ГЛАВА 8

— Это последствия шока! — орала в трубку Инна Викторовна. — Так бывает, это лечится. И еще она сильно ударилась! Ударилась, говорю. Нет, нет, все под контролем. У нас были такие случаи. Ну я же ее не брошу, Лиза! Конечно, после клиники ей лучше пожить у меня. Не с этим же уродом Стасиком?! Может быть, его любовница будет за Ларочкой ухаживать?! Лиза! Ты слышишь меня? Ты-то как? Подробнее! Говори подробнее! Как к тебе относится свекровь? Как ты с ней изъясняешься? Лиза! Ты что-то недоговариваешь, я чувствую по голосу. Да? Уже? И я тебя целую! Хорошо, передам! И Андрюшка тебя! Мы очень скучаем без тебя, Лизонька!

Инна Викторовна с некоторой досадой и недоумением слушала длинные гудки в трубке. Так бывало всякий раз после разговора с дочерью. Обида на кого-то и злость овладевали ею, и она начинала метаться по дому, не находя себе места. Боже! Да она сама все сотворила! Своими собственными руками! Она дала добро на совместный с иностранцами проект. В клинику приехали специалисты из разных стран, в том числе африканцы. Ну а как без этого? Наука не стоит на месте, клиника должна осваивать новые технологии. Иностранцы проводили эксперимент, Лиза только-только вернулась со стажировки по лазерной аппаратуре. Возилась со своим лазером. Когда у них скрутилось с Умару?

Их было пятеро. Темнокожих. Для Инны Викторовны они долго были все на одно лицо. Были еще германцы, два американца. Нет, Лиза запала именно на шоколадного Умару. Логики Инна Викторовна здесь не видела никакой и потому злилась, ругалась с дочерью, била посуду, топала ногами, но не добилась ничего. Вернее, добилась того, что Лиза и Умару расписались, купили однокомнатную квартиру, а после стали всерьез собираться в Африку. Инна Викторовна долго пыталась осмыслить сей факт. Она повесила в Лизиной опустевшей комнате карту мира и подолгу тупо смотрела на пестро разрисованную Африку, пытаясь представить, как там у них. И ведь не добьешься Же ничего вразумительного от Лизки! Она не из разговорчивых. Да. Нет, Все в порядке.

Тогда Инна Викторовна требовала к телефону зятя и разговаривала с ним как коллега с коллегой. И немножко как прокурор с обвиняемым. Пусть чувствует, как он перед ней виноват. Такое придумывать станешь — не измудришься. Такое только жизнь выдумать может. Ее Лизу, которая по причине белокожести даже загорать не могла — обгорала сразу и облезала хлопьями; ее молчунью Лизу, тихоню и домоседку, — к неграм в Африку! Тьфу! Срам, да и только. Сестрица старшая, Ульяна, так и сказала: «Срам!»

Дожила… Всю жизнь мечтала!

Инна Викторовна носилась по пустым комнатам, наконец вернулась в гостиную и набрала телефон клиники.

Первым делом она поинтересовалась состоянием племянницы. Хотя она и видела ее три часа назад, в таких случаях, как у Ларисы, все меняется очень быстро. Врач, который наблюдал Ларису, понимал начальницу с полуслова. Не останавливаясь на температуре и прочих мелочах, начал с главного: от встречи с коллегами отказалась. Боится? Не помнит никого. Мотивировала тем, что устала ; от встречи с предыдущим посетителем. Да, от этого устанешь, неудивительно. Но ведь ему не откажешь — спаситель. Так… Попросила книгу? Уже кое-что. Нет, нет. Пусть читает. А что за книга? История первобытного общества7

Инна Викторовна присвистнула.

— Нет, нет, это я так, — пояснила в трубку. — Если просит, нужно достать. Она же историк. Любая пища для ее памяти сейчас необходима. Ну а как там наша пациентка из 38-й? Да, Верховцева.

Инна Викторовна выслушала подробный отчет о состоянии Верховцевой. Все врачи знали, что Инна Викторовна живет клиникой. Клиника — ее дом, ее детище, и здесь нет для нее ничего малозначимого. Поэтому с подчиненными она могла разговаривать часами.

Женщина из 38-й была тяжелой. Положение усугублялось тем, что попала она в клинику не сразу, а после длительного пребывания в городской больнице, где лечили дешевыми медикаментами и в плохих условиях.

— У Верховцевой муж сидит в коридоре.

— Давно сидит?

— Часа два.

— А что говорит?

— Ничего не говорит. Можно, говорит, я тут в коридорчике у вас посижу? Мы разрешили. Одному, видно, дома тошно.

— Пришлите за мной Валеру. Я сейчас подъеду.

Инна Викторовна обрадовалась, что нашелся повод вернуться в клинику. Одному дома тошно, это доктор Кузин точно подметил. Она побеседует с Верховцевым, зайдет к Ларисе. А на обратном пути заедет к Андрюшке и заставит эту метелку Кристину приготовить ужин. А иначе Андрюшка наверняка ляжет спать голодный. Криська не любит готовить. Она вообще ничего делать не любит. Ни постирать, ни погладить, ни убраться. Ни-че-го! И как он умудрился откопать такую? Или же они все сейчас такие?

Инна Викторовна вернулась в клинику и, не заходя к себе в кабинет, прошла в бокс и издалека заметила сидящего на скамеечке Верховцева. У него в руках был журнал, но он не читал, а смотрел прямо перед собой в стену. Его некогда прямая спина бывшего военного была согнута, голова безвольно опушена, что очень не шло его поджарой фигуре со следами былой выправки. Увидев Инну Викторовну, Верховцев поднялся и виновато улыбнулся Вернее — попытался улыбнуться. На что Инна Викторовна сдержанно кивнула и не стала говорить ничего притворно-успокаивающего.

— Сейчас я посмотрю вашу жену, и мы выйдем с вами в сад. Там сегодня так хорошо. Я, знаете ли, тоже все больше в помещении.

И, не дав ему ничего произнести в ответ, вошла в палату № 38.

В состоянии больной не появилось ничего нового. Она лежала под капельницей. Спала. Инна Викторовна поговорила с медсестрой, вышла. Верховцев покорно проследовал за ней. Они вышли в сад, в тепло нагретого вечера. Дружно и немного торжественно цвели нарциссы, рассеивая вокруг ненавязчивый аромат.

— Вам тоже не сидится дома, — заметил Верховцев. Инна Викторовна пожала плечами:

— Такая у меня работа.

Она не стала объяснять, что это ее частная клиника, что она слишком многим пожертвовала, чтобы вырастить ее из ничего. И уж теперь такого пустяка, как личного времени, для клиники не жалко.

— Когда-то я тоже слишком много времени отдавал службе. Служба с утра до ночи. И в выходные. Жена обижалась, что мало бываю дома. Таскал ее по гарнизонам, по казенным квартирам.

— В каких войсках служили?

— В разных. Я — служащий политотдела.

— Руководящая роль партии, — бросила Инна Викторовна.

Верховцев снова виновато кивнул. Это было совсем не то, чего ожидала Инна Викторовна. Она была уверена, что Верховцев кинется защищать свою должность, свою партию. Примется разглагольствовать о.необходимости по. литотделов в частях. И о том, что стало с армией сейчас — без них, прежних кадров. Она хотела, чтобы он отвлекся, клюнул на ее приманку. Но он не клюнул. Ему, видимо, было все равно. Все его существо было теперь сосредоточено на одной болевой точке. И точка эта находилась в боксе на третьем этаже, в палате № 38. Она одна болела и мучила сейчас.

— И в ракетных войсках служили. И ведь жили на самой точке. Там такие дозы…

— Вы себя вините, а это ни к чему, — мягко возразила Инна Викторовна. — Вы-то что могли сделать? Женщина сама выбирает свою судьбу. Видимо, для нее было лучше, чтобы рядом с вами.

— Да. Вы знаете, Люся так и говорила: лишь бы вместе. Она любила за ягодами ходить в лес. А там леса были кругом. И вот остановилась однажды и говорит: «Володя, ты слышишь?» Стою и не пойму, о чем она. Ничего такого не слышу. А она говорит: «Птицы не поют». А птиц там и не было. Птицы, они, знаете, чувствуют, что для них вредно. Они давно из тех мест улетели. И вот теперь я думаю: почему Люся, а не я? За что ей?

Инна Викторовна не знала, что ответить. Собираясь на разговор с Верховцевым, она намеревалась сказать ему все как есть. Чтобы не питал напрасных иллюзий Чтобы готовился. То, что врач обязан сказать близким безнадежного больного. Но теперь видела, что он сам все понимает и просто нуждается в том, чтобы кто-то слушал его. А слушать скорее всего некому. То, что она приготовила для разговора с мужем Верховиевой, никуда не годилось.

— Вы знаете, сейчас вашей жене дают одно лекарство… Хорошее лекарство. Она почувствует себя лучше.

— Да? — Верховцев с надеждой посмотрел на Инну Викторовну.

— Да. И вы сможете с ней разговаривать.

— И гулять?

— Возможно. Но помните: ей нужна ваша поддержка. Вам ни в коем случае нельзя раскисать.

— Да, да, я понимаю. Скажите, — Верховцев дотронулся до руки Инны Викторовны, — а сколько у меня есть времени?

— Точно сказать не могу, — призналась Инна Викторовна. — Может, несколько месяцев, а может — чудеса все-таки случаются — и больше.

Инна Викторовна поднялась и направилась в сторону больницы. Верховцев тенью двинулся за ней.

— Но вам нужно подумать о себе, — продолжала Инна Викторовна. — Вам нужно хорошо питаться, хорошо спать.

— Со сном у меня проблемы, — признался Верховцев.

— Я выпишу вам успокоительный сбор. Но обещайте, что будете точно следовать моим рекомендациям.

Верховцев снова виновато улыбнулся. Инна Викторовна не была уверена, что жена Верховцева протянет больше месяца, но сказать ему правду не смогла. Она поймала себя на мысли, что видела много женщин, которые хлопотали вокруг тяжелобольных мужей, видела скорбь безутешных вдов и их прибитость хорем. И ее это не то чтобы совсем не трогало, а не слишком удивляло, что ли… А вот преданность Верховцева, его бесприютность, его беспомощность — задели ее. Разбередили душу.

А вот если бы она, Инна, не дай Бог, тяжело заболела? Кто из ее трех бывших мужей стал бы вот так, по-собачьи преданно, просиживать часами в коридоре, чтобы только знать, что она — рядом, через стенку? Больная, в бреду, никакая. Но — рядом. Кто? Дед Пихто. Нет, никто. Все ее три мужа только требовали внимания к себе, капризничали, предъявляли претензии. Что за жизнь! Ну хоть бы в чем повезло! Нет же — сыплется на голову одно за другим!

Инна Викторовна посидела у своей племянницы. Занимались восстановлением памяти. Это приятное занятие для Инны. Она вдоволь насплетничалась о своей невестке Кристине и нажаловалась на зятя-африканца. Должна же племянница вернуться в русло их семейных дел. Лариса с интересом слушала и смотрела фотографии.

И в самый разгар их беседы в палату просочилась секретарша Инны Викторовны, Леночка. Насколько ей позволяла невыразительная мимика лица, она попыталась что-то там такое изобразить. Инна Викторовна вышла из палаты вслед за Леночкой.

— У вас там посетители в приемной. По-моему, у них что-то серьезное стряслось.

В приемной сидела Оксана с девочкой лет пяти-шести. Оксана отвернулась к окну, а девочка с интересом разглядывала рыбок в аквариуме.

— Думаю, ты — Юля, — догадалась Инна, присев возле ребенка.

Оксана обернулась. Видок у нее был похлеще, чем в день их знакомства. Юлька теперь с интересом рассматривала незнакомую тетеньку.

— Поедешь ко мне в гости вместе с мамой? Юлька кивнула.

Оксана была благодарна Ларисиной тетке, что та не задает вопросов при Юльке. Она молчала всю дорогу до дома Инны Викторовны, молчала, пока та кормила Юльку ужином и укладывала спать. Но когда осталась одна в комнате Лизы, нервы не выдержали — начала тихонько подвывать, кусая губы. Сползла на пол возле двери и ревела, раскачиваясь из стороны в сторону. Старалась издавать как можно меньше звуков. В таком состоянии ее и застала Инна Викторовна, вернувшись от Юли. Девочка между делом сообщила, что папа с мамой подрались. Инна Викторовна вошла в Лизину комнату, полная решимости. Вид рыдающей Оксаны эту решимость укрепил, и Инна Викторовна перешла в наступление.

— Ты хочешь, чтобы я помогла тебе? — сухо поинтересовалась она.

— Мне… ник-ник-то… не может помочь! — заикаясь, возразила Оксана.

— У меня на третьем этаже лежит раковая больная, — жестко отчеканила Инна, — вот ей действительно никто не может помочь. А ты — молодая, здоровая женщина. И тебе помочь можно. Что случилось? Он тебя побил?

— Хуже, — просипела Оксана из своего угла. — Он меня изнасиловал. При Юльке.

Оксана не знала, как рассказать о том, что произошло. Она никак не могла привыкнуть к резким перепадам в настроении Игоря, которые то и дело овладевали им в последнее время. Вот и сегодня ничто не предвещало грозы. Он ушел на работу в прекрасном настроении, в обед забегал поесть окрошки, а вечером… Оксана убрала ужин в холодильник, а он все не шел. Она выкупала и уложила дочь, а потом включила телевизор. Она вздрогнула, когда повернулся ключ в замке, и поняла, что боится. Игорь с порога стал придираться к ней. Он отказался ужинать, от него разило водкой. Оксана сразу почувствовала в нем уже знакомую агрессивность. Он загородил собой экран, а затем выключил телевизор.

— Ну что, верная жена, не желаете ли приступить к исполнению супружеских обязанностей?

Оксана, как могла, старалась выглядеть невозмутимой.

— Ты выпил, Игорь. И не забывай, что ребенок спит.

— Ребенок? — Игорь шутовски вскинул брови. — Какой ребенок? У нас есть ребенок? Ах да, это ведь у вас есть ребенок! У вас, а не у меня! Зато у меня есть жена, которая обязана…

Игорь дернул Оксану на себя, пуговицы с халата посыпались на пол. Оксана попыталась оттолкнуть мужа, увернуться, но он вцепился в нее, и они вместе упали на пол. Игорь озверел. Он зубами сдирал с нее халат, и, хотя Оксана царапалась и кусалась, агрессивность делала его сильнее, чем он есть на самом деле. И когда он справился с ней, задышал зло и по-звериному неровно, Оксана увидела Юльку, сонно хлопающую ресницами. Юльку разбудила возня. Она уселась в кроватке, в недоумении наблюдая за родителями.

После безобразной сцены Игорь сразу сник. Затих на полу и даже не повернул головы, когда Оксана поднялась, стала одевать хныкающую Юльку, когда собирала какие-то вещи в сумку. Оксана не знала, куда идти. К свекрови нельзя — начнутся неизбежные вопросы, на которые ей нечего ответить. Не оставалось ничего, кроме как попроситься на постой к Инне Викторовне.

— Вы остаетесь у меня, это решено, — выслушав путаный рассказ Оксаны, заявила Инна. — Места много, всем хватит. Живите сколько понадобится. И я постараюсь тебе помочь, Оксана. Но чтобы помочь, я должна знать правду.

Оксана сквозь слезы посмотрела на Инну.

— Какую… правду?

— Юля действительно дочь Игоря?

Оксана застыла на секунду, а затем качнула головой: нет.

Чина услышала легкие шаги и насторожилась. Задний полог заколыхался. Одна из шкур отодвинулась, и в синем свете луны появилась чья-то физиономия.

— Кто здесь?

— Это я, Зелена…

Теперь Чина и сама узнала девочку. Та отодвинула шкуры и на четвереньках вползла в хижину.

— Как ты прошла?

— Сейчас очередь Синюхи охранять тебя. А ты же знаешь, у него ломит ноги, и поэтому он не ходит кругом, как полагается, а лишь сидит у костра и греет свои кости. Когда я подбиралась сюда, Синюха клевал носом. Я принесла тебе ежевики.

Девочка достала из-за пазухи свернутый котомкой лопух. Чина развернула его. На мягком листе красовалась россыпь крупных черных ягод.

— Спасибо.

— Чина, ты сердишься на меня?

Зеленка опустила глаза в пол, устланный душистой травой.

Чина пожала плечами:

— Нет, не сержусь. Ты ведь не знаешь, что такое любовь.

— А что такое любовь, Чина?

Когда-нибудь ты познаешь ее сладость. Это бывает так: при одной мысли об этом мужчине кровь быстрее бежит по всему телу. Ты без труда угадываешь те минуты, когда он думает о тебе, — так горят щеки. Ты узнаешь его шаги еще до того, как они раздались, — по характеру хруста ветки и шорохам травы. А когда он рядом, тебе не нужен никто, только он один. Его голос — лучшая песня. Это так сладко — повиноваться ему…

— Повиноваться?

— Да! Да! Ощущать его силу, идти за ним, быть нужной…

— Но ведь еще совсем немного, и тебе самой станет повиноваться все племя! Неужто тебе не хочется стать матерью-Прародительницей? — недоверчиво переспросила Зеленка.

— Хочется. Но если придется выбирать между властью и любовью, я выберу любовь. Ты ведь сама видела его, Зелена!

— Да…

Зеленка зажмурилась. А когда распахнула глаза, то заговорила торопливо, подстегивая саму себя:

— Вчера ночью, когда тебя увели, совет продолжался. И было решено выследить Чужака и поймать.

— Они схватили его?! — Чина метнулась к девочке, ежевика рассыпалась, растерялась в траве.

— Он пришел к водопаду в час бледной луны. Наши сидели в засаде. Черный Жук и другие накинули на него сеть.

— Они поймали его как птицу! — Чина вскочила, заметалась по хижине.

— Сядь, Чина, Синюха проснется!

— Что они собираются делать?

Чина едва сдерживала дрожь. Она схватила Зеленку за плечи и стала жадно вглядываться ей в лицо.

— Ты знаешь их план?

— А иначе зачем бы я пришла сюда? — важно спросила Зеленка.

— Ну говори же!

— Они решили спрятать его в пещерах. Они объявили ему, что освободят его сразу, как ты согласишься стать женой того, кого назначит тебе в мужья племя.

— О-о… — Чина зло сжала кулаки.

— Черный Жук надеется, что ты сразу согласишься. Потом тебе и Прародительнице скажут, что Чужак ушел, а на самом деле его хотят убить. Я сама слышала! Жук шептался с Рогозом…

Чина опустилась на колени, вдавливая сочные ягоды в траву. Кожа выпачкалась соком. Волосы спрятали лицо девушки, и Зеленка не могла видеть — плачет Чина или нет. Некоторое время сидели молча.

Зеленка догадывалась по напряженной позе Чины, что та думку думает. Было слышно, как трещат сучья в костре да мыши пищат в сушняке.

Наконец Чина подняла голову. Зеленка отшатнулась, увидев выражение глаз девушки.

Чина заговорила, не давая Зеленке опомниться и вставить хоть слово.

— Побежишь к Заразихе, найдешь у нее сон-траву. Сделай так, чтобы она не увидела. Сможешь?

— П-постараюсь… — стуча зубами от страха, пообещала девочка.

— Подлей настойку в питье страже.

— Чужака охраняют Рогоз и Сныть.

— Хорошо. Сделаешь так, как я прошу?

— Я вес сделаю для тебя, Чина.

— Забирай все мои браслеты, все подвески. Все забирай!

— Нет. Нельзя. Догадаются… Я боюсь за тебя, Чина! Даже если Рогоз и Сныть уснут, вы не успеете выбраться из пещеры. Скоро рассвет!

— Не бойся. Я что-нибудь придумаю. Беги же скорей, Зеленушка!

Девочка мышкой скользнула за полог — и вовремя. Со стороны костра раздался шорох. Чина увидела мужскую фигуру, выросшую на пороге.

— Жук?1

Она не верила своим глазам. Он посмел прийти к ней ночью! Он переступил порог ее жилища! Что он думает о себе?

— Я не звала тебя, Жук. Уйди.

Жука не остановила сухость Чины. Он сделал еще шаг, чтобы показать, что не боится её.

— Ты нарушил закон. Ты переступил порог будущего Прародительницы племени, — напомнила Чина. — Думаю, это не всем понравится.

— Прародительницы? — усмехнулся Жук. — Ты сказала — Прародительницы? А не ты ли вчера ночью отреклась от своих привилегий? Ты сказала, что бросишь племя и пойдешь за Чужаком, куда он скажет, ты…

— Я прекрасно помню, Жук, что сказала на совете Это мое дело. И ты здесь ни при чем.

— Я знаю, Чина, ты уже пожалела о том, что сказала на совете. Да гордость мешает признаться. Хочешь, я помогу тебе?

Чина взглянула на него, не скрывая презрения.

— Ты? Ты хочешь мне помочь? Чем же?

Жук переминался с ноги на ногу. Его и без того сутулая фигура казалась еще более искривленной Ему приходилось пригибать голову, поскольку жилище было построено для женщин и его долговязой фигуре не хватало места.

— Если мы с тобой вместе выйдем из хижины на рассвете и люди у костра увидят это, то ты спасена. Все забудут, что ты вчера сказала у костра. Меня объявят твоим мужем, и тогда…

— Ты займешь место у моих ног на совете! Я правильно говорю, Жук?

Лицо Жука передернулось. Его черные глаза маслено блеснули в темноте.

— Ты думаешь — меня прельщает твое положение? Ты ошибаешься! Мне нужна ты, и ты это знаешь.

Жук шагнул к ней, и теперь Чина остро ощутила его запах — запах пота, костра и вяленых шкур. Она выставила руку впереди себя.

— Этого не будет. Я никогда не выйду утром с тобой из одной хижины. Я тебе это уже говорила.

— Подумай, Чина! — Жук схватил протянутую руку. — Ведь если бы я хотел стать главным мужем верховной женщины, то дождался бы, кого поставит совет вместо тебя. Но я пришел к тебе!

Черные глаза Жука плавились от вожделения. Чина чувствовала дрожь в его руках. Голос его срывался от страсти. Она попыталась оттолкнуть его. Но вместо того чтобы повиноваться, Жук придвинулся еще ближе. Его пальцы впились ей в предплечья.

— Отойди, Жук! — прошипела она, царапая ему грудь.

Но Жук обезумел от страсти. Он обхватил ее и попытался повалить на устланный травой земляной пол. Чина вывернулась и в момент оказалась в другом углу хижины. Жук не удержал равновесие и упал. И, как был; на коленях, пополз к ней, блестя в ночи сливовыми глазами. Чина двинулась вдоль стены. Жук вскочил на ноги и бросился к ней. Он схватил ее и впился мокрыми губами в ее рот. Его руки шарили по ее телу. Чина толкнула Жука. Они упали и покатились в отчаянной борьбе. Никогда прежде долговязый Жук не мог одолеть ее в состязаниях. Она плавала лучше, была более проворна в ловле птиц, а уж в охоте Жук и не пытался с ней состязаться. Но сейчас, вымотанная переживаниями последних дней, она оказалась не готова к борьбе. Жуком двигала страсть. А Чина знала, какую силу придает страсть.

Наконец ей удалось оторвать от своих губ его ненасытные губы — она двумя руками держала его подбородок. За порогом хижины треснул сучок. С трудом переводя дыхание, Чина заговорила:

— Сейчас я закричу, и меня услышит Пикульник. Он не спит по ночам. Я пока еще внучка Прародительницы и не проклята племенем! Если я заявлю, что ты хотел взять меня силой, тебя убьют, не дожидаясь следующей луны. А твое мертвое тело привяжут к позорному столбу на потеху воронам!

Жук ослабил хватку. Чина вывернулась и откатилась к стене. Она собрала себя в кулак, чтобы не выпалить Жуку в глаза, что она все знает. Не выплюнуть ему в лицо все свое презрение. Он никогда бы не осмелился помериться силой с Чужаком один на один. Он собрал стаю шакалов, чтобы поймать одного! О, как она ненавидела Черного Жука в эту минуту! Но с детства ее учили оставаться хладнокровной, что бы ни случилось. Она должна быть хитрой и сильной, чтобы победить.

— Ты знаешь законы не хуже меня, Жук. Так и будет, помяни мое слово!

Она ощущала спиной прореху в натянутых шкурах. Туда выскользнула Зеленка Этим же отверстием воспользуется и Чина. Нужно только, чтобы Жук ушел.

— Не думай, что ты хитрей меня, — не отпуская ее глазами, проговорил Жук. — Я сам стану караулить тебя до рассвета. У тебя будет время подумать.

Чина промолчала. Притворно зевнула, показывая, как надоел ей этот разговор. Жук поднялся.

— Но на рассвете я вернусь, — предупредил он, отодвинув полог. — И приду не один, а с людьми из совета.

«Ну конечно, с тобой притащится Белая Марь. Утирать твои сопли», — подумала Чина, но не сказала ничего.

Жук вышел, но Чина слышала снаружи его сопение. В приоткрытую щель заглянула луна. Она висела низко, цепляясь синим боком за лапу сосны. Сидящий у костра мирно спал, уронив голову на руки, крепко сжимающие копье. Черный Жук подошел к спящему и сел рядом. Он всерьез намеревался караулить хижину пленницы до рассвета. Чина не могла больше ждать. Она собрала в кучу все найденные в хижине шкуры. Устроила подобие своего спящего тела. Вытащила из-под сухой травы свой старый детский лук. Нашлось несколько стрел. Устроившись у дыры, она долго примерялась и выжидала. Наконец пущенная ею стрела неслышно прорезала синь леса, и тут же раздался треск сучьев вдалеке и лес встревожил крик разбуженной птицы. Чина видела в щель, как вскочил Жук, разбудил Синюху. Вдвоем с Синюхой они рванули к лесу. Затем Синюха вернулся и долго стоял у костра и смотрел в ту сторону, куда побежал Жук. Потом отправился вокруг хижины. Впрочем, Чина была уже далеко. Никем не замеченная, она змеей скользнула в траву и уползла в густую звездную ночь.