42

– У тебя отлично получится, – сказал я Темплтон.

Она злобно смотрела на меня. Если бы взглядом можно было убивать, я бы сейчас уже был в морге. В темноволосом парике и коричневых контактных линзах она была совсем не похожа на себя, а форма добавляла ей важности. Парик и линзы задумывались для сообщницы-тихони. Когда она увидит Темплтон, то невольно вспомнит о своих куклах. Новость о том, что одна из них мертва, станет для нее тяжелым ударом, а то, что эта новость исходит от девушки, которая очень похожа на ее куколку, только усилит впечатление. И эта новость станет ударом для их отношений. Если правильно воздействовать на нужное место, можно расколоть все, что угодно. Даже алмаз.

– У тебя все будет хорошо, – сказал я еще раз.

– Тебе-то легко говорить, не ты сейчас отправляешься в клетку ко львам! – она выпрямила ворот пиджака и оправила рукава. – Я как будто в смирительной рубашке, черт возьми!

И прежде чем она еще что-то успела сказать, я открыл дверь и подтолкнул ее к выходу.

– Ни пуха, ни пера! – прошептал я ей.

Темплтон бросила в мою сторону еще один убийственный взгляд и вошла в зал с журналистами, как настоящий профессионал – спокойно и уверенно, ничем не выдавая своего волнения. Она поднялась на трибуну, и переполненная представителями прессы комната затихла.

Камера в зале была только одна, трансляция для новостных каналов велась с 20-секундной задержкой. Если мне не понравится что-то из того, что я услышу и увижу, я нажму красную кнопку, и передача сигнала остановится. И десяти секунд задержки было бы достаточно, но мы предпочли перестраховаться, потому что сейчас ошибок мы позволить себе не могли. У нас был всего один шанс. Чтобы затея сработала, мы должны иметь полный контроль за исходящей информацией и за тем, что покажет телевидение. Никто не слушает новости по радио, а к тому времени, как завтра выйдут газеты с новостями, будет уже поздно. Поэтому крайне важно было передать ее по ТВ. Если фотография заменяет тысячу слов, то подвижная картинка стоит десяти тысяч.

Время для пресс-конференции было выбрано так, чтобы мы попали в дневные выпуски новостей. Если не случится масштабных терактов и никто из суперзвезд не умрет, пресс-конференция продержится в статусе главной новости вплоть до вечерних шестичасовых новостей, а может, и дольше. Мы получим максимальный выхлоп, максимальный охват.

– А она хорошо там смотрится, – сказал Хэтчер. Он сидел рядом со мной и напряженно смотрел на экран. – Надо будет почаще привлекать ее к этим вещам, особенно когда надо объявить плохую новость. Легче слушать плохие новости, если они исходят от симпатичной девушки.

– Да, мне тоже, – согласился я.

Темплтон посмотрела прямо в камеру и представилась инспектором полиции Софи Темплтон. Хэтчер застонал:

– Твоя идея, как я понимаю.

– У людей будет больше доверия к словам инспектора полиции, – заметил я, не сводя глаз с экрана.

Темплтон начала читать подготовленный мной текст заявления. Она не обращала внимания на журналистов и говорила с камерой, как будто больше в комнате никого не было. Она держалась раскованно и делала все так, как мы договаривались, – смотрела спокойно, а не пристально, дышала легко, не делала тяжелых вздохов.

Заявление было коротким и строго по делу. Сара Флайт умерла сегодня ночью, смерть наступила вследствие серьезных повреждений мозга, которые она получила, находясь в плену. Ее дело сейчас переквалифицировано полицией в убийство.

Затем Темплтон перешла к Рэйчел Моррис. Она подробно описала ее последние передвижения с момента ухода с работы и до выхода из «Охотника». Закончила она стандартным обращением к гражданам поделиться полезной для следствия информацией.

Это был сигнал журналистам начать забрасывать ее вопросами. Им было сказано, что возможности задать вопросы не будет, но они не могли не попробовать. Темплтон вела себя так, как будто она всю свою жизнь делала заявления для прессы. Не моргнув глазом, она проигнорировала все вопросы, отрывисто поблагодарила всех и ушла с трибуны так же уверенно, как и вошла.

Едва переступив порог зала и закрыв за собой дверь, она сдернула с себя парик, бросила его на пол, сорвала сетку для волос, высвободила волосы и забрала их в самый тугой хвост, который я когда-либо видел. Затем она расстегнула пуговицы пиджака, стряхнула его с себя и бросила на стул.

– Дай мне сигарету. Сейчас же! – вырвав у меня из рук пачку, она зажгла сигарету и сделала длинную затяжку. У нее тряслись руки, и Хэтчер впервые ничего не сказал насчет курения.

– Ты справилась на «отлично»! – сказал я.

– Перестань, Уинтер. Я была ужасна. Даже хуже, чем ужасна. Все было бесполезно.

– Уинтер прав, – подтвердил Хэтчер. – Ты хорошо выступила.

Темплтон уже было открыла рот, чтобы послать Хэтчера куда подальше, но здравый смысл возобладал, и она передумала. Все-таки посылание босса никак не может положительно сказаться на карьерных перспективах, это я знал точно. Темплтон сделала еще одну затяжку, и вместе с клубами дыма из нее выходил весь стресс, сидящий внутри.

Она поискала глазами место, о которое можно было бы затушить сигарету, но ничего не нашла. Злобно взглянув на меня, она бросила окурок в мою чашку кофе. Сигарета зашипела и погасла. Ни слова не говоря, она повернулась и, тяжело ступая, вышла из комнаты.

– Она успокоится со временем, – сказал Хэтчер.

– Я надеюсь.

Я смотрел на плавающую в кофе сигарету и жалел о том, что она это сделала. Кофе был очень хороший, с правильным количеством зерен, степенью крепости и сроком выдержки.

– Ты понимаешь, как легко пробить твою историю, Уинтер? Кто-нибудь додумается побеседовать с Амандой Куртис – и все, игре конец.

– Именно поэтому Аманда Куртис сейчас находится в шикарном спа-отеле под чужим именем. За счет полиции, кстати.

– Ну, а медперсонал в Данскомб-Хаус? Их тоже отправим в спа-отель?

– Нет необходимости поддерживать эту иллюзию вечно. Просто нужно, чтобы сообщница узнала, что одна из ее кукол мертва.

– Когда СМИ поймут, что мы их использовали, они меня распнут. Ты это осознаешь?

– Если мы поймаем преступника, не распнут. Тогда ты будешь героем, – усмехнулся я. – Знаешь, Хэтчер, ты слишком много переживаешь.

– А ты слишком мало переживаешь, и что теперь?

Тут я перестал смеяться и стал серьезным.

– А теперь мы будем ждать.