Дальше: Часть 3. Калерия Петровна. Ирина

Часть 2. Иринка

Иринка возвращалась из школы одна. Девочки ушли сразу после уроков, все вместе. За ними приходила воспитательница, как обычно. А Иринку оставили после уроков, потому что у нее страдало чистописание.

Снова на разлинованную косой линейкой чистую страницу шлепнулась синяя клякса. Писать чисто оказалось не так легко. Этот неприятный эпизод обернулся для девочки неожиданным приключением — она впервые возвращалась из школы совершенно одна!

Сознание собственной единичности впервые посетило ее и теперь приятно покалывало внутри.

Желтый теплый октябрьский день бросал под ноги резные листья. Ирочка останавливалась, чтобы поднять их и рассмотреть. Самые мелкие листья падали с березы, а самые интересные, пожалуй, роняла рябина, оставляя себе лишь яркие ягоды. Иринка попробовала одну — вся сморщилась от горечи, плюнула. Ну надо же! И зачем бывают такие невкусные?

Она хорошо знала дорогу — нужно все время идти по тротуару, вдоль дороги, потом перейти стадион, и уже будет виден их четырехэтажный, выкрашенный желтым дом.

Этой дорогой их всегда водила воспитательница. И вдруг Иринке пришло в голову, что сегодня она проделывает эту дорогу самостоятельно и никто не узнает, если она немного изменит маршрут. Ведь если пойти, допустим, не по тротуару, а через двор, придешь туда же. Зато увидишь столько интересного!

Большой двор, заключенный в квадрат четырех многоэтажных домов, давно притягивал ее. Несколько раз, проходя мимо по тротуару, она видела в просвет меж домами качели, песочницу, играющих там детей, гуляющих молодых женщин с колясками. Это был чужой, непонятный, но очень заманчивый мир.

Она остановилась и легко уловила среди общего шума улиц звуки двора.

— Лелик! Обедать!

— Мам! Я еще погуляю…

— Ле-лик! Обе-дать!

Кого-то настойчиво звали домой, а он не хотел, этот глупый Лелик! Как бы она, Иринка, хоть на полчаса поменялась бы с ним местами, чтобы зайти в одну из квартир, посмотреть хоть одним глазком, как там все устроено…

Иринка нерешительно сошла с тротуара и ступила на чужую территорию. Она шла боязливо, словно кто-то мог сразу обнаружить, что она нездешняя, что у нее нет никакого права гулять здесь. Но, к своему удивлению, она поняла, что никто не обращает на нее внимания.

Посреди двора возвышался фонтан. В круглом его бассейне была вода, а из воды гипсовый мальчик вытаскивал большую рыбу. Мальчишки пускали в воду бумажные кораблики, дули на них. Кораблики покачивались на поверхности воды.

Качели были заняты — там катались девочки постарше. Иринка не решилась к ним приблизиться.

Двое малышей терзали трехколесный велосипед. Внимание Иринки привлекли две девочки примерно ее возраста. Они возили колясочку, точную копию такой, какую катала по тротуару взрослая женщина. Колясочка была низенькая, с откидным верхом, с удобной ручкой. Все было как у настоящей, отличался только размер.

Коляска предназначалась для кукол. Иринка как завороженная замерла неподалеку и стала смотреть. Девочки остановились возле скамейки, достали из коляски своих кукол и начали их разворачивать. У одной девочки, той, что была повыше ростом, кукла была обычная, Иринка видела таких и раньше — с гипсовым лицом и матерчатым туловищем. Зато другая кукла вмиг потрясла ее воображение. Таких она не видела никогда! Кукла была совсем как настоящий человек! У нее были белые пушистые волосики, глазки с ресницами открывались и закрывались, маленькие резиновые ручки с пальчиками ничем не отличались от ручек настоящего ребенка.

— Нравится? — спросила девочка, такая же беленькая и чистенькая, как ее кукла.

Иринка часто-часто закивала и шагнула к скамейке.

— Хочешь подержать?

Иринка с трепетом приняла предложенное ей сокровище. Кукла смотрела на нее голубыми глазами.

— Ее зовут Снежана, — сообщила девочка, раскладывая пеленку на скамейке. — Мне ее папа из Германии привез. А тебя как зовут?

— Ира.

— А меня — Лена. А ее — Галя. Хочешь с нами играть?

Повторять приглашение не пришлось. Ранец полетел в траву, скамейка была превращена в комнату. Куклы ели, ходили друг к другу в гости, гуляли. Игра так захватила Иринку, что она не ощущала времени, забыла обо всем. Опомнилась только тогда, когда на третьем этаже соседнего дома открылись сразу два окна и две женщины в унисон прокричали:

— Лена, домой!

— Галя, домой!

— Это нас, — вздохнула Лена и забрала у Иринки куклу. — Приходи завтра опять, ладно?

Иринка проводила глазами девочек, подняла ранец и побрела прочь со двора.

Вот и стадион, вот и их дом, к которому Иринка так и не привыкла. Раньше, до школы, она жила в другом доме, где не было больших детей и была добрая толстая няня, которая звала Иринку королевной. Это было в другом городе. Здесь же поначалу все пугало Иринку, особенно она боялась высокой худой директрисы. Она уже уяснила для себя, что все толстые — добрые, а худые, как это ни печально, злые.

На металлических прутьях забора виснул мальчишка из третьего класса. Иринка его знала. Звали мальчишку Герка.

— Ты Новикова? — поинтересовался он, будто не знал.

Иринка кивнула утвердительно.

— Так тебя все ищут! Воспитательница ваша уже в школу бегала.

— А сколько сейчас времени? — с робкой надеждой спросила она у мальчишки.

— Пять часов уже. Всех погнали на хор, а я убежал.

— И что же мне теперь делать?

Иринка готова была заплакать и с надеждой смотрела на Герку, поскольку он старше и опытнее.

— Скажи, что заблудилась, — нашелся он. — Ты первоклашка, вполне можешь заблудиться. Вот мне ни за что не поверят, если я такое скажу. А ты… Пошли, не бойся.

Он шел впереди, держа ее за руку. Иринка ревела от страха, утирая слезы кулаком, и Герка не упрекал ее в этом. Он считал, что так будет выглядеть убедительнее.

— Вот, привел. Заблудилась она. — Герка втолкнул Иринку в комнату воспитательницы.

Воспитательница дежурила молодая, сама когда-то жившая в этом детском доме. Ругать детей она не умела, зато умела реветь по каждому поводу. Звали ее Кира.

Увидев Иринку, Кира так обрадовалась, что тут же вытерла слезы — сначала себе, потом Иринке.

Увидев, что воспиталка плачет из-за нее, девочка почувствовала себя виноватой, но почему-то не решилась открыть истинную причину своего опоздания. Впрочем, никто особо не интересовался. Главное — нашлась. Вполне сошла за правду Геркина версия. На хор Иринку не повели, чтобы не вызвать новых расспросов, которых воспиталка опасалась не меньше Иринки.

Оставшись одна в большой комнате, где, кроме нее, жили еще пять девочек, Иринка подошла к своей тумбочке, намереваясь переодеться. Но, сняв школьный фартук, она обнаружила, что в кармане его осталась кукольная кофточка!

Кофточка эта была сшита очень аккуратно. Горлышко было собрано в оборку резиночкой, крохотные пуговки вставлялись в маленькие петельки.

Быстро переодевшись и убрав школьную форму, Иринка достала из тумбочки коробку из-под халвы и открыла ее.

Там хранились ее богатства — цветные лоскутки, которыми ее иногда одаривала завхоз тетя Нина, пуговицы, цветные фантики, золотинки от шоколада и два прозрачных стеклянных шарика. Там, на самом дне коробки, хранилась и ее тайна — два тоненьких батистовых платочка с вышитыми голубками. С этими платочками связано самое волнующее событие в Иринкиной коротенькой жизни — переезд в детдом. Раньше она жила в Доме ребенка, где была любимая толстая нянька Нюся, таскавшая детям конфеты, прижимавшая их к своему толстому животу и таскающая всех «на ручках». А тут Нюся стала плакать. Зайдет в группу и обливается слезами. Иринка ничего не понимала. Даже спросила как-то: «Нюся, кто тебя обидел? Муж?» Все дети знали, что у Нюси есть муж — большой громогласный дядька. Только Нюся после вопроса еще больше заплакала. А потом увела Иринку в закуток, достала из кармана эти платочки и зашептала горячо, глядя заплаканными глазами в детское лицо: «Возьми, Иринка, это твое. В твоих вещах было, когда тебя принесли. Храни их, это твоя мать вышивала. Вдруг искать тебя станет». Отдала платочки, обняла Иринку крепко. А на следующий день их всех, шестилеток, посадили на поезд и увезли. Тогда девочка догадалась, почему плакала нянька… В детском доме было плохо. Здесь были большие, и они обижали малышей. Иринка очень скучала по Нюсе.

Иринка разложила лоскутки, приложила к ним по очереди кукольную кофточку. Когда вернулись девочки с хора, она вовсю орудовала ножницами. Досадливо отмахнулась от их расспросов и ничего не сказала о своем приключении. Когда отправились ужинать, она запихнула лоскутки с иголками в ранец. Поскольку она не сделала уроки в положенное время, после ужина ее одну отправили в классную комнату, где она, наспех нацарапав домашнее задание, принялась мастерить одежку для куклы. Ее старания увенчались успехом. К тому времени, когда в детском доме объявляли отбой, у нее была готова прекрасная нарядная кофточка для Снежаны. Назавтра ей предстояло каким-то образом улизнуть в уже знакомый двор, чтобы увидеться с новыми подружками. Это оказалось не так-то просто. Девочек-первоклашек, что шли с ней в сопровождении воспитательницы, было не так уж много. Кира то и дело оглядывалась на Новикову, плетущуюся в самом конце.

— Ирина, не отставай.

И все же, когда подошли к знакомому двору, девочка совсем отстала. Брела, то и дело спотыкаясь.

— Ирина, ну что же ты?

Воспитательница остановилась.

— Мне нужно зайти в этот двор.

— Зачем?

— Мне нужно… отдать кое-что одной девочке.

— Что именно?

Воспитательница подошла к ней вплотную и строго посмотрела на нее.

— Вот это.

Иринка достала из фартука кукольные одежки.

— Тогда иди быстро, мы ждем тебя на углу.

Иринка, все еще не веря в удачу, понеслась со всех ног.

Девочки были на месте и катали свою колясочку.

— Вот, возьми! — не здороваясь, сказала Иринка и протянула обе кофточки.

— Ой! Какая красивенькая! Кто это сшил?

— Я сама.

— Врет она! — прошептала у Лены за спиной Галя.

— Ничего не вру, — нахохлилась Иринка. — Это совсем нетрудно.

— Ты еще сможешь сшить? — Лена смотрела на нее испытующе.

— Смогу, только у меня лоскутков мало.

— У меня дома есть, подожди, я вынесу!

— Мне некогда, — замялась Иринка, оглядываясь на дорогу. — Меня на минутку отпустили. Я завтра приду. Вы завтра тут гулять будете?

Завтра суббота. У первоклашек всего три урока, а потом — уборка территории. Она уж как-нибудь сумеет улизнуть…

Назавтра всех малышей вывели во двор убирать территорию. Они должны были собрать бумажный мусор до прихода старших. Те будут сгребать в кучи листья и жечь костры.

Иринкино сердце так колотилось, что она боялась его потерять — оно запросто могло выпрыгнуть и куда-нибудь закатиться. Она зорко следила за воспитательницей, и, как только та позвала к себе детей, Иринка забежала за угол дома и затаилась там. Подождала. Никто не окликнул ее. Тогда она, пятясь, добралась до забора, пролезла сквозь прутья и стремглав побежала знакомой дорогой.

— Пришла? — спросила Лена, завидев запыхавшуюся Иринку, и с торжеством взглянула на Галю. Вероятно, та утверждала, что хвастунья не придет.

— Пришла. А ты принесла лоскутки?

— Нет. — Лена вновь с упреком посмотрела на Галю. Та отвернулась, пожав плечами.

— А знаешь что? — вдруг обрадовалась Лена. — Мы пойдем ко мне домой и выберем лоскутки вместе!

— К тебе домой? — не поверила ушам Иринка.

— Ну да. Пойдемте!

— Я не пойду, — надулась Галя. Она ревновала подругу к новенькой.

— Тогда отдавай колясочку!

Лена забрала коляску, куклу и, не глядя на Галю, а повернув голову к Иринке, зашагала в сторону подъезда.

Иринка с трепетом переступила порог квартиры девочки Лены. До сих пор она никогда не бывала ни у кого дома.

С интересом она рассматривала высокое, в раме, зеркало в прихожей, полку для обуви, вешалку для одежды. Здесь висел женский плащ, а сверху на полочке лежала фетровая мужская шляпа. У Иринки что-то екнуло внутри. Ей захотелось потрогать вещи взрослых, подольше посмотреть на них. Но Лена звала ее в комнату.

— Проходи сюда!

В комнате тоже оказалось интересно. Посередине стоял круглый стол, покрытый скатертью, вокруг него — изогнутые стулья. Рядом возвышался буфет с красивой посудой. Вышитые салфетки углами свисали с полок. Наверху буфета стояли в ряд фарфоровые слоники. Один больше другого. Самый маленький был примерно с Иринкин мизинец, а самый большой — размером с чернильницу. Иринка долго не могла оторвать глаз от этих чудных слоников. Стояла в немом восхищении. Сам буфет был полон красивейших вещиц, к которым сама собой тянулась рука и прилипал взгляд. Чашки с картинками на выпуклых боках, пузатая сахарница, высокий кофейник, тоже с картинкой. Фарфоровая женщина на коньках, улыбаясь, глядела на Иринку.

В буфете, как в витрине универмага, вещи, выставленные напоказ, словно хвалились своей исключительностью. Иринке казалось — они имеют на это право. Особенно фигуристка.

— А это зачем? — Иринка ткнула пальцем в высокие ровные стеклянные емкости на ножках.

— Это фужеры. В них шампанское наливают. Ты что, никогда фужеров не видела? Иди лучше сюда, это неинтересно.

Но Иринке все было интересно. Она с трудом оторвалась от содержимого буфета и пошла за Леной. Та выдвинула нижний ящик комода и стала вытряхивать оттуда целые вороха разноцветных лоскутков.

— Это бабушка собирает, чтобы делать потом коврики. Выбирай.

— А тебя не заругают?

— Вот еще! Тряпок, что ли, жалко?

Лена завернула отобранные лоскутки в газету.

— Послушай, а как же ты будешь шить, тебе же мерки надо снять, примерить…

Лена задумалась, но ненадолго. Ее личико озарила радостная улыбка.

— А ты возьми Снежану домой! Там все померишь. А как будет готово — принесешь.

— Взять куклу? — поразилась Иринка. — Тебя мама заругает!

— Да никто меня не заругает! — засмеялась Лена. — Меня не ругают совсем! Ну разве когда я плохо кушаю. Меня все любят. Вот посмотри, сколько у меня игрушек!

И Лена повела новую подружку в глубь комнаты, где у окна, за ширмой, был устроен прекрасный детский уголок. Здесь на полу лежал коврик. А на коврике стояла крошечная мебель — столик, стульчики, крошечный шкафчик для одежды, кроватка. На кроватке, поверх розового одеяльца, спала Снежана. У стены стояла полочка, на которой чего только не было. На самом верху сидели в ряд большие куклы. Все они выглядели очень аккуратно, как сама хозяйка. Ниже теснились плюшевый медведь, несколько зайцев, резиновый ежик и кукла-неваляшка. В ряд выстроились деревянные матрешки. А внизу, в большой коробке, лежали мячи разных размеров, совочки, ведерки, лопатки, скакалки и множество резиновых игрушек-пищалок, с которыми, вероятно, Лена уже давно не играла.

— Это все твое? — недоверчиво поинтересовалась Иринка. Трудно было поверить, что таким богатством может владеть один ребенок.

— Ну а то чье же? — удивилась девочка. — Хочешь, давай играть. Давай в школу? Только, чур, я — учительница!

Девочки моментально соорудили парты (в ход пошли книги с этажерки), усадили кукол, зайцев и медведя и раздали им листки и карандаши.

Ни с кем прежде Иринке не было так интересно играть, как с Леной. Она совершенно забыла о времени. Опомнилась только тогда, когда пришла с работы Ленина мама.

Пока Лена знакомила мать с новой подружкой и показывала одежку для куклы, которую сама сшила, Иринка во все глаза смотрела на женщину. Это ведь была не простая женщина, это была МАМА! Ленина мама показалась Иринке очень красивой. Волосы ее, светлые, как у дочки, были завиты и лежали локон к локону. И приветливое лицо женщины, и то, как она прижимала к себе Лену, — все вызывало в Иринке непонятное, болезненное чувство.

— Неужели ты сама это сшила? — удивилась женщина. — Наверное, мама помогала?

— Нет, — нахмурилась Иринка. — Я сама.

— Но ведь кто-то же тебя научил держать иголку в руках? Наверное, бабушка?

— Воспитательница научила, — призналась девочка. — Нас учат пуговицы пришивать, все штопать. Вернее, нас еще не учат, а старших девочек учат. Ну и я научилась.

— Вот как? — Женщина внимательно вгляделась в лицо незнакомой девочки. — Видимо, ты любознательная девочка и трудолюбивая. А где же ты живешь?

— В детском доме.

Иринка исподлобья смотрела на женщину. Разговор как-то сам собой шел не туда, куда хотелось бы.

— У тебя нет мамы? — поразилась Лена.

Иринка отчаянно мотнула головой.

— Ну вот что, девочки! — объявила Ленина мама, поднимая с пола две тяжелые авоськи, которые принесла с собой. — Мойте-ка руки и — обедать!

— Нет-нет! Спасибо! — спохватилась Иринка и попятилась к выходу. — Я должна идти. Меня уже ищут, наверное!

Иринка заторопилась, несмотря на уговоры Лены и ее мамы. Да, ей очень хотелось бы остаться, хотелось бы сидеть за круглым столом с новой подружкой и ее мамой, и обедать хотелось… Но она чувствовала — чем дольше она здесь остается, тем тяжелее будет уходить.

Стремглав вылетела из подъезда и побежала. По коленкам бил мешок из-под второй обуви, в который Лена сложила куклу и лоскутки. Было еще светло, но солнце уже ложилось на крышу детского дома так, как это оно делает обычно после ужина. У Иринки заныло в животе. Нехорошие предчувствия уже владели ею, когда она пролезала в прутья забора.

— Ага! Вот она!

Перед ней выросли двое мальчишек из четвертого класса с красными повязками на рукавах. Одного мальчишку она знала, это был Максим. Он славился тем, что отбирал у малышей все подряд — от порций в столовке до одежды. Второго она не знала, тот был помельче, все лицо его было сплошь усыпано веснушками.

— Убежала с уборки! — торжествующе заключил Максим.

— Тебя велено доставить к директрисе, поняла? — подпел рыжий и вцепился ей в руку.

— Отстань, я сама пойду! — Она попыталась высвободить руку, но мальчишки вцепились с двух сторон и поволокли ее. Иринка сопротивлялась — барахталась и пинала мальчишек ногами. Силы были неравны.

Увидев возню, подбежали несколько девочек из старших классов. Поинтересовались, куда тащат упирающуюся первоклашку.

— Сбежала и еще брыкается! — доложил веснушчатый.

Одна из девочек выдернула у Иринки мешок.

— Отдай! — заплакала Иринка. — Не трогайте! Это чужое! Не трогайте!

— Чужое? — Одна из девочек с интересом извлекла из мешочка диковинную немецкую куклу. — О-го-о… Ты ее стырила?!

Такого чуда в детском доме не видел никто. Несколько секунд все молча, несколько подавленные, разглядывали заграничную игрушку.

— Ого! Глаза как настоящие.

— А пальчики… с ноготками!

— Волосы… волосы как у актрисы Орловой!

— Может, у нее и еще кое-что совсем настоящее? — Максим схватил куклу и задрал ей кружевное платьице.

Девочки захихикали.

— Отдай! Не трогай! — запищала Иринка, теряя голос от собственного бессилия. Но что она могла? Мальчишки, размахивая куклой, уже летели в сторону футбольного поля, где гоняли мяч еще с десяток старших ребят.

Иринка рванула следом, но ей подставили подножку. Она упала и тут же была схвачена бдительными девочками.

— Куда?! Нина Петровна велела привести тебя в канцелярию!

— Забегалась совсем! Бессовестная!

— Они куклу сломают! Она чужая! Отберите у них, ну пожалуйста! — умоляла девочка, размазывая слезы по щекам.

Но ее конвоиры были беспощадны. Они тащили беглянку к крыльцу.

А на спортплощадке была прервана игра из-за куклы Снежаны. Иринка с болезненным беспокойством следила за действиями мальчишек. Они хохотали. Передавая друг другу куклу, крутили ей руки, ноги, голову. Затем Иринка заметила в их среде какое-то колебание. Кто-то кого-то толкнул. Завязалась драка. Через минуту дрались все. Кукла полетела на траву футбольного поля… Иринка истошно закричала и вырвалась из рук своих конвоиров…

…Двое детей стояли посреди просторной канцелярии, ровно посередине, на ковровой дорожке, ведущей к столу директора. Вернее, директрисы. Эта пара представляла собой жалкое зрелище. Ирина Новикова — зареванная, лохматая. Школьный фартук сбился набок. Один чулок совершенно сполз и болтался вокруг щиколотки, на другом красовалась дыра, прямо на коленке. Девочка сжимала в руках пыльный мешок из-под обуви.

Рядом с ней стоял третьеклассник Герка Найденышев в разорванной рубахе. Под глазом у него набухала малиновая блямба.

На столе директрисы лежала импортная кукла, которая теперь представляла собой не менее плачевное зрелище.

Директриса, сухопарая женщина в очках, с зализанными в высокую буклю волосами, в мышиного цвета костюме, бесстрастно взирала на собравшихся. Рядом с ее столом стояла воспитательница Нина Петровна. Иринка с тоской подумала о том, что сегодня, как назло, дежурит не Кира, которую все любят, а другая воспитательница.

Возле двери стояли четверо дежурных, сбивчивую, но бодрую речь которых только что все выслушали.

— Ну что ж, дежурные, — строго проговорила директриса, показывая, однако, что она довольна их работой, — вы можете быть свободны сегодня.

Она молча подождала, когда дежурные трусцой покинут канцелярию.

— А вами, друзья, вынуждена заняться я сама… Печально… Печально смотреть на вас! — начала она, постукивая карандашом по сукну стола. — Наше государство заботится о вас. Кормит вас, дает образование, одевает… А мы что делаем? Мы плюем на заботу государства! Мы ее игнорируем!

Иринка понимала, что, говоря «мы», директриса имеет в виду вовсе не себя и Нину Петровну, а их с Геркой. И съежилась. Ей было сложно понять большие незнакомые слова «государство» и «образование». Эти слова представлялись ей великанами среди далеких гор, как Эмегенша из адыгейской сказки. Из той, что читала им на ночь Кира.

Эмегенша могла накормить путника и открыть ему секреты гор, но могла и сожрать запросто. Смотря какое у нее было настроение. Слово «государство» наводило страх.

— Мы плюем на одежду, потому что государство даст нам новую, мы плюем на образование, потому что оно достается нам бесплатно, тогда как дети в капиталистических странах должны работать, добывая себе кусок хлеба. Они только мечтают учиться в школе, как вы! Но им это не по карману, увы… У них не такое гуманное государство, как у нас с вами! Не имея родителей, эти дети вынуждены ночевать в подворотнях, а днем рыскать по помойкам в поисках съестного… Вы же живете на всем готовом, спите на белых простынях, в теплых спальнях! И не цените этого…

Вот ты, Герман. Та прыть, с которой ты кинулся на товарищей, защищая куклу, этот символ мещанства, этот бездушный кусок резины… — Директриса поморщилась и подвинула куклу карандашом. — Так вот. Твоя прыть была бы достойна восхищения, будь она направлена на более благородную цель. Например, на учебу в школе. Пока же твои успехи оставляют желать лучшего…

Воспитательница Нина Петровна скорбно кивала в такт словам своей начальницы.

— Ты, Герман, должен задуматься о своем поведении. Тебе жить среди ребят, в коллективе. И если выяснится, что кукла действительно украдена, то…

— Это неправда! Мне эту куклу дала одна девочка!

Директриса перевела взгляд из-под очков на Иринку. Иринка моментально замерзла под этим взглядом.

— А мы тебя не спрашиваем, Новикова. Сейчас я разговариваю с Найденышевым. До тебя мы еще дойдем… Ну так вот, Найденышев. Ты за свое поведение получаешь наказание в виде недельного дежурства на кухне. И я позабочусь, чтобы твой воспитатель внимательно следил, как ты с этим дежурством справляешься. Можешь идти.

Герка пошел к двери. Иринка с тоской посмотрела ему вслед. Теперь она остается совсем одна!

Герка открыл дверь, вышел в коридор и оттуда совсем весело подмигнул ей! Его лица не могли видеть взрослые, но Иринка видела хорошо. Как он может улыбаться после того, что тут ему наговорили?

Она вздохнула. Ей хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, провалиться сквозь пол, лишь бы не оставаться здесь одной с двумя суровыми женщинами.

Когда Герка вышел, директриса (Иринка пока еще не сумела выучить ее замысловатое имя) поднялась и стала прохаживаться по канцелярии, оказываясь то позади девочки, то перед ней.

Иринка не сводила глаз с куклы. Отдадут или нет? Сильно ли Снежана пострадала?

— Итак, Новикова, мне стало известно, что ты повадилась бродяжничать…

— Я… бро… — Иринка от неожиданности забыла слова. Вместо слов из нее выскакивали лишь жалкие обрывки.

— Помолчи! — шепнула ей Нина Петровна, и девочка прикусила язык.

— Воспитательница, которая покрывает тебя, понесет наказание, но не об этом сейчас речь. Ты выбрала себе не лучшую дорожку, дорогая моя. Чего тебе не хватает у нас в доме? Кукол?

Ира не знала, что ответить. Ей всего хватает. Она совсем не оттого тянется за ворота детского дома, что ей чего-то не хватает. Или — оттого?

Стало жаль Киру, которой теперь тоже попадет.

— У вас в игровой достаточно кукол. Они всегда к твоим услугам. Так почему же ты ходишь по дворам и попрошайничаешь?

— Я не…

— Смотри, Новикова! Это мы, конечно, выясним. Полбеды, если ты ее выпросила. Но если ты ее украла… Тогда — берегись! Ты — будущая пионерка! Кстати, скоро вас принимают в октябрята. Сомневаюсь, что твои товарищи сочтут тебя достойной…

— Я хотела только сшить для куклы одежку, — пропищала Иринка, уставившись на воспитательницу полными слез глазами. Та молчала, но все же у нее было более человечное лицо, нежели у директрисы.

В детдомовском живом уголке жила белая крыса Шушера. За едва уловимое сходство директрису за глаза звали Крысой. Начальница, с белыми, бесцветными бровями и таким же белым как бумага лицом, начинала зверски краснеть, когда злилась. По праздникам она подкрашивала свои брови черным карандашом. Но все равно ободки глаз выглядели воспаленно-красными.

— Ангелина Павловна, — наконец решила обратиться к директрисе воспитательница, и Иринка машинально про себя повторила имя: «Ангелина Павловна. Нужно выучить».

— Давайте я все выясню. Завтра схожу с Новиковой, найду хозяев куклы. Игрушка-то, видимо, дорогая, нужно вернуть.

— Придется, — согласилась директриса. — И займитесь этой красавицей, Нина Петровна. Следует найти ей занятие, чтобы не было времени для бродяжничества. Работой нужно детей загружать, Нина Петровна. Труд еще никого не испортил!

В воскресенье после обеда Нина Петровна приказала Ирине собраться и вместе с куклой ждать внизу. Накануне куклу удалось отмыть и более-менее привести в порядок. Правда, одежда ее была напрочь испорчена. Когда Иринка вместе с воспитательницей пришли в дом к Лене, вся семья была в сборе и обедала. Ленина мама, ее папа, а также бабушка и сама Лена сидели за круглым столом. От приглашения к столу Нина Петровна категорически отказалась и сразу приступила к делу. Из обувного мешка была извлечена виновница инцидента.

— Это ваша? — хмуро спросила Нина Петровна.

— Да. — Ленина мама вышла из-за стола. — Это кукла моей дочери. А в чем дело?

— Будьте добры, объясните, как эта вещь оказалась у этой девочки.

Воспитательница подтолкнула вперед жмущуюся к двери Иринку.

— Я дала ей поиграть, — бойко ответила Лена.

Воспитательница словно бы не слышала слов девочки, она выжидательно смотрела на хозяйку.

— Это правда, — подтвердила Ленина мама, оглядываясь на домашних. — Не вижу в этом ничего плохого. А что случилось?

Лена оторопело разглядывала изрядно потрепанную Снежану.

— Ничего. Кроме того, что эта девочка — воспитанница детского дома. Вы знали об этом?

— Ну да… — растерялась хозяйка.

— Да? Интересно… — поразилась Нина Петровна.

— Гражданочка, — наконец не выдержал Ленин папа, — чего вы, собственно, от нас хотите?

— Чего я хочу? Я хочу, чтобы вы знали, товарищи, — мы не разрешаем нашим детям самовольно уходить из дома. Ходить к кому-то в гости, заводить знакомства.

— Но почему? — поинтересовался мужчина. — Не думаете же вы, что мы или наша дочь научим ребенка плохому?

— Вы взрослые люди и должны понимать, что это недопустимо. Если мы разрешим нашим детям ходить, где им вздумается, мы не сможем их контролировать. К тому же вам ведь наши дети не нужны. Вы поиграете, привяжете ребенка к себе, а потом вам что-то не понравится. И вы выкинете его, как нашкодившего котенка. А он потом будет страдать!

— Ну зачем же вы так… — растерялся мужчина.

Бабушка, до сих пор тихо сидевшая за столом, заохала, засобирала со стола пирожки.

— А как нужно? Я опытный педагог со стажем и знаю, что говорю. У нас разный контингент. И когда вы впускаете в дом нашего ребенка, то должны отдавать себе отчет! Наши дети, бывает, и воруют! Или вы об этом не слышали? И потом вы бежите к нам и кричите, что наш ребенок украл!

Бабушка будто бы и не слышала гневных слов воспитательницы. Она шмыгнула мимо, в угол, где жалась Иринка.

— Возьми, дочка, покушай… — прошептала бабушка, словно была не у себя дома, а в гостях у Нины Петровны.

Иринка отрицательно качнула головой. Тогда бабушка стала совать пирожки ей в карманы.

— Мне понятна ваша позиция, — поморщился Ленин папа и отвернулся.

Иринка поняла уже, что никогда больше не попадет в этот дом. И пока взрослые ругались, она жадно впитывала напоследок теплую атмосферу семьи, где все обедают за круглым столом, где на стене висит коврик с оленями, пугливо поглядывающими на людей, где пекут пирожки и дарят ребенку красивые игрушки. Ей было стыдно за Нину Петровну перед этими людьми. Из разговора она уловила одну мысль и уяснила ее на будущее: их мир и мир детского дома — разные. И они ни в коем случае не должны пересекаться.

Детдомовская Ирина не такая, как домашняя Лена. И им нельзя дружить. Словно она, Ирина, в чем-то виновата. Только она так и не разобралась — в чем именно.

За обратную дорогу Нина Петровна не проронила ни слова. Иринка еле поспевала за ней. Искоса поглядывая на воспитательницу, она догадалась, что та все еще мысленно спорит с Лениными родителями или вообще со всеми семейными людьми.

Вошли на территорию детдома. Дежурный запер ворота.

Вечером, убедившись, что никто не обращает на нее внимания, Иринка спустилась на первый этаж и пробралась на кухню. Здесь царило особое тепло — от плиты. Повариха тетя Поля уходила поздно — все делала что-то в своей подсобке, напевая себе под нос. Вот и сейчас по кухне гулял ее тягучий напев.

Иринка пробралась мимо огромных чанов и стопок одинаковых белых тарелок в закуток, где сидел Герка и чистил большую кастрюлю. Возле Герки стояла миска с песком, в которую он макал тряпочку и принимался скрести кастрюлю.

— Пришла? — спросил он, ничуть не удивившись ее появлению. — Что скажешь?

— Я тебе пирожки принесла. Домашние.

Иринка уселась рядом с Геркой на табуретку. Мальчик отложил тряпочку и понюхал предложенный ему пирожок.

— С капустой… — протянул он. — Я уважаю с капустой. А ты?

— Я сладкие люблю, — призналась Иринка.

Герка понюхал второй пирожок.

— Сладкий. — И отдал ей.

Они жевали пирожки и весело болтали.

— Вообще-то я сегодня наелся, — хвастался Герка, озорно блестя глазами. — Тетя Поля мне в обед добавки положила. А в ужин запеканка была, так я знаешь сколько съел? Три порции!

— Не лопнул? — засмеялась Иринка.

— Ну! Я могу ведро щей съесть и не лопну! — уверял Герка. — Вот вырасту, уеду отсюда, буду каждый день трескать жареную курицу! Ты когда-нибудь ела жареную курицу?

Иринка подумала и отрицательно покачала головой.

— А я ел. Вкуснятина. Я однажды в санатории был, на Черном море, вот там нас кормили…

— Ты был на море?!

— А то!

— А я когда вырасту, буду жить в большом доме. На четвертом этаже. У меня будет буфет с посудой и еще шкаф большой. Для одежды.

— Это ты где видела?

Иринка вкратце поведала свою историю с куклой.

— Ну это ты в обычной квартире была. Небось у инженеров каких или врачей. Вот я был на море в одном доме… Ну у одних там… Вот это живут! Одна семья занимает два этажа! Отдельный совсем дом. Да еще гараж с машиной.

— Так не бывает, — усомнилась Иринка.

— Еще как бывает! — уверенно возразил Герка. — Хозяин дома — большой начальник. А все начальники живут очень богато.

— А наша Кры… то есть наша директриса, начальница?

Герка дожевал пирожок, вытер руки о штаны.

— Наша? Нет. Начальниками бывают только мужчины. А она — баба!

Иринка даже похолодела от того, что Герка так смело расправился с Ангелиной Павловной. (Она запомнила ее имя накрепко.)

— А как ты попал в этот дом, ну, к начальнику? — увела она от опасной темы.

— Они хотели меня усыновить.

Она вытаращила глаза.

— Как это?

— Ну как? Так! — довольный произведенным эффектом, продолжал Герка. — Взять к себе заместо сына. У них детей совсем не было. И вот этот начальник вместе с женой пришли к нам в санаторий. Ходили, разговаривали со всеми. И я им понравился из всех детей.

Герка скромно потупил очи. Герка был темноволосый, и глаза его обрамляли пушистые длинные ресницы. Как у девочки. Иринка слышала однажды, как Кирочка сказала: «Тебе бы, Герман, девочкой родиться».

Иринка подумала, что Герка и в самом деле красив, наверное, если понравился начальнику.

— И что же? Почему ты…

— Почему не взяли? — по-взрослому наморщил лоб мальчик. — А потому, что мои документы посмотрели.

— А что там, в документах? — Глаза девочки стали большими как блюдца.

— А там написано, что мой отец — вор. И в тюрьме сидит.

Герка сказал это угрюмо и сплюнул сквозь зубы на пол, выложенный плиткой.

— И что?

— А то! Слышала выражение «яблочко от яблоньки недалеко падает»? Так вот. Они испугались, что я вырасту и тоже стану вором, как мой отец.

Герка ткнул тряпку в песок и принялся тереть кастрюлю с явным остервенением.

Иринка молчала, потрясенная. За последние два дня она здорово повзрослела, сама того не ведая. Полученным сведениям еще предстояло перевариться в голове.

— Я докажу им! Я вырасту, и у меня тоже будет такой дом, и еще получше, и машина, и все! И я не буду вором!

— Ты будешь начальником, — догадалась Иринка.

Герка подумал.

— Нет, — после паузы и вздоха возразил он. — Я хочу быть моряком.

Иринка глазами, полными искреннего восхищения, взирала на Герку. Сам того не подозревая, он только что поднялся для нее на необозримую высоту. Еще бы! Герка такой взрослый! Он знает, чего хочет и кем станет в будущем. Глядя на него в полутемном закутке детдомовской кухни, она была уверена на сто процентов, что будет именно так, как он сказал.

— Но ведь у моряков, наверное, тоже есть начальники, — подумала она вслух.

— Вот именно! — подхватил Герка. Похоже, до сих пор ему это в голову не приходило.

— Сидите, голубки, воркуете?

Они не заметили, как в закуток вошла повариха тетя Поля.

Иринка вскочила.

— А ты сиди, сиди. Чего скачешь? Я было собралась закрывать кухню, думала, ты, Герман, убежал давно. А потом слышу: бу-бу-бу, гу-гу-гу… Вот закрыла бы вас, что делать бы стали?

Герка вытер руки и поставил кастрюлю на стол.

— Ну молодец, — похвалила тетя Поля. — Иди.

Герка деловито, по-взрослому, попрощался с поварихой и неторопливо пошел.

— Теть Поль, а можно я тоже буду приходить помогать вам? — пискнула Иринка, выглядывая из-за кастрюли.

Тетя Поля погладила ее по голове. Помолчала о чем-то своем. Столько лет работая в детском доме, она так и не смогла привыкнуть к тому, что здесь много брошенных детей.

— А приходи, — наконец откликнулась повариха. — Я тебе дело найду.

— Я завтра приду! — загорелась Иринка.

Помогать на кухне разрешалось только старшим девочкам, малышей сюда не пускали, чтобы не путались под ногами. И вдруг ей, Иринке, разрешили! Она была счастлива.

Тетя Поля — большая, теплая — обняла ее и прижала к себе.

— Слышала я о твоей беде. Не серчай на воспитателей, девонька. Они тебе добра хотят. Вас ведь много, и у каждого свои замашки. Ты вот лучше, пока растешь, всему учись. Где сготовить, где пуговицу пришить, где еще чего. Все надо уметь. А потом, как вырастешь, еще наживешься там-то…

Тетя Поля неопределенно махнула в сторону окна.

— Там тоже, поди, не все медом мазано.

Тетя Поля не обманула Иринку. Она действительно стала доверять девочке кое-какие дела у себя на кухне.

Раскатает большой пласт сдобного теста, даст Иринке жестяную формочку, а та, высунув от усердия язык, вырезает этой формочкой заготовки для печенья или коржики. Нравилось Иринке на кухне. Сядут они с тетей Полей крупу перебирать, вот уж где интересно! Повариха рассказывать начнет про детство свое, как они от немцев убегали. Как целыми семьями по железной дороге добирались туда, где наши. Как голодали и питались жмыхом и мерзлой картошкой. Иринка слушала, открыв рот. Мать поварихи тети Поли от голода заболела и умерла. И тетя Поля оказалась сиротой, как Иринка. Ее взяли к себе в няньки чужие люди.

История чужой жизни так занимала Иринку, что она заставляла повариху повторять ее снова и снова — то один эпизод, то другой. Ее волновали рассказы о железной дороге, о других городах, о незнакомых местах и людях. Еще у нее из головы не выходил рассказ Герки. Он дал ей благодатную пищу для размышления, и она теперь то и дело задавалась вопросом: а что может она, Иринка, узнать из своих документов о своих родителях? У Герки было в ее глазах огромное преимущество. Он знал, кто его отец.

С той поры ее воображение постоянно занимал этот вопрос. Она тоже хотела знать, кто ее родные. Но почему-то никто не хотел с ней говорить на эту тему. Ни воспитательница Кирочка, ни тем более Нина Петровна, ни повариха тетя Поля. Говорили, что никто ничего не знает о ее родителях. Но она им не верила.

Иринка твердо решила — научиться хорошо читать письменными буквами, проникнуть в канцелярию и во что бы то ни стало раздобыть свои документы.

А пока она ходила на кухню помогать тете Поле, пела в хоре вместе с другими.

А однажды в их детский дом пришли взрослые люди, объявили, что они музыканты, и устроили концерт. Женщина играла на аккордеоне, а мужчина — на рояле. Еще несколько человек играли на разных инструментах, названия которых Иринка не знала. А после концерта в актовом зале устроили собрание. Музыканты объявили, что теперь в их детском доме будут работать музыкальные кружки и детей будут обучать на различных инструментах. Что тут началось! Народ зашумел, задвигался, все повскакивали с мест — не терпелось записаться на какой-нибудь инструмент. Но директриса Ангелина Павловна постучала по стакану карандашом и четко объявила:

— Всем сидеть на местах! Воспитатели объявят день прослушивания. На инструментах станут обучаться те, у кого обнаружат слух.

— Вот еще! — презрительно прошипел Герка, который сидел бок о бок с Иринкой в актовом зале. — Я лучше в «меткий стрелок» запишусь.

Иринка тогда промолчала, но в душе ее возникло горячее желание научиться играть на чем-нибудь столь же виртуозно, как все эти люди. Но есть ли у нее слух?

Наконец наступил день прослушивания. Детей привели в тот же актовый зал, где на сцене, как обычно, возвышался рояль, а возле окна на столе стоял аккордеон. К роялю выстроилась очередь. Кудрявый мужчина нажимал на клавиши, а проверяемый должен был повторить звук голосом.

От волнения у Иринки разболелся живот, но она терпела. Боялась отойти и пропустить свою очередь. Тем более что перед ней нескольких ребят отсеяли, объявив, что слуха нет. И вот она стоит перед мужчиной и робко смотрит на него. Ей кажется, что сейчас решится ее судьба. Живот, как назло, сводит судорогой.

— Как тебя зовут?

— Ира. Ирина Новикова.

— Ну что ж, Ира, давай споем.

Мужчина нажимает на клавиши, и звуки отдаются в животе. Иринка пробует петь, но от волнения сипит. Мужчина обменивается взглядом с женщиной. Та пожимает плечами. Мужчина нажимает другие клавиши. Иринка пытается понять — о чем переглядываются музыканты.

— Ну, барышня, вам, пожалуй, лучше заняться чем-нибудь другим. Например, реализовать себя в драме…

Иринка ничего не понимает. Приняли ее или нет? Сзади подталкивают: отходи, мол. Тогда Иринка осознает случившееся, и глаза ее моментально наполняются слезами. Она вцепляется в крышку рояля, не давая себя оттолкнуть. У женщины-аккордеонистки брови ползут вверх.

— Ты так хочешь учиться музыке, прелестное дитя?

Ира не сразу догадывается, что прелестное дитя — это она и есть. Поняв, торопливо кивает и шагает навстречу женщине.

— Ну, ну. Утри слезы. Твое рвение заслуживает похвалы.

Руки у женщины мягкие и теплые. Иринка глядит на нее во все глаза. Женщина не похожа на строгих и резких детдомовских воспитательниц. Голос у нее такой же теплый и мягкий, как пальцы.

— На каком инструменте ты хочешь учиться?

— На всех! — торопливо выпаливает Иринка, забыв название аккордеона и не зная, как назвать виолончель.

— Вот так раз! — смеется женщина. — Ну хорошо. Для начала я запишу тебя на аккордеон. А там посмотрим. Идет?

Иринка совершенно счастлива. С этого дня два раза в неделю она занимается с Ольгой Юрьевной аккордеоном. Девочка тщательно, с мылом, моет руки. (Ведь у Ольги Юрьевны руки такие белые, такие чистые!) Чистит уши и пришивает белый воротничок к форменному платью. (Учительница хвалит за аккуратность.) Ольга Юрьевна — ее кумир. Иринка хочет во всем походить на нее. Так же мягко и нежно говорить, так же ловко двигаться, так же мелодично смеяться, так же прямо стоять и небрежно и красиво крутить поясок на платье…

— Молодец! — от души похвалила Ольга Юрьевна, когда Иринка без ошибок исполнила свой первый этюд. — Ты делаешь успехи! Вот теперь, пожалуй, мы тебя определим учиться на рояле.

— А вы? — пугается Иринка. — Я хочу с вами!

— Да нет же, глупышка! Мы не расстаемся. Просто, кроме меня, с тобой станет еще заниматься Анатолий Ильич.

Мужчину-музыканта Иринка сначала немного побаивалась. Ведь именно он в самом начале заявил, что она никуда не годится. Теперь же он не возражает, охотно занимается со старательной ученицей и даже похваливает ее.

Слух, оказывается, у нее был, но, как утверждали ее новые учителя, она его упорно прятала.

С тех пор у Иринки практически не стало свободного времени. Она целыми днями бывала занята и забывала о своих вылазках в город. Желание узнать поближе другой мир ушло на второй план. На первый вышло желание поскорее вырасти, стать как Ольга Юрьевна и еще — всему научиться. Иринку всегда больше привлекали взрослые, она тянулась к ним больше, чем к сверстникам. А в полной безопасности и гармонии она ощущала себя, пожалуй, только на кухне, в обществе тети Поли.

Как-то раз повариха пригласила ее к себе домой. Иринка не верила своему счастью. Она представляла себе большой многоподъездный дом, как у Лены, но все оказалось иначе.

Тетя Поля жила далеко, за железной дорогой, в длинном бревенчатом доме, который назывался барак. Возле барака, обнесенный низеньким заборчиком, располагался крошечный огород, где были грядки с луком и бойко торчащей кверху зеленью укропа и петрушки.

Поднялись на дощатое крыльцо и толкнули клеенчатую дверь. На Иринку пахнуло керосином, березовым сухим листом и чем-то кислым. В огромном коридоре находилось множество дверей. Тетя Поля открыла одну из них. Иринка очутилась в длинной комнате. Комната показалась ей нарядной и чистой. Но что бросалось в глаза, так это украшающие все и вся вышивки. Вышивки были повсюду — на белых наволочках подушек, уложенных друг на друга горой на высокой кровати, на длинном крахмальном подзоре, натянутом вдоль панцирной сетки железной кровати с металлическими шишечками на спинках. Вышивка украшала валики дивана, и на радиоприемнике тоже лежала вышивка, изображающая гроздь винограда с зелеными ветками.

— У меня просто. Муж на «железке» работает, сын — тоже на железке. Сын женился недавно. Молодые с нами живут. Так и ютимся все в одной комнате. Муж в очереди стоит на отдельную квартиру. Но когда ее дождешься? Сейчас мы с тобой обед состряпаем.

Тетя Поля вышла, а Иринка осталась одна в комнате. Ее внимание привлек предмет, стоящий на тумбочке. Сбоку у предмета торчало колесико с ручкой.

— Это швейная машина, — объяснила тетя Поля. — Сноха у меня портниха. Шить горазда. Придет — покажет тебе.

Обед готовили на общей кухне, где стояли столы с керогазом и большая закопченная плита, которая топилась дровами.

Тетя Поля быстро разожгла плиту, и пока та набирала жар, они вдвоем замесили тесто для оладий и приготовили все для борща.

Раз! — и кастрюля на плите, а в огромной сковороде шкварчат пузатые оладьи. Борщ бурлит под огромной крышкой.

— Что забыли положить? — испытывает хозяйка свою воспитанницу, колдуя над кастрюлей.

— Лаврушку! — подпрыгивает та.

— Лаврушку и чеснок, — соглашается повариха. Она давит чеснок ступкой, бросает в борщ вместе с лавровым листом. Вкуснющий аромат заполняет общую кухню железнодорожного барака.

— Вот ты, теть Поль, на работе варишь и дома варишь, — рассуждает девочка. — Не скучно?

— Ну! Зато всем нужна. Есть-то все хотят? А готовить любят не все. А я люблю.

В кухню заходят соседи. Иринка украдкой наблюдает за ними. Кто картошку жарит, кто молоко для ребенка кипятит. Одна тетя Поля готовит для своей семьи так много — на несколько дней.

Втайне девочка радуется приходу тети Полиной снохи и ждет не дождется, когда кончится обед. После обеда мужчины уходят на крыльцо курить, а Иринка кидается мыть посуду вместе со снохой.

Сноху зовут Оксана, она с Украины, тетя Поля называет ее хохлушкой.

— Да яка ж ты сноровиста! — восхищается сноха, а Иринка не теряется:

— Оксаночка! А вы покажете мне швейную машину?

— О! Тоже мне кино! — смеется девушка. — Покажу, не жалко!

Весь вечер Иринка не отходит от диковинной машины. Сверкающий вороной агрегат с крутящимся колесиком пленил ее сразу. Она научилась вставлять нитку в вертикально торчащую иглу, пододвигать тряпочку под лапку и даже несколько раз попробовала строчить.

Незаметно подкрался вечер. Как не хочется уходить! Но у тети Поли тесная маленькая комната, где живут четверо взрослых. Иринка не смеет проситься ночевать. У нее есть нечто более заманчивое — Оксана пообещала научить ее шить настоящую ночную рубашку!

Иринку провожают «молодые», как зовет сына со снохой тетя Поля. Засыпая, девочка перебирает новые впечатления, не может ни на чем остановиться. В голове у нее звучит украинский говор Оксаны и ровный стрекот швейной машины «Зингер»…

Сказать, что зал был полон, мало. Зал был переполнен. В проходах толпились студенты и аспиранты. На сцене за длинным столом, покрытым алой скатертью, восседали профессора — светила современной советской медицины. Калерия Подольская сидела в первом ряду среди выпускников терапевтической кафедры и вместе со всеми ловила каждое слово, звучащее со сцены. Это был ее праздник. Она не оглядывалась в зал, затылком чувствуя на себе взгляды родителей. Они сидели вдвоем на специально отведенных местах и любовались дочерью издали. Нет, они просто глаз с нее не спускали! От этого у Калерии горели щеки. Ей двадцать три года, а к ней до сих пор относятся как к маленькой! Вот хотя бы сегодня утром! Едва удержалась от того, чтобы не поссориться с мамой из-за прически. Да еще эти прозрачные намеки насчет Олега Ключарева, который, конечно же, часто бывает у них в доме благодаря все той же маме. И ведь именно сегодня утром мать, видя, что дочь и без того нервничает из-за нового платья, которое Лиза подкалывала прямо на ней (Лера похудела, сдавая госы), начала свои прозрачные заходы на любимую тему.

— Лерочка, ты еще не дала окончательный ответ профессору, останешься ли ты на кафедре или же пойдешь в клинику?

— Нет, не дала. Лиза, ты меня пришьешь к платью!

— Но как же можно так долго тянуть? Это неудобно…

— Мама, давай сегодня не будем… Мне не до этого.

— Ладно, — согласилась мать, явно не собираясь уходить. — Господи, вот и выросла наша птичка… Как время летит!

Мать достала из коробки новые туфли.

— Кстати, звонили Ключаревы. Сказали, что зайдут поздравить. Олег просил передать…

— Мама! — Лера дернулась, и иголка впилась ей в кожу. Она поморщилась. — Я же предупредила тебя! Вечером у нас капустник, а потом мы идем в ресторан праздновать выпуск! Впрочем, вы как хотите. Меня не будет.

— Лера! Неудобно же… Это самые близкие нам люди. К тому же Олег к тебе неравнодушен.

— Мама, это все твои фантазии. Вечно ты выдаешь желаемое за действительное!

— А хоть бы и так, — уступила мать, примеряя туфли и вытягивая поочередно вперед то одну, то другую ногу. — Все же ты могла бы пригласить Олега на капустник и в ресторан… Он тоже вчерашний студент, ему будет интересно…

— Мама! У нас идут одни медики. Олегу с нами будет скучно.

— Лера, — наконец Татьяна Ивановна встала на обе ноги и взяла в руки сумочку, будто собиралась уходить, — лично у меня сложилось впечатление, что Олег… что он со дня на день сделает тебе предложение. Ты… все-таки хотя бы предполагаешь, что можешь ответить ему?

— Мама! — Лера отодвинула Лизину руку и подошла к зеркалу. — Вот когда сделает, тогда и подумаю. Это все твои фантазии. Ты в своем воображении нас давно поженила, хотя мы просто друзья!

— Вот и хорошо, что вы друзья! — подхватила Татьяна Ивановна, прижимая сумочку к груди. — Отлично!

Лиза стояла с нитками наготове, как верный солдат, готовый в любую минуту кинуться на помощь.

— Лиза! Проверь парадный мундир Петра Дмитриевича! — Татьяна Ивановна строго взглянула на домработницу.

Мундир, конечно же, был тысячу раз вычищен, пуговицы надраены сукном до блеска. А новые погоны вовсю источали нарядную ослепительную позолоту. Ряд медалей празднично пестрел.

Но Лиза все же послушно вышла из комнаты, оставив мать с дочерью наедине.

— Дружба — прекрасная основа для счастливого брака, — любуясь дочерью, произнесла Татьяна Ивановна.

— Мама, ты начинаешь говорить лозунгами, — заметила Калерия, начесывая волосы. — Это плохой знак.

— Тебе бы все шутить, Лера, а я вполне серьезно. Я со стороны вижу, что ты вся в учебе, кавалерами особо не интересуешься… Но ведь нужно когда-то и о будущем подумать! Олег… согласись, он неплохая партия для тебя…

— Неплохая партия! — всплеснула руками Калерия. — Ты начинаешь цитировать Льва Толстого, мама! Поверь, это тебе не идет.

Расческа запуталась в волосах, Лера с силой дернула ее, нахмурилась.

— И зачем ты начесываешь? — встряла мама. — Гладко тебе даже лучше. Что за мода дурацкая, скажи, пожалуйста?

— Мама, может, ты оставишь меня в покое? — сорвалась Калерия, бросая расческу на туалетный столик. — Что за манера говорить под руку? У меня сегодня выпускной, я и так волнуюсь!

Татьяна Ивановна поняла, что переборщила, и ретировалась в коридор. А Лера потом долго не могла отойти от этой легкой утренней перепалки и теперь, сидя в первом ряду актового зала, нет-нет да и вспоминала слова матери. Лучше бы мама работала или хотя бы занималась общественной деятельностью! А так все свое время и энергию она переносит на них с отцом. А большей частью — на нее, Леру.

Из собственных мыслей ей помог вынырнуть шквал аплодисментов. На сцену вышел ректор. Сегодня вчерашние студенты были особенно рады его появлению. Несколько секунд он постоял, ожидая тишины. С улыбкой стал говорить о том, что сегодня он не станет их журить за «хвосты» или призывать к повышению учебной дисциплины. Он лишь напомнит им те вехи, что прошли они здесь, в этих стенах, вместе с их Родиной.

— В год, когда вы вступили в ряды студенческого братства, в этот год был совершен запуск первого в мире космического спутника и спуск на воду первого в мире атомного ледокола!

Речь ректора потонула в аплодисментах. Когда восторг слушателей утих, профессор продолжал:

— В год, когда вы, второкурсники, осваивали первые премудрости анатомии, я имею в виду 59-й, наша страна наблюдала первое прилунение межпланетной станции. А когда вы, теперь уже старшекурсники, учились на практике ставить диагноз и изучали течение болезни, первый человек вышел в космос! Я горжусь, товарищи, что живу в такой прекрасной стране, где наука движется гигантскими шагами, где медицина доступна для каждого простого человека. И вы, будущие врачи, должны гордиться этим.

Лера горячо аплодировала профессору. Она чувствовала внутренний трепет и подъем. Она совсем забыла утреннюю стычку с матерью, забыла о платье, о прическе, обо всем. Она была сейчас частью единого со всеми целого, она была молекулой, живой клеткой этого зала, и ее чувства сливались вместе с другими подобными чувствами.

Говорил ректор об их институте. О том, что послевоенные годы стали периодом расцвета терапевтических кафедр. У Леры мурашки побежали по спине, когда среди лучших терапевтов были названы ее учителя Василенко и Мясников. Ах, как удивительно — она врач!

Все лучшее всколыхнулось в душе. Вместе со своими однокурсниками она не раз проделывала путь по «Аллее жизни» — путь от акушерской клиники до морга. Это было обычным делом. Но сейчас ей казалось, что она прикасается к чему-то священному, что вступает в тайный орден избранных.

— Сегодня вы приняли из рук своих педагогов замечательную эстафету добра и света. Помните: врач, прикасающийся к пациенту, должен иметь теплые руки.

Слова ректора потонули в аплодисментах. Голос Калерии был частью общего могучего голоса, когда они все, выстроившись в шеренгу, произносили клятву Гиппократа. И потом, когда весь зал стоя пел гимн студентов, она тоже была частью и думала лишь об этом. Лишь когда ей вручали диплом, она, приняв из рук ректора малиновую книжечку диплома с отличием, наконец повернулась лицом в зал, сразу же увидела золотые погоны отца и послала родителям воздушный поцелуй. Конечно, они счастливы. Она наконец оправдала их надежды.

Потом, в фойе, когда оркестр грянул вальс, она нашла глазами родителей, подбежала, закружила в вальсе отца. Они вальсировали по залу, генерал улыбался своей особой, усатой улыбкой. Он что-то говорил дочери, но она только смеялась в ответ, потому что ничего не было слышно — оркестр гремел. Лера на лету соединила мать с отцом и, убегая прочь, услышала:

— Лерочка! Ключаревы завтра придут! За-автра-а!

Она закивала, не поворачивая головы. Завтра… Завтра — хоть потоп. А сегодня она свободный человек. Сегодня выпускной!

Пролетая по фойе, она увидела Олега Ключарева, он стоял у самого входа с цветами и, конечно же, высматривал ее. Она хотела повернуть на лестницу и скрыться наверху, но он уже заметил ее и взмахнул букетом. Она на ходу приняла цветы.

— Это вам, Лера. Вы сегодня такая…

— Завтра, завтра… — пропела Лера, ускользая от него по сверкающему мрамору фойе. — Все — завтра!

Она веселилась в этот вечер особенно отчаянно. Хохотала от души во время студенческого капустника, а в ресторане не пропустила ни одного танца.

Особенно ей нравился твист, и она с шиком проделывала его веселые движения. Как не хотелось, чтобы наступило ЗАВТРА! Она, пожалуй, боялась признаться себе, что не знает, что будет с ней завтра. Не знала, чего именно хочет. Словно в учебе, погруженная в усвоение знаний, она не задумывалась о будущей жизни. Или просто привыкла, что за нее думают другие?

Впервые за последние несколько лет она с беспокойством ждала завтрашнего дня. И он наступил.

Огромная квартира казалась тесной от нахлынувших гостей. Лера не знала, куда деться от внимания собравшихся. Каждый норовил задать ей вопросы, на которые ответов у нее не было. Она отшучивалась, а потом вызвалась сыграть для гостей на фортепиано.

— Я сыграю любимую вещь моего горячо любимого папочки, — объявила Калерия и заиграла «На сопках Манчжурии».

Взор генерала потеплел, лицо приобрело то особое выражение сдержанной гордости за дочь и легкой грусти по ушедшей молодости.

Даже самые шумные гости притихли, когда заиграла Калерия. Ее уговорили сыграть еще. А потом она принесла из спальни баян и вручила одному из сослуживцев отца. Так она ловко переключила внимание гостей, зная, что сейчас все подключатся к пению. Это была обязательная часть застолья. Пели романсы. Потом из репертуара Утесова, Марка Бернеса. И наконец, кто-то поставил пластинку модной Гелены Великановой. Начались танцы.

«Ландыши, ландыши…»

Калерия нашла предлог, чтобы ускользнуть на кухню. Сегодня Олег Ключарев смотрел на нее особенно пристально. И Лера с досадой заметила, что на это уже обращают внимание. По крайней мере мать Олега то и дело шепталась с хозяйкой дома, поглядывая в сторону молодых.

Вот уж этих поглядываний Лера не выносила! Ускользнув на кухню, она налила себе лимонаду и, перед тем как выпить его, приложила стакан к горячей щеке.

— Не помешал?

От его голоса Лера вздрогнула и нахохлилась. Она приготовилась выговорить Олегу за те многозначительные взгляды, коими он ее сегодня без конца потчевал. Знает ее с детства — и вдруг делает вид, что впервые увидел. В конце концов, это неприлично.

Но молодой человек опередил ее, задав не отличающийся оригинальностью вопрос:

— Лера, ты уже решила, с чего начнешь свою карьеру?

Она чуть не поперхнулась лимонадом.

— Карьеру?

— Ну да. Я имею в виду работу. Останешься на кафедре?

— Ты совсем как моя мама! — воскликнула Лера, отставляя лимонад. — Если хочешь знать — я еще не решила. Ведь у нас в стране столько мест, где нужны медики…

Почему-то сегодня ей хотелось поддеть Олега, казавшегося особенно заносчивым и самодовольным, все знающим, во всем уверенным. И она села на своего конька.

— Например, целина. Теперь, когда отряды молодежи освоили целинные земли, самое время…

— Надеюсь, ты шутишь, — перебил Олег. Он прислонился спиной к подоконнику и снисходительно слушал ее, склонив голову набок. Его начищенные ботинки, узкие брючки и щегольской галстук в тон костюму цепляли ее. Хотелось дерзить.

— Шучу? Отнюдь. И в Казахстане, и в Сибири сейчас нужны врачи.

— Романтика, — усмехнулся Олег, не меняя позы. — С целины уже, нужно сказать, бегут все, кому не лень. Кто там остался? Природа не любит, когда ее покоряют. К тому же такая девушка, как ты, Лера, достойна лучшей участи, чем кормить комаров где-нибудь в тайге.

— Это чем же я отличаюсь? Другие могут, а я не могу? Что ты этим хочешь сказать?

— Ты сама знаешь. Ты москвичка. Дочь генерала. Ты привыкла к комфорту.

— Значит, я белоручка?

— Ни в коем случае, — спокойно возразил Олег. — Просто мы с тобой, так уж вышло, относимся к категории золотой молодежи. Мы принадлежим столице, хотим мы этого или не хотим. Кстати, папа говорил, что у него в клинике есть вакантное место терапевта…

— Спасибо, — едва сдерживая раздражение, оборвала Лера. — Но я предпочитаю не быть чьей-то протеже.

— Возможно, ты права, — миролюбиво согласился Олег. Подошел к столу, налил себе чаю. — Впрочем, я не об этом хотел поговорить с тобой.

— О чем же?

— Ты знаешь, я получил очень перспективное предложение… За границу.

— Вот как? Далеко?

— На Кубу.

— Ничего себе! — вырвалось у Леры. — Ты едешь на Кубу? Говорят, там не бывает зимы…

Уловив проблеск интереса в ее глазах, Олег воспрянул.

— Там океан, пальмы, море солнца. И зима, конечно, есть, но совсем не такая, как у нас. Ты могла бы поехать со мной.

Лера снова уставилась на него, как на иностранца.

— На Кубе требуются медики?

— Что? Да… то есть не совсем, — с досадой поморщился Олег и наконец закончил мысль. — Ты могла бы поехать со мной в качестве жены.

— Ты шутишь?

Это было единственное, что нашлась ответить Калерия.

Но, судя по всему, Олег Ключарев не шутил. Он покраснел, но взгляд не отвел, смотрел на нее во все глаза.

— Тебя удивляет мое предложение, — заговорил он, не давая ей опомниться. — Но на самом деле оно созрело давно. Мы знакомы так долго, что могли убедиться, что подходим друг другу. По-моему, это ясно как день.

— Да? — удивилась Лера, шаря глазами по кухне, словно хотела уцепиться взглядом за что-нибудь подходящее. Не зря ей говорила мама, что она должна подготовиться. Она не готова к тому, что ей сделают предложение.

С одной стороны, действительно, у нее никого нет, и против кандидатуры Олега трудно выдвинуть какие-либо аргументы. Ей почти 24 года, многие подруги уже вышли замуж. Все логично. Но почему-то она не могла ничего ответить Олегу. Свести все к шутке не получалось. Он смотрел на нее и ждал. И тут она заметила конверт, робко выпирающий с края холодильника. На холодильнике обычно лежала почта, поэтому нераспечатанный конверт, торчащий уголком, не мог не привлечь ее внимания. Она как бы между прочим стянула конверт с нового пузатого «Орска» и вскрикнула. Письмо было от Риты! В суете Лиза, конечно же, забыла отдать его Калерии.

— От Риты! От Риты! — запрыгала она и поцеловала конверт.

Олег с досадой хрустнул пальцами.

— Извини, я должна прочитать письмо! — с милой улыбкой обернулась она к молодому человеку. Тот молча кивнул.

Калерия выбежала в свою комнату и с нетерпением надрезала конверт. Там оказалась открытка с выпуклыми цветами и двумя обручальными кольцами с позолотой. Рита выходит замуж! Она приглашает подругу на свадьбу!

Лера десять раз перечитала текст приглашения.

— Ты что тут скачешь и визжишь одна? — В комнату заглянула мама. — А где Олег?

— Мама! Рита замуж выходит в Ленинграде! Это от нее приглашение! Мама! Я должна немедленно ехать, позови Лизу.

— Лера, да ты с ума сошла! Ты не успеешь. Да и билетов может не оказаться…

— Мама, скорее, я еду! Свадьба — завтра!

Лера не хотела ничего слушать. Она твердо знала, что сейчас поступит так, как подсказывает ей сердце. Она целую вечность не видела подругу детства, она никогда не была в Ленинграде… она… Да что там говорить? Она хочет ехать, и она поедет!

В доме поднялась канитель, вызванная внезапным отъездом Калерии. Олег вызвался проводить девушку.

— Лера, когда ты вернешься, я надеюсь услышать ответ, — напомнил Олег, стоя на перроне и глядя на нее через открытое окно вагона.

— Что? Ах да…

Калерия уже была далеко отсюда.

Ах, как здорово, что человечество придумало железную дорогу! Как скучна была бы жизнь, не существуй в ней скорый поезд! Это неповторимое чувство, когда садишься одна в вагон и уезжаешь прочь! И смотришь в окно, а там — луга с редкими домишками, деревни в клубах тумана, незнакомые люди со своими радостями и печалями. А впереди — что-то новое, манящее. А прошлому, кажется, не угнаться за тобой, не достать!

Ах, какое блаженство мчаться под стук колес и перебирать в голове всевозможные мысли. И можно о чем-то думать, а о чем-то — нет. Можно прислушаться к неспешному разговору попутчиков, а можно спрятаться за книжкой. А можно, наконец, отложить решение всех вопросов и отдаться просто жизни.

Лера пила чай, смотрела в окно, вспоминала Риту, школу, юность. Жизнь казалась ей теперь чередой станций. Останавливаться на них не хотелось. Сейчас бы лететь вперед, в будущее. В Твери в купе зашли новые пассажиры. Женщина с девочкой лет семи раскладывали свои вещи, стараясь не шуметь. Лера проснулась и сквозь остатки сна слышала тихие перешептывания новых пассажиров.

— Ты обещала, что я поеду наверху, — обиженно шептала девочка. — Зачем тогда обещала?

— Уже ночь, ты можешь упасть во сне.

— Но ты же обещала!

В результате переговоров девочка выпросила себе право полежать немножечко и немедленно оказалась наверху, напротив Калерии. Поезд тронулся, поплыли огни станции. Ребенок припал к окну, но темнота быстро завладела миром, ничего интересного за окном не показывали. Девочка со вздохом повернулась к Калерии.

— Здравствуйте, — вежливо сказала она, обнаружив, что соседка не спит. — Вы едете в Ленинград?

Калерия кивнула и вскоре уже знала, что девочка едет к бабушке в Гатчину, где проводит каждое лето, что осенью идет во второй класс и в своем звене является санитаром.

— Мы коллеги, — улыбнулась Калерия. — Я недавно стала врачом.

— Что вы говорите! — по-взрослому поразилась девочка. И тут же добавила: — Я думала, что вы девушка, а вы уже тетя!

«Да, я уже тетя», — мысленно согласилась Калерия. Ее отчего-то пронзила мысль, что у нее могла быть такая же дочь, как эта девочка, что они вдвоем могли бы ехать в поезде и разговаривать о разных вещах. Наверное, совсем иначе ощущать себя в роли матери. А кто она сейчас? По-прежнему послушная дочь своих родителей, которая не знает, чего хочет от жизни. Она стоит на пороге и не знает, в какую сторону шагнуть.

Девочка и ее мама давно спали, а в душе Калерии что-то происходило, правда, она не могла сказать — что.

Поезд прибыл рано утром. Калерия взяла такси и велела везти себя по указанному адресу. Водитель попался разговорчивый, сразу начал экскурсию, обращая ее внимание то на одно здание, то на другое. Лера крутила головой, с готовностью воспринимая и уже почти любя этот город.

Возле въезда на Васильевский остров водитель остановился.

— Придется подождать. Сейчас мосты будут сводить.

Лера вышла из машины и подошла к Ростральным колоннам. Город притихший, но величественно-свежий лежал вокруг. Прямо перед ней серебрилась Нева, и задранные кверху половинки мостов стремились друг к другу, как протянутые навстречу руки. Что-то дрогнуло у девушки в душе, когда мосты качнулись и соединились.

Спящие мокрые улицы, дом с глухой стеной, арка…

— Рита!

— Лерка! Лерочка!

Объятия, слезы радости, тысячи вопросов, воспоминания, то и дело прерываемые возгласами:

— Какая ты взрослая! А красивая!

Подруги не виделись с тех пор, как отца Риты направили в Ленинград преподавать в университете.

Ритина мать, покачивая головой, смотрела на подружек, вздыхала.

— Невесты! Улетите из гнезда…

— Мама! Только не вздумай плакать! — запротестовала Рита и увела подругу к себе.

На кровати, поверх покрывала, лежало свадебное платье. На подушке вуалью белела фата.

— Как же я рада, Лерка, что ты приехала! Как я соскучилась!

— Но кто твой избранник? Гражданский? Военный?

— Конечно, военный! Курсант, без пяти минут офицер, моряк. Вот! Ой, Лерочка, какая красивая у них форма! Сразу после свадьбы — выпуск у них в училище, ты пойдешь с нами! Это нельзя пропустить. Построение, марш, потом вручение дипломов и офицерских погон, а потом — прогулка на военном корабле… Представляешь?

— Ты будешь женой моряка… Вот уж не ожидала!

— Ты думаешь, я ожидала? Но Петербург — город моряков. Теперь я — морячка! «Прощай, любимый город, уходим завтра в море…» — пропела Рита, вальсируя с фатой в руках.

— «И ранней порой мелькнет за кормой знакомый платок голубой…» — подхватила Лера, любуясь подругой.

— Риточка, одеваться! Вот-вот парикмахер приедет! — крикнули из-за двери.

Лера с удовольствием отдалась свадебной суете. Она рада была оказаться полезной. Вместе с другими подружками невесты писала шуточные лозунги, вывешивала их у подъезда и на лестничной площадке, готовила атрибуты для выкупа невесты.

— Едут, едут! — закричали с балкона.

Все девушки, включая невесту, ринулись в большую комнату, где уже стояли в ряд приготовленные стулья. Невесту усадили с краю, а остальные заняли свободные места. Девушек накрыли белыми одинаковыми простынками.

Лера слышала шум, мужские голоса, смех. В комнату молодых людей, по-видимому, не впустили, потому что голоса замерли где-то неподалеку.

— Ну что ж, Николай, вот здесь твоя суженая, — возвестил женский голос с лукавинкой. — Угадаешь с первого раза — она твоя.

У Леры отчего-то заколотилось сердце, словно это ее, а не чья-то судьба решалась. Она слышала, как проскрипели рядом новые ботинки жениха. Он прошел весь ряд и безошибочно нашел свою невесту.

— Угадал! — радостный вопль жениха, смех невесты…

— Ну а теперь и мы невест себе выберем! — решительный приятный голос где-то совсем рядом.

Лера почувствовала, как покрывало сползло с нее, и сразу перед ней оказалось лицо парня в синей морской форме. Глаза парня — светло-карие, полные неожиданного огня, искрящиеся смехом — уставились на нее.

И пока он удивленно разглядывал ее, она успела охватить взглядом волну его каштановых волос, густые брови, волевой, грубоватый подбородок и четко очерченные губы. Нижняя губа немного крупнее обычного. Восхищенная улыбка.

— Девушка, не хотите стать моей невестой?

— А почему бы и нет?

Она весело вступила в игру.

— Меня зовут Кирилл.

— А меня — Калерия.

— Вы шутите?

— А вы?

Лера не заметила, как взяла его под руку, как оказалась с ним в одной машине.

Свадебный кортеж мчался по улицам Ленинграда. Университетская набережная, стрелка Васильевского, мост… Остановились у памятника Петру.

Лера стояла возле машины, не в силах двинуться вместе со всеми.

— Лера, ну что же вы?

Кирилл подал ей руку.

— Я видела этот памятник только на открытках, — призналась она. — Для меня так волшебно, что я здесь, совсем рядом…

Кирилл внимательно взглянул на нее.

— А знаете, давайте подойдем к нему не сразу, а издалека, — предложил Кирилл и потянул ее за собой.

Они обогнули Петра сбоку, углубились в зелень сквера позади памятника. И пошли назад меж скамеек, играющих детей и гуляющих пар. Кирилл читал стихи о Петербурге, которые знала и Лера, она слушала и завершала последнюю строку. Ей нравилось это маленькое приключение, которое ни к чему не обязывало. Она просто веселилась, наслаждалась праздником.

— Ой, они уедут без нас! — Лера увидела, что вся свадебная компания уже садится в машины, а они так далеко, про них все забыли. Хотела было побежать следом, но Кирилл удержал ее за руку.

— Лера, но ведь вы еще не увиделись с Петром!

И она повиновалась. Теперь они стояли у памятника одни, а потом шли пешком по набережной, и Кирилл рассказывал о себе. Ей было все интересно. Удивляло, что ей так легко и просто с незнакомым человеком. Будто они росли в одном дворе.

Кирилл любил Ленинград, а она читала ему Окуджаву и хотела показать Москву. Они вскочили в убегающий трамвай и приехали во Дворец бракосочетания к самому окончанию церемонии. Их отсутствия никто не заметил.

Застолье было у Риты дома. И за столом, и во дворе, где устроили танцы, она ловила на себе то задумчивый, то восхищенный взгляд своего нового знакомого. Калерии было весело. Она танцевала от души, пела вместе с другими, кричала «горько» и даже произнесла тост — за счастье своей лучшей подруги. И всегда, весь этот вечер, она знала, что он смотрит на нее.

Когда их взгляды пересекались, она не прятала смущенно свой взгляд, а смотрела открыто и даже несколько с вызовом. Ей нравилась эта игра, ей нравилась впервые открывшаяся свобода и ощущение собственной взрослости. Потом он пригласил ее на танец. Его щека с ярким румянцем, его волевой подбородок и четко обрисованные губы оказались так близко…

— Лера, давайте уйдем. Я покажу вам город…

Они гуляли по Среднему проспекту, потом свернули и дошли до Невы и говорили, говорили… А день не кончался, и у Леры возникло ощущение, что день нарочно такой большой специально для нее. Но когда они вышли к Ростральным колоннам и пошли вдоль набережной по другой стороне Невы, она с удивлением увидела, как поднялись мосты, образуя между собой пропасть.

— Что это? — удивленно спросила она. — Сколько же сейчас времени?

Она вскинула к глазам руку с часиками. Боже! Уже ночь!

— Но почему так светло?

Кирилл с улыбкой смотрел на нее.

— Разве вы не слышали про белые ночи?

— Боже мой, конечно, слышала, но как же, как я попаду назад, на Васильевский?

— Не надо ни о чем беспокоиться, — сказал Кирилл.

Он так это сказал, что она сразу успокоилась и больше ни о чем не спрашивала.

«Это сказка, — кто-то говорил ей на ухо. — И пока еще не время ей заканчиваться».

Она обратила внимание, как много вокруг гуляющих пар. Совсем не хотелось спать, но все же через какое-то время Лера немного замерзла, и Кирилл заметил это.

— Так, — сказал он и взял ее за руки. — Лера, сейчас я приведу тебя в один дом. Там живет прекрасная женщина, моя тетушка. Ты ляжешь спать. Возражения не принимаются.

— Ну если не принимаются… — после паузы ответила она.

Она удивлялась сама себе. Видела бы ее сейчас мама! Она вправе была сказать, что жизнь ничему не научила ее дочь.

Но почему-то девушка сразу безоговорочно поверила в порядочность этого курсанта и позволила течению нести себя по волнам.

Он привел ее к своей тете. Та была из той породы сухоньких чистеньких интеллигентных ленинградских женщин, которые чувствовали расположение к любому человеку и сразу же располагали к себе. Тетушка без лишних вопросов привела ее в комнату, пахнущую сухими цветами и душистым мылом. Лера слышала, как в коридоре тетушка о чем-то добродушно беседует с племянником, слышала ее миролюбивые интонации и не заметила, как уснула. А когда проснулась, ее ждал чай с сырниками и рассказы про Кирилла. Тетушка приготовила толстый альбом с фотографиями, и Лера не без интереса слушала и смотрела.

Вот он школьник в пионерском галстуке, вот стриженый нахимовец, уши торчком. Вот — курсант среди своих товарищей.

— Кирюша — круглый сирота. Его мамочка, моя сестра, рано ушла, царство ей небесное, — рассказывала тетушка, листая альбом. — Мы вдвоем с Кирюшей жили. Он всегда военным мечтал быть. Моряком, как его отец.

— У меня тоже отец военный, — вставила Лера.

— А вы, Лера, кто по профессии?

— Я врач.

Как все-таки это странно звучит, когда о себе говоришь — я врач.

— Вот как? Хорошая профессия, — заметила женщина и добавила: — Для жены военного.

Калерии стало неловко, словно она нарочно обманывает эту славную женщину. Но та встрепенулась:

— Этак мы с вами, Лерочка, не успеем! Пора собираться.

— Куда?

— Как — куда? Так ведь у Кирюши сегодня выпуск. Забыли?

И женщина уставилась на гостью чистыми глазами.

Она вспомнила Ритины слова о выпуске и почувствовала, что внезапно настигшая волна властно уносит ее дальше, дальше… И куда она принесет? Неизвестно…

Белый величественный корабль, украшенный флагами, выходил в Финский залив. Позади оставался город, который весь, по ощущению Калерии, абсолютно весь вышел поприветствовать новоиспеченных морских офицеров, выпускников военно-морского училища. Сейчас они все — красавцы в новых парадных мундирах — столпились на палубе, смеялись, шутили наперебой, красовались перед девушками. Рита была здесь же со своим мужем. Она и еще несколько девушек были в белых свадебных платьях. Молодожены толпились на корме. Какой-то офицер, видимо, заядлый фотограф, не отходил от них с фотоаппаратом и треногой. Вся эта атмосфера наполняла Леру волнующими ощущениями. Нравилось быть причастной к уже сложившемуся ритуалу, быть действующим лицом торжественного красивого действа. Она издалека махала подруге, искренне радуясь за нее.

Рядом с Лерой оказался Кирилл. Он тоже какое-то время любовался молодоженами, а потом сказал:

— Знаете, Лера, я даже немного завидую им.

— Да? Так в чем же дело? Почему вы не там?

Она с улыбкой взглянула на него. Он не был ослепительно красив лицом, но в то же время его хотелось назвать именно ослепительно красивым. Кириллу очень шла офицерская форма. Китель и фуражка словно подчеркивали мужественность его лица.

— Я не там потому, что встретил вас только вчера.

Он смотрел на нее так пристально, что она смутилась. Холодный ветер залива трепал ее пышные волосы. Она не нашлась что ответить. Сейчас было трудно уловить — шутит ли он или действительно говорит, что чувствует в эти минуты.

Он снял китель и набросил ей на плечи. Китель, сохранивший тепло его тела, окутал ее и согрел. Она почувствовала себя так, будто это он ее обнял.

— Это традиция у курсантов. Девушки ждут, когда парни закончат учебу. На выпуске у нас урожай на свадьбы. Ведь предстоит уезжать по месту службы.

Теперь она увидела, что он по-настоящему загрустил. Она собиралась сказать, что там, по месту службы, тоже будет много девушек и вообще… Но он повернулся к ней, загородив ее от ветра, и заговорил быстро, решительно, словно преодолев что-то и боясь, что остановят:

— Лера, вы смелая девушка? Только честно. Вы способны на поступок?

— Я? — Лера попыталась честно оценить себя. Способна ли на поступок? Да, хотелось бы знать, способна ли она на поступок. — На какой поступок? — с улыбкой уточнила она, невольно попадая под влияние его нервного напряжения.

— На отчаянный, быть может. Во всяком случае — на решительный.

— Ну, если вы меня попросите сейчас прыгнуть с вами в воду, за борт, то вряд ли я…

Лера все еще пробовала шутить, но он даже не улыбнулся.

— Нет. Это глупости. Я не об этом. Просто я чувствую, что сейчас в моей жизни происходит нечто важное. И то, что у других складывается годами, у меня… у нас сложилось быстро, стремительно, как ход этого корабля. Я полюбил вас, Лера. Станьте моей женой!

Было очень шумно, ему приходилось говорить громко. Почти кричать. Она смотрела на него, не в силах оторвать глаз.

— Я не могу пообещать вам золотые горы. Жизнь морского офицера не мед. Но я точно могу пообещать: я никогда не предам вас, Лера.

Это оказались именно те слова, которые были нужны ей.

«Я НЕ ПРЕДАМ ТЕБЯ». Это самое главное. А остальное ее не пугает. Она ни о чем не задумывалась. Словно готовясь к прыжку с десятиметровой вышки, она зажмурилась и сказала:

— Я согласна.

Он подхватил ее и закружил по палубе. Она открыла глаза, когда они очутились в гуще молодоженов.

— Товарищи! — возвестил Кирилл. — Эта девушка согласилась стать моей женой!

— Ура! — закричали вчерашние курсанты.

— В нашем полку прибыло, — заметил кто-то.

Этот день остался в памяти Калерии Подольской ярким цветным кинофильмом. Как те, первые, цветные, на которые она с однокурсниками бегала после лекций. Но ни один из гениальных режиссеров не придумал столь замечательных кадров, кои сложились в жизни Калерии Подольской в тот день. Нарядный величественный корабль, разрезающий гладь Финского залива, чайки, снующие над волнами, красивые молодые лица, белые мундиры с золотыми погонами и легкий крепдешин Лериного синего платья в горошек.

Синее платье с белым пояском, летящие по ветру волосы — такой она осталась на снимке.

Разве только экранизация гриновских «Алых парусов» могла соперничать по красоте с кадрами Лериного головокружительного дня. Но там, в том фильме, Ассоль смотрела на Грея как на Бога. А Калерия смотрела на Кирилла как на равного. Он не подходил на роль принца. Он был другой.

Каким-то особым женским чутьем Лера поняла, что именно такой человек ей нужен сейчас. Она не хотела взирать на мужчину как на божество, ведь именно так она когда-то смотрела на Юру. Нет, теперь она сама собиралась стать божеством. Она жаждала быть любимой.

Первый поцелуй случился тут же, на палубе корабля. Они танцевали и целовались, не замечая никого вокруг.

После прогулки на корабле они снова бродили по городу, целовались и мечтали о будущем. Кирилл настаивал расписаться завтра же, но Калерия, прощаясь с ним, сказала:

— Нет, мы распишемся в Москве. Если, конечно, ты не передумаешь. Я должна тебе кое-что рассказать.

Она понимала, что сейчас одним махом может разрушить красивую сказку. Понимала и все же посчитала, что должна быть честной с ним до конца.

Она подняла на него глаза. Его взор был полон восторга внезапно вспыхнувшего чувства.

— У меня есть тайна. Я понимаю, что она сейчас может встать между нами. Но я не хочу иметь тайны от тебя.

Он кивнул.

— У меня уже был любимый человек. Мы были очень молоды, и… Он предал меня. Я потеряла ребенка. Возможно, я сейчас разрушила тот образ, который ты себе создал… Что ж, если ты передумаешь, я тебя пойму.

Назавтра утром она уехала в Москву. Дома, сославшись на усталость, сразу легла спать и избежала вопросов.

А утром Подольских разбудил ранний звонок в дверь. Лиза побежала открывать. На пороге стоял молодой человек в форме морского офицера с огромным букетом белых гвоздик. Вышла хозяйка дома и в недоумении уставилась на него.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна, — улыбнулся молодой человек. — Это вам.

Она как загипнотизированная приняла цветы.

— Петя, — слабым голосом позвала она.

Петр Дмитриевич в атласной полосатой пижаме выглянул из ванной.

— Что случилось?

— Вы — Лерочкин кавалер? — догадалась Татьяна Ивановна, с беспокойством оглядываясь на мужа.

Лейтенант обворожительно улыбнулся.

— Вы почти угадали, Татьяна Ивановна. Позавчера Калерия Петровна дала согласие стать моей женой.

— Что?! — Правая густая бровь генерала Подольского поползла вверх.

В эту минуту показалась Калерия в спортивных бриджах и майке с надписью «СССР».

— Папа, мама, познакомьтесь. Это Кирилл. Я выхожу за него замуж.

Она выглядела абсолютно спокойной, только в глубине ее глаз Лиза заметила стальные искорки упрямства. Лерочка была готова нанести сокрушительный контрудар натиску старшего поколения.

— Ну я не знаю… — забормотал генерал и развел руками. — Ты бы хоть нас предупредила, что ли…

— Лера, я надеюсь, это розыгрыш? — все еще не верила Татьяна Ивановна.

— Не надейся, мам. Перед вами действительно мой избранник. Вы бы оделись с папой, а то Кирилл такой красивый, а вы — в пижамах…

Родители послушно двинулись в спальню.

— Завтрак подавать? — пробасила Лиза.

Молодые дружно рассмеялись. Лера потащила жениха в свою комнату.

— Ой, сейчас будет собрание, только держись! Ты еще не знаешь, что тебе предстоит, Кирилл!

— Ничего, выдержим. Мы — вместе?

— Мы вместе! — как заклинание повторила Лера. Ей снова было легко с ним, она знала, что он не подведет.

Когда молодые пришли в гостиную, супруги Подольские восседали за столом при всем параде. На Татьяне Ивановне был шелковый костюм цвета лаванды, который украшала нитка жемчуга. Щеки новоиспеченной тещи пылали. Генерал в парадном кителе при медалях сурово смотрел в блюдце с лимоном.

Увидев в комнате генерала армии при всех регалиях, молодой человек споткнулся и начал краснеть скулами.

— Здравия желаю, товарищ генерал… армии.

Лера рассмеялась и захлопала в ладоши.

— Здоровались уже. Не на параде, — с нарочитой угрюмостью проговорил генерал. На самом деле смущение лейтенантика пришлось ему по душе. И то, что дочка скрыла от парня звание отца, тоже понравилось.

— Просим к столу, — сухо произнесла Татьяна Ивановна, не сводя глаз с гостя.

— Ты что же, Калерия, не предупредила кавалера-то, что отец, можно сказать, коллега?

Лера беззаботно завертела головой.

— А зачем? Ведь он, пап, на мне женится, не на тебе.

— Узнаю свою дочь! — захохотал генерал. — Ну Лерка! Напугала жениха-то…

Молодой человек наконец оправился от смущения, стал довольно связно отвечать на вопросы генерала. Завязалась беседа, которая имела заминку только в одном месте. Когда генерал поинтересовался предстоящим местом службы будущего зятя.

— Тихоокеанский флот. Порт Владивосток! — отчеканил лейтенант, блестя глазами.

Калерия удовлетворенно улыбнулась.

Татьяна Ивановна охнула и выронила чайную ложечку. Та отчаянно звякнула о блюдце. Лицо генерала осталось бесстрастным.

— Петя, что же это? — Татьяна Ивановна умоляюще взглянула на мужа. — Лерочка — наша единственная дочь! Владивосток — это край света…

Нижняя губа Татьяны Ивановны беспомощно задрожала.

Генерал взглянул на жену с выражением, непонятным для нее, и перевел взгляд на гостя.

— Так вы, товарищ лейтенант, может быть, мечтаете остаться в столицах? При штабе, так сказать? Не стесняйтесь, говорите как есть…

Эту фразу генерал произнес, помешивая чай в своем высоком стакане с подстаканником.

— Никак нет! — резво ответил Кирилл, вскакивая из-за стола. Венский стул, на котором он сидел, едва не упал, его вовремя подхватила Лера. — Никак нет, товарищ генерал армии! Мечтаю служить в действующих войсках верой и правдой и по мере своих сил приносить пользу Родине!

— Служу Советскому Союзу! — подсказала Лера, забавляясь ситуацией.

На ее шутку никто не обратил внимания. Генерал слегка поморщился. Но дочь знала, что морщится он так, для проформы больше. Он доволен пылкостью молодого офицера. Татьяна Ивановна же смотрела на молодого человека с нескрываемым испугом.

— Совсем вы запугали Кирилла, — упрекнула родителей Лера и тоже встала из-за стола. — Я обещала гостю показать Москву. Мама, пусть Лиза соберет мои вещи…

Лейтенант раскланивался с родителями невесты, а та повернулась и выпорхнула из комнаты как ни в чем не бывало.

Татьяна Ивановна окаменела. Она не могла прийти в себя, ничего не понимала, не узнавала дочь. Будто за несколько дней ту подменили. Или же она не знала собственную дочь никогда?

Она очнулась только, когда хлопнула дверь на лестничной клетке — молодые вышли.

— Петя, ты что-нибудь понимаешь? Почему ты так спокоен, Петя?

Она с удивлением наблюдала, как Петр Дмитриевич достает кубинские сигары — подарок друзей и собирается закурить. Она отказывалась его понимать. За годы совместной жизни они так изучили нравы и привычки друг друга, что все в их быту стало прозрачным. Татьяна Ивановна давно знала, что и в каких случаях курит Петр Дмитриевич.

Например, когда он злится или волнуется, когда у него неприятности, он курит папиросы «Беломорканал», которые хранятся в нижнем ящике его рабочего стола. В обычное время он курит трубку — привычка, которую он завел себе, дослужившись до генерала. Сигары же он раскуривал в особом, приподнятом настроении. Татьяна Ивановна бы даже сказала — в состоянии некоторого куража! Поэтому сейчас она взирала на мужа, отказываясь понимать.

— Как тебе, Петя, финт, который выкинула наша дочь? — осторожно начала она, пытаясь разгадать позицию генерала. — Ведь сделал предложение Олег Ключарев. Ты можешь себе представить? Она не ответила ему ни «да», ни «нет». Для нее, видите ли, это оказалось неожиданностью!

Генерал промычал себе под нос что-то неопределенное, но Татьяна Ивановна не сдавалась. Она жаждала закрепить позиции.

— Отказать парню из порядочной семьи, которого знала всю жизнь! И дать согласие чужаку, с которым знакома два дня! Ты мог что-нибудь подобное ожидать от нее, Петя?

Петя неопределенно пожевал губами и, выпустив дым, поднял брови, собрав на лбу гармошку морщин.

— Как я посмотрю в глаза Розе Ключаревой? Ее сын без пяти минут дипломат. У него командировка на Кубу, он…

— Значит, на Кубу — хорошо, а во Владивосток — плохо? — негромко заговорил генерал, и Татьяна Ивановна остановилась. Она уставилась на мужа.

— На Кубе хотя бы тепло, — растерянно проговорила Татьяна Ивановна.

— Да! Но служить-то надо и там, где холодно! — возразил генерал.

Татьяна Ивановна поджала губы. Она не любила, когда муж начинал рассуждать на патриотические темы. Разве она когда-нибудь возражала против того, чтобы воспитывать дочь как комсомолку, а не как кисейную барышню? Да никогда же не возражала… вслух. Однажды Лерочка не захотела идти на демонстрацию в промозглом ноябре. Она попыталась было заступиться за дочь. Что тут началось! Вся семья, включая Лизу, выслушала гневную лекцию о патриотическом долге и политическом положении в мире.

И бедная девочка отправилась на демонстрацию, а через две недели выяснилось, что она уже была беременна… Господи, неужели это было? И ведь Петя-то ничего так и не узнал. Большой ребенок этот Петя!

Поскольку жена молчала, генерал продолжил начатый разговор.

— А мне парень понравился. — Петр Дмитриевич улыбнулся в усы. — Наш человек!

— Петя! Что значит — понравился? Ты видел его… пятнадцать минут!

— Ну и что? Зато я дочь свою знаю не пятнадцать минут. И понимаю, почему она выбрала не этого штатского хлюпика Олежку, а нормального офицера! И готова ехать за ним на край света, не испугалась трудностей! Моя дочь!

Генерал выдохнул и отправил в рот полную стопку водки, которая до этого нетронутая стояла на столе рядом с хрустальным запотевшим штофом.

— Это Олег — хлюпик? — поразилась Татьяна Ивановна. — Тебя послушать, так весь мир делится на гражданских хлюпиков и военных бравых парней. Гражданские для тебя вообще второй сорт. А между тем, Петя, многие из этих людей тоже самоотверженно служат Родине. Медики, учителя, дипломаты, наконец…

— Но Лерка — дочь офицера! И в мужья себе выбрала офицера! — распалялся генерал, взмахивая сигарой. — И я одобряю ее выбор. И этот лейтенант, судя по всему, не какой-нибудь скользкий карьерист! Не из тех, кто и женится по расчету, и мечтает, не понюхав пороху, влезть в штабную кормушку, где посытнее… Он из тех, кто готов и носом в грязь, и спать в палатке, и вообще — не ради карьеры!

— Петя! Что ты такое говоришь? Ты допустишь, чтобы Лерочка… спала в палатке?

Татьяна Ивановна не выдержала и зашмыгала носом.

Генерал в сердцах отодвинул стул. Лиза с опаской выглядывала из коридора. Глаза ее тоже были на мокром месте.

— Дочь просила вас вещи собрать? — прогремел он, выбираясь из-за стола. — Или она с пустым чемоданом во Владивосток отправится?!

Вопрос был закрыт, и второй раз за семейную жизнь Татьяна Ивановна почувствовала, что судьба не хочет подчиняться ей, взбрыкивает, как норовистая лошадь. А ведь она так хорошо все задумала… Если бы только Лерочка была послушной…

* * *

Иринка убрала со щеки прядь каштановых волос, встряхнула головой и отвернулась от окна. Перед ней лежал чистый двойной листок в клетку, вырванный из тетради по физике. Она развинтила перьевую ручку и проверила наличие чернил. Ничто не мешало приступить к письму.

И все же она медлила. Как начать? Здравствуй, Герман? Слишком официально. Он в своем письме называет ее по-домашнему — Иринка. Как в детстве. Он то и дело вставляет разные морские словечки, и поэтому слог у письма интересный, легкий. Складывается впечатление, что жизнь Герки, вчерашнего детдомовца, полна приключений. А ведь сколько в детдоме было шума, когда Герка, едва получив аттестат об окончании восьмилетки, сбежал! Должен был, как все, переехать в общежитие ГПТУ № 8, чтобы учиться на сварщика, и — сбежал! Иринка думала, что никогда больше не узнает о нем. И вдруг это письмо. Герка, оказывается, осуществил свои планы — поступил в мореходку. Он уже ходит в плавания и носит морскую форму. А что напишет она? Да он заскучает, читая ее письмо!

Иринка снова взглянула в окно, где вовсю бушевала весна, и вывела первые слова: «Гера, здравствуй!»

Потом она склонилась над партой и стала выводить ровные строчки, блестящие на солнце фиолетовыми чернилами:

«Ты пишешь, что у вас уже купаются в море и совсем лето. У нас, конечно, не так, но весна в разгаре. Город наш весь зеленый. Осталось совсем немножко до экзаменов. Ты вот спрашиваешь, куда я буду поступать после восьмилетки. А я еще не решила. Вообще мне нравится шить. Я сама сшила себе платье к выпускному. Даже иногда Кирочка просит меня что-нибудь сшить для нее. Я бы хотела выучиться на швею, но в швейном техникуме нет общежития. Тетя Поля советует мне поступать в кулинарное, на повара. Там хорошее общежитие. Кстати, у тети Поли появился второй внук. А у нас новый директор! Ангелина Павловна перешла в гороно».

Иринка прервала свое занятие и подняла глаза к потолку. Она представила себя в белом платье с голубым воротником, которое сшила сама. Как жаль, что Германа не будет на вручении аттестатов! И он не увидит ее в новом платье. Оксана сказала, что платье получилось «гарное». А Оксана зря не скажет.

Иринке нравилось, когда ее хвалят. Наверное, поэтому ей нравится шить.

Когда два года назад Герка жил здесь, она еще не шила платья. Она ходила в школьной форме с протертыми локтями. Однажды на склад поступила новая одежда, и девочкам-шестиклассницам раздали новое белье и по штапельному платью. Сколько было радости! А вернулись с ужина и обнаружили, что в комнате был шмон. Ясное дело — приходили старшие девчонки за обновками. У Иринки тогда ничего не взяли. Она даже для своих тринадцати оставалась еще слишком худой и маленькой. Соседка Марина — крупная, рослая — безутешно рыдала. У нее забрали платье. Жаловаться было бесполезно — старшие могли за такое устроить потом темную. Жаловаться на своих в детском доме недопустимо. Получил новые вещи — карауль их как можешь. Тогда Иринка собрала у девочек кое-какие обноски, распорола по швам и смастерила Марине новое платье. Это оказалось не так уж и сложно. Платье получилось даже интереснее, чем фабричное. Особо выгоревшие места закрыли карманами. Марина утешилась. А Иринка стала шить. Потом она выросла.

Теперь уж она не была самой маленькой и тощей среди ровесниц, догнала их. Как тетя Поля говорит — выправилась. А Герка, тот, наверное, стал еще симпатичнее. Они не виделись так давно, что она уж и не представляет, какой он. Наверное, стал еще выше ростом и еще симпатичнее. Снова вспомнила она их давний разговор на кухне, и мысли эти вновь привели ее к давно задуманному, но так и не осуществленному намерению.

Наскоро закончив письмо, она положила его в конверт, провела языком по клейкому краю и запечатала. Она оглядела пустой класс с высокими зелеными партами, поседевшую от мела доску и улыбнулась. Все! Она почти выросла! Без сожаления она покинет школу, детский дом и не страшась вступит в настоящую жизнь.

Проходя по гулкому школьному коридору, она искоса взглянула в огромное зеркало на стене. А она очень даже ничего. Теперь будет жить в общежитии, как и другие девушки. И если, конечно, она сама не скажет, никто не узнает, что она из детского дома. На ней ведь не написано. Внешне она ничем не отличается от других.

Бросив письмо в почтовый ящик, Иринка пересекла вытоптанный детдомовский двор. Сердце ее гулко стучало. Она сделает это сегодня. У нее все получится, она это чувствует.

День шел как обычно. После обеда она сходила на музыку, потом посидела в классной, готовясь к экзаменам. А когда все ушли вместе с воспитателями в кино, она, сославшись на головную боль, осталась.

Поднявшись на третий этаж, подошла к кабинету директора. Прислушалась. Из кабинета доносились голоса. Она отошла к окну. В своем письме она не зря написала Герке, что у них новый директор. Это обстоятельство было очень важным для нее. Никогда прежде, при Ангелине Павловне, она не решилась бы обратиться с подобной просьбой. Но новый директор сразу понравился ей. С первого взгляда. Было в его лице что-то доброе. Конечно, у него было полно дел, и он частенько засиживался допоздна в своем кабинете. Но у него не было привычки смотреть поверх головы ученика и сухо отчитывать, выстукивая ритм фраз карандашом.

Наконец дверь открылась, и оттуда вышла завхоз и, гремя ключами, заплюхала по коридору.

Иринка поспешила к дверям кабинета и лбом стукнулась о жесткую грудь директора.

— Это что за явление? — спросил он. — Почему не в кино? Ирина Новикова, кажется?

Иринка поспешно закивала.

— Да, Ирина Новикова. Вы меня извините, Пал Николаич, — выпалила она заготовленную фразу. — Но у меня к вам дело… Очень важное.

— Ну входи, коли важное.

Директор вернулся к столу, спрятал в карман приготовленную папиросу.

— Садись, Новикова.

Но Иринка садиться не стала. Она облизнула вмиг пересохшие губы и вспомнила:

— Пал Николаич! Я хотела бы посмотреть свои документы.

Директор несколько секунд внимательно взирал на нее. Словно то, что она сказала, могло быть еще и написано на ней.

— Документы? — переспросил он. — А что именно тебя интересует?

— Все!

Иринка догадывалась, что директор может по-разному отнестись к ее просьбе. Он может не понять ее. А слова, приготовленные для этого случая, от волнения куда-то испарились. Вместо этого на лицо выползли беспомощность, отчаяние и упрямство.

— Боюсь, мы не найдем в твоих документах того, что ты ищешь, Новикова, — вздохнул директор.

— Вы не понимаете! — воскликнула Иринка, едва сдерживая слезы. — Я хочу знать о себе хоть что-то! Хоть что-то — это лучше, чем совсем ничего! Вы… я…

Она задохнулась бы от обилия теснящихся в горле слов, которые мешали друг другу… Но директор кивнул и двинулся к выходу.

— Пошли.

Она, все еще не веря в удачу, двинулась за ним. Пришли в канцелярию. Директор включил свет, и Иринкиным глазам предстали полки с одинаковыми серыми папками. Документы.

На полках сбоку значились года.

— С какого ты у нас года?

— С пятьдесят седьмого, — с замиранием сердца ответила Иринка.

Директор забрался на лестницу-стремянку и вытащил одну из папок.

Он слез, подошел к столу и включил настольную лампу. Иринка жадно следила за его движениями. Вот он развязал тряпочные шнурки на папке, вот взял листок, лежащий сверху.

— Ну что там? — робко спросила она, не смея заглянуть в документ.

— Тут ничего нет, — вздохнул директор. — Ничего нового.

Он не знал, как, какими словами объяснить девочке то, что от нее отказались. В документе значилось, что Ирина Новикова — отказник. Ей даже имя дали в Доме ребенка. На плотной коричневой бумаге значился ее вес, рост при рождении. К этой бумаге прилагалась расписка, начертанная красивым женским почерком. Там четко и ясно было изложено, что от ребенка отказываются и претензий к усыновителям иметь не будут. Вот и все. Иринка подержала в руках бумагу, разглядывая чужой почерк. Она не могла вникнуть в смысл жестких слов, она изучала глазами буквы. Округлые буквы с завитушками. Ведь их выводил близкий ей человек! Родной по крови…

Тогда она как последний аргумент достала из кармана заветные платочки.

— А как же тогда это?

Директор недоумевающе пожал плечами.

— Что это?

— Это было в моих вещах! — чуть не плача наступала Иринка. — Мне няня из Дома ребенка сказала, что я была в кружевных пеленках. И все мои вещи были вышиты! Неужели ребенку, который не нужен, будут вышивать?!

Директор с состраданием смотрел на воспитанницу. Помолчав, согласился:

— Да, Ирина, это аргумент.

Он уже жалел о том, что согласился на ее уговоры и пришел сюда. Иногда детям лучше не знать правды. Жить со своей сказкой в душе. Знать же, что самый близкий человек от тебя отказался… Всякий ли это выдержит?

Ирина теребила эти платочки, словно хотела еще что-то спросить, но не могла придумать — что. Словно он, директор детского дома, мог что-то знать, но недоговаривать.

— Я не знаю, Ирина, кто была твоя мать и что заставило ее так поступить… — начал он, глядя сверху вниз на гладко причесанную каштановую голову ученицы. — Но одно я могу сказать точно: платочки эти вышивались с любовью.

Иринка с робкой надеждой подняла на него глаза.

— Но это тебя не должно обнадеживать, Новикова. Скорее всего ее уже нет в живых. Иначе она разыскала бы тебя.

Подавленная, она стояла посреди канцелярии.

— Ты уже решила, куда пойдешь учиться?

— На повара, — еле слышно прошептала она.

— Вот и хорошо. Вот и славно.

Директор закрыл канцелярию, достал папиросу и поспешно спустился вниз, чтобы на крыльце, на воздухе, выкурить ее.

А Иринка вернулась в спальню, достала из тумбочки коробочку со своими детскими сокровищами, сложила на дно платочки с голубками. Хрупкая надежда сегодня рухнула. Нужно было как-то жить дальше.

Общежитие кулинарного техникума все-таки существенно отличалось от детского дома. На втором, «женском» этаже был длинный коридор, по двум сторонам которого располагались комнаты.

Комнаты эти не были такими огромными как в детском доме. Они были рассчитаны на трех человек. В конце коридора имелась просторная кухня с плитами и большим столом посередине.

— Прошу соблюдать правила общежития. — Большая комендантша грозного вида с усиками над верхней губой собрала всех жильцов в актовом зале и сразу расставила все точки над i.

— На кухне дежурить по графику, в комнатах соблюдать чистоту, в туалетах — тоже. Парней не водить!

На последнее замечание девчонки переглянулись и захихикали.

Новых соседок Ирины звали Надя и Люба. Надя была худенькой и ростом не выше Иринки. А Люба — рослая, крепкая, казалась старше. И в ее манерах присутствовала некоторая взрослая степенность.

— Я деревенская, — сказала Люба, когда они остались одни в комнате и начали знакомиться. — Буду, как мамка, на полевом стане поварихой работать.

Люба достала из сумки банку кремовой деревенской сметаны и узелок, от которого пошел одурманивающий запах сдобы. У Иринки даже голова слегка закружилась. Она вспомнила, что с утра ничего не ела.

Надя тоже выгрузила на стол продукты, привезенные из дома: завернутое в белую тряпочку сало, лук в авоське и банку меда.

— В общий котел, — сказала коротко.

— Я сейчас.

Иринка вылетела из комнаты. В кармане у нее лежали деньги — целых десять рублей. Огромное состояние. У нее никогда раньше не водилось собственных денег. А тут в детском доме выпускникам выдали подъемные. Вручили вместе с одинаковыми чемоданами. В чемодане у Иринки оказалась одна теплая кофта, белое платье, сшитое ею самой к выпускному, да ботинки, прохудившиеся еще прошлой зимой, но которые она все же собиралась починить. Старую школьную форму она не взяла с собой, потому что хотела скорее забыть о детдомовском детстве.

Иринка пошла в магазин и в нерешительности прошлась, не зная, к какому отделу подойти в первую очередь. Ее привлекал кондитерский, но она все же сначала свернула в колбасный и остановилась перед витриной. Чего здесь только не было! Колбаса с жиром и без жира, толстая, перетянутая шпагатиками, и совсем тонкая, темная, сухая. Тонкие молочные сосиски и толстые сардельки, такие аппетитные на вид!

Рядом была витрина с сырами. Она и не знала, что сыра может быть столько! Желтая голова, красная голова — с большими дырками, с маленькими… Она читала названия: «Голландский», «Российский», «Костромской»…

— Девушка, вы берете?

Она увидела, что позади нее выстроилась очередь.

— Да, — поспешно кивнула она. — Мне сыру… и колбасы… и сарделек.

— Сколько взвешивать? — равнодушно спросила продавщица, отвернувшись от покупательницы.

— Я не знаю… — растерялась Иринка. — Ну чтобы троим хватило.

Иринка имела в виду, что ей не надо кормить огромную детдомовскую ораву, а теперь их в комнате только трое, и…

— Смотря какие у вас троих аппетиты! — хмыкнула продавщица и обратила наконец свой взор на Иринку. Достала палку колбасы, примерилась. — Триста граммов хватит?

— Девушка, да вы берете или так, поболтать пришли? — зашумела сзади очередь.

— Беру! — нахмурилась она. Только бы денег хватило!

Но денег хватило. После колбасного она посетила кондитерский отдел и набрала самых дорогих конфет, которых никогда в жизни не пробовала: «Мишку на Севере», «Красный мак», «Грильяж». С полной сеткой возвратилась в общежитие, где ждали новые подруги. Когда она выложила на стол свои богатства, девочки только ахнули.

— Ну и пир закатим! — всплеснула руками Надя.

— Щас! — оборвала практичная Люба. — Набегут из других комнат, сметут подчистую. Никаких пиров!

И осмотрительно спрятала в тумбочку сметану и сало. Ее опасения оправдались. Едва девчонки накрыли стол, на запахи стали заглядывать соседи, не дожидаясь приглашения, усаживались за стол, деликатесы быстро испарились.

Так же скоро испарились и Иринкины подъемные. Уже через пару дней она обнаружила, что ей не на что жить. Столовая в техникуме еще не работала, и хотя Иринке выдали талоны на питание, она не могла ими воспользоваться.

Неделю питалась вместе с соседками, а в субботу, когда они уехали домой, вымыла комнату и обнаружила, что в тумбочках совсем не осталось еды, кроме двух одиноких луковиц.

В субботу она осталась на этаже совсем одна и решила занять себя делами, чтобы заглушить чувство голода. Она выстирала свою одежду, помылась в душе, сходила погулять. Но на улице то и дело попадались напоминания о том, что денег нет. На углу продавали мороженое, разносчица с плетеной корзинкой предлагала пирожки. В кинотеатре показывали новый фильм, но все эти удовольствия были недоступны для нее. Она вспомнила слова тети Поли, которая давно когда-то предупреждала: «Там, чай, тоже не мед», имея в виду жизнь вне детского дома. Только теперь до Иринки доходил смысл этих слов. В детдоме о ней — плохо ли, хорошо ли — заботились другие. Ее быт хоть и не был настолько хорош, как у домашних детей, но все-таки был определен. Она всегда знала, что получит свою порцию каши на завтрак и тарелку супа в обед. Иногда они таскали хлеб с подносов, чтобы вечером перед сном пожевать его в компании соседок по комнате. Считалось везением схватить горбушку. Как бы она сейчас съела хотя бы полгорбушки серого детдомовского хлеба…

Не заметила, как ноги привели к железной дороге. Перейдя полотно из многочисленных полос рельсов, Иринка оказалась перед знакомым бараком. И зачем она сюда пришла? Здесь ее уже давно никто не ждал. В прошлом году Оксана уговорила мужа уехать на Украину, где ее родители начали строить дом. Тетя Поля вышла на пенсию и подалась вслед за семьей сына — нянчить внуков. Теперь в их комнате жили чужие люди. Пришлось вернуться в общежитие.

Когда Иринка проходила по коридору, поймала на себе суровый, исподлобья взгляд комендантши. Та всегда, казалось, была чем-то недовольна, и взгляд ее говорил о том, что она особо-то никому не доверяет. Иринка поспешно взяла ключ и скрылась в своей комнате.

Долго не могла уснуть — в животе урчало от голода, голова разболелась.

Утром первым делом вскипятила чайник и попыталась кипятком заглушить голод. Воскресное утро не принесло ничего нового. Идти никуда не хотелось. Она включила радио и забралась с ногами на кровать. Достала свою любимую книгу «Дикая собака Динго». Открыла наугад — попала на страницу, где Таня приходит в гости к отцу и там ее угощают пельменями. И героиня делает вид, что не голодна, а сама так хочет этих пельменей! Вот и Иринка так хочет этих пельменей, что давится слюной!

Она захлопнула книжку и взялась за учебу. Но увы! И в тетрадях были сплошные лекции о вкусной и здоровой пище…

В обед к ней постучала комендантша. Заглянув в дверь и окинув хмурым взглядом единственную обитательницу, поманила ее пальцем. Иринка попыталась догадаться, чем могла прогневить комендантшу. Ничего не придумала и все же послушно встала и последовала за грозной женщиной. Комендантша привела ее к себе в кабинет, где стояла гладильная доска, хранились ведра и щетки. На столе стояла алюминиевая кастрюля. Запах, что распространяла кастрюля, моментально вызвал у девушки головокружение и усиленное слюноотделение. Она сглотнула.

— Садись, — сурово приказала комендантша и глазами указала на табуретку.

— Я… зачем… — заблеяла Ирина, наблюдая за действиями суровой женщины.

Та налила в тарелку два полных половника душистого супа и поставила перед девушкой.

Ирина страшно покраснела, но повторять приглашение не заставила.

Что это был за суп! Он пах укропом, в нем плавали тугие круглые зерна перловки, морковь и нарезанная соломкой картошка. Сварен он был на тушенке. На поверхности блестели круглые капельки желтого жира.

Иринка быстро расправилась с угощением, а комендантша, не спрашивая, подлила добавки. Теперь уже Иринка ела не торопясь, изредка улыбаясь непонятной грозной женщине, которая, подперев щеку кулаком и сведя брови к переносице, смотрела на нее.

— Голодаешь? — все так же сурово поинтересовалась комендантша, на что Иринка пожала плечами и ответила вопросом:

— А как вы догадались?

— А нечего здесь и догадываться. Не ты у меня первая, детдомовская. Это уж у вас так: спустите все деньги в первые же дни, а потом ходите раздетые да голодные. То государство об вас пеклось, а то самим надо. А никто не научил… Так?

— Так, — согласилась Иринка и отодвинула тарелку. — Большое спасибо, Зинаида Ивановна. Я теперь неделю есть не захочу.

— Как же! Не захочешь… То-то и оно, что захочешь! Стипендию-то еще не получала?

— Нет.

— Так вот. Получишь — не трать сразу-то. Это только поначалу кажется, что денег много. Мало их! Ведь на целый месяц хватить должно.

— У меня талоны есть на питание. Вот столовая откроется…

— Талоны… Талоны — это хорошо. Только они тебя к зиме не оденут. А зима быстро придет. Никто, кроме тебя, о тебе не позаботится, девонька. Ты вот тетрадку заведи. В одной стороне — приход. Это деньги, что получишь. В другой — расход. И все в столбик подсчитывай. Вот тогда научишься концы с концами сводить. И колбасы эти, сыры не покупай — без штанов останешься. Это не еда, а баловство. Вот супа наварила — и сыта.

Долго еще вела беседу с Иринкой грозная комендантша. Потом Иринка убедилась, что на самом деле никакая она не грозная. И поняла, что внешность бывает обманчива.

Советы Зинаиды Ивановны ей очень помогли. К Новому году она сумела накопить на пальто, а к дню рождения, который отмечала в апреле, купила себе новые туфли.

Впрочем, к дню рождения ее ждал сюрприз.

Примерно за неделю до этого события ее соседки по этажу собрались на кухне. Собрание было тайной для именинницы. Надя дежурила у двери, а собрание вела практичная Люба.

— У Ирины Новиковой скоро день рождения, — начала она с главного. — Вы все знаете, что Ирина — детдомовская и, кроме нас, ее поздравить некому.

— Хорошая девчонка! — раздались реплики.

— Безотказная!

— И заводная, на вечере всегда на аккордеоне сыграет, не ломается, как другие!

— Ну так вот, — подвела Люба итог. — Предлагаю совместными усилиями оказать ей посильную помощь.

— Давайте скинемся со стипендии, купим ей что-нибудь полезное! — крикнула Наташка, самая шумная на этаже.

— А что полезное-то? Аккордеон?

— Аккордеон в красном уголке есть. Нет, нужно что-нибудь из одежды.

— Ну! Надо, чтоб память была, а вы — из одежды…

— Чтоб память — можно книги. Или набор кастрюль.

Девушки никак не могли сойтись во мнениях, пока не вмешалась одна из старшекурсниц. До сих пор она молча стояла у плиты, что-то помешивая в своей кастрюльке. Девушка эта слыла самой главной модницей на этаже.

— Я слышала, Новикова хорошо шьет?

Девчонки переглянулись.

— Да, шить она умеет, — подтвердила Люба, все еще не догадываясь, к чему ведет старшекурсница.

— Можно сложиться и купить ей швейную машину, — предложила та. — Только это дорогой подарок. Я, конечно, понимаю — она сирота, и я согласна сложиться. Но пусть тогда она не отказывается шить для нас…

Тут в общей кухне на некоторое время воцарилось молчание. А потом заговорили все разом:

— Точно!

— Это идея!

— Да она сама предложит свои услуги, она девчонка простая…

— Так! — вмешалась Люба. — Мысль, конечно, хорошая. Только, чур, не наглеть. За работу будем платить. Кто как может. А то уморите девчонку своими заказами. Знаю я вас!

На том и порешили. Так у Ирины Новиковой в 16 лет появилась собственная швейная машина. Новая, в фанерном лакированном футляре с блестящей ручкой наверху.

В комнате для занятий девушки освободили место, оборудовали швейную мастерскую. Сюда приносили модные журналы, выкройки, все можно было встретить в печати по шитью.

К лету заказов у портнихи набралось столько, что совершенно не оставалось свободного времени. Девушки заводили романы, ходили на свидания, бегали с ребятами в кино. А она все кроила, примеряла, строчила. Денег за свою работу Ирина не брала, но девушки помнили наказ практичной и строгой Любы — несли своей портнихе кто что мог: печенье, конфеты, ситец на платье, яблоки и даже картошку.

Вскоре Иринкино существование стало абсолютно безбедным. На всех своих соседках она видела вещи, сшитые ее руками. С ней стали советоваться, даже доверять свои тайны. Первый курс подошел к концу, она успешно сдала экзамены и теперь ходила на практику в заводскую столовую.

А все выходные, конечно же, проводила за швейной машиной.

В один из таких выходных, когда она обметывала уже почти готовый сарафан, розовая расцветка которого так шла к ее каштановым волосам и карим глазам, в комнату, где Иринка работала, влетела Надя и, широко раскрыв глазищи, завопила:

— Ирка! Там тебя парень спрашивает, внизу! В морской форме! Симпатичный такой, страх!

Иринка словно приклеилась к стулу. Прижала сарафан к груди и смотрит на подругу, как на иностранку.

— Что ты сидишь? — вопила Надя, бегая вокруг нее как угорелая.

— Одевайся! К тебе, говорю, моряк пришел! Он что, твой знакомый? А молчала…

Наконец с помощью Любы подруги привели портниху в чувство, нацепили на нее подходящее платье. Пока Надя чистила зубным порошком белые Иринкины туфли, Люба расчесывала густые каштановые волосы своей подруги.

— Беги, заждался уже!

Когда Иринка спускалась по лестнице вниз, пол-общежития уже толпилось наверху и, свешиваясь с перил, выглядывало в фойе. Там по мрамору фойе выхаживал щеголеватого вида морячок в бескозырке. Брюки-клеш эффектно подметали гладь пола, а матросский воротник подчеркивал безупречность осанки и горделивый разворот плеч молодого человека. Не оставалось сомнений — это друг ее детства, поверенный ее тайн, Герка Найденышев.

Она на секунду замешкалась на площадке, не зная, как вести себя с этим новым, шикарным Геркой.

Но тот, увидев ее, тоже будто споткнулся. Его брови взлетели вверх, он присвистнул и покачал головой.

— Ну ты даешь… — не здороваясь, протянул он. — Встретил бы на улице — не узнал!

Иринка покраснела, понимая, что ей сказали комплимент, подошла к нему и протянула руку:

— Здравствуй, Гера.

Герка подержал ее руку в своей. Оба чувствовали неловкость от встречи, тем более что целая толпа девчонок теснилась наверху, в проходе, перешептываясь и хихикая.

— Пойдем погуляем? — предложил парень.

Они вышли на улицу и некоторое время шли молча, искоса взглядывая друг на друга. Герман выглядел совсем взрослым. Из-под залихватской бескозырки выглядывала озорная завитушка чуба. Черты лица его обострились, потеряли мальчишечью мягкость и приобрели что-то такое, что сразу отдалило настоящего Герку от прежнего.

— Ты изменилась, — наконец сказал он, доставая папиросу. Папиросы лежали в красивой коробке. Он предложил Иринке.

Она удивленно отказалась.

— Не куришь? — спокойно поинтересовался Герка. — Сейчас многие девушки курят. Ты стала красивая. И взрослая. Не ожидал.

— Ты тоже повзрослел, — заметила Иринка. — А как сюда попал? Закончил свою мореходку?

Герка выпустил дым и степенно кивнул:

— Закончил. Теперь в отпуске. У меня в экипаже земляк был, пригласил к себе. Ну вот я и приехал. Тебя хотел увидеть. Спасибо, что писала.

— Ну что ты! — возразила Иринка. — Это тебе спасибо! Я твоих писем знаешь как ждала? Тем более что ты так интересно описывал свои плавания…

— Ну когда описываешь, то самому интересно. А вообще-то, конечно, не все так просто. Во флоте главное — дисциплина. Море — штука серьезная. Мы на практике ходили в Италию.

— Как там? — с интересом спросила Иринка.

— Там? Жара. Итальянцев полно. Они пиццу едят. Большой блин такой с колбасой и помидорами.

Они гуляли по городу, и Герка рассказывал. Иринке казалось, те годы, что они не виделись, сделали Герку другим человеком. Он стал еще интереснее, еще притягательнее. Он уже шагнул в тот большой мир, куда она только собиралась. И мир этот, судя по его рассказам, принимал бывшего детдомовца с распростертыми объятиями.

Страшно подумать: Герка на корабле пересек океан, выходил на берег в чужих, совершенно сказочных странах! Его новые манеры, повадки говорили о том, что он чувствует себя хозяином жизни. Или он только репетировал эту вожделенную роль?

Герка пригласил свою даму в кафе, и Иринка впервые попробовала мороженое в вазочке. Оно было… особенное. И лимонад — особенный. А Герка! Его просто не с кем сравнить! Он ни на кого в их городе не похож. Он — необыкновенный!

Они гуляли до самого вечера, а когда стало совсем темно, Герка пошел ее провожать. У дверей общежития он смотрел на нее, но ничего не говорил. И она не знала, что сказать.

— Ты завтра придешь? — спросила, но ей показалось, что он не услышал.

Он как-то стремительно шагнул к ней, взял за плечи, наклонился и поцеловал в губы. От него пахло папиросами, губы горчили. У Иринки перехватило дыхание. Когда он отпустил ее, оба они некоторое время сбивчиво дышали. Потом Герка сказал:

— Завтра приду.

И ушел.

Она долго не могла уснуть. Целая лавина впечатлений обрушилась на нее. Она никогда ни с кем не целовалась. Это был ее первый поцелуй. И насколько она понимала, такой поцелуй имел какое-то особое значение. Раньше они были с Геркой друзья, почти как брат с сестрой. Теперь же Герка показал, что их отношения изменились. Теперь они не просто друзья. А кто же?

Когда он пришел за ней на следующий день, она не знала, как теперь нужно вести себя с ним после вчерашнего поцелуя. Спустилась к нему в фойе, он протянул ей большую плитку шоколада «Аленка». На обертке была нарисована толстощекая девочка в косынке. Герка хмурился, ему было неловко от того, что он ухаживает. Иринка поняла это. И начала шумно радоваться по поводу шоколадки, хотя сама предпочла бы цветы. Ей никогда не дарили цветы.

— Хотел цветы притащить, — небрежно, словно отвечая на ее мысли, заговорил Герка, — да подумал: пойду через весь город как дурак, с цветами…

— А шоколадку мы съедим, — закончила за него Иринка.

Месяц, пока длился Геркин отпуск, казался ей прекрасным сном. Она даже не уставала на своей практике в заводской столовой, летала на крыльях, накрывая столы. Он встречал ее у проходной, и они возвращались вместе. Ходили в кино или на танцы в городской парк, где благодаря красивой Геркиной форме сразу стали самой заметной парой. В общежитии девочки одолевали Иринку своим любопытством. Она же только молча улыбалась, слушая их вопросы. Весь второй этаж с большим пониманием отнесся к разгорающемуся роману. На свидания собирали Иринку всем этажом — кто брошку одолжит, кто сумочку, кто духами брызнет. Она чувствовала себя принцессой и наслаждалась этим волшебным состоянием.

Только одна Зинаида Ивановна взирала на всю эту суету с выражением все того же хмурого скептицизма. Но к ней привыкли, а Иринка-то знала, что в душе комендантша очень добрый человек.

Когда до отъезда Германа оставалось всего несколько дней, та как-то зазвала Иринку к себе на склад и без обиняков спросила:

— Не дала еще?

— Что? — опешила Иринка, хлопая ресницами.

— Что, что… Известно что. Не дала, говорю, еще милому своему?

Иринка покраснела до корней волос, слезы едва не брызнули из глаз.

— Что вы говорите такое, Зинаида Ивановна! Герка не такой, он… я…

— Такой, не такой, — проворчала комендантша и с грохотом поставила тяжеленный утюг на гладильную доску. — Все они сначала не такие. А потом как попрет буром — не остановишь. А ты-то пигалица совсем. Шестнадцать лет. Родишь — куда девать будешь? Как тебя самую — государству в подарок?

— Зинаида Ивановна, — проговорила Иринка, чувствуя, как пылают щеки, — как вам не стыдно!

— А чего мне стыдиться? Я жизнь прожила. И всякого тута, в общаге этой, повидала, девонька. И любовей ваших, и слез, и деток незаконнорожденных. А вот ты-то как дитя малое. Ничегошеньки не знашь и не понимашь! Потому и говорю тебе! Зинаида Ивановна плохого не скажет, а станешь меня слушать, будет из тебя толк! Не будешь — твоя беда.

Иринка, кипя от возмущения, покинула берлогу комендантши и весь день ходила сама не своя. Самое обидное заключалось в том, что комендантша намекнула, что «яблочко от яблоньки»… Тебя, мол, государству подкинули, и ты такая же! Детдомовская — значит, второй сорт.

Кипела Иринка, но подругам о разговоре с комендантшей не проговорилась. Стыдно.

Тем более что уже пригласила Германа к себе в гости. Девочки все вместе уборку делали, чистоту наводили. Должен же он наконец увидеть, как она живет!

Девушки к приходу Иринкиного кавалера приготовили ужин. Старались как могли, благо в тетрадях у них имелось полно рецептов. Будущие повара как-никак!

Герка явился с вином и конфетами. Конфеты царским жестом высыпал из кулька на стол. Девушки взвизгнули — всеми любимые «Мишки»!

Вина Иринка никогда прежде не пробовала, но Люба с Надей не отказались, и она тоже выпила немного. Вино оказалось вкусным, особенно если его закусывать конфетами.

Было очень весело. Девушки общались с Германом, словно знали его сто лет. Он травил байки из жизни моряков, обещал познакомить с друзьями, подливал девушкам вино. А когда они, раскрасневшиеся, затянули «Зацвела под окошком…», даже подпел им, задорно встряхивая чубом.

Впрочем, вскоре Надя стала подталкивать распевшуюся Любу в бок.

— Нам пора, — сказала она подруге.

— Куда же вы? — не поняла Иринка.

Герман промолчал.

— Мы пойдем погуляем, — сообщила Люба.

И девушки, подмигивая Иринке, ушли.

— Может быть, мы сходим куда-нибудь? — предложила Иринка.

Герка смотрел на нее через стол. Глаза его блестели.

— Я теперь тебя так долго не увижу, — задумчиво сказал он. На лбу его, под чубом, прорисовалась складка.

— Долго, — эхом повторила Иринка.

Он сел с ней рядом и взял за руку.

— Меня в армию призывают. Я, конечно, пойду в морфлот. Еще не знаю, куда именно попаду.

— Мы будем переписываться…

— Да само собой… Но… ты понимаешь, что мы с тобой теперь не просто друзья, мы…

— Да, я понимаю…

Он прижал ее к себе, не дав договорить. Его губы торопливо скользнули по ее губам, перешли на шею, потом еще ниже, в разрез платья. Руки, его сильные горячие руки, были сразу везде. Они вдруг стали делать то, чего раньше никогда прежде не делали, — гладили ее ноги, задрав подол платья, дотрагивались до ягодиц и больно сжимали их. Хотя она тесно сдвинула коленки, его руки настойчиво пытались раздвинуть их. Герка тяжело дышал и молча двигал ее в угол кровати, к подушке. Она чувствовала, как мышцы его стали напряженными и буквально звенели под ее руками.

— Гера, давай лучше пойдем куда-нибудь… — попыталась она остановить его. Но он, казалось, совсем не слышал ее слов.

Он только бормотал, что уезжает и хочет, чтобы она стала ближе ему…

— Я буду тебя ждать, — сказала она, пытаясь заглянуть в лицо. Но он словно ослеп и оглох. И Иринка поняла его мысль — поскольку он уезжает, они должны как бы скрепить свое расставание близостью.

«Наверное, так и должно быть», — подумала она.

Его настойчивые прикосновения волновали ее, грудь под его руками горела. А в животе стучало что-то готовое взорваться. Она дышала тяжело, почти так же, как он. Она уже лежала на кровати, а он пытался снять с нее платье, когда по коридору, громыхая ведрами, протопала Зинаида Ивановна.

И тут Иринка очнулась! Четко увидела хмурое лицо комендантши. И ее слова вспомнила, и свое чувство. И свою обиду и возмущение на эти слова. Она откуда-то нашла силы и вынырнула из-под разгоряченного, возбужденного Герки. Она вскочила на кровати, держа обеими руками расстегнутое платье, и прижалась спиной к стене.

— Значит, я — детдомовская, со мной можно и так? — тяжело дыша, проговорила она.

Герка посмотрел на нее снизу вверх, оценил ее испуганный, настороженный взгляд, отвернулся.

— Я тоже детдомовский, — напомнил он, не уловив, какие здесь связи.

Потом одернул на себе одежду, отдышался, достал сигареты.

— Ты не думай, что я так с тобой, погулять. Ты мне нравишься очень. Даже, наверное, я люблю тебя.

Герка отошел к окну и открыл форточку. Он снова вел себя как хозяин. А Иринка мечтала провалиться сквозь пол.

— Ты правда будешь меня ждать? — спросил он.

Она уже застегнула платье, поправила покрывало на кровати.

— Конечно, — кивнула она.

— Мне служить три года, — напомнил он. — Ты уже учиться закончишь, работать станешь. Женихов полно будет крутиться.

Он стоял у окна такой нахохленный, раздосадованный. Иринке стало жаль его, тем более что она чувствовала себя в чем-то виноватой.

— А я, когда техникум окончу, к тебе приеду! — пообещала она. Подошла и прислонилась лбом к его спине.

Он выпустил дым в форточку.

— Не врешь?

Она покачала головой.

— Ну, тогда уговор, — сурово сказал Герка, не поворачиваясь к ней. — Без меня тут — ни с кем! Чтобы верно ждала. Поняла? А приедешь — поженимся. Заметано?

— Заметано, — улыбнулась Иринка в синий его воротник.

Назад: Часть 1. Лерочка

Дальше: Часть 3. Калерия Петровна. Ирина