Глава 10
Весь дом уже спал. Светилось лишь несколько окон. Саша уверена была, что одно из этих окон — его. Илья не спал. Он сразу же открыл дверь. Саша увидела в его комнате мягкий свет настольной лампы. Она торопливо вошла и закрыла за собой дверь.
— Она умерла, — выдохнула Саша, глядя прямо в глаза Ильи. Все в его лице отреагировало на ее слова. Оно вспыхнуло, озарилось и тут же потухло. Саша жадно следила за его лицом. Вот она — неподдельная боль и живая скорбь. Это был тот самый электрический ток, пропустив через себя который Саша сама смогла прочувствовать то, что случилось. Боль потери вонзилась в нее как стрела. Саша смотрела на Илью и как зеркало отражала все его чувства. Его глаза заблестели и наполнились слезами, ее в ответ — тоже. Его рот задрожал и перекосился, ее — тоже. Его тело самопроизвольно качнулось вперед, в Сашину сторону, и она с готовностью качнулась навстречу и обняла Илью. Они плакали оба, не стесняясь слез. Плакать было легко, поскольку не было утешающей стороны. Горе было равноценным. Наплакавшись, они сели на пол, поскольку единственным местом, где можно было сидеть, был топчан с постелью Ильи. Они сидели на полу среди мольбертов и баночек с красками — там, куда не доставал свет настольной лампы, — и разговаривали о Лике.
— Она любила тебя, — горячо говорила Саша, упиваясь звучанием слова «любила». — Она любила тебя до самой последней минуты.
— Но почему же она гнала меня? Почему?!
— Она не хотела, чтобы ты видел, как она умирает. Как уходит ее молодость, ее красота. Она подходила к окну и смотрела, как ты сидишь на песочнице…
— Правда? Это правда? — Илья жадно впивался в Сашу глазами.
— Да! Однажды она призналась мне. И взяла клятву, что я не скажу тебе об этом.
— Если бы я знал! — шепотом завывал Илья, ломая руки. — Ну почему, почему ты не сказала мне правды? Почему?!
— Я не могла. Я понимаю ее. И потом… Как я могла не выполнить ее просьбу? Она моя мать…
— Да, — соглашался Илья. — Она твоя мать. Вы так похожи… И она тоже любила тебя. Ты не думай, она всегда помнила о тебе. Всегда. И она забрала бы тебя, если могла бы… Но она не могла…
— Почему? — в свою очередь, вопрошала Саша, поднимая заплаканное лицо к длинноволосой голове художника.
— Там была какая-то история… Кажется, твоя бабушка лишила ее родительских прав. Я точно не знаю.
— Я так и думала…
Саша, вконец обессиленная, склонила свою голову Илье на колени. Он обнял ее и стал укачивать. Саша, истерзанная свалившимся на нее потрясением, уснула мгновенно, прямо сидя, упираясь лбом в острые колени парня. Илья перенес сонную девушку на топчан. Сам походил по комнате из угла в угол, но одиночество и страх загоняли его назад, к топчану.
Саша спала как маленький ребенок, зажав обе ладони коленями, выпятив пухлые от слез губы.
Илья лег рядом, поверх одеяла, не раздеваясь. Он вытянулся, стараясь не потревожить девушку. В ответ на его движение она пошевелилась и положила на него правую руку. Илья дотянулся и выключил настольную лампу. Он стал думать о Лике. Стал думать о ней в свете тех слов, что сказала Саша.
Ему хотелось плакать, хотелось упиваться своим горем и своим одиночеством, но он с удивлением обнаружил, что одиночества нет. Теплый доверчивый комок рядом отнимал у него право насладиться горем. Он положил свою руку поверх Сашиной. Кожа ее руки была прохладной, а ладонь — теплой. Он накрыл ее пальцы своими. Через полчаса он спал, утомленный слезами. Весь следующий день они провели в неизбежных и утомительных хлопотах.
К тому времени, когда привезли гроб с телом, волнение и страх совершенно извели художника и только присутствие Саши заставляло его держаться. Он поймал себя на мысли, что ждет встречи с Ликой, как прежде после долгой разлуки. Словно, увидев ее лицо, он сможет прочесть на нем все, что она не говорила ему. Прочесть правду. Другая часть сознания твердила ему, что Лика мертва и ему предстоит встреча лишь с ее измученным телом. И когда ее внесли, они с Сашей кинулись навстречу и потом вместе же — отступили. Кто-то из соседей запричитал. Илья недоверчиво, издали смотрел на чужой белый профиль, заостренный нос, на какой-то старушечий платочек поверх волос. Он в недоумении оглядел присутствующих. В первую минуту он был твердо уверен, что покойников перепутали и сюда вместо Лики внесли чужую старушку. Но все вели себя так, словно это была она, Лика. Его, не проявляющего эмоций, оттеснили от гроба, и он остался один, в растерянном недоумении взирая на собравшихся, не умея скрыть своего разочарования, готовый заплакать скорее от досады, чем от скорби. К ночи соседи разошлись, Илья с Сашей остались одни у гроба. Они сидели рядом, взявшись за руки. Чувства их были сходны. Саше лежащее в гробу тело мало о чем напоминало, оно было само по себе и плохо вязалось с образом матери, нарисованным ее детским воображением. Илью не покидало чувство, что Лика снова обманула его, повела себя совсем не так, как он мог ожидать. Они провели ночь с сухими глазами, крепко держа друг друга за руки.
А следующий день — бесконечный, тяжелый, усугубленный постоянной сутолокой незнакомых лиц, — вымотал их окончательно. После похорон и поминок Саше пришлось вновь мыть квартиру. Илья помогал ей, со стола на них насмешливо смотрела молодая Лика. Теперь, на фотографии, она снова была собой, и это несоответствие, это напоминание о смерти, об этой чудовищной тайне, познать которую можно, только шагнув за грань, все это странным образом действовало на Илью. И убогая обстановка кухни, где, бывало, они с Ликой по ночам разогревали ужин после занятий любовью, и ее диван, который был сломан и поэтому всегда стоял разобранным, Ликины стоптанные тапочки, истертый плед… Илья кружился среди этих предметов как чумной. Саша домывала кухню, когда Илья выхватил у нее тряпку и взмолился: давай уйдем отсюда! Автобуса долго не было, и они пошли пешком. Илья вел Сашу через дворы, переулки, школьные площадки, стадион, автостоянку. Они поднялись к нему в квартиру усталые, как после длительного похода. У Саши не было сил разговаривать, а Илья молчал в какой-то немой решимости. Саша прошла к тумбочке, где, как подсказывала ей память, стояла настольная лампа, и протянула руку. Илья проворно настиг ее руку, не дал включить свет. Впрочем, в комнате и без того было светло от луны. Илья мягко развернул к себе Сашу. Она, послушная просьбе его рук, прижалась к нему и обвила его шею. Они встретились в темноте губами и поцеловались. Потом поцелуи стали длиннее. Саша поспешно скинула с себя черную гипюровую кофту и наступила на нее ногами. На Илье была свободная шелковая рубашка, тоже черная. Саша расстегнула ее, как это делают в кино. Рубашка легко стекла к ногам художника. Его волосы рассыпались по голым плечам. Оставив одежду среди мольбертов, они перебрались на топчан и молча долго занимались любовью. Их тела выглядели совсем белыми в свете луны, а объятия и поцелуи были немым протестом против смерти, бесцеремонно и некстати вторгшейся в их жизни. Впрочем, ни Илья, ни Саша не думали об этом.
* * *
— Да, да, я осталась на отработку! — твердо врала в трубку Настя. — Нас попросили. Почему-почему… В университете ремонт, нужно парты отмывать, окна… Ну ты же сама знаешь, мамочка!
От нетерпения Настя то и дело притопывала ногой, как молодая лошадка на привязи. У нее внутри все замирало от мысли, что родители далеко, и, что бы они ни говорили, они не властны приказывать ей и контролировать ее. Им остается лишь поверить ей на слово. А она сама уже плохо разбирала, где правда и где ложь. Она знала одно: никакая на свете сила не заставит ее уехать из города сейчас, когда у нее появился парень! Когда жизнь сама, по собственной инициативе одарила ее так щедро. Ее, вчерашнюю затворницу, послушную школьницу, которую держали за семью замками. Ну уж нет, она не откажется ни от одного из подарков!
Закончив разговор с матерью, Настя сбежала вниз и прыгнула на заднее сиденье машины, где ее ждал Вадим. Теперь за рулем сидел Миша. Миша был молчалив и безучастен, и влюбленные получили прекрасную возможность целоваться на заднем сиденье сколько душе угодно, что они и делали.
— Сейчас мы заедем ко мне, и я познакомлю тебя со своей мамой, — сказал Вадим, держа Настино лицо в своих руках.
— С мамой? — удивилась Настя. — А почему ты меня не предупредил?
— Расслабься. Все нормально, — улыбался Вадим. — Мне просто нужно заехать домой. И я приглашаю вас с Мишкой на ужин. Ты против?
— Я не против…
Миша привез их к самому подъезду. В прихожей их встретила молодая женщина со стильной стрижкой. Если бы Насте не представили ее как маму Вадика, она могла бы решить, что это сестра. Высокая, стройная женщина, мягкая в движениях, в домашней шелковой пижаме, с чашкой какао в руках.
— О Настенька! Я сказала Вадику, что не поверю в ваше существование, пока он нас не познакомит. Проходите, милая, будьте как дома.
И это приторное «милая», и чашка какао, которую так и не выпустили из рук во время знакомства, как-то немного смутили Настю, но впечатления не испортили. Ирина Георгиевна была сама любезность. Всех мам Настя по привычке сравнивала со своей. Альбина Станиславовна и дома с подругами дочери обращалась по-школьному официально и даже не утруждала себя изображать что-то. А Ирина Георгиевна изображала интерес к Настиной персоне. И девушка хоть своим актерским чутьем и угадывала, что интерес изображаемый, но все же внутренне не протестовала — каждый живет по-своему.
Она охотно отвечала на вопросы Вадиковой мамы и охотно подыгрывала ей. Да, родители — учителя. Да, маленький поселок. Да, она никогда раньше не бывала в театре. А надо же — станет актрисой. Талант? Ну что вы! Везение.
— Настя у нас по призванию — журналистка, — вдруг встрял молчавший до сих пор Миша.
— В самом деле? Как интересно! — оживилась Ирина Георгиевна. Настя бросила настороженный взгляд на Вадикова друга. Тон его замечания сразу не понравился ей.
— Обожает брать интервью, — продолжал Миша, прозаично намазывая хлеб джемом. — Особенно по ночам.
Над столом нависло молчание. Оно висело несколько секунд, но было тревожно, как присутствие летающей тарелки. Настя, обычно острая на язык, словно онемела на этот раз. Зато Вадик и его мама, проглотив молчание, заговорили разом, в унисон, причем трудно было разобрать, о чем они. Настя получила возможность бросить на Мишу выразительный взгляд, выражающий всю глубину возмущения его поведением. Он достал ее своими колкостями! Как права была Саша, что отказалась встречаться с ним! Язвительный тип! Теперь он завидует, что они с Вадиком — пара, а он — один. Так ему и надо!
Настя едва удержалась от того, чтобы показать Мише язык. Ирина Георгиевна вовремя увела Настю на балкон. Мама Вадика оказалась весьма демократичной дамой — ничуть не церемонясь, предложила Насте сигарету. Настя не отказалась. А в душе усмехнулась: видела бы мама!
— Вы, Настенька, не обижайтесь на Мишу, — заговорила Ирина Георгиевна, — он немного неотесанный, мы ему прощаем. Вадим, тот — другое дело. Вадик — мальчик утонченный, вежливый. Вы заметили?
— Конечно! — с готовностью воскликнула Настя. Повторять, что Вадик — полнейшая лапушка, она могла до бесконечности. Вероятно, как и сама Ирина Георгиевна.
— Если бы вы знали, Настя, как я рада, что он наконец-то избавился от этой, от этой…
Ирина Георгиевна никак не могла подобрать подходящее слово для бывшей возлюбленной сына.
— Гули? — подсказала Настя.
— Да. Ее полное имя — Гульнара. Ну, надо вам сказать, это «что-то». Я даже в страшном сне не видела, что Вадик попадет в зубы подобной акулы!
— Что вы говорите! — ужаснулась Настя, в душе сладко замирая от мысли, что она-то, конечно, не акула и по сравнению с мифической Гулей просто форель!
Сплетничать было грешно и приятно. Вдвойне приятно, зная, что грешно. Это делало их союзницами с Ириной Георгиевной. Настя по этому поводу чувствовала приятное возбуждение. Ей хотелось еще посплетничать.
— Она что, изменяла Вадиму? — округлив глаза, поинтересовалась Настя.
Ирина Георгиевна затянулась и многозначительно выпустила дым.
— Ну уж этого я не знаю наверняка. Но скандалистка ужасная! Она все соки выжала из Вадика, она им крутила как хотела!
— А что же он?
— Он? — Ирина Георгиевна неопределенно махнула рукой. — Он интеллигентный мальчик. Никогда не крикнет на женщину, старается не спорить. А она его раскусила. Они ведь сошлись, снимали квартиру. Так называемый пробный брак. Он говорил вам?
Настя кивнула. Хотя разговаривать о своей бывшей пассии Вадим не стремился, а Настя не настаивала. Но о том, что они снимали квартиру и жили как муж и жена, Настя была в курсе. Вадик этого не скрывал.
— Но из-за чего они поссорились? — развивала тему Настя.
— О! Да они постоянно ссорились! Она доводила его до тряски своим вздорным характером. Я думаю, она его опоила чем-нибудь, чтобы удержать. Недаром они встречались целых два года.
— Два года… — эхом вторила Настя.
После посещения Вадиковой мамы Настя вдруг притихла, и, как ни пытался Вадим ее расшевелить, она оставалась тихой как мышка.
Парни отвезли ее к общежитию, и у самого входа она порывисто обернулась и схватила Вадима за воротник.
— Ты ее все еще любишь?
— Кого? — Вадим внимательно разглядывал постоянно меняющееся Настино лицо.
— Ну, Гулю свою.
— Я тебя люблю.
Вадим наклонился, чтобы поцеловать Настю, но она отстранилась.
— Вы встречались два года… Целых два года… Ты очень переживаешь свой разрыв с ней. А если она вернется?
— Да что с тобой, Настя? — Вадим притянул ее к себе и прижал крепко. — Ты моя девушка. Я думаю только о тебе.
— Знаешь, — всхлипнула Настя, отвечая каким-то своим тайным мыслям, — если ты захочешь к ней вернуться, ты мне можешь ничего не говорить. Ты просто не придешь, и я все пойму…
— Я не отпущу тебя в таком настроении, — решительно заявил Вадим и заглянул в холл общежития. Вахтерша беспробудно спала, зажав в кулаках спицы с вязаньем. — Поднимайся к себе, я сейчас тебя догоню.
Он быстро сбежал по ступенькам крыльца к машине, что-то торопливо сказал другу. Машина отъехала и скрылась за углом. Вадим благополучно миновал вахту и поднялся на этаж. Толкнул дверь комнаты девочек. Дверь оказалась заперта. Он постучал. Притаившаяся внутри тишина была ответом.
— Настя! — зашептал он в замочную скважину. — Открой, нам нужно поговорить.
Молчание.
Вадим вздохнул. Он совершенно не понимал поведения Насти. Он поскребся в дверь как собака.
— Вадик, не сердись, но я не открою, — услышал он из-за двери.
Вадим опустился на корточки, спиной к двери.
— Почему? — спросил он, думая о том, как он глупо отпустил Мишу и теперь придется ловить такси.
— Не могу.
— Ясно. — Вадим поднялся и, помявшись у двери (а вдруг передумает?), поплелся вниз, на улицу.
* * *
Саша услышала шаги. Она открыла глаза и прямо перед собой увидела голое плечо. Илья. Но кто же тогда ходит там, в кухне? Шаги на миг притаились и затем послышались снова. Они раздавались в коридоре — размеренные, без стука каблуков. Мужские. Вот они приблизились, переместились в комнату, затихли где-то посередине. Саша пошевелилась. Она подумала о вещах, разбросанных по мастерской. Тот, кто ходит, наверняка уже заметил на полу ее блузку рядом с рубашкой Ильи, ее бюстгальтер. Мысль о том, что вошедший может заглянуть за занавеску и увидеть их в постели, заставила Сашу натянуть простыню до подбородка. Илья шевельнулся, раскрыл глаза и уставился на Сашу.
Он открыл было рот, чтобы сказать что-то, но Саша шустро прикрыла его рот рукой и показала глазами в сторону мастерской. Кто-то перекладывал с места на место бумагу. Вероятно, рассматривали наброски.
Илья протянул руку, стащил со стула рубашку и кинул Саше. Она молча схватила ее. Илья завернулся в простыню и выглянул в мастерскую. В мужчине, стоящем к ним спиной, Илья сразу же узнал Каштанова.
— Здравствуйте, — хриплым от сна голосом поздоровался художник.
— Здравствуйте, Илья. У вас было открыто… — Игорь Львович развел руками.
— Вот как? — Илья дернул бровью и сложил руки на груди. Словно это не его застали голым и не он провел ночь с девушкой, забыв закрыть дверь. В конце концов он у себя дома и вторжение банкира отнюдь не приветствует.
— Я приехал за вами, — объявил банкир.
— Сейчас? — Илья наткнулся взглядом на разбросанные Сашины вещи.
— Я ждал вас вчера, но вам что-то помешало.
— Я вчера не мог.
— Я так и понял. Поэтому сегодня решил приехать за вами лично. Хочу напомнить вам, Илья, — я не располагаю свободным временем. Поэтому прошу вас поторопиться. Жду внизу.
И банкир неторопливо двинулся к выходу. А Илья в простыне стоял и смотрел ему вслед.
Самым большим желанием Ильи в тот момент было догнать банкира и отказаться от работы. Необходимость подчиняться просто ошарашила художника. Но для того чтобы отказаться, нужно немедленно вернуть аванс. Деньги целиком ушли на похороны Лики. Одна мысль, что сейчас снова придется окунуться в атмосферу смерти, повергла Илью в дрожь. В двадцати сантиметрах от его ноги валялся бюстгальтер Саши. А она сама — такая живая, такая настоящая — находилась за занавеской в метре от него.
Илья вернулся за занавеску. Саша сидела на его кровати, в его рубашке, широко распахнув свои удивительные глаза. Она открыла было рот, чтобы спросить, но Илья торопливо закрыл его поцелуем. Так же торопливо, словно его кто подгонял, он стянул с Саши рубашку, а с себя — простыню. Он предавался любви так безоглядно и неистово, словно хотел доказать что-то самому себе. И когда обессиленный упал наконец на девушку, придавив ее своим худым, но тяжелым телом, выдохнул ей в ухо: «Дождись меня. Я приеду вечером».
Но, вернувшись вечером, Саши он у себя дома не обнаружил. Он тщательно обследовал квартиру, пытаясь дознаться: была ли она здесь днем или же ушла сразу? Могла ведь и записку оставить. Но записок и прочих следов пребывания девушки в своей обители он не обнаружил. Все выглядело так, словно ее здесь не было. Похоже, она даже чаю на кухне не попила. Зато тщательно заправила кровать. Илья побродил по квартире, сознательно некогда превращенной им в мастерскую, попробовал читать, но не смог. Обилие гнетущих впечатлений последних дней мешало ему сосредоточиться. У него возникло ощущение, что сама смерть ходит за ним по пятам и дразнит его, корчит рожи, заманивая в свои липкие сети. День, проведенный в имении банкира, был полон подобных ощущений. И хотя комната, приготовленная ему для работы, оказалась просторной и светлой, Илью не покидало ощущение не правильности происходящего. Он делал наброски, сидя боком к стене-окну, выходящему в лес. Кипа фотографий высилась на банкетке возле мольберта. Несколько раз Илья ловил себя на мысли, что его тянет обернуться. Посмотреть, не стоит ли кто у него за спиной. Тогда он вставал, якобы размяться, подходил к стеклянной стене, ходил туда-сюда, менял ракурс, посмеиваясь над собственной мнительностью, и вновь принимался за работу. Работа шла туго. Он подозревал, что несвобода, которой он позволил связать себя в этом заказе, мешала ему. Он никак не мог шагнуть дальше подмалевка. То ему казалось, что ребенок выходит слишком жизнерадостным и устремленным, как пионер с плаката славного социалистического прошлого. Иногда выходило наоборот — ребенок взирал с наброска чуть ли не лермонтовскими печальными глазами. Нужно было найти меру, золотую середину, и Илья злился и комкал неудачные наброски, кляня тот день, когда взялся за этот злосчастный заказ. Нужно было предвидеть, что рисовать с фотографий совсем не то, что рисовать с натуры. Получается чистая лажа. Халтура, которую художник Илья Шубников терпеть не может. А если еще представить ту галерею портретов, что ждет от него Игорь Львович, просто дурно становится. И надо же такому случиться, что именно в эти дни умерла Лика и теперь образ этого мальчика назойливо переплетается в сознании Ильи с тенью Лики. Ему уже кажется, что эти двое чем-то похожи, и плюс ко всему он стал опасаться, что нечаянно придаст ребенку черты умершей возлюбленной. Он с облегчением воспринял окончание рабочего дня — момент, о котором возвестила горничная, пригласив художника к обеду. Ну уж нет! Обиды в обществе «господ» нужно сразу исключить из программы. Илья сослался на чрезвычайную занятость и распрощался до завтра. В машине он стал думать о Саше. Не потому, что его так уж особенно потрясла ночь, проведенная с ней, а скорее потому, что Саша была живая и реальная. Она явилась тем противовесом, который, как чувствовал Илья, способен уровнять его неприятное состояние. Она стала световым пятном, которое призвано заслонить тьму. Его радовали предстоящая встреча, беспредметная болтовня с ней, нехитрый ужин и, конечно, ночь. Илья улыбнулся. Странно и здорово то, что она оказалась девушкой. Он был обескуражен. Она ведь не отрицала того, что катается по ночам. Да он сам видел. Полезно иногда ошибаться в людях…
Приехав от Каштановых и не обнаружив ее дома, он был разочарован и раздосадован. Первой мыслью было — кинуться искать ее. Поехать на квартиру Лики, в общежитие… Но в коридоре он передумал, вернулся в комнату. А если она встретит его, как в прошлый раз, — как чужого? Страх оказаться отвергнутым поселила в его душе Лика. Лучше быть одному, чем оказаться отвергнутым и страдать. А может быть, она еще придет?
Вечер тянулся бесконечно долго. В конце концов Илья заснул, не раздеваясь. Саша явилась утром. Она прошлась по комнате с таким видом, словно никогда раньше не была здесь. Ловко увернулась от Ильи, попытавшегося обнять ее, и уселась на высокой барной табуретке, торчащей у окна.
— Ты как-то раз предлагал мне позировать, — прищурившись, напомнила она.
— Было, — приглядываясь к ней и пытаясь угадать ее настроение, вспомнил Илья.
— Ну что ж, я готова.
Саша выглядела невозмутимой, холодной, отстраненной. Илья почувствовал, как внутри у него что-то закипает. Какой-то кураж, смесь вдохновения с азартом охотника.
— Ты не готова.
Саша в недоумении повела бровью.
— Разденься, — сказал он, поворачивая мольберт так, чтобы не было тени. Секунду помедлив, Саша зашла за занавеску и вернулась обнаженная.
Илья достал драпировку и нарочно долго укреплял ее, то и дело бросая на Сашу пристальные взгляды. Он знал, что смущает ее, и хотел увидеть признаки смущения. Но Саша стойко выдержала поединок и осталась абсолютно невозмутимой. Ходила по студии голой, не обращая внимания на художника. Кошка, да и только.
Едва Саша разместилась на сооруженной для нее декорации, Илья понял, что очень точно и абсолютно без труда нашел зерно ее образа, сущность этой женщины. Кошка. Которая гуляет сама по себе. Приходит, когда ей вздумается, уходит, когда захочет. Едва сдерживая рвущуюся на лицо улыбку, Илья сделал первый набросок. С первых же штрихов он почувствовал приближение того благодатного состояния, которого так подолгу ждут художники. Голова стала ясной, а рука — легкой. Он не замечал времени. Только когда Саша чуть поводила плечом или передвигала затекшую ногу, он понимал, что времени прошло много и модель устала. Саша оказалась идеальной моделью. Она не была болтлива, могла подолгу сидеть, не меняя позы, не капризничала и не ныла.
Илья работал быстро, торопливо. Он наметил силуэт, сам рисунок закончил быстро. Карандаш легко носился по планшету. Начал привязывать лицо к фону. Наметил темные пятна и…
Не удержался, позволил себе момент слабости. Вдруг, заметив в Сашином взгляде что-то такое, отложил кисть и приблизился к ней. Опустился на пол возле ее ног и взял в руки ее ступни. Сашины пальцы показались ему смешными и по-детски трогательными. Он наклонился, чтобы поцеловать их.
— Это потом, — отстранилась Саша. — Иди работать.
Илья улыбнулся и послушно вернулся к мольберту. Как раз в этот момент в прихожей раздалась трель звонка, от которой оба вздрогнули — так он странно вклинился в их молчание и тишину студии. «Госпожа смерть», — подумал Илья и пошел открывать. Он был уверен, что приехали за ним.
