7

Войдя, Нина сразу впилась глазами в подаренный букет. Дороти это заметила и тоже посмотрела на цветы. Они несколько нарочито и даже вульгарно выпирали из эмалированного кувшина. Голодные девочки уселись за стол и принялись уписывать жареную картошку, яичницу и конские бобы – маленькие, мягкие и сладкие. Дороти собрала их сегодня, сгибаясь под раскаленным солнцем. Вообще-то, конские бобы поспевали позже, гораздо позже. Но девочкам требовалась еда, а выбор продуктов был невелик.

Нина пихнула локтем Эгги и подняла голову от тарелки.

– Дот, ты у нас никак цветочки собирать ходила? – спросила Эгги, подмигивая подруге.

– Нет.

– Значит, их тебе принесли? – спросила Нина.

– Да.

– Парень? – продолжала расспрашивать Эгги.

– Да, парень.

– А какой парень? – поинтересовалась Нина с набитым ртом.

«Не в пример вам, воспитанный», – подумала Дороти, удивляясь прямолинейности вопроса. Что значит, какой парень? Неужто Нина знала всех парней на свете? Однако любопытство девушек позволяло ей рассказать о неожиданном визите.

– Не кто иной, как командир эскадрильи Ян Петриковски. Он летает на «харрикейне». – Эти слова Дороти произнесла не столько для девчонок, сколько для себя.

– Говоришь, командир эскадрильи?

– А он собой ничего? – спросила Эгги, явно взбудораженная рассказом.

– Не знаю. Как-то об этом не задумывалась. Наверное. Скорее всего.

– Уж если бы он был красавчиком, ты бы заметила, – сказала Нина. – Ты же не настолько стара. И все-таки какой он из себя? И где ты его встретила?

– Сегодня. Здесь, на кухне.

Дороти сама удивилась своим словам. Неужели это было сегодня, совсем недавно, на ее кухне?

– Очень симпатичный, очень вежливый. Одним словом, иностранец.

– А чего ему понадобилось? – спросила Нина. – В смысле, кроме того, что мужикам обычно надо? – Эгги лягнула ее. Нина ойкнула и засмеялась. – Я же только спрашиваю. Правда, Дот? И ты не против поговорить об этом? Знаешь, посмотреть на этих поляков – у них руки, как осьминожьи щупальца. Мы с Эгги над ними поржали. Помнишь, Эгги? Клянусь всеми чертями, посмотришь на них – можно подумать, они девок никогда не видели. Или у них там в Польше с этим напряг?

– Всё у них там есть. А то, что они… странные… Тяжело им сейчас. Они такие же люди. Им тоже хочется… отвлечься. Этот командир эскадрильи был вынужден бежать из своей страны, иначе немцы убили бы его. И все они не от хорошей жизни приехали к нам. Но твое предостережение, Нина, я запомню. Спасибо.

Дороти слегка улыбнулась, заслонив рот чашкой. Той, откуда пил командир эскадрильи. Чашку она так и не вымыла.

– А дальше? – спросила Нина.

– Что – дальше?

– Он тебе понравился?

– Нет, конечно.

– Врешь! – хором возразили Нина и Эгги.

Командир эскадрильи приехал к ней на следующий день, в самый разгар послеполуденного пекла. Июнь в этом году начался с жары. Дороти сразу узнала знакомый стук в дверь: громкий и уверенный.

Она предполагала, что он приедет снова, только не представляла, какую причину он придумает на этот раз. Дороти расправила передник, убрала за уши выбившиеся прядки и откашлялась. Некоторое время она глубоко дышала, стараясь сосредоточиться на дыхании. Все равно в горле стоял ком. Что это с ней? Она должна быть образцом собранности. Не допускать никаких посторонних мыслей, никаких фантазий. А у нее почти подгибались колени. Дороти снова вдохнула, глубоко и громко, и отправила за уши еще несколько прядок. Потом замурлыкала песенку, которую слышала по радио. Она должна выглядеть нормально и ни в коем случае не… Дороти распахнула дверь.

Улыбающийся командир эскадрильи прошел мимо нее, неся в руках какой-то объемистый и довольно тяжелый ящик.

– А это еще что такое? – спросила Дороти.

Она стояла склонив голову набок и уперев руки в талию. Тем временем Ян Петриковски водрузил ящик на кухонный стол. Дороти охватило любопытство, и она временно забыла про ком в горле, учащенное дыхание и струйки пота, заливающие ей подколенные впадины.

– Это вам подарок. Для вас, миссис Синклер.

– Ну зачем вы? Спасибо. Что за громадину вы принесли?

– Патефон. – (Дороти ойкнула.) – Вы любите музыку? Думаю, да. Я и в прошлый раз, и сегодня слышал, как вы напеваете. Значит, не ошибся, что привез вам патефон.

Дороти действительно любила напевать. В основном простые мелодии, где-то услышанные и оставшиеся в памяти. Ей даже нравилось танцевать, но мысленно, в мечтах. А пела она везде, занимаясь своими делами. Пение помогало не думать о войне, сбежавших мужьях, мертвых младенцах и погибших летчиках. Она привыкла петь.

По ее просьбе Ян перенес патефон из кухни в гостиную. Подарок занял свое место на невысоком буфете, откуда Дороти быстро смахнула тонкий слой пыли.

– Сейчас схожу к машине за пластинками.

– У вас есть машина? – Дороти сама удивилась наивности своего вопроса.

– Не моя. Служебная. Нашей эскадрильи. Попросил на время.

Из машины Ян принес большую коробку с пластинками и поставил рядом с патефоном.

– Простите меня, командир, но я не могу принять такой подарок. – Дороти вспомнила о приличиях. – Боюсь, вы напрасно везли его сюда.

Ей самой были противны эти недовольные, осуждающие интонации в собственном голосе.

– Тогда давайте считать, что я просто одолжил его вам… пока для меня не настанет время уезжать… возвращаться на родину. Хотя не знаю, когда это будет.

– Одолжили?

– Да. На самом деле патефон не мой. Он принадлежал другому человеку, прекрасному английскому летчику. Мы познакомились, когда я только-только приехал в вашу страну. Он был щедрым и очень доброжелательным человеком. Он попросил меня: если с ним что-нибудь случится, позаботиться, чтобы патефон попал в хорошие руки и приносил радость. Вот я и подумал о вашем тихом доме и о ваших девушках, о которых вы мне рассказывали. Они же совсем молодые и наверняка любят танцевать. Вы, вероятно, тоже?

– Танцевать? Я? Нет.

– Да.

– Нет.

– Ну, это мы посмотрим. Так что патефон ваш, пока он вам не надоест. Слушайте пластинки, наслаждайтесь музыкой.

– А вашим летчикам он что, не нужен? Им не хочется развлечься?

– У нас есть приемники. И потом, у нас устраивают танцы. Ближайшие будут в субботу. Я приглашаю вас и ваших девочек. Будьте моими гостями.

– Но я не танцую. Особенно на… на публике.

– Я же не сказал, что вам обязательно нужно танцевать. Мы можем посидеть и поговорить, как добрые друзья.

– Вот это мне нравится. Уверена, что Нина и Эгги запрыгают от радости. Они уже бывали у вас на танцах. Им очень понравилось.

– В такие времена, как сейчас, нельзя отказывать себе в развлечениях. Моим ребятам пока не разрешают летать. К счастью, есть, пить и развлекаться нам не запрещают. И виноватыми мы себя не чувствуем. – Командир эскадрильи улыбнулся. – Итак, в субботу, к семи вечера я за вами заеду.

– Хорошо, – сказала Дороти, широко улыбаясь вопреки тревожным предчувствиям. – Не могу обидеть вас отказом. Но танцевать я не буду.

Где-то в половине шестого с работы вернулись ее уставшие, чумазые девочки. Едва увидев патефон и пластинки, они начисто забыли про тяжелый день и ноющие спины. Обе принялись рыться в пластинках, выискивая свои любимые. Эгги обрадовалась, обнаружив несколько записей в исполнении Билли Холидей.

– Дот, ты обязательно должна послушать, как она поет!

Дом наполнился странным женским голосом, сбивчивым и в то же время сильным. Ритмичные, полные энергии песни расшевелили не только девушек, но и Дороти. Ей сразу понравился голос этой американки, в котором удивительным образом переплелись радость и грусть. В тот вечер они забыли о войне. Никто не заводил привычных разговоров вроде: «Еще год, и все будет кончено… Еще полгода, и все будет кончено… Еще каких-нибудь полтора месяца, и Гитлер окажется здесь. Мы потеряем свободу, а Черчилля немцы вздернут и потом…»

– Нина, танцуем! – крикнула Эгги.

Она буквально стащила со стула свою рослую и крепкую подругу и закружила по комнате. Раскрасневшаяся Эгги весело смеялась.

Дороти шила и с улыбкой смотрела на девочек. Затея командира эскадрильи пришлась им очень по вкусу. Он оказался прав. Конечно же, девчонки любят танцевать. И музыку любят. Что тут удивительного?

– Я же вам про главное не сказала! – спохватилась Дороти. – В субботу нас пригласили на танцы. Будем личными гостями командира эскадрильи.

– А мы уже знаем! – Нина плюхнулась на диван и отвела со лба прилипшие волосы. – Нас тоже пригласили. Все наши из Земледельческой армии там будут.

– Ты что наденешь? – спросила Эгги. – Я пойду в своем голубом платье.

– Пока не знаю. Меня это не особо волнует. Могу и в униформе пойти. Зато какое там угощение! В прошлый раз столы ломились. Представляешь, Дот? Это надо видеть. Пирожные. Мармелад. Куча всяких сэндвичей. Налопалась я там за милую душу.

– Теперь понятно, почему ты заговорила об униформе! – ехидно усмехнулась Эгги. – Ты боишься, что платье на тебя уже не налезет.

Эгги кружилась по комнате, танцуя с воображаемым партнером. Ее светлые волосы так и порхали за спиной.

– Это ты у нас дохлая. А у меня – здоровый аппетит. Правда, Дот?

– Да, Нина, на аппетит ты не жалуешься. Кстати, покажи мне свое платье. Может, я смогу с ним что-то сделать.

Платье Нины было из светло-зеленого батиста с таким же матерчатым поясом. Довольно старое, оно требовало не только подгонки по фигуре, но и починки в нескольких местах. К счастью, оно было сшито с припуском. Дороти попросила Нину примерить платье и в нужных местах распустила швы, заколов булавками. Переделка оказалась удачной. В обновленном платье Нина выглядела просто замечательно. Зеленый цвет гармонировал с ее каштановыми волосами, лицом, обожженным деревенским солнцем, и такими же загорелыми руками. Конечно, красавицей назвать Нину было трудно. Если говорить честно, она была толстушкой. Однако Дороти испытывала что-то вроде материнской гордости, глядя на улыбающуюся девушку в ее преображенном платье.

В пятницу Дороти провела осмотр своего гардероба, решая, что́ завтра наденет. Для особых случаев у нее имелось три платья. Первое было красным, шерстяным, с длинным рукавом и больше годилось для зимы. Когда-то оно было ей в обтяжку, но теперь оказалось свободным. Родив Сидни, она за считаные недели очень похудела, а потом так и не сумела набрать вес. Красное платье, длиной чуть ниже колена, неплохо показывало ноги, и это ей нравилось. Особенно хорошо выйдет, если она наденет черные туфли на высоком каблуке. Ее ноги по-прежнему оставались красивыми.

Было у нее и узорчатое сине-зеленое хлопчатобумажное платье. Оно быстро мялось, но, самое главное, уже не соответствовало ее возрасту. Может, Эгги захочет его надеть. И наконец, третьим выходным платьем Дороти было летнее, из набивного ситца, с мелкими черными, белыми, розовыми и оранжевыми цветочками. Дороти очень любила это платье с его по-летнему короткими, пышными рукавами. В нем ей было удобно и приятно, как в одежде, к которой успел привыкнуть. Для июньского бала оно великолепно подходило. С ним можно надеть розовый кардиган и дополнить наряд коричневыми туфлями. Неброский и восхитительно подходящий наряд для почти сорокалетней женщины, бездетной и, скорее всего, вдовы.

Повязки с ее живота уже сняли. Кожа на лице была розовой, но краснота и воспаление исчезли. Боль почти прошла и ощущалась, только если дотронуться. Дороти припудрила место ожога, просто чтобы посмотреть, как это будет выглядеть завтра вечером. Вполне приемлемо. Она рассматривала платья, висевшие на дверце гардероба и разложенные на кровати. Все они нравились ей и сейчас, но если больше никогда не придется их надеть, она тоже не будет переживать. Ею владело безразличие: ужасное, полное безразличие, к которому она привыкла за прошедший год. Однако для завтрашнего торжества все-таки надо что-нибудь выбрать.

Три платья. Один бал. Одно решение. И всего один кавалер.

Насчет угощения Нина оказалась права. Раскладные армейские столы поражали обилием сэндвичей, мармелада, бисквитов, колбасок и даже пирожных. По углам зала стояли большие баки с кипятком. Желающие могли выпить некрепкого пива и сидра. На нескольких столах Дороти даже увидела бутылки с вином. Взяв чашку чая и маленький сэндвич, она села в углу. В зале непрерывно гремела музыка. Британские и польские летчики смеялись и танцевали с приглашенными. Свинг – кажется, так называлась эта музыка. Дороти она понравилась. Звуки парили под потолком, стремительно ныряли вниз и потом столь же стремительно взлетали. Дороти смотрела на танцующую молодежь, стараясь держать в поле зрения своих девочек. Сейчас обеим было не до нее. Розовощекие, они танцевали и смеялись. Их недавно завитые локоны подпрыгивали, ударяясь о крепкие молодые плечи. В сравнении с ними Дороти ощущала себя вялой, а свое присутствие на танцах – неуместным. Как хорошо, что она сидит в углу.

В гостях и на вечеринках ей нравилось сидеть в углу. Для нее не было ничего хуже, чем попасть в большой круг гостей и чувствовать, что ее не замечают. Нет, было, когда она оказывалась запертой в подобном кругу, среди глупых людей, которые задают глупые вопросы и мельтешат перед глазами. А как противно, соблюдая приличия, смеяться шуткам, смысла которых не понимаешь. Нет, уж лучше сидеть дома, одной, в тишине. Дороти откусила кусочек сэндвича с рыбным паштетом и мысленно задалась вопросом: какого черта она согласилась пойти на эти танцы? Командир эскадрильи Петриковски заехал за ней на служебной машине ровно в семь вечера. Широко улыбнулся, сделал комплимент по поводу ее платья. Дороти было и приятно, и неловко. Принаряженные, возбужденные девушки уселись на заднее сиденье и всю дорогу болтали и хихикали. Нина положила глаз на одного парня, с которым надеялась «покалякать» на танцах. В машине военных летчиков пахло соломой, кожей и сигаретами. У Дороти закружилась голова. Они ехали мимо лужаек, зеленых изгородей, деревьев и цветов, домов, пешеходов и велосипедистов. Все это стремительно проносилось мимо.

Зал пульсировал от всплесков молодой энергии. Вокруг болтали, смеялись, ревновали и злословили. Дороти продолжала наблюдать за Эгги и Ниной, а также за остальной танцующей, флиртующей и смеющейся молодежью. Командиру эскадрильи было не до танцев. Он постоянно перемещался по залу, следя за тем, чтобы музыка была громкой, но не оглушительной. Дороти видела его беседующим с соотечественниками и с английскими летчиками. Говорили, что вскоре будет создана польская эскадрилья. Как здорово, что командир хорошо владел английским и не испытывал трудностей в общении. Казалось, всем хотелось побеседовать с Яном Петриковски. Он умел очаровывать людей, обладал какой-то магией притягательности. Но все, что в данный момент чувствовала Дороти (точнее, то, что она, возможно, начинала чувствовать), казалось ей совсем не важным. Дороти незаметно наблюдала за ним, потом искала глазами девочек, а найдя, снова поворачивала голову в его сторону. Сейчас командир эскадрильи разговаривал с несколькими женщинами из ее деревни. Те кивали, улыбались и поедали его глазами, не забывая одновременно набивать рты угощением.

В угол, где сидела Дороти, забрели две односельчанки – Сьюзен и Марджори. Дороти была с ними едва знакома, но вежливо улыбнулась, когда они расселись по обе стороны от нее.

Женщины принялись расспрашивать, как она себя чувствует. В деревне до сих пор говорят о ее храбром поступке. Она знает об этом? Ее считают героиней.

– Ничего особенного я не сделала.

– Да бросьте!

– Я серьезно.

– Сделали или не сделали, но впечатление на польского командира эскадрильи вы произвели!

– Я…

– Очень симпатичный мужчина, слов нет. И такой джентльмен.

– Да, можно сказать и так.

– А как хорошо он говорит по-английски!

От женщин пахло пивом и вином. Вероятно, они вообще не привыкли говорить тихо, а после выпивки их голоса звучали еще громче. Дороти была едва знакома с ними и не испытывала никакого желания поддерживать разговор. Должно быть, это подруги миссис Комптон, если у той вообще есть подруги.

– Согласна. У него прекрасный английский.

– А как вы вообще поживаете нынче?

– Прекрасно, благодарю вас! – Дороти обрадовалась перемене темы. – Девочки мне скучать не дают.

– Мы давно хотели сказать… правда, Сьюзен? Нас так опечалило, когда мы узнали о…

– В жизни всякое бывает, – сказала Дороти.

Неужели они собирались говорить с ней о смерти Сидни? А может, их больше занимало бегство Альберта? В любом случае Дороти не собиралась обсуждать эти вещи ни со Сьюзен, ни с Марджори. Их это не касается.

– Должно быть, вы скучаете по нему, – не унималась Марджори. – А мы вас совсем не видим. Неужели не надоело сидеть в четырех стенах? Честное слово, Дороти.

– Мне так лучше.

Сьюзен, которая была похитрее подруги и которой явно наскучили односложные ответы Дороти, как бы невзначай сообщила о появлении миссис Сандерсон и о своем желании с ней поговорить. Женщины встали и, пробормотав извинения, удалились в другой конец зала. Дороти видела, как они шептались со вновь приехавшими гостьями: миссис Сандерсон, миссис Причард и миссис Твуми. Может, там же была и миссис Комптон? Но Дороти ее не заметила. Односельчанки то и дело поглядывали на нее, однако тут же отворачивались, если видели, что она смотрит в их сторону. Она служила темой для разговоров и сплетен, но это ее не волновало. Пусть говорят.

Может, подкинуть им еще пищи для пересудов?

Оглядев зал, Дороти поймала взгляд Яна Петриковски и весело ему улыбнулась. Он сразу подошел к ней и сел на стул, где недавно сидела Марджори.

– Ну как, наслаждаетесь балом? Или нет?

– Нет. Не очень.

– Жаль. Вы устали?

– От этих женщин. До чего они шумные и любопытные. Мне они не нравятся.

– Тогда я останусь с вами и мы что-нибудь съедим. Я смотрю, ваша тарелка пуста. Что вам принести?

Отказываться было невежливо. Ян принес ей кусочек пирога. Они принялись есть. Он расспрашивал Дороти о разных людях. Кто та отталкивающего вида женщина в сером платье? Кто эти девушки, которые с откровенной неприязнью смотрят на Нину, Эгги и других работниц Земледельческой армии?

– Я спрашивал про ту толстую женщину с… как вы сказали… с частями?

– Немного не так. С челюстями. Не скажу, что я в восторге от нее. Еще одна любительница совать нос в чужие дела. Таких в мире полным-полно.

– Миссис Синклер, я правильно понял, что вам мало кто нравится?

– Это так заметно?

– Да. Думаю, заметно. Некоторые из этих людей могут оказаться милыми и дружелюбными… если отнестись к ним по-иному.

– Спасибо, я воздержусь от своих суждений. Я бы не сказала, что мне не нравятся люди. Вы не должны… пожалуйста, не думайте так обо мне. Просто я устала от всего этого.

– И все же мне невыносимо видеть вас настолько одинокой.

Дороти покраснела и стала разглядывать свои руки, лежавшие у нее на коленях. Командир эскадрильи извинился. Он поменял тему, заговорив о музыке и танцах. Оба игнорировали любопытные и завистливые взгляды односельчанок Дороти. Когда Ян ушел за чаем и пирожными, она вдруг подумала, что по числу неприязненных взглядов, бросаемых в ее сторону, она вполне может соперничать с девчонками из Земледельческой армии. Всех задевает несоответствие между ею и поляком. Замужняя женщина, не первой молодости, в мешковатом красном платье (чего-нибудь менее броского у нее не нашлось?), на весь вечер заграбастала себе обаятельного польского летчика. Это непорядок. Так быть не должно.

Все это Ян Петриковски слышал, пока шел к столам с угощением. Их было много – сплетничающих женщин с челюстями (он знал другое английское слово, а это слышал впервые; надо будет запомнить). Женщин в чопорных платьях. Женщин, изо всех сил стремящихся вовлечь его в разговор.

Но он ускользнул от их внимания и вернулся к Дороти.

Она не успела понять, что́ происходит. Не успела возразить. Даже не притронулась к пирожному, как командир эскадрильи повел ее танцевать. Одной рукой поляк обнял ее за талию, другой – за плечо. Сначала слегка, осторожно, потом все крепче. И они танцевали, сосредоточенные друг на друге. Они двигались так, словно танцевали в пустом зале без музыки. Однако Дороти казалось, что целый мир сейчас смотрит на нее и оценивает каждое ее движение. Ей было все равно. Мир мог катиться ко всем чертям. Впервые за этот долгий год она позволила себе быть беззаботной. А музыка звучала и звучала – снаружи и в ее сердце. Дороти хотела, чтобы музыка не кончалась. Когда она смотрела на своего партнера, он улыбался и крепче обнимал ее за талию. Этот мужчина понимал ее и был к ней неравнодушен. Голова Дороти склонилась ему на плечо, а сама она погрузилась в танец. Ее тело оживало. Дороти узнавала давно забытые ощущения в животе, в кишечнике, в паху. Она не противилась им, а принимала с молчаливой благодарностью. В конце концов, она же взрослый человек.

Как-то очень скоро в зале погасили свет. Люди вставали и прощались. Парочки, держась за руки, готовились уйти. Кто-то был пьян, кто-то устало зевал. В воздухе плавал густой сигаретный дым, накрывая зал своей тяжелой пеленой. Повсюду слышались слова прощания. Командир эскадрильи молча смотрел, как Дороти подхватила сумочку и пошла разыскивать Эгги и Нину, чтобы ехать домой.

– Дот, мы пешком пойдем! – крикнула ей Нина.

В это время польский летчик – совсем молодой парень, которому от силы было лет восемнадцать, – притянул Нину к себе и поцеловал. Потом с хохотом отпустил. Нина шлепнула его по затылку. «Не тот ли это парень, на которого Нина положила глаз?» – подумала Дороти.

Эгги подтвердила: да, они пойдут пешком. Она тоже была с молодым человеком, который ей что-то шепнул. Эгги захихикала.

Стайка деревенских девиц – Дороти заметила среди них старшую внучку миссис Комптон – завопили:

– Шлюхи!

– Как вы думаете, мне стоит их отпустить? – Дороти взглянула на Яна.

– Они уже не дети, – пожал он плечами.

Дороти задумалась. Ян терпеливо ждал. Наконец она согласилась, чтобы девочки шли обратно пешком, но попросила их не задерживаться больше чем на час. Она будет их ждать и сварит им какао.

До дому ехали минут двадцать. Командир эскадрильи молчал, сосредоточившись на управлении машиной. Вечер был теплым. Ярко светила луна, и при неспешной езде можно было бы обойтись без фар. Дороти тоже молчала. Дорога была похожа на блестящую маслянистую реку. Ян вел машину уверенно, не позволяя себе лихачества. Этот человек привык все держать под контролем.

– Спасибо вам, командир, – сказала Дороти.

Она уже собралась открыть дверь и выйти, но рука Яна закрыла ручку.

– Вы все время обращаетесь ко мне только по званию. Но у меня есть имя. Меня зовут Ян. Да, я командую эскадрильей. Я офицер польских ВВС, однако я не только офицер и летчик. Я еще и человек. А этого человека зовут Ян. Мне хочется, чтобы вы называли меня по имени. Я не настаиваю. Просто предлагаю.

– Я понимаю, Ян. Спасибо вам за приятный вечер.

– Всего лишь приятный?

– Восхитительный. Было душно и шумно, но весело. Честное слово, мы с вами великолепно провели время.

– Это уже лучше. И вам спасибо за то, что согласились быть моей гостьей. К сожалению, кое-что омрачило ваш отдых. Как я понял, тем сплетницам вы не по нраву. Зато я наслаждался вашим обществом.

– Спасибо. Меня не волнует, что я кому-то не нравлюсь. В этом есть свои преимущества.

– Какие?

– Не нужно тратить время на общение с этими сплетницами. Моя жизнь принадлежит мне. Я понятно объясняю? Я вовсе не набиваюсь к ним в подруги. Меня вполне устраивает тихая жизнь в этом доме и общество моих девочек.

– Вы им как мать?

– Возможно.

– Они в восторге от вас.

– Во всяком случае, благодаря им я по утрам не залеживаюсь в постели.

– Значит, я правильно сказал. Вы для них – как мать.

– Ян, не сочтите меня невежливой, но…

– Вы устали?

– Да. Есть такое.

Ян открыл дверь, помог Дороти выйти, дошел с нею до двери дома и терпеливо ждал, пока она возилась с замком: тот открывался туго. Дороти сказала, что уже несколько месяцев мучается с замком. Ян пообещал в следующий раз привезти машинное масло. Темная, теплая кухня пахла хлебом, чистым бельем и слегка рыбой. Запахи поразили Дороти, словно она заметила их в первый раз. Она вдруг поняла, насколько это ее дом. Он был не только крышей над головой, но и ее жизнью. Основательно построенный из красного кирпича, с квадратными комнатами, умело оштукатуренными стенами и высокими потолками. Ей казалось, что она предала этот дом, проведя так много времени где-то в другом месте. Стоя на кухне, она чувствовала себя чужой. Она заново вслушивалась в тиканье часов на камине. Заново знакомилась со своим домом.

Как только командир…

Как только Ян уехал.

Чувствовалось, ему не хотелось уезжать так поспешно. Наверное, он хотел ее поцеловать. А может, и не только… Но Дороти не могла и не хотела позволять себе подобных вольностей. Мысленно она легко представляла себя целующейся с ним и ласкающей его тело. Эти мысли не заставили ее покраснеть от стыда. Но это лишь плоды воображения, и дальше она не пойдет. Почему? Она и сама не знала. Вовсе не из-за моральных принципов и не из стремления быть добродетельной.

– Спокойной ночи, миссис Синклер, – сказал Ян. – Не смею вам больше докучать. Вы позволите навестить вас снова?

– Конечно. Я буду рада. Но у меня, как и у вас, тоже есть имя. И я хочу, чтобы вы называли меня Дороти. Теперь, когда мы… получше узнали друг друга.

– Дороти, – медленно повторил он.

– Ужасное имя. Я его всегда терпеть не могла.

– Почему? Хорошее имя. По-моему, очень английское.

– Спокойной ночи, Ян. И еще раз, спасибо за прекрасный вечер.

– Хочу надеяться, что это не просто вежливые слова. А то англичане такие вежливые!

– Знаете, а приезжайте-ка завтра на чай. К четырем часам. Сможете? Обильного стола не обещаю, но… чай и сэндвичи. Возможно, кекс испеку.

– О! Английское послеполуденное чаепитие? Обязательно буду. Спасибо.

Ян смотрел на Дороти. Она улыбнулась ему: прямолинейно и довольно глупо. Он тоже улыбнулся. В его улыбке было что-то покорное. Потом он сдержанно поклонился и ушел.

Когда машина скрылась из виду, Дороти побрела к себе. Она не заглянула в бывшую супружескую спальню, где теперь жили девочки и где она зачала и родила своего единственного ребенка. Она поднялась в свою комнатку под крышей, сняла красное платье, туфли, чулки, пояс, панталоны и лифчик. Надев ночную рубашку и халат, она с помощью кольдкрема убрала с лица пудру, после чего стерла с губ помаду.

Она прошла на кухню и принялась варить обещанное какао, медленно помешивая молоко. Потом уселась ждать своих девчонок. Те вернулись не через час, а через два: уставшие, взлохмаченные и пьяные.