15 февраля

Утром Линда волновалась, готовя свой обычный эспрессо, что, как и всегда, было заметно по ее движениям. Она рывком открыла кухонный шкаф, разорвала боковину картонной коробки с кофе и с громким хлопком вбила капсулу в кофеварку.

Никола не ночевал дома. Только отправил эсэмэску около восьми вечера, сообщив, что останется у друга.

Не самая подходящая обстановка, чтобы рассказывать о недавнем разговоре с Могге Викингом, несмотря на то, что Тедди только о нем и думал.

С Деяном он тоже не хотел это обсуждать. Тот, конечно, мог бы и помочь, но всему есть своя цена. И эту цену Тедди платить не хотел.

– Я тебя не обвиняю, Тедди. Он уже давно так себя ведет, – сказала Линда.

– Хочешь, я с ним поговорю?

Она продолжала жевать булочку, думая о чем-то другом. Потом ответила:

– Если уж он меня не слушает, то и тебя не будет.

– А когда это началось?

– Не помню. Это что, допрос?

Она допила последний глоток кофе и со стуком поставила чашку на стол.

После завтрака он немного прогулялся в ботинках Николы. Его старый костюм из Линдиной корзины не подходил для прогулки при нулевой температуре, так что он взял флисовку и ветровку у того же Николы. После обеда он собирался зайти к отцу.

На спортплощадке у школы ему встретился старик, выгуливавший собаку, и пара бегунов, не испугавшихся холода. Он не был здесь больше десяти лет. Седертелье, пригород Стокгольма, место, где он вырос. На этой площадке он сыграл столько футбольных матчей, что они все слились в одну бесконечную серию ударов. Единственное ясное воспоминание: Деян посреди одной игры в четвертой лиге головой таранит парня из другой команды.

Теперь тут еще одно поле. Тедди соскреб ногой немного снега, под ним оказался искусственный газон.

Никто из старых корешей здесь больше не живет. Семья Деяна переехала в девяносто пятом, Алекс немного позже. Интересно, как Николе здесь живется. Линда рассказывала, он бегло говорит на ассирийском.

Улица Хэгерстенсвэген – новый адрес Бояна. Тедди здесь раньше не бывал, хотя отец переехал с год назад. Отец его никогда прямо не приглашал, так что за время коротких тюремных отпусков Тедди ни разу не зашел.

Боян вообразил, что Седертелье уже не подходит для жизни. Хотя он и прожил здесь всю свою взрослую жизнь, да и его дочь и внук и до сих пор здесь жили.

– Jebiga. Я швед, – говорил он. – Если шведы уезжают из Сетелье, то я тоже так сделаю.

В этом крылась ирония, только коренные жители произносили «Седертелье» так, как Боян.

Над щелью для писем отец прикрепил табличку «Пожалуйста, не нужно никакой рекламы». Тедди не мог сдержать улыбку. Все пишут просто «не нужно рекламы». Но ведь отец всегда выражался предельно ясно. Если уж он не хотел рекламы, то не хотел совсем никакой.

Боян был одет в домашние штаны и синюю рубашку навыпуск. На ногах – носки без пятки и тапочки.

– Найдан, как дела?

Он наклонился и подтянул сползший носок.

– Холодно на улице?

– Не очень. Ты сегодня не выходил?

– Не хочу идти на улицу без нужды. В это время года дома обычно градусов пять-шесть.

Тедди снял мокрую куртку.

– Во-первых, сегодня плюс один, так что не так все страшно. Во-вторых, что ты имеешь в виду, когда говоришь «дома»?

– Белград, конечно.

– Ты здесь живешь уже почти сорок лет.

– Да, но дом-то остается домом.

– А разве не ты говорил, что уехал из Седертелье, потому что швед?

Боян улыбнулся.

– Ты это о чем? Конечно, я швед, но мой дом – в Белграде.

Они прошли в кухню.

Боян прихрамывал. И это отец, который всегда был как скала. Он пятилетнего Тедди научил держать спину ровно, голову высоко и никогда никому не уступать, а сейчас шаркал, как старый дед.

Тедди сел за стол, а Боян подошел к плите, чтобы приготовить свой кофе по-турецки.

– Сахару побольше или поменьше?

– Как хочешь, папа.

Налив в турку холодной воды и насыпав сахар, Боян поставил ее на плиту. Насколько Тедди помнил, отец всегда варил кофе одним способом и в той же традиционной посуде с высокими стенками, маленьким носиком и длинной ручкой. Интересно, пила ли мама кофе из этой же турки?

– И что ты сейчас делаешь, сынок?

– Еще месяца не прошло, как я вышел.

Боян слил немного сладкой кипящей воды в чашку и, насыпав в джезву кофе, осторожно помешивал, пока вода снова не закипела. Похоже, ему не хотелось вспоминать, что он впервые за восемь лет позвал Тедди к себе. У Тедди тоже не было никакого желания это мусолить.

– Я помню, когда ты был маленьким, – начал Боян, – ты сидел на высоком стуле за кассой в нашем ресторане и приветствовал гостей. Ты любого мог очаровать, мальчик мой. Может, тебе стоит этим и сейчас заняться?

Тедди вспомнил историю большого отцовского путешествия. Боян приехал в Швецию в конце семидесятых, двадцати семи лет от роду. Он окончил технический институт в Белграде и успел несколько лет поработать в мастерской в Нови-Саде. Когда все его друзья уехали на заработки на шведские заводы, Боян тоже решил попытать счастья. Он был в последней волне рабочих мигрантов, отправившихся в эту холодную сытую страну. Потом Швеция перестала принимать людей «его калибра», как он любил говорить.

Боян устроился работать на автозаводе «Скания-Вабис» в Седертелье, собирал моторы для стокгольмских автобусов. Через несколько лет он встретил маму, которая работала в бухгалтерии. Она приехала с севера, из Сундсвалля. Через год родилась Линда. Еще через полтора – Тедди. Дарко был младшим.

Но времена пришли трудные, в середине восьмидесятых «Скания» стала сокращать персонал. Многие знакомые поняли, что гораздо выгоднее открыть пиццерию или ресторан, чем потеть на фабриках. Боян пошел на работу к старому другу, они держали кафе в рабочем пригороде Сольна. Каждый день поездка на работу и обратно отнимала у него четыре часа, но он никогда даже не думал переехать из Седертелье. Тогда-то его все устраивало.

Боян легонько помешивал в турке. Когда кофе закипел, он снял его с плиты и снова добавил сахарную воду, которую слил в начале. Он накрыл джезву блюдцем и дал кофе отстояться.

– Вставай, выпьем в гостиной.

Старая традиция: кофе нужно пить в гостиной и разливать тоже там же, перед гостями.

Боян снова наклонился, чтобы подтянуть носок, прежде чем уселся в кресло. Тедди сел на кожаный диван напротив.

– Папа, ты знаешь, чем я занимался?

– Слушай, сынок, я был занят своими делами, ты – своими. Не всегда все так просто, знаешь ли. Мне нужно было заботиться о тебе, Линде и Дарко; ты хоть понимаешь, что значит остаться одному с тремя детьми? Еще я вкалывал в ресторане каждый божий день, чтобы потом, после всех этих лет, эти ублюдочные pički из налоговой нас закрыли.

– Я очень ценю то, что ты сделал для нас, ты сам знаешь. Но ты понимал, чем я на самом деле занимался?

Тедди сам не знал, зачем он поднял эту тему. Они раньше никогда об этом не говорили, но сейчас он не смог сдержаться. Боян отпил кофе.

– Теперь нет смысла об этом говорить. Я просто рад, что мы встретились. Помнишь, что двадцатого годовщина маминой смерти?

– Конечно.

Тедди откинулся на спинку дивана и осмотрелся. Эта квартира была похожа на старую в Седертелье, на одной из стен висели две сабли, которые, как отец утверждал, сохранились со времен битвы за Нови-Пазар в тысяча девятьсот двенадцатом. На другой стене – картина из маминого родительского дома.

– Я хочу, чтобы ты пришел сюда и зажег свечу в ее честь.

Они сидели и потягивали кофе. Боян рассказывал о том, как все хорошо сложилось у Линды и Дарко, потом немного поведал о своих делах, которые, похоже, совсем не ладились.

Тедди поднялся.

– Папа, мне пора. Спасибо за кофе. Скоро увидимся.

– Мальчик мой, не хочешь переехать сюда?

– Посмотрим, пока я живу у Линды.

– А что с этой Сарой?

Тедди наклонился завязать шнурки; не стоит отцу лезть в это дело с Сарой.

– Ты пытался ей позвонить? – спросил Боян.

– Пока нет.

– Попробуй. Всем нужна женщина рядом, особенно в твоем возрасте.

Тедди открыл дверь и вышел на улицу.