмортальной психологии оказался небольшим помещением в полуподвальном этаже старого пятиэтажного здания. Я припомнил, что когда-то здесь был магазин под названием «Лавка жизни». Теперь здесь висела строгая черно-белая вывеска «ЦПП», без расшифровки аббревиатуры.

Какая-то ирония в этом присутствовала.

– Ты предполагаешь, что, не рискуя больше появиться в церкви, Виктория кинется в объятия психологов? – спросил я.

– Можно сказать и так, – туманно ответил Михаил.

Мы вошли в ЦПП.

Помещение было небольшим. Маленький холл, свежеотремонтированный, с тем же строгим дизайном – белые стены, чёрная мебель. Стойка приёмной, за которой сидела миленькая черноволосая девушка. Живая. За её спиной висели какие-то дипломы в рамочках, большие черно-белые постеры с фотографиями старинных церквей и соборов. Под потолком беззвучно работал телевизор, демонстрируя старые фильмы с Чарли Чаплином.

Несколько дверей вели в другие помещения.

– Добрый день, – сказала девушка с мягким малороссийским акцентом, встала, дружелюбно улыбнулась. Бейдж на её блузке, расстёгнутой ровно настолько, чтобы поманить взгляд крепкой молодой грудью, содержал только имя: «Оксана». – Берите анкеты, заполняйте…

Взгляд её остановился на мне.

– Вы сопровождающий, верно?

– Да, – согласился я. – Это моя работа в последнее время.

Михаил, к моему удивлению, анкеты взял. Уселся за столик, снял шляпу, достал авторучку и принялся заполнять листы аккуратным разборчивым почерком. Я мельком глянул – обычные, одинаковые в любом заведении анкеты. Имя-фамилия, год рождения, место жительства, место работы… Учитывая специфику, здесь ещё была дата смерти и дата возвышения – последнее время дискутируется вопрос, не добавить ли эти пункты во все анкеты и документы с целью борьбы с дискриминацией кваzи. Но вопрос как-то всё время замыливается в правительстве и остаётся там же, где и закон о разрешении гомосексуальных браков. Это Россия, детка. У нас тут подлинная демократия, в том смысле, что исполняется воля большинства.

– Может, и мне заполнить анкету? – пошутил я.

У Оксаны округлились глаза.

– Да, но как вы… То есть можно, конечно… А на какой эффект вы рассчитываете?

Она совсем смутилась.

– Представьте себе, что я ничего не знаю о вас, – сказал я и улыбнулся. – Ну и расскажите о вашем центре.

Девушка покосилась на одну из дверей. Видимо, размышляла, не вызвать ли начальство.

Но я улыбался, был одет в штатское, и Оксана решила справиться сама.

– Наш центр постмортальной психологии оказывает услуги для кваzи, связанные с изучением глубин их психики, изменений по сравнению с прижизненным состоянием, вырабатывает рекомендации по духовному развитию, оказывает консультационные услуги по отдельным вопросам, – оттарабанила она.

– Здорово! – похвалил я. – А каким образом?

– Мы используем одобренную Минздравом методику психологической консультации с использованием разрешённых медицинских препаратов новейшего поколения, – так же заученно сказала Оксана.

Ментовская струнка во мне сразу же зазвенела при словах «медицинских препаратов».

– На меня не подействуют? – с просительной улыбкой произнёс я.

Оксана прыснула.

– Ну что вы! Не при жизни.

– Вот анкета. – Михаил протянул Оксане заполненные бумаги. Та быстро проглядела их, спросила:

– Вы хотите первый сеанс прямо сейчас?

– Да.

– Полторы тысячи за первичный приём, семьсот пятьдесят рублей за сеанс, – сказала Оксана. – Товарищ будет вас сопровождать?

– Да, – твёрдо сказал Михаил.

– Двести пятьдесят за сопровождающее лицо. Фото и видеосъёмка разрешена за дополнительную плату.

– Не надо. – Михаил покачал головой. – Я готов.

Оксана вышла из-за стойки. Всё, что скрывалось за стойкой, у неё оказалось столь же привлекательным, как и доступное взгляду ранее.

– Марина Абрамовна! – Девушка постучала и приоткрыла ту дверь, на которую косилась. – Пациент, Михаил Иванович Бедренец. Первичный приём.

– Пусть проходит, – грубоватым голосом отозвалась Марина Абрамовна.

По контрасту с красавицей Оксаной глава центра постмортальной психологии оказалась женщиной крепкой, кряжистой, немолодой и непривлекательной. Над верхней губой угадывались плохо депилированные усики. В кабинете Марины Абрамовны, несмотря на работающий воздухоочиститель, крепко пахло табаком, а на столе вызывающе стояла небрежно прикрытая пепельница.

– О работе нашего центра осведомлены? – бросив на меня беглый взгляд и не сочтя достойным внимания, спросила Марина Абрамовна. Бейджа она не носила, но табличка на её столе утверждала, что Марина Абрамовна – доктор медицинских и психологических наук, а также нейропсихолог.

– Вполне, – ответил Михаил.

– Первый раз?

Михаил кивнул.

– Ну пойдёмте тогда, не будем попусту болтать… – Марина Абрамовна поднялась и двинулась сквозь кабинет плавно и неотвратимо, будто морской буксир через акваторию.

Пройдя через приёмную, мы вошли ещё в одну дверь. Оксана уже вернулась на своё место, одарив нас на прощание дежурной улыбкой.

Новое помещение центра оказалось длинной комнатой без окон, с узкими кушетками, разделёнными свисающими с потолка занавесками. Мне вспомнился кабинет «электросна» в ведомственном пансионате, куда я как-то честно отходил десять дней. Лежишь себе с электродами на веках, чуть-чуть пощипывает кожу…

Но здесь никаких аппаратов, придуманных ещё в таинственные и эпические времена СССР, не было. Только кушетки с белыми простынками на них и один-единственный стеклянный медицинский шкафчик.

– Встаньте на весы, назовите мне вес, снимайте ботинки и пиджак, закатайте один рукав до локтя, ложитесь на любую кушетку, – велела Марина Абрамовна.

Михаил послушно выполнил все указания. Весил он восемьдесят два килограмма, мне показалось, что для его телосложения это многовато. Но кваzи чуть тяжелее людей при одинаковых габаритах.

Директор центра тем временем достала из шкафчика одноразовый шприц, большой стеклянный флакон с желтоватой прозрачной жидкостью, набрала кубиков пять.

– Что это? – спросил я.

– Инновационный медицинский препарат, – сухо ответила директор. Подошла к Михаилу, склонилась над ним и ловким движением вколола шприц.

Кровь у кваzи не такая, как у людей. Она густая, очень плохо идёт через иглу. Но Марина Абрамовна всё-таки убедилась, что попала в вену, и только дождавшись появления в шприце тёмного облачка, принялась вводить раствор.

– Эта жидкость называется хлористый калий, – внезапно сказал Михаил. – Применяется в медицине уже сотню лет. Для людей такое быстрое введение смертельно. У кваzи… у кваzи… вызывает иные эффекты…

Марина Абрамовна застыла со шприцем в руке. С возмущением спросила:

– Так вы все знаете? А зачем же платили?

– Для наглядности… – непонятно сказал Михаил. Поморщился. – Жжётся… немного.

– Оно и должно жечься, – сказала Марина Абрамовна. Покосилась на меня. – Теперь полежите немного, Михаил, препарат начнёт действовать минут через десять.

– Как влияет хлористый калий на кваzи? – спросил я.

Мария Абрамовна посмотрела на меня с изрядным сомнением, будто решала, стоит ли что-то объяснять.

Я молча достал и продемонстрировал полицейское удостоверение. Доктор разных наук сразу преисполнилась готовности к сотрудничеству и чтению лекций:

– Вызывает временную активацию некронейронов вентромедиальной префронтальной коры.

– А доступнее?

Марина Абрамовна казалась очень смущённой.

– Это зона эмоциональной оценки морали. Сочувствие, сострадание, сопереживание… совесть.

– Эмпатийность, в общем, – блеснул и я умным словом.

Наверное, я употребил его не совсем верно, потому что врач поморщилась.

– Ну… можно сказать и так.

– Но кваzи же нельзя назвать бесчувственными или лишёнными сострадания, – сказал я.

– Нет-нет, конечно! – быстро сказала Марина Абрамовна. – Но они… как бы вам сказать… они рассудочно моральны. Вот представьте себе, к примеру, что тонет корабль. И вы можете спасти либо пять человек, либо одного. Ваше решение?

– Глупый вопрос, – сказал я. – Пятерых, конечно.

– Хорошо. А вот та же самая ситуация, но шестой человек тоже лезет в шлюпку. У вас пистолет. Если вы не застрелите шестого – то шлюпка потонет. Ваши действия?

– Останусь сам, – выкрутился я.

Марина Абрамовна улыбнулась:

– Допустим, это невозможно. Тогда погибнут все, только вы можете управлять шлюпкой. Что вы сделаете?

– Не знаю, – сказал я.

– Но ведь ничего не изменилось. Вы и так убивали человека, оставляя его на корабле, и спасали пятерых.

– Это другое, – сказал я.

– Для нас – нет, – произнёс с кушетки Михаил. – Для любого кваzи ситуация однозначна.

– Все дело в вентромедиальной префронтальной коре. – Марина Абрамовна оживилась, перейдя на любимую тему. – Это словно эмоциональный контроль над логикой. Обычная логика тоже требует от человека помогать другим людям, но логика не видит разницы между «бросил умирать» и «убил». Тут работает то, что Фрейд называл «супер-эго».

– То есть кваzи могут стать… людьми? – поразился я. – Ну то есть мёртвые-то они останутся мёртвые, но будут человечными?

– Это временно, – сказал Михаил со вздохом. – Это на четверть часа. И эффект слабеет от раза к разу, в итоге сходя на нет…

Он перевёл взгляд на меня – и я вздрогнул. Взгляд был живым. Будто в нём включилось что-то, заработало, проснулось.

– Ты, наверное, задаёшься вопросом, зачем мы ходим в такие вот центры… Да для того же, что и в церковь. Чтобы почувствовать себя живыми. Чтобы ощутить что-то, стоящее выше нашего разума. Это как голод. Тот голод, что мы ощущаем, когда восстали. Только тот голод проходит, а этот – нет…

Кваzи замолчал.

– Вы же ничего не помните после возвышения… – пробормотал я.

– Голод помнят все. Только о нём не говорят. – Михаил перевёл взгляд на Марину Абрамовну. Та отступила на шаг. – Женщина-кваzи. Молодая. Могла называть себя Викторией. Могла притворяться мужчиной, но это вряд ли, вблизи вы бы поняли.

Он достал из кармана старенький мобильник и показал врачу фотографию Виктории.

– Вчера. Короткая стрижка, ярко-рыжие волосы. Назвалась Марией Незваной, – чётко, почти по-военному отрапортовала доктор. – У нас была первый раз.

– Вы были на её сеансе?

– Нет, это не обязательно.

– Запись вели? Аудио, видео?

– Ну что вы! – Марина Абрамовна явно обиделась. – У нас с этикой очень строго…

– Хоть что-то она говорила? – с надеждой спросил Михаил.

Мария Абрамовна всплеснула руками.

– Да как все! Как все, ничего особенного! Что перед ней серьёзные проблемы, что ситуация заставляет её предавать своих, что она хотела бы попробовать взглянуть на проблему с нашей… с человеческой точки зрения… Я понимаю, это немного наивный взгляд, но очень часто ваши приходят именно за этим…

– Она сказала «предавать своих»? – уточнил Михаил. – Вы уверены?

Мария Абрамовна кивнула.

– Тогда подождите снаружи, – сказал Михаил. – Подготовьте копию её анкеты. А я хочу остаться с товарищем.

Директор центра с неожиданным проворством выпорхнула из кабинета.

– Ты что-то понял о Виктории? – с сомнением спросил я.

– Возможно, – сказал Михаил, глядя на меня. – Надо ещё разобраться. Но для этого мне не нужно было колоться самому. Я хотел посмотреть на другую проблему с иной, с человеческой стороны.

– Какую проблему?

– Проблему Найда.

– Ты опять за своё, – вздохнул я. – Нет никакой проблемы.

– Она есть. Вероятность того, что он твой сын, очень велика. Ты уклоняешься от однозначного ответа, значит, не знаешь точно, погиб он или нет. У тебя нет другой семьи. Ты до сих пор страдаешь от потери жены и сына. Я не могу логически понять, почему ты отказываешься от генетического анализа. Поэтому я сделал то, что зарёкся когда-либо делать, – инъекцию хлористого калия.

– Решил посмотреть на проблему с человеческой точки зрения, – кивнул я. – Понятно. Хорошо, я тебе всё объясню.

– Я слушаю, Денис. – Михаил с надеждой посмотрел на меня.

– Во-первых, я боюсь надеяться на чудо, – сказал я. – Выяснится, что ты ошибся, и будет ещё хуже.

– Не в твоём характере, – сказал Михаил. – Если бы ты сказал это раньше, я бы поверил. Но сейчас… сейчас я немного лучше понимаю тебя. Человек всегда надеется на чудо. Человек чудом живёт, потому что ни для чего другого жить не имеет смысла.

– Да, ты прав, – подтвердил я. – Меня бы это не удержало. Поэтому – во-вторых. Как ни странно, но я с тобой подружился, старый мертвяк. Ты славный напарник и хороший друг. Ты воспитывал этого мальчика как родного сына. И если вдруг окажется, что я – его отец, то это никому не нужный шок. Понимаешь? Я, тьфу-тьфу, импотенцией не страдаю. Будут у меня дети. А это – твой ребёнок.

– Спасибо, – сказал Михаил. – Если бы мои слёзные железы функционировали как человеческие, я бы сейчас прослезился от умиления. Только знаешь что?

– Что?

– Хорош трендеть, – сказал кваzи. – Никакой я тебе не друг, и даже будь лучшим другом – ты бы проверил, кто тебе Найд. Пусть даже не для того, чтобы забрать себе. Просто чтобы знать. Не ври мне больше, тупой живой полицай!

– Ладно, – сказал я. – Сейчас.

Я подошёл к шкафчику, открыл его.

Мне повезло – среди стоящей там ерунды нашлась стойка с герметически закрывающимися пробирками и рулончик стерильной ваты. Уж не знаю, для чего они там стояли. Скорее всего, просто для антуража.

Я открыл одну пробирку. Клочком ваты потёр себе нёбо и бросил его в пробирку. Потом смачно харкнул туда же. Закрыл пробирку и протянул Михаилу со словами:

– Тьфу на тебя.

Михаил помолчал. Потом, не вставая с кушетки, взял пробирку из моих рук и кивнул.

– Спасибо, Денис. Я очень рад, что ты всё-таки согласился.

– Анализ покажет, что Найд не является моим сыном, – сказал я. – Так что лучше купи мне бутылку вискаря в качестве компенсации за назойливость.

– Почему ты так уверен? – спросил Михаил. – Ты всё-таки видел, как погиб твой сын?

– Нет! – выкрикнул я. – Я не видел! Но ребёнок был не от меня, понятно?

Я вышел в коридор и закрыл дверь. Покосился на Оксану – слышала она мой возглас? Судя по любопытному взгляду – слышала.

Интересно, что она подумала.

В кармане затренькал телефон. Я достал его – звонила Настя.

Должно же быть в жизни что-то хорошее, кроме нависшей над всеми людьми угрозы, безрезультатных поисков и копания в старом грязном белье?

– Да, Настя, – отворачиваясь от Оксаны, будто это придавало разговору большую интимность, сказал я в трубку. – Я звонил, хотел предложить встретиться.

– Денис, сегодня не получится! – Голос Насти звенел от волнения. – Денис, Денис, ты не представляешь, что случилось!

– Что? – спросил я с подозрением.

– Мама и братик! Они возвысились! Их сегодня могут выписать из приюта, они вернутся домой!

– Я ужасно рад, – растерянно сказал я. – Да, я правда рад…

– Денис, я сейчас бегу в приют, – сказала Настя. – Потом созвонимся, хорошо? Завтра? Я уже убегаю. Завтра, хорошо?

– Хорошо, – сказал я. – Завтра.

Настя прервала связь.

Я спрятал телефон, посмотрел на Оксану.

– Не ладится? – спросила она.

– Не то слово, – сказал я. – Скажите, а что вы делаете вечером?

– Варю мужу борщ, – улыбнулась Оксана.

– Везёт же некоторым, – вздохнул я. – Скажите моему спутнику, что я подожду на улице.

Выйдя из центра постмортальной психологии, я огляделся. Погода стояла замечательная, редкий случай для московского лета.

Должно же быть в жизни что-то хорошее.

Кроме самой жизни.