10
Миссис Комптон улыбалась Дороти. Они пили чай, как всегда стараясь в разговоре не затрагивать мало-мальски серьезных тем. Миссис Комптон, тоже как всегда, явилась без приглашения, и Дороти не могла дождаться, когда та уйдет. Она старалась вообще не смотреть на свою незваную гостью и особенно – не встречаться с жесткими, холодными глазами миссис Комптон. Смотреть в такие глаза – все равно что мыться зимой. Возможно, если молчать, эта ведьма поймет намек и уберется восвояси. Как Дороти не хватало сейчас присутствия в доме девочек: их громких голосов, откровенных речей, их бесстрашия и простого, здравого отношения к жизни. Они частенько говорили ей, что она слишком вежливая. Это, конечно, хорошо, но время от времени нужно и зубы показать. На некоторых такое действует лучше вежливых намеков. Но девочки сейчас были на другом конце поля, в коровниках фермы Норт-Барн, где странным образом перемешиваются запахи навоза, соломы и молока, где мычат телята и поблескивает кровь коровьего последа. Дороти не знала, какой смысл вкладывали Эгги и Нина в слова «показать зубы».
И что эта миссис Комптон зачастила к ней? Ведь совсем недавно была. И вопросы гостья задавала какие-то бессмысленные. Как Дороти справляется с работой? Зажила ли рана на животе? Потом миссис Комптон сказала, что ожог на лице почти совсем прошел и шрама не будет. Легко отделалась, правда?
На банальные вопросы Дороти давала такие же банальные ответы и пила чай.
– А как вообще поживаешь?
Конечно же, этого вопроса миссис Комптон не могла не задать.
Дороти отвечала так, как от нее ждали, почти не задумываясь над произносимыми словами. Яна она не видела целых три дня. Зато постоянно замечала, как взлетают и садятся самолеты. Должно быть, военные летчики к чему-то готовились. Ходили слухи, что немцы всерьез собрались захватить Англию и планируют массированные газовые атаки на всей ее территории. Вторжение может произойти в любой день. В Варшаве немцы устраивали облавы на евреев и убивали их прямо на улице. Может, и в Кракове тоже?
Дороти, как всегда, держалась в стороне от слухов, не высказывая своего мнения. Она стирала, шила, готовила еду, возилась с курами. Ей очень хотелось увидеть Яна. Хотелось, чтобы он, сильный и уверенный, открыл дверь ее прачечной и вошел в душное, влажное пространство, как спаситель.
– Военные новости совсем неутешительные, – заявила миссис Комптон.
Дороти не придумала ответа и потому промолчала.
– Думаю, нам будет туго, – продолжала гостья.
Она даже подалась вперед. «Ну что ты сидишь, как статуя? – говорил ее жест. – Я же с тобой разговариваю. Улыбнулась хотя бы раз».
Сдержанность Дороти могла быть расценена как грубость и высокомерие. Ее это не волновало. Она знала, что потом миссис Комптон распишет их встречу во всех красках и разнесет по деревне. Она даже видела, как та, качая головой, сплетничает с односельчанками. Дороти жила здесь шесть лет, а о ней почти ничего не знали. Скрытных не любят. В деревне она так ни с кем и не сдружилась.
Наконец миссис Комптон поднялась со стула и пошла к двери, пообещав заглянуть на следующей неделе.
– В этом нет необходимости, – заявила Дороти.
Она надеялась, что ее голос звучит твердо и решительно.
– Как же нет? Я люблю навещать своих женщин.
– Я не ваша женщина. Я сама по себе. А теперь прошу вас уйти и больше не приходить. Никогда. Вы старая, пронырливая ведьма. Похитительница младенцев.
Разумеется, ничего такого Дороти вслух не произнесла. Она лишь сухо и пренебрежительно улыбнулась миссис Комптон. А эти слова без конца звучали у нее в голове. Ей казалось, что ее голова набита ватой, опилками и пшеничной мукой. «Уходи, ведьма. Уходи и оставь меня в покое».
Прошла неделя. Ян по-прежнему не давал о себе знать. Дороти смирилась, решив, что отпугнула его своим поведением во время поцелуя. Возможно, Ян счел ее инфантильной неврастеничкой. Или подумал, что он ей совсем не нравится и она больше не хочет его видеть. А может, он как-то по-иному воображал эти поцелуи и в реальности они его разочаровали.
Дороти пребывала в расстроенных чувствах и изводила себя мысленными упреками. Чего еще она ждала? Чего еще заслуживала?
Но Ян все-таки появился. Раздался знакомый уверенный стук в дверь. Опять большой букет полевых цветов, опять его теплая улыбка, хотя Ян был всего лишь гостем. Он прошел в кухню, снял пилотку. Дороти предложила сесть. Он сел, расстегнув верхнюю пуговицу на гимнастерке. Дороти хотелось спросить, почему он не показывался почти две недели, но она удержалась. В конце концов, это не ее дело, а теперь, когда он здесь, ее вопрос вообще неуместен. Она принялась готовить чай. Ян молча следил за ее действиями. Почему он молчит? Впрочем, Дороти не возражала против молчания. Ей даже нравилось это бессловесное общение. День снова был жарким. Ян закатал рукава гимнастерки, обнажив свои загорелые, худощавые, однако сильные руки.
Дороти старалась этого не замечать. Очень старалась. Ну что особенного, если человеку жарко и он закатал рукава? Но ей было не совладать с собой. Даже в мыслях она не признавалась в том, что́ с ней происходит. Не могла принять состояния, в котором очутилась.
В его руках была… настоящая поэзия.
Дороти налила ему чай. Ян взял блюдце с чашкой, поблагодарил, отхлебнул несколько глотков и, кашлянув, сказал:
– Есть новости.
– Хорошие или плохие?
Ну вот, они снова разговаривают. Дороти снова могла быть вежливой, образованной женщиной средних лет, проявляющей интерес к беседе с другом-иностранцем, который так хорошо говорит на ее языке. Волею обстоятельств этот человек оказался вдали от родины. Их разговор в высшей степени благопристоен.
– Смотря как вы к ним отнесетесь.
– Странное начало. Я вас слушаю.
– Я покидаю Лоддерстон. Не я один. Все наши ребята. Мы сформировали польскую эскадрилью.
– И куда вы направляетесь?
– В Кент. Поближе к местам боев.
– Что ж, это имеет смысл.
– Громадный смысл, дорогая леди.
– Угощайтесь печеньем. Утром испекла. Правда, сахара маловато, но есть можно. Так обычно Нина говорит.
Дороти пододвинула ему блюдо.
– Спасибо.
Ян взял печенюшку, быстро съел и потянулся за другой.
– И когда вы уезжаете? – спросила Дороти, не желая услышать ответ.
– Сегодня.
– Сегодня? Теперь все так стремительно меняется. Каждый день столько событий.
– Прошу прощения. Я должен был бы сообщить об этом раньше. Но у меня все дни были плотно заняты. Подготовка, полеты, переговоры с офицерами из королевских ВВС.
– Ян, не надо извиняться. Вы вовсе не обязаны отчитываться передо мной. Кстати, я и предполагала нечто подобное.
– Прежде чем жизнь станет лучше, она должна стать хуже. Доротея, вам это известно?
– Конечно. Я же не дура.
– Нет, вы ни в коем случае не дура.
Возникла пауза.
– Надеюсь, – произнесла Дороти, чтобы хоть что-то сказать.
– Я заехал проститься. Но клятвенно обещаю вернуться, как только представится возможность. Я вернусь, чтобы навестить мою приятельницу, живущую в домике из красного кирпича.
– Вас послушаешь – я просто персонаж из сказки.
– Так оно и есть.
Дороти покраснела. Ее обдало жаром, в спине легонько закололо.
– Ну что ж… Я-то точно никуда отсюда не денусь. Во всяком случае, надеюсь на это.
– Так и должно быть. А теперь мне пора. Спасибо за чай.
– Вы так спешите?
– Увы.
– Но ведь с вами все будет благополучно?
Ян перегнулся через стол, взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза. Дороти не решалась моргнуть.
– Даю вам слово. – И он убрал руки.
Значит, поцелуев больше не будет.
Ян встал, надел пилотку. Дороти проводила его до калитки. Смотрела, как он садится на велосипед.
– С вами точно ничего не случится? – еще раз спросила она.
Дороти коснулась его руки. Она думала о его крепком, сильном теле. Потом представила, как их кожа сплавляется и они исчезают в безопасном мире их тел. Однако она не имела права на столь откровенные и бесстыжие мысли об этом мужчине. Она пока что оставалась замужней женщиной.
– Говорю вам, ничего. Я удачлив. Мне всегда везло. Можете называть это польской удачей. Я могу вам писать? Вы не возражаете?
Сейчас он говорил не как уверенный тридцатилетний мужчина, каким всегда представал перед ней, а как застенчивый парень. Спрашивая об этом, он тоже коснулся ее рук.
– Конечно. Пишите. Но сама я писем не пишу. – Дороти снова покраснела.
Умел же он вогнать ее в краску.
– А почему?
– Мне не нравится, как у меня получается.
– Не перестаю вам удивляться. Может, настало время сделать исключение? А?
– Возможно.
Ян убрал руку. Дороти своих рук не убирала, но теперь, словно спохватившись, принялась поправлять выбившиеся волосы. Она еще сильнее покраснела. Кажется, Ян этого не заметил.
– Мы вылетаем через два часа. Самое большее – через три. Будем сражаться. Мало-помалу англичане пробудятся от своих заблуждений и увидят, на что мы способны. Возможно, мы будем воевать во Франции. Возможно, здесь. Мне пора, Дороти. Нужно еще подготовиться к перелету. Я отпросился, поскольку хотел проститься с моей новой приятельницей. Следите за небом. Мы полетим над вашим домом. Вы должны помахать мне рукой. Я буду впереди.
Ян крутанул педали. Отъехав немного, обернулся и махнул ей, отчего велосипед под ним завихлял.
– Забыл вам сказать, миссис Синклер! В вашем печенье действительно маловато сахара!
Дороти засмеялась.
Но когда он уехал, ее смех иссяк. Глаза налились слезами, а кровь – страхом. Напрасно она утверждала, что больше не умеет бояться. Пустое хвастовство, вот как это называется. Она перестала быть для него Доротеей. Близость, только-только возникшая между ними, сделала шаг назад. По ее вине. И теперь она его новая приятельница. Снова миссис Синклер. Но со страхом она справится. Если он смог, сможет и она. Ян говорил, что удачлив. И существует ли на самом деле польская удача? Ну и выражение! Но за него можно уцепиться. С Яном все будет благополучно. Бояться нечего.
Дороти вернулась на кухню. Давя в себе все позывы к бережливости, она раскрошила оставшееся печенье, вынесла фарфоровое блюдо во двор и устроила пир своим курам.
Дороти бродила в саду, медленно собирая белье, которое на жгучем солнце не только высохло, но и успело пересохнуть и стать жестким. Небо было безупречно синим. Солнечные лучи хлестали Дороти, словно желая ее выпороть. Она разделась, оставшись в юбке и блузке. Уверенная, что гостей сегодня больше не будет, расстегнула две верхние пуговицы. Чулки тоже сняла. Этим летом она часто ходила без чулок. Солнце сразу же обожгло ее голые ноги. Летние ласки небесного великана были жаркими.
Наконец Дороти призналась себе, что увлечена Яном. В уединении сада, вдали от чужих глаз, не связанная правилами приличия, она смогла открыться себе. И она открылась. Ей хотелось целовать Яна, обнимать его. Она хотела, чтобы Ян…
Она просто хотела Яна.
В дневной тишине послышался отдаленный гул. Эскадрилья «харрикейнов» запустила двигатели, готовясь к взлету. Дороти поставила на землю корзину с бельем. Покинув свое зеленое святилище, она вышла на простор Лонг-Акра. Отсюда было видно, как из-за вязов один за другим поднимаются самолеты, образовывая строй. Дороти прикрыла ладонью глаза и продолжала смотреть. Эскадрилья двигалась в ее сторону. «Харрикейн», летевший первым, стал снижаться. На мгновение Дороти охватила паника – неужели разобьется? И вдруг она снова перенеслась в тот майский день, только теперь у нее не было желания расстаться с жизнью. Сейчас за штурвалом сидел не юный бахвал, а Ян, полностью владевший собой и подчинявший себе самолет. Он махнул Дороти. Не крыльями. Рукой. Он летел так низко, что она видела его широкую улыбку и махавшую ей руку в перчатке. Рука двигалась взад-вперед, как у заводной куклы.
Это было их время. Их, и больше ничье. Дороти чувствовала: никто и никогда не сможет отнять у нее все, что она сейчас переживала. Этого улыбающегося, обаятельного мужчину, летящего над ней, чтобы в дальнейшем убивать других таких же улыбающихся и обаятельных мужчин. Убивать, ранить и калечить людей, воевавших с другой стороны фронта. Дороти знала: ему не терпится вступить в бой. До приезда в Англию он уже летал и убивал.
Все это было очень странно. Как в одном человеке может сочетаться храбрость и хладнокровная жестокость к тем, кого он считал врагами? Но разве одно мешает другому? Пока Дороти раздумывала над этим, самолет Яна улетел вперед. Ревя моторами, над ее головой пронеслась вся эскадрилья. Гул быстро удалялся, и вскоре самолеты скрылись за горизонтом. Возможно, она больше никогда не увидит командира польской эскадрильи. Он мог исчезнуть навсегда, вырванный судьбой из едва начавшихся дружеских отношений. Судьба могла отобрать у нее Яна, как отобрала Сидни, превратив живого младенца в синюшный мертвый комочек. Судьбе ничего не стоит смахнуть Яна с неба, как букашку со стекла, натравив на него воинственного немецкого летчика. «Реальным событиям нет дела до наших надежд, – так однажды сказал ей Ян. – События происходят, потому что могут происходить». Дороти запомнила эту мысль, думая, что та принесет ей утешение. Но ошиблась.
Дороти вернулась в сад. Кусая губы, чтобы не заплакать, собрала оставшееся белье и понесла гладить. Занимаясь привычными делами, она мысленно проходила все моменты ее встреч с Яном. Вспоминала их разговоры, танцы, поцелуи. Она поклялась себе, что будет каждый день молиться за него. Молиться бескрайнему небу, в котором, может, и не было Бога, но зато там летал Ян.
Ян увидел ее. С высоты ее фигура казалась игрушечной. Он думал, что застанет Дороти среди перекрестья веревок с сохнущими простынями, наволочками и скатертями. Ветер развевал их, как большие белые флаги. Но она почему-то вышла в поле, где и стояла сейчас, похожая сверху на одинокое пугало. Ян хотел, чтобы она капитулировала – эта странная англичанка, которую он, быть может, больше не увидит. Он заранее предупредил своих ребят, что обещал пролететь над ее домом. Их улыбки, шуточки и дружеские тычки в бок Ян напрочь игнорировал. В эскадрилье все знали, что командир по уши влюбился в эту англичанку (вроде бы вдову). Странный у них командир. В бою – как будто из стали, а вот с этой леди он превращался в плюшевую игрушку. Шутки продолжались и сейчас, уже по радио. Голоса ребят звенели в шлемофоне Яна, когда он пошел на снижение. Он выключил рацию, поскольку эти мгновения принадлежали только ему и ей. Ему захотелось побыть с ней наедине. Она стояла, запрокинув голову, и смотрела в небо. У нее было лицо ребенка, благоговейно ожидающего чуда. Ян улыбнулся и помахал ей. Она увидела его и помахала в ответ.
Когда ее сад и окрестные поля остались позади, он позволил себе всхлипнуть. Один раз. Второй. Третий он подавил усилием воли. Включив рацию, он призвал своих ребят не терять бдительности и строжайше соблюдать меры безопасности. Жизнь каждого из них очень понадобится в ближайшие дни, недели, месяцы. Не приведи, конечно, Господь, но может, и в ближайшие годы. Если по пути к месту новой дислокации они заметят немецкий самолет (вероятность подобной встречи ничтожно мала, но на войне бывает всякое), приказ всегда один: сбивать вражеские машины и не щадить летчиков, выбросившихся на парашютах.
Его соотечественникам вряд ли требовались напоминания, однако Ян решил еще поднять боевой дух своих ребят.
– Помните, – сказал он по-польски, – нацистские ублюдки заслужили это сполна.
