37
Она опять слушает радио.
Этот приемник я подарила ей на Рождество, узнав от Сюзанны, что бабуня утратила интерес к телевидению. Приемник цифровой. Бабуню смущает отсутствие ручки настройки, и потому каждого, кто заглядывает в ее комнату, она просит настроить ей радио. Сама она пока не освоилась с кнопками. Возможно, и не освоится. Так считает Сюзанна. Нельзя требовать слишком многого от женщины, которой уже сто десять лет.
Сюзанна по-прежнему проводит с бабушкой много времени. Делает ей маникюр (с покрытием ногтей лаком), расчесывает волосы. И разговаривает. У Сюзанны есть для меня какие-то важные сведения. Нечто весьма странное, что поведала ей Доротея.
– Наверное, вам это будет важно знать, – шепчет она, беря меня за руку.
Сюзанна перехватила меня еще в вестибюле, горя желанием сообщить новости.
– Важно? – переспрашиваю я. – Но мне вначале хочется пообщаться с бабуней. Вы не возражаете, если мы поговорим чуть позже?
Сюзанна слегка разочарована, однако хочется думать, что она меня понимает. Эти важные сведения я хочу узнать от бабуни, если, конечно, ее ум сегодня не затуманен и она будет настроена говорить. Сюзанну я оставляю на крайний случай. А то получится, что я слушаю сплетни за бабуниной спиной. Я не вправе обманывать бабуню.
Вхожу, тихо закрываю дверь и улыбаюсь бабуне. Она сразу же поворачивается на звук открывшейся двери. Сегодня она очень бодрая, и мне приятно это видеть. В распахнутое окно дует теплый весенний ветерок. В саду кричат и бегают дети. Сегодня у одной женщины в пансионате день рождения, и к ней приехало несколько поколений родственников.
Я выдвигаю скамеечку для ног и сажусь напротив бабушки.
– Доброе утро, бабуня.
– Тише. – Она кивает в сторону приемника.
– Хочешь, я расчешу тебе волосы? Нет? А ногти покрасить? Я привезла красный лак.
– Крась, если хочешь. Только, пожалуйста, не мешай слушать.
Стараниями Сюзанны у бабушки появилась косметичка с флакончиками лака для ногтей, тюбиками губной помады, тенями для век, средством для ухода за кожей. Здесь же пакет с ватой, очищающий лосьон, крем для рук… Невзирая на возраст, бабушке нравится следить за собой. Во всяком случае, так я думала, принимаясь за бабунин маникюр. Кожа на ее крупных руках красная и морщинистая. Ногти желтые, ломкие. «Годы стирки не проходят бесследно», – постоянно говорит она мне.
– А отец с тобой приехал? – спрашивает бабуня.
– Сегодня не смог. Занят.
– Очень жаль. Он ведь так давно у меня не был.
– Да, бабуня. Но он шлет тебе свою искреннюю любовь.
– А как его жена?
– Анна? Ты же знаешь: они расстались. Она ушла, причем очень давно. Мне тогда было шесть лет.
– Меня это не удивляет. Я не верю ей ни на грош. Молодая, хорошенькая, но…
Я привыкла к странным моментам бабуниного просветления. В действительности у Анны все в порядке. На прошлой неделе я опять ездила в Лондон и мы встретились за ланчем. Но об этом я бабуне не рассказываю. Мне кажется, это вызовет у нее замешательство.
Я закончила красить ногти на одной руке. Передвигаю скамеечку, чтобы было удобнее взяться за вторую руку. Вопреки почтенному возрасту, бабуне очень идет красный цвет. Передача посвящена Билли Холидей. Я вполуха слушаю рассказ о далеко не безгрешной жизни знаменитой певицы. Звуки старого джаза, выпорхнув из динамика, расплываются по комнате, танцуя на ветру.
– А эту песню я знаю! – восклицаю я. – Бабуня, ты по-прежнему поклонница Леди Билли?.. Что с тобой?
По ее худым бесцветным щекам катятся слезы. У нее дрожат губы. Я продолжаю красить ей ногти. Сама знаю: когда плачешь, меньше всего хочется, чтобы на тебя смотрели.
– Я всегда думаю о нем, – наконец шепотом произносит бабуня. – Когда слышу ее пение.
– О ком ты думаешь?
– О нем. Когда слышу ее песни.
– Ты имеешь в виду Джона? – осторожно спрашиваю я.
– Джона?
– Ну да. Джона. Моего отца. Твоего сына.
– Нет. Не о нем. И не сегодня. Сегодня я даже о Сидни не думаю. Как же мне хочется, чтобы мои сыновья наконец приехали ко мне! – с неожиданным жаром произносит она.
Кем был Сидни? Не тем ли ребенком, которого, по словам Анны, бабушка потеряла? Анна. Женщина, которая постепенно снова становится моей матерью. Невзирая на прошлое, она мне нравится. Остроумная, с резкими суждениями, выбивающаяся из общей массы. В прощении скрыта свобода. Она очень рада за меня и Филипа.
– Бабуня, если не хочешь, можешь мне ничего не рассказывать, – говорю я, пользуясь шансом приоткрыть дверь в ее прошлое. – Но если ты готова что-то рассказать, я тебя внимательно выслушаю.
Возникает долгая пауза. Внешне кажется, что бабушка дремлет. Однако я чувствую, она не спит. Забыв обо мне, она мысленно спорит сама с собой.
– Мой муж, – хмуря лоб, наконец произносит бабуня.
– Он ведь погиб на войне, правда? Очень давно, много десятков лет назад.
Молчание.
Я решаюсь чуть-чуть подтолкнуть ее воспоминания.
– Бабуня, а ведь Ян не был твоим мужем. Если так, в этом нет ничего страшного. Сейчас к таким вещам относятся очень терпимо.
Мои рассуждения она пропускает мимо ушей.
– Не мог он погибнуть… Потом, конечно, умер. Но не в войну.
Я шумно втягиваю воздух. Я уже дошла до ее безымянного пальца. Кольца на нем нет и, насколько помню, никогда не было. Почему раньше я этого не замечала? Обычно вдовы продолжают носить обручальные кольца.
– И когда, по-твоему, он умер?
– Не знаю. Мне не дано было знать. Но я всегда чувствовала, что он жив. Ходит где-то по земле, дышит, как и я. Эти мысли меня утешали. Я очень по нему тоскую. Знаешь, однажды мне показалось, что я его увидела. Он меня не заметил. А может, это был и не он. Шел с женщиной-блондинкой. Намного красивее меня.
У бабуни дрожит рука. Я осторожно сжимаю ей пальцы, чтобы успокоить, одновременно стараясь не смазать лак. Замечает ли она мое присутствие? У меня такое ощущение, что бабуня сейчас где-то далеко от этих мест. Глубоко в прошлом.
– Он, Роберта, был хороший человек, – наконец говорит бабуня и смотрит в сад.
Ребятня по-прежнему резвится на солнышке, играя в пятнашки. Но бабуня их не видит.
– Конечно, бабуня, – поддакиваю я.
– Но гордый. Как все мужчины.
– И это порою их губит, – говорю я, радуясь, что у нас нашлась общая тема. – Гордость.
– Часто так оно и есть, – грустно вздыхает бабуня.
– Ты и сейчас по нему тоскуешь?
– Еще как.
– Но вы же с ним через метлу не прыгали?
Иногда шутки помогают разрядить обстановку. А бабуня, невзирая на возраст и помутнение разума, сохраняет чувство юмора. Просто не все это знают.
– Нет. Мы вообще не жили вместе. Он не хотел, чтобы я оставляла ребенка. Неужели ему это так мешало? Больше я его не видела… но я не считаю, что поступила неправильно. Как ты думаешь?
Я ощущаю себя выжатым лимоном. Ее фразы не согласуются между собой и даже режут слух, как фальшивая нота. «Он не хотел, чтобы я оставляла ребенка». Значит, бабушка сделала аборт? Но это не согласуется с фразой из письма деда! Я помню ее дословно: «Ты поступаешь неправильно и по отношению к этому ребенку, и по отношению к его матери».
– Я… я даже не знаю, что тебе сказать, – шепотом отвечаю я.
– Этот ребенок был не от моего мужа. Понимаешь, он даже не был моим собственным ребенком. Все это было… так странно и запутанно. Его родила Эгги. Нет, не Эгги. Что я такое говорю? Как же ее звали? Нина! Вот как ее звали. Рослая девка. Толстая. И очень глупая. Совершенная дурочка. И я… Жалко мне ее стало. Этот ребенок свалился ей как снег на голову. Она не знала, с какого боку к нему подойти. Я пробовала с ней говорить. Убеждала… Наверное, ее уже и в живых нет. Так что не знаю, взяла ли я грех на душу или благо сделала. Мне помогла одна женщина. Ее все ведьмой считали. Но он думал, что ведьма – это я. Мне пришлось оттуда уехать. Вернуться к матери, в ее дом. И знаешь, чтó я там нашла под своей кроватью?
Я молчу и лишь качаю головой. Я полностью сбита с толку. Получается, бабуня кому-то помогла сделать аборт? Может, Нине, о которой она говорит? Неужели я ей напоминаю эту Нину?
– «Развитие ребенка». Надо же! Из всех книг – эту! Я никогда не забуду этой поганой книжки. В нее я положила его последнее письмо. Он мне писал, что рвет отношения со мной. А книга долго у меня хранилась. Потом куда-то делась, вместе с письмом. Я на него рассердилась и сожгла все остальные его письма. И голубую ленту сожгла. Даже рубашку сожгла. Роберта, можешь себе представить? Я ее даже не стирала. А все эти пуговицы… Какой же дурой я была. Надо было сберечь и рубашку, и все остальное. А так – ни его вещей, ни писем. Совсем ничего. Я потеряла его. Мечтала, что он на мне женится. И вдруг такое письмо. Я еще много лет была зла на него. Просила его быть моим мужем. Представляешь? Думала, он хочет на мне жениться. Но он мне не простил. Тебе не вообразить, как худо мне было. Он мне сердце разбил на мелкие кусочки. Они такие маленькие, что мне их не разыскать и не склеить. Теперь их и подавно не найти. Но я не жалею о том, что сделала. Джон того стоил. Так что я оказалась права. В жизни нельзя получить сразу все.
В этих ее словах я уже чувствую смысл. Мой мозг работает на повышенных оборотах. Я пытаюсь увязать воедино все, что она сказала.
– А что за Нина, о которой ты говорила?
– Нина? Не знаю я никакой Нины! Отстань со своими вопросами. Ничего я не помню… Ничего тебе рассказывать не собираюсь!
Мудрая старуха, с грустью вспоминавшая о прошлом, снова превращается в капризного ребенка.
Я сознаю, что перегнула палку. Дальше мы сидим молча и слушаем радио. Я завариваю чай. Бабуня пьет. Чашка подрагивает у нее в руке. Смотрю на нее. Не было ли это нашим последним разговором? Бабушка все больше напоминает призрачное создание из иного мира. Седая, сухопарая. Чем-то похожа на зимний дождь.
В моей голове крутятся возможные варианты ее жизненной истории. Мне они не нравятся, и я отмахиваюсь от них, как от назойливых попрошаек. Она была прекрасной, удивительной матерью и моему отцу, и мне. Все остальное значения не имеет. Как сказал бы Филип, все остальное – полнейшая чушь.
Филип. Мой жених. Как замечательно звучит это слово и как странно. Я решаю рассказать бабуне о нашей новости.
– Я тебе говорила, что мы с Филипом помолвлены?
– С Филипом? Не знаю я никакого Филипа.
– Он замечательный человек. Самый лучший из мужчин. Мы с ним будем очень счастливы.
Она кивает. Кажется, новость ей понравилась.
– В августе мы поженимся. Я хочу, чтобы ты пришла к нам на свадьбу.
Бабуня вскидывает брови и улыбается.
– Там видно будет, – говорит она с прежним оттенком своего нестандартного юмора.
Я всегда очень любила ее юмор.
Передача о Билли Холидей закончилась. Я уменьшаю громкость приемника. Его бормотание становится похожим на шелест ленивых волн, набегающих на далекий берег. Бабуня этого не замечает. Осторожно, чтобы ее не потревожить, я тянусь за сумочкой. Нахожу письмо Яна. За время пребывания в моих руках оно истрепалось сильнее, чем за долгие годы между книжными страницами. Достаю два хрупких листка, разглаживаю и кладу на стол рядом с бабуниным креслом. Она заснула, как засыпают утомленные дети. Я осторожно расчесываю ее длинные седые волосы. Вожу гребнем до тех пор, пока они не начинают блестеть.
