16

(Письмо лежит у меня в сумочке. Завтра я вручу его Филипу.)

Наконец-то Сцена (так я называю появление Франчески в магазине) стала для покупателей событием прошлого. Сплетни улеглись, и больше об этом не говорят. Ореол блудницы и сопутствующий позор оказались недолгими, и теперь во мне снова видят прежнюю Роберту (или Ребекку?): правую руку Филипа, непременный живой атрибут магазина. Можно радоваться.

Но Филип не забыл. Он держится отстраненно и стремится избегать любых упоминаний о Сцене. Я его не виню, но очень хочу, чтобы он забыл об этой дурацкой выходке, как забыли другие. И еще хочу, чтобы он меня простил. Естественно, я в тот же день извинилась перед ним. Разогретая проглоченным бренди, я спустилась в магазин. Филип по-прежнему был в задней комнате и по-прежнему занимался инвентаризацией. Карандаш во рту, сам хмурый, волосы чуть более растрепанные, чем обычно, а щеки чуть краснее. Я остановилась в дверях. Услышав шаги, Филип повернулся ко мне.

– Филип, я хочу извиниться. Я никогда не думала… И подумать не могла, что она рискнет… но она рискнула. Я не знаю, что еще сказать. Но очень, очень прошу меня извинить.

Суть взгляда, который он на меня бросил, можно выразить одним словом: недовольство. Похоже, моих извинений он не слышал. Филип вздохнул, отвел глаза, своим характерным витиеватым почерком проставил цену на книжке. Пожалуй, более недовольных людей, чем он сейчас, я еще не видела.

– Я собираюсь перекусить. Ты меня не подменишь? Вот на этих книгах нужно проставить цену. А с тех – стереть пыль. Всю стопку, что на столе, нужно переложить на нижнюю полку. Утром мы об этом говорили. И еще: пожалуйста, займись окнами. Или попроси Софи. Спасибо.

С тех пор он со мной не разговаривает.

Теперь я стараюсь не задерживаться в «Старине и современности», а возвращаюсь домой. Какое облегчение – переступить порог своей квартиры, где меня ждет подросший котенок, подаренный Чарльзом Дирхедом. Я назвала ее (поскольку это кошка) Поршией. Рассказываю Поршии о том, как прошел мой день. Она слушает, потом просит есть. Кормлю ее, затем берусь готовить ужин себе. Чаще обхожусь хлебом с маслом, хлопьями, залитыми молоком, шоколадными батончиками и кофе. Сплю я скверно. У меня не проходит усталость. Я выгляжу, как старая мочалка. Мне жутко жаль, что все так получилось.

Я одинока.

Думаю, в этом-то вся причина. Одинока и где-то растеряна (в последнем я признаюсь лишь самой себе, в глубине сердца). Чарльз Дирхед ничего для меня не значил. Фактически он мне даже не нравился. Скучный. Зацикленный на себе. Неужели я всерьез верила, что у него изысканные манеры? Я заставила его несчастную жену страдать, внесла сумятицу в их семейную жизнь. Возможно, подтолкнула их брак к распаду. Получается, я сделала это сознательно, по собственному выбору. Обещаю себе, что больше никогда не отважусь на подобную авантюру.

А теперь еще мой друг… единственный человек, чьим мнением я дорожила… судя по всему, презирает меня. Я думаю, думаю, думаю, не в силах выключить мозг. Понимаю, что должна просто уволиться из магазина. Филип ясно дал понять: дальше работать бок о бок со мной не хочет. Сегодня вечером напишу ему письмо с извещением об уходе. Думаю, его это шокирует, хотя и принесет облегчение, и он поблагодарит меня за честность. Вот только честности у меня – ни на грош. Это я доказала самой себе, Филипу, Софи, Дженне и ошеломленным покупателям, оказавшимся свидетелями скандала. Слава богу, слухи еще не дошли до моего отца!

Неужели я притягиваю бесчестье, как когда-то моя бабушка? Получается, что так. И не только в свою жизнь. Репутация Филипа тоже пострадала. Вот она, оборотная сторона моей отстраненности от мира. Нужно было жить, а не прятаться от жизни в книжном магазине и не нырять в мутные воды секса с женатым мужчиной, годящимся мне в отцы. Софи была права.

Меня не пугает завтрашнее уведомление об уходе. Я найду себе другую работу. У меня есть сбережения. Я не падка на тряпки и неприхотлива в еде. У меня экономичная машина. Конечно, в «Старине и современности» я чувствовала себя как дома и вряд ли сумею найти такое же место. Возможно, мне предложат хорошую работу, но там не будет прежнего тепла и юмора. Впрочем, теперь этого для меня не будет и в магазине Филипа. Уйти – самое правильное решение.

Но оно меня убьет.

Утром я сообщаю Филипу, что мне нужно с ним поговорить. Он не отнекивается, и мы идем в его небольшой кабинет в задней части магазина. Я неторопливо закрываю дверь, растягивая время. Повернувшись, вижу, что Филип успел сесть за стол. Обширный, заваленный кучей бумаг. Одиннадцать лет назад, сидя за этим столом, Филип проводил со мной собеседование. Но тогда он сидел непринужденно и слушал меня с интересом.

– Филип, – не глядя на него, начинаю я, – хочу передать тебе вот это.

– Что это?

– Мое заявление об увольнении.

Филип берет конверт и, продолжая смотреть на меня, вскрывает. Читает, затем рвет лист пополам и бросает в мусорную корзину.

– Давай еще раз поговорим, – предлагает он.

– О чем?

– Ты его любишь?

– Я вообще сомневаюсь, понимаю ли смысл этого слова.

– Не прикидывайся дурочкой. Ты его любишь?

– Чарльза Дирхеда?

– А что, есть еще кто-то?

– Нет. Никого. И его я не люблю. С какой стати?

– Вот об этом-то я как раз и думал. Тогда что это за игры, черт побери?

– Это не игры. Все кончено. Я… я нарушила свои принципы. Только и всего.

– Да. Я тоже так подумал. Без конца задаю себе вопрос: зачем такая женщина, как ты… зачем тебе понадобилось тратить свою жизнь на человека вроде… этого Дирхеда? Я серьезно. Он же тупой слизняк. Прошу прощения.

– Ты так думаешь?

– Да. И не скрываю своего мнения.

– Можешь думать что угодно, но тебя это не касается.

– Касается.

– Нет!

Мы стоим, глядя друг на друга. Нас разделяет громадный письменный стол из орехового дерева. Он кажется нам неодолимой преградой. Со стороны мы наверняка выглядим смешными. Но никто из нас не смеется. Филип снимает очки, неуклюже протирает их полой рубашки, снова надевает и откашливается. Знакомая процедура. На его лице появляется умоляющая гримаса, приправленная наивностью. Его взгляд умоляет меня поступить так, как надо ему. Глаза Филипа сосредоточены на мне, и мое сердце…

Он наверняка… Да что я придумываю? Только безумцу могла прийти в голову такая идиотская мысль.

Что меня удерживает? Застенчивость? Я не считаю себя застенчивой. Или я считаю, что недостаточно хороша для него? Такие мысли были актуальны прежде. Сейчас они меня уже не волнуют. Все кончено. Впрочем, ничего и не начиналось.

– Послушай, ты не можешь уйти, – говорит он.

– Могу.

– Да-да, конечно. Имеешь полное право. Но я о другом… Я не хочу, чтобы ты уходила.

– А что мне здесь дальше делать? Я доставила тебе столько неприятностей.

– Неприятности ты доставила исключительно самой себе. Остальным на это ровным счетом наплевать. Это как гроза. Прогрохотала и исчезла. Я запрещаю тебе уходить. Помнишь, что я тебя защищал? Я целиком был на твоей стороне.

Конечно помню.

– Филип, – успеваю пробормотать я и, к своему удивлению, вдруг начинаю реветь.

Громко. Я совсем не хотела плакать. Терпеть не могу разводить сырость.

– Не плачь, – говорит он. – Успокойся. Возьми мой платок.

Только у такого мужчины, как Филип, в кармане может лежать чистый носовой платок. Я вытираю глаза, затем высмаркиваюсь. «Роберта, возьми себя в руки». Не позволяй мелкому недоразумению сбить тебя с пути.

– Я думала, ты привык к плачущим женщинам. В смысле, живя с Дженной.

Не впервые я жалею о бездумно вылетевших словах. Филип пристально смотрит на меня. Ему нужно снова снять очки. Он теребит волосы. Снятые очки кладет на стол. Надеюсь, он сейчас не настолько рассеян, чтобы усесться на них.

– Наши отношения с Дженной тебя не касаются.

Он совершенно прав. Я сама себе противна. Как же я ошибалась! Напридумала себе черт-те что. Филип видит во мне всего лишь работницу своего магазина. Всего лишь работницу. Он любит Дженну, а не меня. Как вообще я могла позволить себе подобные мысли? Откуда у меня эти бесплодные надежды?

– Пожалуйста, извини, – говорю я, прогоняя нелепые мысли. – Я не собиралась вторгаться в вашу жизнь.

– Забудем об этом. Я понимаю. А ты должна остаться. Я целиком и полностью рассчитываю на тебя. Без тебя магазин просто развалится.

– А Софи разве не может меня заменить?

– Софи – умная девушка. Старательная. Любит новые идеи. Пожаловаться на нее не могу. Но ты… ты придаешь нашему магазину основательность. Ты и есть «Старина и современность». Неужели ты этого не понимаешь?

– Основательность? Я? Чем? Сомневаюсь, что такие встряски, как на прошлой неделе, добавляют магазину что-то подобное. Не льсти мне, Филип. «Старина и современность» не я. Ты. Это твой магазин.

– В таком случае мы оба. Один из нас не может работать без другого. И ты не устраивала никакого скандала. Ты вела себя очень достойно. А вот этой отвратительной тетке наверняка был нужен скандал. Но ты спутала ей карты. Я искренне и с полным уважением прошу тебя пересмотреть свое решение и остаться. Роберта, пожалуйста.

Сам факт этого разговора является для меня достаточно убедительным аргументом. Я должна уйти. Прямо сейчас. Плевать на все эти предварительные уведомления! Если я сейчас же не уйду…

– Я ухожу, Филип. Прошу меня простить, но я не стану отрабатывать положенную неделю. Я уйду сейчас.

– Прямо сейчас?

– Да.

Если я думаю, что Филип тут же перепрыгнет через стол, крепко меня обнимет, поцелует в губы или схватит за плечи и встряхнет, умоляя не уходить… я ошибаюсь. Он протягивает мне руку. Я ее пожимаю. Рука у него теплая и сильная, однако есть в его рукопожатии что-то хрупкое. Взгляд у него туманится, словно он прозревает далеко не радужное будущее. Боюсь, он сейчас готов расплакаться. А еще я боюсь нарастающего во мне желания его успокоить. Я разжимаю пальцы и выхожу из кабинета.

Чувствую, как он молча смотрит мне вслед – отрекшийся от меня и смирившийся с судьбой.