Глава 8

Но ни завтра, ни послезавтра Никита не напоминал Виктории об их разговоре. Она видела его только по вечерам. Ночью, вдруг проснувшись, слышала его дыхание за стеной, изредка переходящее в храп. Днем он пропадал у себя в студии, говорил, что готовится к выставке. Марине сразу не понравилось сообщение о том, что у них живет Никита. Конечно, Виктория старалась описывать их житье-бытье с юмором, в светло-бежевых тонах и, уж конечно, ни словом не обмолвилась об инциденте после филармонии. Но Марине этого не требовалось. Видимо, она слишком хорошо знала родственничка… Она собралась, как ежик, и Виктория кожей почувствовала ее колючки.

— Старайся с ним много не разговаривать и вообще внимания не обращай, — наставляла подруга, вцепившись в рукав Викиного плаща. — Вообще веди себя так, как будто его пет.

— Как ты себе это представляешь? — не удержалась Виктория. — У него глаза как бинокль. Он следит за мной.

Сказала и язычок прикусила — сейчас Марина начнет требовать подробности.

— Он что-нибудь заподозрил? — насторожилась Марина.

— Вынюхивает.

— Я скажу Максу — пусть отправит его в деревню. Пусть наймет бригаду для ремонта. Пускай займется домом. Срочно. Скажу, что девочкам нужен свежий воздух. Ничего, Вика, не переживай. Мы его уберем.

Вика покосилась на подругу. Со времени их первой встречи здесь, в больнице, Марина заметно сдала. Под глазами образовались коричневые круги, а сами глаза, когда-то цвета летней зелени с одуванчиками, потускнели, как та же трава в октябре. Но едва Марина заговаривала о Викином «внедрении» в семью, глаза зажигались, освещались дрожащим огнем, как если бы кто-то внутри Марининого существа раздувал затухающий костер. Новая идея, вероятно, питала ее, и Виктория не чувствовала за собой права отнять у подруги эту слабую подпитку. Хотя сама роль, предложенная Мариной, была Вике неприятна и чужда, она всякий раз своей рукой подкладывала углей в тлеющий костер, плохо представляя, во что все это выльется.

— Не огорчайся, если Макс не станет сразу уделять тебе много внимания, — говорила Марина, рисуя прутиком на дорожке. — Ты должна приучить его к мысли, что только ты одна способна его понять и принять таким, какой он есть.

Когда Марина так говорила, Вика начинала молча кипеть, пряча пар, как сковородка.

Понять его! Нужно ему ее понимание! У него бабы на уме. «Клиенты»! Он и дома не бывает. Боже! Можно ли быть такой слепой и наивной, как Марина? Да когда она стала такой? Да она ли это? Маринка, умная, проницательная Маринка, которая замечала каждую деталь, каждую незначительную деталь! «Мужик на велике, обрывок газеты, платье на веревке…» Она так разбиралась в людях, что, бывало, с лету давала им безошибочные прозвища. Она же научила этому Викторию. Когда же Марина утеряла эту способность? Или.., она притворяется?!

Смутная тень догадки потревожила Викторию.

— А ты сама-то его понимаешь? — не скрывая сомнения, спросила Виктория.

В конце концов, она должна знать, что думает Марина о своем муже. Это тогда, когда Виктория была с ним не знакома, ей можно было припудрить мозги на предмет его надежности, солидности и прочих неоспоримых достоинств. Но когда приходится жить с человеком под одной крышей — хочешь не хочешь всплывают нюансы.

— Вика, милая… — Марина положила свои холодные пальцы на ладонь подруги. — Все мужчины — дети. Ты детей любишь? Полюбишь и Макса. Никакой разницы. Это большой ребенок. Он играет в адвоката. Адвокат, по его представлениям, должен иметь хорошую квартиру, чтобы не ударить в грязь лицом перед клиентом, светскую жену, которая впишется в его круг, и милых неназойливых деток. Он очень любит играть в эту игру, и ему лишь необходимо подыгрывать.

— Вся жизнь — театр, и люди в нем — актеры… — вслух подумала Виктория.

— Вот именно! — подхватила Марина. — Ему только подыгрывай, он даст тебе все, что ты хочешь.

— А чего ты хотела? — не унималась Виктория. Тень догадки уже распростерла над ней свои крылья.

— Я хотела иметь нормальную семью, — отрезала Марина. — НОРМАЛЬНУЮ!

Виктория прикусила губу. Она уже сожалела о своих вопросах. Лицо Марины странно вытянулось, и левая щека начала подрагивать. Виктория не знала, как исправить свою ошибку.

— Я хотела, чтобы у моих детей были мать и отец. Чтобы отец зарабатывал деньги, а мать заботилась о них. И они знали бы, что так будет всегда! — Марина говорила шепотом, но Виктории казалось, что она кричит. — Чтобы дети знали, что их не бросят, не променяют на водку, что… — Марина уже не могла говорить шепотом и на самом деле выкрикнула:

— Что у них есть дом! — И отвернулась.

Виктория молчала. Мысленно она уже нахлестала себя по щекам и обругала матом. Ведь витала же над ней та самая тень, так нет, мало показалось — надо было ляпнуть.

Марина, правда, быстро справилась с собой и вскоре обернулась, уже улыбаясь:

— Я выбрала Макса, исходя из этих требований. Он был благообразен до педантичности. Он постоянен, как Китайская стена, и предсказуем, как все постоянное. Именно это меня в нем и устраивает.

«А меня?» — тускло подумала Виктория, но вслух сказала:

— Прости, Марин, я не хотела.

Потом, позже, в трамвае, Виктория не могла отделаться от мыслей о Марине. О том, какие странные уроки извлекла та из своего детства. Исходя из слов Марины, все выглядит логичным и закономерным. Но, роясь в своих воспоминаниях, Вика не могла найти там истоков той Марины, которая лежала сегодня в клинической больнице имени Калинина, абсолютно другая.

То, что родители Марины пьют, Вика узнала от своей матери. Вернее, услышала случайно разговор матери с отцом. Марина же говорила, что приехала к бабушке на лето. Осенью, когда новая подружка пришла в ту школу, где училась Вика, они сели за одну парту. Марина объяснила, что прежняя школа чем-то не устраивает ее родителей и они решили подыскать школу получше. Нашли ту, где учится Вика. Ну а раз эта школа от их дома далеко, то Марина поживет пока у бабушки. Вику объяснение вполне устраивало. А иногда она откровенно завидовала подружке — никакого тебе контроля, никаких назиданий, придирок — бабушка есть бабушка. Однажды Вика ехала с матерью в электричке. Народу было не очень много, и Вика от нечего делать принялась всех рассматривать. Ее внимание привлекла компания молодых девушек, судя по всему, студенток. Они что-то оживленно обсуждали и то и дело заливались смехом. Вике было ужас как интересно узнать, над чем так хохочут студентки, но они сидели далековато. Кроме них, в вагоне ехали две бабули-пенсионерки.

А прямо напротив Вики и ее мамы, на соседних, обращенных друг к другу скамейках, ехала пара, которая сразу привлекла внимание Вики. Пара была необычной. Мужчина и женщина. Сначала женщина спала, привалившись к боку мужчины, то и дело роняя голову и, вздрогнув, возвращая ее на место. Мужчина сидел, осоловело глядя прямо перед собой, редко и неритмично моргая. Одет он был в мятую несвежую рубашку и вытянутые на коленках брюки. Лохматые волосы торчали в разные стороны. Вика догадалась, что перед ней пьяница. Молодой, высокий, но — пьяница. Такие в достаточном количестве водились у них в Первомайске.

Но женщина… Она еще спала, но по всему было видно, что и она пьяна. А когда женщина проснулась, на эту пару уже нельзя было не обратить внимания. Все, кто был в вагоне, и обратили. Глядя на женщину, можно было догадаться, что это ее всегдашнее состояние. Что она давно не просыхает. Лицо выглядело до того опухшим, что казалось накачанным воздухом вроде надувной игрушки. Заплывшие глаза оставляли для зрачков лишь маленькие щелки. Волосы непонятного цвета торчали как пакля. Из-за одутловатости лица не представлялось возможным определить возраст. Казалось, что за каждой щекой у нее спрятано по конфете.

Как только дама проснулась, ее спутник засуетился. Он склонился к ней, заглядывая в смешное (как Вике казалось) лицо, и что-то участливо спросил. Она буркнула в ответ невразумительно. Мужчина прижал ее к себе и свободной рукой попытался поправить ее волосы. Те не поддавались. Женщина снова что-то недовольно буркнула. Тогда мужчина принялся шарить по карманам. Он делал это сосредоточенно, добросовестно, а она ждала, отвернувшись к окну. В карманах он ничего не нашел и тогда подтащил к себе грязную матерчатую сумку, стоявшую под лавкой. Вынул оттуда коробок со спичками и мятую пачку сигарет.

— Закрой рот, — услышала Виктория голос матери и машинально исполнила приказание. И поняла, что мать тоже наблюдает. И студентки. Для тех вообще был чудный повод похохмить. Девчонки перешептывались и хохотали, глазея на «сладкую парочку».

Еще Виктория поняла, что женщина догадывается, что смеются над ней. Отняв сигарету у своего спутника, она пошла по проходу в тамбур. Шла пошатываясь, но изо всех сил стараясь держаться прямо. И все-таки ноги ее в стоптанных туфлях не слушались и не хотели держать хозяйку. Та наверняка навернулась бы в проходе, если бы спутник не недоспел. Он ловко подхватил ее и благополучно довел до дверей.

— Красавица! — громко сказала одна из студенток, а остальные поддержали подружку хохотом.

Кошмар, — прокомментировала мать.

Девчонки не унимались. Каждая хотела высказаться и по поводу платья «красавицы», и по поводу прически. Но больше всего девчонок поразило отношение кавалера к своей опухшей даме.

— Любовь! — снова прыснула одна из студенток, а остальные покатились со смеху. Они не заметили, зато Вика прекрасно видела, как женщина в тамбуре, выпуская дым, косилась в сторону девчонок и что-то выговаривала мужчине.

Когда парочка вернулась, женщина схватила свою сумку. Мать поднялась и стала тянуть Вику к выходу. Но Вика сообразила, что история будет иметь продолжение, и страстно хотела досмотреть. Она вывернула шею, наблюдая за происходящим. Женщина забрала сумку и вернулась в тамбур. Там она попыталась сразу принять позу обиженной королевы — встала, уцепившись за поручень, мотаемая движением вагона, гордо запрокинув опухшее лицо. А мужчина направился к студенткам. Вид его не предвещал ничего хорошего. Те на него уставились, подавляя смех.

— Кто-то из вас что-то имеет против моей жены? — сквозь зубы поинтересовался он у компании. И, не дождавшись ответа, добавил со злостью и презрением:

— Сикухи гребаные!

Дальше Вике не удалось дослушать — мать вытолкала ее в тамбур. Вечером, когда Вика смотрела телевизор, а отец лежал на диване и читал газету, мать сказала ему:

— Вот «счастье» Макаровне привалило! Двоих сыновей одна растила, теперь внучку придется одной поднимать. Отдохнуть бы на старости, да жалко девчонку.

Вика навострила уши. Макаровной мать звала соседку с первого этажа, Маринину бабушку.

— Что, совсем забрала? — спросил отец, не отрываясь от газеты.

— Совсем. А как она может смотреть на брошенного ребенка? Девчонка вечно голодная бегала. Оба спились. Видела их сегодня в электричке. Ужас! В страшном сне не приснится. «Повезло» Макаровне… Один сын начальник, а другой — алкоголик.

— Да уж, — согласился отец. — Если жена пьет, то что мужу остается?

— Девчонку жалко, — повторила мать.

Виктория сидела совершенно ошарашенная, невидящими глазами уставившись в экран. В голове не укладывалось.

Пара алкоголиков из электрички — Маринины родители. Виктория еще долго переваривала этот факт, примеряя его к своей подружке. Но признаться Маринке, что знает ее тайну, так и не решилась. Пока та сама однажды не призналась ей. Случилось это весной. Дни стояли, как и теперь, солнечные до рези в глазах. К ним на практику приехала студентка из пединститута. Вела уроки литературы и русского. «Мэрилин Монро», — увидев ее, сказала Марина, и все подхватили. Прозвище прилипло к практикантке как наклейка. Она и правда чем-то напоминала знаменитую актрису, была крашеной блондинкой с гладким, точно фарфоровым личиком. Ее точеная фигурка медленно плыла по классу во время диктанта, оставляя за собой легкий головокружительный шлейф духов. В эту практикантку влюбились все сразу — и девчонки, и мальчишки. Она не имела пока еще выработанного годами железного учительского тона и резких движений. Она улыбалась детям доверчиво и открыто. Вика не стала исключением и весь урок поедала Мэрилин глазами, ловя носом аромат ее духов. Виктории нравилось в практикантке все — слабые белые пальцы с розовыми ноготками, нежная блузка, бусина на серебряной нитке, которая покачивалась в такт неторопливым шагам. Лакированная сумочка, из которой практикантка доставала ручку с карандашом или платочек. На перемене дети толпились у стола и разглядывали все эти мелочи из лакированной сумочки, забытые на столе, — губную помаду в перламутровом футляре, ластик, вставленный в крохотную щеточку, ручку с встроенным в колпачок глазком, где в масляной прозрачной жидкости плавала золотая рыбка. Но больше всего Викторию заинтересовал шейный платок Мэрилин — девочка таких никогда не видела. Платок был легким, прозрачным и в то же время таил в себе многокрасочные переливы неизвестных рисунков. Его никак не удавалось рассмотреть получше — Мэрилин появлялась в классе одновременно со звонком; небрежным и вместе грациозным движением смахивала с шеи платок и бросала его на спинку своего стула. Ткань отливала размытым бледно-сиреневым, переходящим в розовое, пестрела белым и золотистым. Виктории казалось, что платок хранит в себе невысказанное. Вроде секрета красоты Мэрилин. И рассмотреть его — все равно что расшифровать древний фолиант. Но звенел звонок, Мэрилин подхватывала свой платочек, словно гигантскую бабочку, и упархивала с ним из класса, унося за собой головные ноты манящего аромата, оставляя в классе лишь ноты шлейфа. Она никогда не забывала платок, как, например, свои штучки из сумочки. Она носила его за собой всюду как тайну, не давая окружающим ни одного шанса эту тайну разгадать.

А однажды — оставила. Ее куда-то срочно позвали, кажется, к телефону. В классе творилась ужасная толкотня — мальчишки собирались на стадион играть в футбол, а девчонки хотели идти туда же — болеть. Староста всех дергала, собирая деньги на обед, а Мэрилин торопливо дописывала на доске домашнее задание. Но только она застучала каблучками по коридору, класс, выждав минутную паузу, пчелиным роем вылетел вон. Рой понесся в сторону стадиона. Вика не жаждала идти на футбол и поэтому собиралась неторопливо, обстоятельно. Учебники — в одно отделение, тетради — в другое. Она увидела платок, когда шла по проходу к двери. Он, забытый хозяйкой, висел на своем обычном месте на спинке учительского стула. Молчаливый, волшебный, манящий… У Вики защекотало в животе. Какой случай рассмотреть, потрогать — узнать тайну. Вика невольно протянула руку и взяла почти невесомый платок.

Она собиралась уже развернуть его на парте, чтобы предаться созерцанию, но услышала шаги в коридоре и голоса взрослых. Повинуясь внезапно рожденному импульсу, Вика сунула платок в карман своей сумки и прижала ее к животу. Шаги в коридоре протопали мимо, но неподконтрольная сила уже гнала Вику прочь из школы. Дальше, дальше, домой. Дойдя до подъезда, она поняла, что дома кто-нибудь может ей помешать. Тогда она, словно подталкиваемая каким-то невидимым шкодливым существом, помчалась на пятый этаж, где чернел над лестницей люк чердака. Забравшись на чердак, осторожно ступая по предательски хрустящим камушкам керамзита, она пробралась в самый дальний угол и расположилась у чердачного окна. Отсюда хорошо были видны двор и пустырь, и барак с березой, где играли в «кружилки», и карьер с экскаватором. Вика чувствовала себя сейчас НАД всем этим. Ее щекотало предчувствие неизведанного.

Она достала из портфеля контурные карты и разложила их поверх керамзита. Извлеченный из сумки платок плавно улегся на карты. Это действительно было произведение искусства. Вика со свойственным ей стремлением к прекрасному с первого беглого взгляда распознала в нем шедевр. Позже, много позже, она узнала, что такие платки художники расписывают вручную, что не найдешь двух одинаковых и что существуют специальные краски, которым потом не страшен дождь. А тогда она просто любовалась плавными изгибами линий, полуцветком-полубабочкой, спрятанной за нитками золотой травы. Скопищами неведомых растений, переходящими по углам платка в розовую пену волн. В платке читалась застывшая музыка. Подняв его на ладони как легкое облако, Вика стала танцевать, мысленно напевая себе аккомпанемент. Ее никто не видел. Она никому не могла показаться смешной. Она представляла себя тонкой, точеной Мэрилин, танцующей на сказочном балу. Вика так мало знала о практикантке, что могла нафантазировать что угодно. За этим занятием и застала ее Маринка. Голова с тугими косичками появилась в проеме люка, как мордочка суслика из норы.

— А я тебя везде искала. Дома у вас — никого, — доложила Марина, выбираясь на поверхность. Увидев в руках у Вики платок, Марина распахнула зеленые глазищи и присвистнула.

— Зачем ты его взяла? — поинтересовалась она.

Вика неопределенно дернула плечом. Марина взяла из Викиных рук невесомую ткань, встряхнула и сказала:

— Дорогой, наверное.

Вика молчала. Она не умела выразить словами того, что ее в этот миг переполняло.

Но Маринка, казалось, и не ждала объяснений. Села на перевернутый ящик, бросила рядом сумку и начала рассказывать:

— А там такое началось! Всех с футбола пригнали, кто остался. Примерно полкласса набралось. Портфели проверяли, карманы. Завуч слюной брызгала, ты бы видела! Из-за какой-то тряпки столько шума…

Марина презрительно выплюнула жвачку. Тут только до Виктории начал доходить смысл того, что она натворила. Она взяла чужую вещь! Украла! И не у одноклассника, а у старшего, у учительницы! Она — воровка!

Виктория выпустила из рук злосчастный платок, и он послушно приземлился у ее ног. Казалось, ему все равно, кому принадлежать — легкой изящной Мэрилин или крупной неуклюжей Виктории.

— Что будет… — наконец выдавила из себя Виктория. — Меня убьют!

— А что будет? Утром придешь и отдашь Мэрилинке, скажешь, что спрятала, чтобы, не дай Бог, не пропал. Она тебе только спасибо скажет.

— Не поверит! — обреченно прошептала Виктория. На обычный звук у нее сил не хватило. — Она видела, как я из школы уходила, мы с ней на крыльце столкнулись.

— Да, дела…

Виктория опустилась прямо на керамзит, бледная как полотно.

— Родители меня убьют. А в школе.., в школе в субботу на линейке выставят перед всеми и будут стыдить!

Из белой Виктория на глазах у подруги превратилась в багровую, а затем снова в белую. У них в школе существовала «славная» традиция. Как у Горького в «Детстве» описывалась обязательная субботняя порка, так у них в школе подобным образом осуществлялась субботняя общешкольная линейка в спортзале. Провинившихся на неделе выставляли на пятачке посреди зала. На всеобщее обозрение. Классы выстраивались по периметру, и всем, буквально каждому были видны эти пристыженные лица, пылающие уши и опущенные носы. А директор громко, в микрофон, расписывал разгильдяйства «преступников». Виктории всегда казалось: на том пятачке может оказаться кто угодно, но только не она. Ей и так приходилось все время защищаться от постоянных нападок «соплеменников» — она была толще, чем другие, и ее дразнили.

А представить себе, что вдобавок ко всему ее выставят на пятачке и во всеуслышание назовут воровкой… Лучше умереть!

Марина без труда прочитала все эти мысли у подруги на лице.

— Так. Давай сюда.

Она собрала платок в комок и завернула в газету. Вытряхнула мешок из-под сменной обуви и сунула сверток туда. Не глядя на Викторию, Марина встала на ящик и засунула мешок под деревянную балку.

— Никто не узнает, — твердо сказала она. — Забудь об этом и молчи. Это всего лишь тряпка.

Но дело обстояло гораздо сложнее, чем они думали. Назавтра в школе только и разговору было что об этом платке. После пятого урока в класс прибыла целая делегация: классная, два завуча, директор. За их умудренными опытом спинами металась зареванная практикантка. Оказалось, что платок стоит триста долларов. А в школе это первый случай такой крупной кражи.

Викторию затошнило. Она плохо слышала речь классной и выступления завучей. Ей хватило слов директора. У нее кружилась голова, и круги плыли перед глазами. Марина косила зеленым глазом в сторону подружки. После часа упорного молчания их заперли на ключ вместе с классной руководительницей. Было обещано держать, пока преступник не сознается. Виктория стала хватать ртом душный воздух, и ее подвели к окну. Виктория не видела, как Марина подняла руку и встала из-за парты. Она только услышала подружкин голос:

— Это я взяла платок.

А Виктория упала в обморок, как гимназистка. Ее увезли домой на машине директора. Она слегла и проболела месяц. Маринка, конечно же, пришла ее навестить и на вопрос Виктории, зачем сказала не правду, ответила:

— Тебя бы родители задолбали. А меня некому. Мои пьют. На самом деле «долбать» Марину нашлось кому. После этого случая на нее ополчилась вся школа — и учителя, и ученики, и родители. Она стала изгоем, дочерью алкоголиков, «плохой наследственностью». Она получила свое — и субботнюю линейку, и классные собрания, и детскую комнату милиции. Потом, конечно, Виктория не выдержала, рассказала правду своей матери, осмыслив все и подобрав слова. Но на дворе уже стояло лето, восстанавливать справедливость было как-то некстати, учителя в отпусках, дети на каникулах. Единственное, что смогла сделать мать для Марины в благодарность за ее поступок, — это выхлопотать той от собеса бесплатное обучение в музыкалке. И в сентябре девочки стали вместе петь в хоре. А за лето многое изменилось. Уйдя на каникулы двенадцатилетними, они вернулись в школу тринадцатилетними. Приоритеты сменились. Между седьмым и восьмым классами — пропасть. Поступок то ли Виктории, то ли Марины (так все запуталось, что никто и не помнил) казался уже чем-то выдающимся, экстравагантным. Почти подвигом. Из изгоя Марина быстро превратилась в лидера. Она вдела в ухо серьгу и окружила себя непроницаемой броней всегда готовой насмешки. А поскольку она дружила с Викой, то и Вику зауважали. Впрочем, для учителей Марина так и осталась с клеймом — они стали уносить свои сумочки на переменах, опасаясь воровства…

Марина ни разу после не завела речи о том злосчастном платке, но Вика не забыла. Она хорошо знала, через что пришлось пройти подруге вместо нее той весной. И теперь здесь, в больнице, при встрече двух подруг невидимым собеседником присутствовало их детство. Марине это присутствие помогало, Виктории, бесспорно, мешало. Так уж получалось, что Вика, девочка из благополучной семьи, мало что могла дать Марине. Даже одежку свою отдать не могла — другой размер. А вот Марина всегда отдавала ей слишком много. В их дружбе Вика больше черпала, чем отдавала. Теперь предстояло вернуть все сполна.