Глава 13
Когда Андрею Голубеву сообщили, что завтра за ним приедут родственники, он испытал сложную гамму чувств. Поначалу его охватило привычное раздражение и протест, поскольку он не терпел жалости по отношению к себе. Позже раздражение сменилось чем-то вроде любопытства. Он попытался представить незнакомую родню, стал копаться в памяти, и память подбрасывала ему совсем уж несуразную картинку. Он видел издалека, как бы за стеклом оконной рамы молодое женское лицо с гладкой прической и ушастую физиономию пацана с открытым ртом. Откуда взялось в его памяти это видение, Голубев не знал и пришел к выводу, что картинка забрела из детства и что видит он со стороны себя самого рядом с матерью, черты которой размыла память, но, возможно, где-то на самом донышке она все-таки сохранила что-то конкретное.
А утром, перед выпиской, его целиком, без остатка заполнило волнение, с которым он уже не мог совладать, злился на самого себя, пытаясь внешне сохранить обычные хмурость и безразличие.
Открылась дверь, и медсестра вкатила каталку. Это было новое немецкое кресло на колесах. Голубев видел его впервые и потому уставился на это чудо техники в недоумении.
— Теперь это твое, — объяснила медсестра, сияя, как никелированные части самого кресла. — Родственники привезли.
Внутри у Голубева на секунду что-то вскипело, и этого оказалось достаточно, чтобы он хмуро отвернулся от подарка и заявил:
— Дайте мне костыли.
В холл он выбрался на костылях. Соседи по палате вывезли вслед за ним новое кресло. Он остановился посреди холла и уткнул свой угрюмый взгляд в кучку народа, поскольку некоторые лица из нее показались знакомыми. Здесь присутствовали те две женщины, что приезжали к нему до операции. Одна лет около сорока, с пышной копной светлых волос, другая — гораздо моложе, с красивыми, немного грустными глазами. Теперь рядом с ними высился коротко стриженный мужик без возраста в серой куртке нараспашку, длинноногая губастенькая девчонка лет шестнадцати и двое детей — мальчик и девочка.
Андрей молча осматривал компанию, а компания — его. Молодая женщина держала за руку девочку, а мальчик стоял чуть впереди. У пацана был распахнутый, удивленный взгляд, который показался Андрею знакомым. Он перевел взгляд на женщину, потом снова на пацана и обратно. Знакомая картинка сложилась, как в детском калейдоскопе. Вдруг пацан оторвался от компании и со звуком, напоминающим мычание, двинулся в направлении Андрея. Он еще ничего не успел предпринять, как пацан врезался в него головой. Голубев от неожиданности качнулся, нога скользнула по скользкому линолеуму, костыль куда-то уехал. Движимый мальчишечьей головой и локтями, Андрей почувствовал, что падает. Но упасть ему не дали: кто-то подвинул кресло, кто-то убрал костыли и подхватил Андрея под локти. Он благополучно уселся, вытянув больную ногу. Пацан вцелился мертвой хваткой Голубеву в рукав рубашки и, обнажив в улыбке два своих огромных зуба, заплакал в два ручья. Улыбка плохо вязалась с обильными слезищами, хлынувшими из его серых глаз.
— Ну вот… — притворно проворчал Андрей, положив освободившуюся руку на коротко стриженную голову брата. — Утопить меня решил, что ли? Мужики не плачут, браток!
— Я не плачу! — возразил пацан удивленно. Только сейчас, пальцами нащупав на лице слезы, вдруг испугался и заревел почти в голос, ткнувшись носом в плечо Андрей.
Маленькая девочка отделилась от матери и вынула из-за спины букет розовых гвоздик. Она подошла к Андрею и серьезно сказала:
— С возвращением домой!
Андрей поднял глаза на компанию. И тетечка с пышной шевелюрой, и молодая, и даже мужик без возраста, все были готовы зашмыгать носами и тем самым поддержать почин тощего пацана. Только шестнадцатилетняя пигалица смотрела на Андрея с прищуром, испытующе. Под ее взглядом он выпрямил спину, подтянулся.
Отодрал от себя пацана, встряхнул его и бодрым голосом заявил:
— Давайте знакомиться, что ли…
С этой минуты Андрей погрузился в какую-то бесконтрольную, неподвластную ему суматоху. Он отвечал на чьи-то вопросы, двигал коляску в том направлении, куда ему указывали, осматривал автобус, в который его поместила пестрая компания, и куда-то ехал со всеми, пытаясь между делом все же выяснить: куда его, собственно, везут и кто из этих людей ему приходится родней.
Только когда прибыли в странное место под названием Вишневый и расселись вокруг празднично накрытого стола, до Андрея начало доходить, что никакая это, собственно, не родня. А просто люди, волей случая вклинившиеся в его жизнь. Родным по крови ему может приходиться лишь этот ушастый пацан десяти лет, который находится в розыске и за которого теперь он, Андрей Голубев, целиком и полностью отвечает. Самой шумной и говорливой оказалась тетечка, назвавшаяся Натальей Михайловной. Она говорила без умолку, организовывала всех, руководила разговором, и вообще старалась быть в центре внимания. Юля больше молчала, крутилась по хозяйству. Сашка не сводил глаз с брата, а длинноногая девчонка сидела в сторонке, перебирала аудиокассеты, вроде бы и не участвуя в общей суете. Но Голубев то и дело ловил на себе ее немного настороженный испытующий взгляд.
— А откуда коляска? — наконец поинтересовался Андрей.
Он уже успел убедиться, что среди его новых знакомых нет особо обеспеченных людей. Коляска стоила очень недешево, он это знал. Юля взглянула на Сашку, открыла было рот, но Наталья Михайловна уже всплеснула руками и с наслаждением принялась рассказывать.
— Это все Юленька. Они ведь с Сашей были у тебя сразу после операции…
Голубев взглянул на Юлю, она поспешно отвернулась, словно не о ней шла речь.
— В больнице сказали, что для начала коляска нужна. А где взять?
— Да брось ты, Наташ, — перебила Юля и, повернувшись к Андрею, пояснила: — Люди помогли.
Андрей ничего не понимал. Он еще не сумел решить, как относиться к тому, что происходит. Какие люди? Кто сегодня кому станет помогать? Бескорыстно. Может, и эта компания чего-то ждет от него? Кто они?
— Как же! Помогли бы! — возразила Наташа. — Считай, Андрей, что тебе крупно повезло. В Вишневом сейчас предвыборная кампания. Всего четыре кандидата в мэры. Каждый со своей программой. Один из кандидатов — бывший офицер-афганец, вот Юля к нему и направилась вместе с Сашкой. Он тебе коляску с широкого плеча. Город маленький, слухи тут быстро распространяются.
Андрей только головой покачал. Он не любил быть пешкой в чужой игре. Происходящее не вызывало у него восторга.
Наконец Наталья Михайловна с мужем засобирались. Оказалось, им предстоит проделать обратный путь на том самом автобусе, что привез их в Вишневый. Девочка Лера, их дочь, намеренно не реагировала на сборы родителей. Андрей хоть мало что понимал, но все замечал.
Мужик без возраста что-то бурчал над ней, девочка только дергала плечом. Мужик, вероятно, в чем-то провинился перед дочерью, раз разговаривал с ней как с малым ребенком. Наконец мать убедила ее собраться, а Юля, прощаясь, долго шепталась с девчонкой.
Андрей уловил, что хозяйка приглашает девчонку на зимние каникулы. Вроде нормальные люди, не секта мормонов.
Когда в доме остались лишь хозяйка с дочкой и они с братом, солдат еще некоторое время наблюдал за Юлей и силился понять мотивы ее поступков. Когда понял, что мозги скоро закипят, он бросил это занятие и напрямую спросил:
— Юля, скажите мне прямо: зачем вам это все? Чего вы от меня хотите?
— Я?! — Юля ошарашенно уставилась на него.
Он снова вынужден был признать, что глаза у нее очень выразительные и красивые. И ее удивление выглядит естественным. Он даже залюбовался невольно. Признался себе, что давно не видел такого женского лица — естественного, без тени кокетства, и в то же время — притягательного.
— Вы прятали у себя чужого пацана, которому поверили на слово, взвалили на себя разные хлопоты, связанные со мной. Не ближний путь таскаться в областной госпиталь из вашего Богом забытого Вишневого. В чем смысл?
Пока он формулировал вопрос, выражение лица у женщины менялось и наконец стало немного насмешливым, в глазах появились озорные искорки.
— Зачем ты мне понадобился, хочешь знать? — Она смерила его с ног до головы насмешливым взглядом. — Я одна, без мужа, а в доме мужик нужен. В хозяйстве без мужика трудно. Вот я и решила тебя окрутить. Что, испугался?
Андрей не сумел подхватить Юдину шутку и ответить ей в том же духе. Он усмехнулся и отъехал на кресле немного в сторону.
— Нашла, тоже мне — на одной ноге…
— Это сейчас ты на одной. А к весне, глядишь, на двух забегаешь. Я женщина прагматичная, заранее про сад-огород думаю. Готовь сани летом…
— Прагматичная… — без тени улыбки повторил Андрей.
Юля мельком взглянула ему в лицо и заметила в нем что-то такое, что заставило ее сменить тон. И вообще, она пожалела о своей шутке. И еще — она поняла, отчего не сообразила сразу, какой у этого парня цвет волос. Когда седеют темные волосы, это сразу заметно, а когда седеют светлые, то вперемешку с натуральными седые дают вот такой странный эффект. Парень был наполовину сед.
— Половина дома пустует, я все равно хотела пустить квартирантов, — небрежно бросила Юля. — Ну раз уж так получилось, живите с братом сколько понадобится.
Андрей молча слушал, продолжая исподлобья наблюдать за ней.
Не дождавшись от него никакой реакций, Юля добавила:
— Только учтите: убирать за собой будете сами. И еще: пьяных дебошей я не потерплю!
— Хорошо… — помедлив с ответом, согласился Андрей. — Поскольку другого выхода на сегодняшний день у нас все равно нет, попробую не дебоширить.
В то время когда взрослые договаривались между собой, дети выскользнули из дома и открыли пустой сарай.
— Это здесь, — прошептал Сашка и включил фонарик.
Это был сарай с коробами под зерно, бочками и деревянным корытом для рубки капусты. Не зная, как распорядиться этим имуществом, Олина мать повесила на сарай замок и никогда сюда не заглядывала. А Сашка вот зачем-то облюбовал это место. А последнюю неделю так и вовсе пропадал здесь, на Олины вопросы отмалчиваясь. Она уже решила рассориться с Сашкой, но неожиданно он позвал ее сюда, и Оля сменила гнев на милость. Едва войдя, она утонула ногой в ворохе свежих стружек. Ничего особенного не увидела — деревяшки, инструменты, гвозди…
— Вот! — Сашка почти торжественно показал на деревянную гладкую плоскость, напоминающую верх стола.
— Что это? — так же шепотом отозвалась Оля.
— Это будет тренажер.
Сашка сказал и выдохнул. Словно признался в чем-то очень тайном. Оля ничего не поняла. Она бывала с мамой в тренажерном зале, видела различные тренажеры. Они ничем не напоминали Сашкин. Они сверкали металлом, отливали пластиком, у них имелись кожаные сиденья, какие-то пружины и секундомеры.
— Совсем не похоже, — вздохнула она, виновато взглядывая на товарища. Врать Оля не умела.
— Смотри! — заволновался Сашка.
Он достал коробку из-под посылки и вывалил на пол кучу круглых гладких деревяшечек. Они были одна к одной — ровные, ни единой зазубринки.
— Это все собирается. Это вот сюда, а это — сюда. Человек ложится сверху, и эти штучки крутятся…
— Ты сам это придумал, Сашка?! — ахнула Оля, широко распахнув глаза.
— В журнале нашел. Там и чертеж был.
— О-о… — Оля смотрела на Сашку во все глаза. У нее не было слов. Еще ни один человек в Олиной коротенькой жизни не удостоился такого восхищения, как этот мальчишка.
Так в пустующей половине дома поселились необычные квартиранты. Жизнь с этого дня приобрела для Юли и Оли новые оттенки.
Бородин не звонил вторую неделю. Внешне Наташа жила обычной жизнью — утром убегала на работу, в обед бежала на другую, вечером впрягалась в домашние дела и весь вечер косилась на телефон. Телефон не молчал, нет. Он постоянно трезвонил — то Леркины одноклассники, то Наташины подруги. Но тот единственный звонок междугородки она бы отличила из тысячи. Междугородка ее не тревожила. Наташа боялась подолгу говорить с подругами — Бородин может в это самое время прорываться к ней сквозь равнодушные короткие гудки. Что с ним? Как он там? Почему последний разговор по телефону оказался таким болезненным, словно и не было той встречи накануне? И фраза “Не звони мне, я сам позвоню” могла означать что угодно. Ожидание выливалось в настоящую пытку. Люди, общавшиеся с Наташей каждый день, не могли предположить, чего стоило той держаться как обычно. Шутить, обсуждать чужие проблемы, всем помогать как всегда. К концу второй недели она не выдержала и сама позвонила Бородину. Она застала его на работе. От его сухого “да” что-то оборвалось внутри.
— Я не смогла больше ждать, — призналась Наташа. — Эта неизвестность, неопределенность для меня — хуже всего. Я хочу знать, Женя, что происходит?
— Наташ, я ничего не могу сейчас сказать тебе. Кроме того, что уже сказал: мне надо побыть одному.
— Ты меня бросаешь?
Пауза после вопроса заставила Наташу похолодеть.
— Не знаю, — наконец произнес Бородин.
После его ответа Наташе захотелось закричать, обидеть Бородина резким словом, но она только сумела произнести надтреснутым голосом:
— Тогда… пока.
И положила трубку. На секунду она почувствовала себя в вакууме. Земля с ее суетой, возней и шумами вдруг так отдалилась от Наташи, что не стало слышно звуков. Черная пустота плотно обступила ее. Оглушила. Но через минуту земля приблизилась с невероятной быстротой, как мячик на резинке, и обрушила на нее все свои мелочи и плеснула в лицо болью. Звуки за стеной старого панельного дома, которых она раньше не замечала, вонзались в мозг, издевались над ней, над обрушившимся на нее одиночеством.
Так. Нет-нет-нет. Не надо, уговаривала она себя. Ничего еще не случилось. Бывает и похуже…
Она поняла Бородина в тот момент так: он решил испытать себя. Сможет ли он без нее. А она? Он подумал о ней? Ей под силу подобное испытание? Она должна сидеть и дожидаться, когда он там что-то родит! Да кто он такой? Да она найдет себе не хуже! Да она…
Пришла из школы Лерка, заглянула в спальню.
— Болеешь?
— Да, что-то почка…
Лерка из школы может вернуться в двух состояниях: возбужденно-нервном, когда слова и эмоции начинают брызгать из нее фонтаном, или апатично-подавленном, когда она усаживается с булкой перед телевизором и молчит.
Сегодня Лерка, похоже, вернулась в первом состоянии и с порога начала:
— Мам, мне колготки нужны. Опять об этот стул в кабинете биологии зацепила.
— Возьми мои.
— Мам, если по черчению у меня будет в полугодии трояк, то я ни при чем! Она два моих чертежа где-то посеяла, я ей сдавала!
В другое время Наташа обязательно напомнила бы дочери, что та учится не для матери, а для себя, и что тройка по черчению в аттестате может сыграть роковую роль при поступлении. Не хватит одного балла, вот тебе и тройка по черчению. Уж по черчению-то можно и на пятерку постараться!
Не стала… Не до нравоучений. Не хотелось думать о том, на что станет учить Лерку, где возьмет денег на выпускное платье и туфли. Вообще думать о мелком не хотелось. И о Бородине думать было больно, но не думать о нем — не получалось. Он так и лез в голову со своими признаниями, стихами, мечтами.
— Мам, я твои колготки найти не могу, в шкафу их нет!
— Есть, посмотри хорошенько.
А если бы она тогда согласилась? Плюнула бы на все и на всех, уехала бы к нему в поселок? Что бы они поделывали сейчас?
Наташа ясно представила деревянный дом, огонь в камине. Женю в шлепанцах и теплом свитере, себя тоже в свитере. Диван, покрытый пледом. Морозом затянутые окна, скрипучая лесенка наверх, настольная лампа в углу… Весь этот выдуманный уют сжал ее за горло и перекрыл дыхание. Так. Стоп. Это все бабские выдумки. В реальности все по-другому.
Наташа стала отыскивать в памяти какой-нибудь неприятный момент. Что-то оставившее царапину в их отношениях.
— Мам, я возьму видеокассету с концертом? Аня просила.
Вот! Есть такой момент! Кассета!
Это свидание в пансионате, к которому они так долго готовились оба! Бородину, вероятно, было непросто забронировать номер в элитном пансионате на Рождество. А она так неделю просто находилась в полном мандраже. Готовилась, выбирала ему подарок, потом тряслась в вонючем междугородном автобусе, потом на рейсовом. Плутала, разыскивая этот пансионат. Но тогда она не думала об этих неудобствах, ведь они не виделись месяц! Целый месяц! В жизни обоих произошло столько событий — она только-только устроилась на радио, и все там для нее было ново и необычно, стольким хотелось поделиться! А у него состоялась творческая встреча, на которую она не сумела приехать, а он так ждал! И много еще всякого случилось, но самое главное — в ней, как заряд в аккумуляторе, кончался запас того света, что дарил ей Женя при встречах. Она просто жаждала насладиться его теплом, его запахом, его нежностью, его близостью. Она представляла, как Бородин станет тормошить ее, как обычно бывало при встречах, сжимать в тисках своих рук, как они долго-долго не смогут оторваться друг от друга.
Бородин приехал в пансионат одновременно с ней, они столкнулись в холле, и Наташу на миг ослепили его горящие возбуждением глаза. Она поняла, что под взглядами посторонних Бородин вынужден сдерживать себя. Хитро поглядывая на нее, Бородин взял ключи от номера и потащил ее за собой в коридоры пансионата.
— Я так соскучился! — говорил Женя, открывая ключом их номер. — У меня сюрприз! Сейчас я тебе кое-что покажу!
Наташа весело кивала, прижимаясь к его плечу. Шикарный номер с видом на заснеженный сосновый лес, с джакузи и видеодвойкой, не сразу впечатлил ее — настолько она была поглощена Женей, его присутствием, своими ощущениями. Она была, уверена, что он чувствует то же самое. Он, едва сбросив куртку, стал торопливо расстегивать свой портфель и нервно шарить там, что-то разыскивая.
Наташа наблюдала за ним. Он вытащил видеокассету и многозначительно посмотрел на Наташу.
— Вот. Ты не приехала, а зря. Было телевидение. Вообще я не очень уверен, что все получилось как надо. Хочу, чтобы ты посмотрела.
И он повернулся к ней спиной, поскольку телевизор стоял у окна. Жене пришлось усесться на корточки и изрядно повозиться с незнакомой техникой. А она все это время сидела в кресле и смотрела ему в спину. Она сознательно глушила в себе те неприятные чувства, что возникали внутри, рождаемые этим маленьким эпизодом. Конечно, ему необходимо поделиться, может — похвастаться. Дома не воспринимают всерьез его литературную деятельность, жена не понимает, зачем ему нужны все эти выступления на публике. А она, Наташа, воспринимает его таким, какой он есть. Да, он большой ребенок. Да, он немного наивен в своей погоне за славой. Но это он, Женя Бородин, и она его любит. И он любит ее. Вот и все.
Женя настроил звук и устроился на полу, у Наташиных ног.
— Посмотри, тут я некоторые вещи исполняю впервые. Не знаю, как получилось, мне эту кассету только что дали, я и сам ее еще не видел.
Женя говорил, не отрывая глаз от экрана. Он весь был там, даже его поза, устремленная к телевизору, говорила о том, как важно для него то, что там сейчас происходит.
Творческий вечер проходил как обычно. Наташа бывала на подобных, когда отдыхала в Женином санатории. Сначала выступил кто-то из литературного клуба, рассказал о Жене. Потом немолодая дама прочла его стихи. Затем на сцену вышел он сам и, перебирая в руках книжки с закладками, стал читать. Отвечать на вопросы.
Первые двадцать минут Наташа еще надеялась, что Бородин опомнится, хлопнет себя по лбу и скажет что-нибудь вроде:
— Вот осел! Ты же с дороги, устала, есть, наверное, хочешь, а я со своей кассетой…
И она покачает головой, засмеется и ответит:
— Мы это все, конечно же, посмотрим и обсудим, но позже. А сейчас я хочу смотреть на тебя. Не на телевизионного, на живого.
Но ничего подобного не произошло. Когда Наташа поняла, что Бородин намерен ей показать сразу всю встречу от начала до конца, а после устроить обсуждение, ей взгрустнулось. Точнее сказать, то неприятное чувство, которое вначале лишь чуть проклюнулось сквозь радость встречи, теперь разрасталось, как опухоль, начинало зудеть, портить настроение.
Они полтора часа, смотрели встречу, и за эти полтора часа за окнами успели повиснуть сумерки и в голове всплыл и вонючий автобус, в котором Наташе пришлось трястись два с лишним часа, и толкучка автовокзала. А та булочка, которую она впихнула в себя утром, чтобы не тошнило в транспорте, теперь отзывалась громким урчанием в животе.
Но Бородин ничего не замечал! Пока не стихли последние аплодисменты и экран не изрезали серые полосы, он не отрывал взгляда от телевизора. Потом он, конечно, спросил ее о самочувствии и кинулся наверстывать упущенное, но это потом. А сначала он поинтересовался Наташиными впечатлениями от творческой встречи. И той пришлось тактично, но объективно анализировать. И смягчать в своих оценках то, что уж слишком бросалось в глаза. А бросалась в глаза некоторая его суетливость на сцене. Хотя обычно все стихи у Жени бывали отмечены закладками, он всякий раз принимался перебирать страницы, терялся, перекладывал тетради. На это уходило время, внимание зрителя рассеивалось. И еще — читая стихи, Бородин часто начинал тереть переносицу, при этом закрывал ладонью рот, что, конечно, мешало восприятию. А в тот раз Наташе бросилось в глаза еще и то, что новые вещи Бородина чем-то напоминают старые. И словосочетания повторяются, а порой и целые строчки. Говоря об этом, Наташа уловила, что Жене не очень-то приятно слышать от нее критические замечания. Тогда она начала искать — что же ей понравилось в этом вечере? Ведь нужно же было сказать что-то приятное? Оказалось: маленькая ложка дегтя разлилась в душе настолько, что пришлось пересиливать собственное раздражение, дабы сказать приятное. Все же с обсуждением творческого вечера было благополучно покончено, они отправились ужинать, а потом испытали всю прелесть джакузи — сидели там вдвоем, смеялись и в завершение отправились гулять в занесенный снегом лес.
Все было именно так, как они и мечтали. Но это рождественское свидание оставило у Наташи в душе, как выяснилось, ту самую неприятную царапину, которую она сейчас с необъяснимым наслаждением ковыряла, превращая в рану. Память ей услужливо подбросила непонятно каким образом затерявшийся там эпизодик — день рождения подруги, на котором Наташа оказалась случайно, ибо не любит гулянок с родственниками, а происходила именно такая.
Там было много всякой разновозрастной родни, и к Наташе тут же приклеился полузасушенный дедок, оказавшийся бывшим военным. После второй рюмки дед признался, что балуется стишками и что готов представить на ее суд некоторые свои произведения, с которыми никогда не расстается, у поэта слегка тряслась голова и сильно дрожали руки. Наташа живо вспомнила свое немного брезгливое чувство, когда она брала из его рук смятые листки. По всей вероятности, дедок компенсировал на бумаге недостающие эротические переживания. Из его творений ей почему-то врезалась в память одна строка: “Я ласкал твои белые груди”. Наташа попыталась представить, как дедок с трясущейся головой ласкает чьи-то “белые груди” и едва сдержала приступ смеха. Она отдала стихи и, перебрав в голове все возможные варианты их оценки, сказала уклончиво: “В этом что-то есть…”
Этого оказалось достаточно, чтобы дедок не отходил от нее весь вечер, и Наташа не знала, куда от него деться. Сейчас, лежа на кровати с грелкой в обнимку, Наташа пыталась мстительно представить, как Бородин состарится, впадет в творческий маразм и, тряся головой, будет ходить со своими стихами за молоденькими девицами.
Но Бородин никак не представлялся ей старым. Он упрямо оставался высоким, с красиво лежащей волной седины и умными, все понимающими глазами врача.
— Мама, ты плачешь?!
Лерка остановилась перед ней с колготками в руках.
В эту минуту зазвонил телефон. Обе вздрогнули — таким длинным, тревожным и требовательным показался звонок междугородки.
Лерка схватила трубку и без вопросов отдала ее матери. Кровь бросилась Наташе в голову, сердце застряло в ушах. Но уже в следующее мгновение все отхлынуло, разлившись по телу волной разочарования. Это ни Бородин. Это Юля Скачкова из Вишневого.
— Наташа! Мне срочно нужна твоя помощь!
Наташа вытерла слезы и уселась на кровати.
— Я слушаю.
— Я не знаю, что делать! У нас Сашку отнимают!
— Как это? Кто?
— Так! Организация там какая-то по семье. И милиция. Нигде не написано, что Андрей — его брат. Нет такого документа, понимаешь? А Сашке надо в школу. К нам каждый день ходят всякие службы и все грозятся. А Андрей… Ты бы видела его! Он злится от собственной беспомощности, он может только сидеть и ждать.
— Юль, а если к этому афганцу обратиться, который коляску подарил?
— А! Ему не до нас, он занят избирательной кампанией. Он сказал: вот если выберут меня, у меня будет власть, я смогу решить вашу проблему, а сейчас ничего сделать нельзя…
— Но я не представляю: что я могу?
Лерка сидела напротив матери, вцепившись в нее глазами.
— Ты ведь все-таки почти журналист, — умоляла на том конце провода Юля. — Придумай что-нибудь!
— Хорошо. Я буду думать. — Наташа утерла слезы углом халата. — Я тебе завтра… хотя у тебя телефона нет. Звони мне, я постараюсь.
— Мам, у Юрки сестра на телевидении работает! — выпалила Лерка, едва Наташа опустила трубку на рычаг.
— Какого Юрки? При чем здесь телевидение?
Наташа взглянула в ставшие жесткими глаза дочери и не смогла не удивиться. Там среди равнодушия ко всему, что не являлось собственно Леркиным миром, уже сидел живой интерес к тому, что происходило в Вишневом. Наташа мгновенно отметила это и тут же отогнала. Лерка просто благодарна Юле за приют. Просто они подружились с Юлей, и это здорово.
— Того Юрки, что в деревне, — упрямо напомнила Лерка, не краснея и не пряча глаз, как бывало раньше.
Наташа со своим режиссерским образованием мгновенно выстроила Леркино предложение в сценарий. Сценарий должен был завершиться поставленной целью… Винтики и колесики закрутились в заданном направлении, чужая проблема уже прикрывала свою. По крайней мере Наташа знала, чем до краев заполнит завтрашний день.
