54

Мощный рев двигателей «Eurocopter EC145» не оставлял ни малейшей возможности о чем-либо думать – даже в наушниках легко было оглохнуть. Все мое нутро вибрировало в такт с оборотами лопастей, сотрясаясь от мощных колебаний вертолета. Темные облака висели низко, и мы иногда задевали их края и попадали в турбулентность.

За штурвалом был пилот с почасовой оплатой, и комфорт пассажиров в списке его приоритетов был на последнем месте. Ему было велено как можно скорее добраться из пункта А в пункт Б, и именно этим он и занимался. Он летел жестко и быстро, словно мы направлялись в зону военных действий подбирать раненых. Ощущения от перелета были сравнимы с катанием на американских горках, только было еще на порядок веселее. Когда нас в очередной раз начало болтать, Темплтон закатила глаза и так сильно впилась руками в ремни безопасности, что костяшки ее пальцев побелели.

К больнице вертолет подлетел носом вниз, а хвостом вверх. Пилот выровнял машину, и мы еще пару секунд повисели в воздухе, после чего мягко сели на траву. Двигатели затихли, и вскоре лопасти перестали вращаться. Мне понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к тишине. По прямой от Лондона до Бристоля было 160 километров. Наш перелет от взлета до посадки занял сорок пять минут, в два раза меньше, чем если бы мы ехали сюда на автомобиле с мигалками.

Больница Гленсайд изначально была психушкой, во время войны служила военным госпиталем и тогда же перешла в собственность Университета Западной Англии. Старые здания бывшей психиатрической лечебницы соседствовали с более современными постройками, являя собой готические памятники маниям и сумасшествию.

Музей располагался в здании церкви. Рабочий день уже закончился, но от Хэтчера позвонили и предупредили о нашем визите. Темплтон постучала в старую дубовую дверь. Было темно, холодно, и я как никогда сильно захотел оказаться в Калифорнии. Чтобы немного разогнать кровообращение и согреться, я стал топать ногами и растирать ладони. Темплтон, казалось, не замечала холода, а если и замечала, то виду не подавала.

В замке зашевелился ключ, и дверь открылась настежь. Элизабет Драйден представилась и жестом пригласила нас внутрь. Ей было далеко за семьдесят, если не все восемьдесят. Она давно была на пенсии. Это была маленькая и хрупкая, словно птичка, женщина. Судя по тому, как медленно она двигалась, у нее был артрит. Одета она была в твидовый костюм, седые волосы забраны в тугой пучок. Очки она носила на цепочке и говорила с аристократическим акцентом, характерным для дикторов «Би-би-си» пятидесятых годов.

В здании по-прежнему пахло церковью. Каменные стены впитали ароматы ладана, воска и старого дерева. Скамейки убрали, вместо них стояли витрины, демонстрирующие историю психиатрической помощи, начиная с конца девятнадцатого века.

– Полиция не проявляла интереса к этой краже, – заметила Драйден. – Почему вдруг такая перемена?

– Мы считаем, что она может быть связана с очень важным расследованием, – ответил я.

– Раз вы прилетели сюда из Лондона, расследование действительно важное. Когда произошел этот инцидент, мы еле-еле дождались, пока к нам из местной полиции на машине кто-нибудь доедет. У вас акцент. Вы из Америки?

– Да, из Северной Калифорнии.

– А сейчас работаете на лондонскую полицию.

– Я выступаю в качестве приглашенного консультанта, помогаю по конкретному расследованию.

– Речь про тех девушек, которым лоботомию делают, да? Вы думаете, что ее делают нашим орбитокластом?

– Именно так, – сказал я.

– Я помогу, чем только смогу.

– Можете показать витрину, из которой украли орбитокласт?

– Конечно. Сюда.

Драйден провела нас по нефу и повернула направо в южный трансепт. Ключи в ее руке звенели в такт шагам. Она остановилась перед экспонатом, изображающим лежащего на столе мужчину. Широкие кожаные ремни на руках, ногах и на лбу жестко фиксировали его положение. Голова была запрокинута назад для удобства доступа к глазным впадинам. Рядом стоял человек в белом халате и маске, олицетворяющий врача и создающий иллюзию проведения медицинской процедуры. В маленьком застекленном боксе лежало необходимое оборудование. Орбитокласт торжественно располагался в самом центре.

Драйден проследила за моим взглядом и сказала:

– Как вы понимаете, это не оригинальный орбитокласт.

– Можно мне посмотреть его?

– Конечно!

Она открыла стеклянный бокс и подняла крышку. Двумя руками она взяла инструмент так бережно, как будто это была святыня, и передала мне.

Орбитокласт был легче, чем я ожидал, но вместе с тем в нем была какая-то тяжесть. Я ощущал его историю и все те ужасы, которые совершались с его помощью. За многие годы металл почернел и приобрел шероховатости. Я внимательно его изучил, рассмотрев со всех возможных ракурсов, и передал Темплтон. Ей явно не хотелось его даже в руки брать. Формально взглянув на него, она передала его Драйден так быстро, как будто он жег ей ладони. Драйден вернула орбитокласт на место и какое-то время сдвигала его в боксе то влево, то вправо, пока не нашла то самое положение, в котором он лежал до нашего прихода.

– Как все случилось? – спросил я.

– Вор подошел к экспонату и, совершенно не таясь, проломил стекло, взял орбитокласт и выбежал. Все произошло очень быстро.

– Вы что-то можете рассказать про вора? Вы помните, как он выглядел?

На морщинистом лице Драйден отобразилась озадаченность.

– Боюсь, вы меня неправильно поняли. Орбитокласт своровал не мужчина, а женщина.

Темплтон взглянула на меня, и в ее глазах отразилось радостное возбуждение. Мы сразу же решили, что это сделала сообщница нашего маньяка.

– Я заметила у вас тут камеры наблюдения, – сказала Темплтон. – Не удалось заснять момент кражи?

– Удалось. Хотите посмотреть?

– Это было бы замечательно, – сказала Темплтон.

Драйден привела нас в маленькую комнатку, в которой когда-то располагался кабинет священника, отделанный темным деревом. Повсюду были резные орнаменты и претенциозные элементы декора. На каждой стене висели выцветшие полотна религиозной тематики, а за рабочим столом размещалось большое распятие. С тех пор, как здание перестало быть церковью, в этой комнатке, похоже, ничего не изменилось. Драйден села за компьютер и открыла материалы видеосъемки.

– К сожалению, у нас только две камеры. Обычно мы храним записи в течение трех суток, но эти материалы мы решили оставить, на случай если они понадобятся для получения страховки, – сказала она и бросила взгляд в направлении Темплтон. – И мы все-таки не теряли надежды на то, что придет время и полиция отнесется к этой краже как к полноценному преступлению, а не студенческой выходке.

– Мы бы хотели увидеть все, что у вас есть, – сказала Темплтон.

Изображение было черно-белым и зернистым. Камеры были старые, с низкой частотой съемки, и картинка дрожала, как в некачественном немом кино. Было два коротких видео, каждое не более двадцати секунд.

В первом женщина шла по нефу, лицо ее было повернуто влево, она явно отворачивалась от камеры. На ней была шляпа, ворот пальто был поднят, на лице – темные очки с широкой оправой. Либо она и впрямь была близорука, либо очки использовались с целью маскировки.

Второе видео было сделано с камеры в северном трансепте. Лицо воровки было не видно, зато было видно, что она делает. Все было так, как описала Драйден: женщина подошла к боксу, разбила стекло, схватила орбитокласт и быстро убежала.

– Она знала расположение камер, – заметил я.

– То есть либо она, либо ее сообщник бывали здесь ранее, – заключила Темплтон.

– Можно еще раз посмотреть первую запись?

– Конечно, – сказала Драйден.

Я внимательно изучал видео, стараясь выхватить детали, которые помогли бы составить более четкий портрет преступника. На третий раз я буквально приклеился к экрану и попросил нажать на паузу, когда воровка проходила мимо одной из колонн. Так я смог приблизительно высчитать ее рост.

– Нехорошо, – сказал я.

– Что? – отозвалась Темплтон.

– Либо это женщина ростом метр семьдесят семь с плотным телосложением, либо это мужчина среднего телосложения, ростом метр семьдесят семь с темными волосами. Я уже решил, на какой вариант ставлю деньги.