34

(Письмо, найденное в клубном издании романа Мейв Бинчи «Круг друзей». Книга в хорошем состоянии. Ее оценили в два с половиной фунта и отправили на полку с романами в твердом переплете.)

Я выхожу из поезда на лондонском вокзале Мэрилебон, миную билетные турникеты и сразу же попадаю в шумную толчею большого города. Посетив туалет, я стою и верчу головой по сторонам: отыскиваю свою мать. Хорошо представляю, как она должна выглядеть, но понимаю, что сейчас она совсем не похожа на худенькую молодую женщину, какой я видела ее в последний раз.

От волнения я немного потею. Чувствую сердцебиение. Почему? По-моему, это она должна нервничать, а не я.

Потом замечаю изящную женщину в туфлях на высоком каблуке, компенсирующих маленький рост. Каблуки ничуть не мешают ей уверенно двигаться сквозь толпу. Она идет совершенно спокойно, словно по лесной дорожке, и улыбается мне. Подходит. Останавливается.

– Здравствуй, Роберта.

– Анна?

– Я тебя сразу увидела. Точнее, почувствовала, что это ты.

Мы смотрим друг на друга. Не знаю, о чем говорить. У меня ее глаза. Но она элегантна, а я от этого далека – долговязая, неуклюжая. Зато Анна грациозна, подтянута, прекрасно владеет собой. Всем остальным, кроме глаз, я пошла в отца. Мне приятно это сознавать.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашивает она.

Я киваю.

Мы идем в вокзальный паб, находим столик в углу. Анна своей изящной походкой направляется к стойке и возвращается с двумя бокалами вина. Я смотрю на нее и не могу отвести глаз. Ее внешность меня гипнотизирует. Кажется, она всего лет на десять старше меня. Ее движения чувственны, уверенны и притягательны. Неужели эта женщина – моя мать? Я представляла ее злой, желчной, высохшей и старой. Но только не такой. С трудом могу ее узнать, хотя и хорошо помню. У нее роскошные волосы цвета светло-коричневой карамели. Вовсе не мышиные, как у меня.

– Мне думается, Роберта, я должна кое-что тебе объяснить.

– Да, пожалуйста. Я бы… хотела это услышать.

– Но вначале я хочу узнать о твоей жизни. О том, как ты живешь.

– В основном хорошо.

– Еще раз прими мои соболезнования по случаю смерти твоего отца. Он был хорошим человеком.

– Должно быть, не настолько, если вас… если тебя потянуло его бросить.

Мне не терпится нанести первый удар. В ее присутствии я веду себя как маленькая задиристая девчонка.

– Обещаю тебе, мы доберемся и до моего ухода. Но сперва расскажи о себе. Я часто пыталась представить, как сложилась твоя жизнь.

И я рассказываю ей фрагмент за фрагментом. Она спрашивает, я отвечаю. Допив вино, мы заказываем еще по бокалу.

– Ну что ж, – произносит Анна в конце моего рассказа; она откинулась на спинку стула и вертит в руках бокал, опять-таки с изяществом, – мне заочно понравился твой босс Филип.

– Да. Он чудесный человек. – (Анна реагирует многозначительным «хмм».) – И Дженна тоже приятная девушка. Это его подруга. Я о ней рассказывала. Думаю, у них сложится хорошая пара.

Второе «хмм».

Мне хочется переменить тему. Моя… Анна смотрит на меня, и ее глаза хитровато вспыхивают. Мне это не нравится. Что она знает о моей жизни? О моей дружбе с Филипом? Только то, что услышала от меня. То есть почти ничего. И я приехала сюда вовсе не для обсуждения своей личной жизни. Как Анне удается быть такой спокойной и сосредоточенной? Мне хочется крикнуть во все горло: «Я же твоя дочь, черт бы тебя побрал!» Точнее, я чувствую, что у меня может появиться такое желание. Но оно не появляется. Иногда я веду себя как простофиля. Дженна считает меня наивной. Однако моей матери не откажешь в привлекательности. Она уверенна, умеет себя подать. Мне нравится, когда меня окружают такие люди. Легко могу представить ее среди друзей Филипа.

– Так я могу услышать обещанные объяснения? – спрашиваю я, тоже вертя в руке бокал.

Второй явно был лишним. Я слегка захмелела.

Анна предлагает вначале перекусить, и я вдруг чувствую, что проголодалась. Она сама заказывает нам еду, расплачивается и возвращается к нашему столику.

– Можно я начну с самого начала?

Ее слова звучат легкомысленно, но ничего легкомысленного в них нет. И наверное… всего лишь наверное… рассказывать ей труднее, чем мне слушать.

– Словом, когда я познакомилась с твоим отцом, я была очень молода. Всего двадцать лет, но уже замужем. Можешь себе представить? Мой муж был… просто скотиной. Грубый, жестокий. Наносил мне и физические, и душевные раны. Твой отец был полной его противоположностью: очень добрый, заботливый и к тому же намного старше меня. Он уже тогда был достаточно успешным архитектором, но я всегда ощущала его одиночество. У нас начался роман. Он говорил, что я не должна сносить унижения, и убеждал меня развестись с мужем. Моя семья встала на дыбы. Они считали Саймона – так звали моего первого мужа – отличным парнем и прекрасной партией для меня. Его истинного лица они или не видели, или не хотели видеть. Кончилось тем, что я перессорилась с родней и перебралась жить к твоему отцу. Тогда уже я был беременна тобой. С первым мужем я разошлась, а с Джоном мы поженились накануне твоего рождения. Должна сказать, что твоя бабушка, Доротея, очень по-доброму отнеслась ко мне и приняла в семью. Никогда и ничем не попрекала. Это я буду помнить всегда.

– Тогда в чем была проблема? – почти шепотом спрашиваю я.

– Во мне, Роберта.

– Как это понимать?

– Мне не надо было выходить за твоего отца. Не надо было рожать. Видишь ли, Роберта, не у каждой женщины есть материнский инстинкт. У меня его нет.

– А это как понимать?

В моем голосе появляются сердитые нотки. Их больше, чем нужно, и это тоже меня злит.

Она не отвечает. Мы молча едим. Я уплетаю салат, допиваю вино и разглядываю интерьер паба, в котором за это время стало более шумно и людно. Замечаю безвкусную золотую мишуру и гирлянды цветных огоньков. Все вокруг выглядят до жути довольными.

– Так и понимать, – наконец отвечает она. – Мать из меня никудышная. Мне было не справиться с материнскими обязанностями. Я любила тебя… но не более того. А просто любить – мало. С тобой нужно было возиться, заниматься изо дня в день… Я задыхалась от скуки… Никаких развлечений. Целыми днями сиди дома. Я понимаю, что рассуждаю, как ужасная, махровая эгоистка.

– Если ты так ненавидела материнские обязанности, зачем рожала? Почему своевременно не сделала аборт?

– Я очень рада, что не сделала.

Наш разговор продолжается.

Она считает, что я поступила правильно, прервав свою беременность студенческих времен. Но, по ее мнению, материнские задатки во мне есть и когда-нибудь я стану хорошей матерью. Естественно, заводить ораву детей она мне не советует. Достаточно одного. Возможно, двоих. Главное – не загонять себя в рамки расхожих представлений о материнстве. Быть собой. Делать то, что мне интересно. Не приносить себя целиком в жертву детям. Есть няньки. Есть разные виды помощи. Дети должны видеть во мне не мамашу-клушу, а интересную женщину, которой можно гордиться. Моя жизнь должна воодушевлять детей.

– Наверное, мать должна давать дочери совсем другие советы, – говорит она. – Я тебя разочаровываю.

– Сейчас уже нет. Ты разочаровала меня, когда бросила нас с отцом. Я не хотела, чтобы ты уходила. Я и сейчас не понимаю, как у тебя это получилось. Должно быть, ты очень… жесткая.

– Да, я жесткая.

– В этом нет ничего… воодушевляющего. Ты же сама называла моего отца прекрасным человеком. Чем он тебя обидел? Чем перед тобой провинился?

У меня дрожит голос. Горло сдавило. Верный признак подступающих слез. Мне очень не хочется разреветься на глазах у Анны.

– Давай закажем кофе, – предлагает она, касаясь моей руки.

Приятно видеть, что у моей матери сохраняется крупица мудрости.

Потом, после слез, после второй чашки кофе, я показываю Анне письмо Яна к Доротее. Она читает один раз, затем еще и слегка хмурится.

– Ты что-нибудь знаешь об этом? – спрашиваю я. – Хоть что-то?

– Мало. Я тебе написала, что, когда была беременна тобой, у нас с Доротеей состоялся откровенный разговор. Помню, она отдала мне симпатичный старый чемоданчик, полный очаровательных детских вещей.

– Серьезно? Ты знала, что бабуня сменила фамилию и стала Доротеей Петриковски? Значит, на самом деле она была Доротеей Синклер. Женщина в пансионате утверждает, что бабушка с дедом не были официально женаты.

– Думаю, эта женщина права. Твоя бабуня… Боже, я уже и забыла это слово! Наверное, у нее просто был роман с твоим дедом. Я всегда считала Джона плодом их любви. Как ты сказала? Синклер? Это наводит кое на какие мысли.

– Фамилия написана на этикетке внутри чемодана. Должно быть, это тот самый чемодан. Он сейчас у меня.

– Да! Ты права! Тогда мне как-то в голову не пришло.

Я аккуратно складываю письмо Яна и убираю в сумочку, где лежит нераспечатанное письмо от Филипа. Так и таскаю конверт с собой. Пора его открыть. Я просто должна его открыть, и поскорее. Хватит прятать голову в песок.

– Мне пора, – спохватываюсь я. – Мой поезд… Ты знаешь, когда он погиб? Мой дед? Она тебе…

Анна качает головой, потом смотрит на часы:

– Нет, этого я не знаю. Думаю, во время войны, но позже придуманной ею даты. Когда ты в последний раз видела Доротею?

Анна встает и надевает свое элегантное пальто.

– На прошлой неделе. Я пыталась с ней поговорить, бабуня была очень странной. Она вдруг начала звать меня Ниной.

– Ниной?

– Да.

– Может, среди твоих родственников есть женщина с таким именем?

– Нет. И все мои родственники – это бабуня. Такие вещи ты должна бы помнить.

– Конечно. Возможно, когда-то у нее была подруга, которую звали Нина, и ты чем-то похожа на ту подругу. Еще не известно, какими мы будем в старости.

Произнеся последнюю фразу, она морщится.

Вместе с Анной мы выходим из паба. Ее путь лежит к станции метро. Я вдруг понимаю, что так ничего и не узнала о ее нынешней жизни и о людях, с которыми она теперь общается.

– Может, встретимся еще? – предлагаю я.

– Да. Я была бы рада. Давай уже в новом году? С наступающим Рождеством тебя, Роберта. Мне очень приятно было с тобой повидаться.

Я провожаю Анну взглядом, пока эскалатор не увозит ее вниз, а потом быстро иду на платформу, к своему поезду.