Январь 1985 года
Стокгольм
Снег приглушал все звуки. Если закрыть глаза, можно забыть, что ты в городе. Снег похрустывает под подошвами, ветер бьет в лицо. Я один на озере. Иду по льду против ветра. Неба не видно. Один сплошной снег. Я иду быстро, словно от меня зависит, как долго будет длиться зима в мире.
Мысли мои обращаются к другим временам. Временам армий и парадов, битв и развевающихся штандартов. Мне грустно. Город прекрасен и торжественен, как на похоронах. Автомобили ездят с включенными фарами, несмотря на то, что на дворе день. Если можно назвать эти несколько часов бледного света между рассветом и закатом днем. Одет я слишком легко. Единственное, что не дает мне замерзнуть, это синий пуховик, который я не надевал с колледжа.
Меня ждут в американском посольстве. Новые документы уже готовы. Никто не знает, кто я. Никто не знает, куда я направляюсь. Но у них есть инструкции и приказ не задавать лишних вопросов. Я запираю сумку в сейфе военного атташе и отклоняю любезное приглашение поужинать. Ему сложно скрыть свое любопытство. И я его понимаю. За каждой тайной кроется еще одна. За каждой ложью – новая ложь. Пару секунд я думаю, задать вопрос или нет. Это риск, но я готов на него пойти. Возможно, это мой единственный шанс.
– Мне нужна помощь одного из ваших местных сотрудников. Кого-то, кто говорит по-шведски и знает, как работает шведская социальная система.
– Конечно, – отвечает он, обрадованный тем, что может помочь.
Он приятный мужчина, которого легко представить в ирландском пабе рассказывающим истории о войне и приключениях.
– Но у нас нет никого, кому можно было бы доверять в делах повышенной секретности.
– Это неважно, – отвечаю я. – Мне нужно найти знакомого, который должен был вернуться в Швецию.
– Понимаю. В отделе прессы есть аналитики. Я попрошу секретаря прислать вам кого-нибудь из них.
…Я иду маршрутом, который нарисовал на карте в комнате и заучил наизусть. Брожу по узким улочкам, заполненным туристами, чтобы убедиться, что я не ошибся и те, кто был у меня на хвосте, потеряли меня в метро. Говорят, в Стокгольме все проще. В Хельсинки куда сложнее. Может, и так.
Остался один час. Я сажусь в такси у дворца и прошу отвезти меня в Юргорден. Шофер не понимает, куда мне надо, и я вынужден показать ему место на карте. Это вызывает у меня стресс. Он наверняка запомнит американского пассажира. Я не люблю оставлять следы.
Но уже слишком поздно. Я прошу высадить меня у моста. Он не понимает. Плохо говорит по-английски. Я вынужден снова показать. Внешность у водителя арабская, но я не могу перейти на другой язык. Слишком опасно. Слава богу, за нами нет слежки.
В туалете перед входом в этнографический музей Скансен я меняю синий пуховик на пальто бежевого цвета. Снимаю красную шапку. Достаю из сумки желтую папку и кладу в синий нейлоновый рюкзак.
Пустую сумку без отпечатков пальцев я оставляю рядом с мусорной корзиной в одной из кабинок. Затем иду к парому. Уже темнеет.
В три пятнадцать я поднимаюсь на борт парома. Он стоит один на носу. Как мы и договаривались. Очки с тонированными стеклами, бежевое пальто с гвоздикой в петлице. Усы по пышности не уступают усам его верховного руководителя. С таким лицом можно сделать хорошую карьеру в правительственных зданиях Багдада. Я встаю рядом. Смотрю на пену, взбиваемую винтами. Неубранные рождественские украшения поблескивают в парке аттракционов на берегу. Плавание займет не больше десяти минут.
– Ассалям алейкум, – говорю я.
– Ва аляйкум ассалям, – на автомате отвечает он и удивлено добавляет: – Вы говорите по-арабски?
– Что вы хотите сообщить? Наверное, что-то важное, раз американцы послали своего человека аж в Стокгольм.
– Вчерашние снимки со спутника. Иранский флот пытается перекрыть трафик в Персидском заливе. Артиллерия готовится к атаке на Багдад.
Я оглядываюсь по сторонам и протягиваю папку собеседнику. С кивком он убирает ее в портфель, не открывая. Несмотря на защиту от ветра, нам все равно холодно.
– Это все?
Он не скрывает разочарования. Видно, что все это он уже знает.
Я качаю головой.
– Есть кое-что еще. Мы нашли пять компаний, которые готовы продать то, что вам нужно. Они хотят встретиться в Цюрихе через две недели. Вся информация в папке. Надеюсь, мне не нужно говорить, что это очень деликатная тема.
Глаза сверкнули. В них проснулся интерес.
– Химия? – спросил он.
– Лучше.
Он кивает. Огни парка аттракционов отражаются у него в очках. Под ногами под палубой вибрирует мотор.
– Мы вам благодарны, – произнес он наконец.
Я кивнул.
– Благодарите не меня. Я только курьер. И, разумеется, те, кто меня послал, рассчитывают на благодарность, но вы можете обсудить это в Цюрихе.
Мы молчим. Слышен шум мотора. Если ему и холодно, то он этого нее показывает. Лицо за очками невозмутимо. Шарф винно-красного цвета аккуратно повязан. На пальто из верблюжьей шерсти ни пылинки. Усы придают ему внушительности.
Глаза его обращены к южной набережной, где пришвартован огромный красно-белый паром, к городу, карабкающемуся вверх по холму за ним. Снежинки медленно кружатся между нами. Я молчу. Даю ему время. Но сам я весь в напряжении, как будто по мне пустили электрический ток. Мне кажется, я могу растопить снег. Месть – отличное топливо.
– Никто ничего не знает, – говорит он. – Ни мы, ни сирийцы, никто.
Он поворачивается ко мне и снимает очки. Глаза под ними неожиданно теплые и человечные.
– Это была ваша семья? – спрашивает он.
Я молчу, смело встречая его взгляд. Он все знает. Это риторический вопрос. Но я заглядываю ему в глаза, пытаясь понять, что творится у него в голове.
– Мне жаль, – говорит он. – Правда. Вы нам очень помогли. Жаль, что я не располагаю информацией, которая вам нужна.
Я киваю. Если это ложь, то он превосходный лжец.
– Вы же знаете, что это ничего не значит? Что у меня нет информации. Наша система более органичная, чем ваша. Меньше документов, быстрее принимаются решения. Подобная информация никогда не выходит за пределы узкого круга спецслужб.
Я киваю. Мне все известно о том, как быстро у них принимаются решения.
– Кто-то посылает сигнал, другой передает дальше, цепочка очень длинная.
– Но всегда есть слухи, – возражаю я. – Всегда.
– Конечно, – говорит он. Кивок. Грустная улыбка. – Но слухам нельзя верить.
– Даже если это единственный источник информации?
Он молчит. Только внимательно смотрит на меня, не моргая. На усах и на бровях у него застыли льдинки.
– Иногда лучше забыть прошлое и идти дальше. Предоставить все Богу. Иншалла. Как того захочет Бог.
Мы расходимся в разные стороны. Меня раздирают сомнения. Я снова несу смерть.
По Страндвэген возвращаюсь в посольство, не пытаясь сбросить слежку. Пусть следят. Местная сотрудница Луиза ждет меня за столом в крошечном кабинете, где работают два сотрудника. Судя по всему, в здании остались только мы одни.
– Вы опоздали, – говорит она, поправляя длинные светлые волосы.
Ей около тридцати. Не красавица. Но есть в ее серьезности что-то привлекательное. И ее английский с американским акцентом и певучими шведскими интонациями мне до боли знаком.
– Мне нужно забрать детей из сада.
– Мне жаль, – искренне говорю я.
Она кладет на стол передо мной бумаги.
– Вот женщина, которую вы искали, – говорит она. – Это свидетельство о смерти. Она работала в министерстве иностранных дел и погибла в результате взрыва в Дамаске.
Я тупо киваю и смотрю на бумагу на неизвестном языке.
– Я нашла несколько статей об этом в шведской прессе. Здесь много об этом писали. Я сама помню это происшествие. Нечасто шведские дипломаты погибают на службе за границей. Я сделала копии. Судя по всему, бомба предназначалась другому человеку. Она погибла по ошибке.
У меня подкашиваются ноги. Я опускаюсь на стул рядом.
– У нее была дочь, – говорю я безжизненным голосом.
Луиза кивает.
– Да. У нее была дочь, которая выжила. Очень странная история. В прессе писали, что она погибла вместе с матерью в машине, но, копнув глубже…
Она убрала волосы со лба и бросила нетерпеливый взгляд на часы на узком запястье.
– Ее можно найти в регистре. Клара Вальден. Я попросила приятеля в министерстве проверить.
Она пролистала документы.
– Нет никаких письменных свидетельств, но, если верить слухам, ее нашли завернутой в одеяло у посольства Швеции в Дамаске в день взрыва. Историю постарались замять, чтобы с девочкой ничего не случилось.
Все внутри меня замирает.
– Что с ней стало?
– Она живет с бабушкой и дедушкой в шхерах на западе страны… Как называется это место?.. Ах, да, Аспойя.
